Лучинушка

Довольно большой участок, где когда – то размещалась дедова пасека, был обнесён высоким плетнём. И толстые прутья, из которых он был сплетён, и колья, на которых держался, добывались в зарослях ракитника у реки. Благо, для их роста не нужно было ждать долгие годы, как для ели или сосны, ибо чем чаще его ломали и обрезали, тем быстрее он разрастался. Некоторые колья, попадавшие в землю до того, как успели окончательно высохнуть, нашли в себе силы пустить корни и отрастить кудрявые кроны. И старый дом, и необычный плетень, и несколько сараюшек между сугробами снега, всё вместе было похоже лубочную картинку из русской сказки.

Откуда – то выскочила небольшая лохматая собачка и стала лаять, суетливо подпрыгивая, и оглядываясь на молодую хозяйку в ожидании её одобрения.

– Уймись, Дамка, – сказала Катя, – это свой.

Дамка ещё несколько раз тявкнула, но Катя замахнулась на неё сломанным на ходу прутиком и топнула ногой. Дамка прекрасно понимала, что бить её никто не собирается, но на всякий случай отскочила подальше и завиляла хвостом, словно извиняясь перед гостем, который должен понимать, что лает она не от злости, а для порядка.

Катя подвела Родьку к загону, в котором толпилось десяток коз. Общительные и по – человечески любопытные животные выстроились вдоль плетня, поднявшись передними ногами на плетень. Родька пошел вдоль плетня и, стараясь никого не пропустить, стал гладить, почёсывать за ушами, и что – то приговаривать, прижимаясь лбом к их головам. Козы согласно кивали, а их старый вожак Казбек, норовивший боднуть своими роскошными рогами любого, кто приближался к его гарему, долго и выразительно блеял, словно рассказывал о своём житье – бытье.

Окна дома были слишком малы, да и разросшиеся ели не пропускали солнечный свет, поэтому в нём было сумрачно даже в яркий полдень. Войдя вовнутрь, Катя щелкнула выключателем, но электричества не было, видно где – то опять оборвалась линия.

Родька, вошедший за нею, остановился, ослепнув от темноты и боясь на что – нибудь наткнуться. Первым, что он разглядел, немного привыкнув к полумраку, была печь с чёрным чугунком, как две капли воды похожая на ту, что стояла в их избушке. Ему показалось, что сейчас из – за неё выйдет его матушка и скажет:

– Ну здравствуй, Роденька. Что же ты так долго не приходил? А я тебя ждала…

Но вместо неё с печки спрыгнула большая чёрная кошка, и, сверкнув на него зелёными глазами, подошла к Кате и стала тереться о её ноги. Катя поставила сумки на лавку, сбросила туда же платок и куртку, погладила кошку и посмотрела на гостя. Ей показалось, что он ошарашен убогостью их жилища. Не зная, что сказать и чем занять руки, она подошла к плите и зачем – то открыла чугунок. Из него вырвалось облако пара, и, смешавшись с сумраком комнаты, превратило её силуэт в еле видимый бестелесный призрак. Катя положила крышку на место и медленно, словно проявляясь, выплыла в зыбкую полосу света. Родька посерьёзнел и напрягся, воспринимая её перевоплощение как знак, посланный его матушкой, о том, что эта девушка создана и предназначена богом именно для него.

Катя решила, что перемена в его настроении вызвана разочарованием и усталостью после проделанного пути.

– Не надо было его сюда приглашать, – думала она, но он сам хотел посмотреть на коз, которых почему – то называет лялечками, и он их увидел. Поиграл с ними и хватит, пускай идёт туда, откуда пришел, и возвращается туда, откуда приехал. Провожать его она не станет, обратную дорогу он найдёт сам, по следу, который не привёл ни к чему хорошему. А она останется здесь, сохраняя в душе горькое воспоминание о том, как сказочный принц из её детства ушел, едва появившись.

Родька шагнул к ней с серьёзнейшим видом, собираясь сообщить об очень важном решении, впервые в его жизни принятом самостоятельно.

Катя решила, что он собирается прощаться, считая всё, что они оба испытали и прочувствовали за время пути, незначительным эпизодом, ни к чему не обязывающей случайностью, словно и не было этих упоительных минут, которые она восприняла как великое счастье. Этот взгляд вернул её в состояние вечного изгоя, поэтому она гордо вскинула голову, словно видела его впервые, выставила перед собой руку, запрещая приближаться, и попятилась назад.

Родька остановился, не понимая причины её изменившегося настроения. Он не был искушен в тонкостях женской психологии. Никто ему не говорил, что эти прекрасные существа противоречат себе гораздо чаще, чем сами этого хотят, и никогда не признаются в том, чего от вас ожидают в тот или иной момент. Отчуждение, появившееся в Катином взгляде, говорило о том, что ему пора уходить, и он ушел.

Катя некоторое время смотрела на закрывшуюся за ним дверь, не веря, что её неожиданный роман закончился так же неожиданно и быстро, как и начался, затем сердито топнула ногой и сказала:

– Ну и уходи… Подумаешь, явился весь такой сам из себя, да откуда он вообще взялся? И пускай идёт, жили без него и ещё как – нибудь проживём. И не надо, не надо, не надооооо…

Она села на скамью и расплакалась, сетуя на свою судьбу и сожалея о том, что даже не попыталась его выслушать. Выплакавшись, подошла к рукомойнику, долго звякала им, выплёскивая на лицо полные горсти воды, затем тёрла его жестким полотенцем, словно старалась смыть напрочь из памяти человека, так неожиданно проникшего в её душу и так же неожиданно исчезнувшего. Повесив полотенце на гвоздь, подошла к висевшему на стене зеркалу и стала приглаживать волосы. Наконец, прекратив шмыгать носом, услышала тихую, нежную музыку, доносившуюся снаружи.

Катя выбежала на порог дома и стала прислушиваться, стараясь не смотреть на протоптанную ими тропку, разделившую поле напополам, как её жизнь, на до и после. Но желание взглянуть на сказочного принца ещё раз было сильнее неё, и она не выдержала и посмотрела, однако там было пусто, как будто он растворился в воздухе. Она всхлипнула, но тут же замолчала, снова услышав музыку, доносившуюся откуда – то со стороны козлятника. Катя выглянула из – за угла и ахнула. Родька стоял спиной к ней, глядя на выстроившееся у плетня стадо, и играл на свирели.

– Миленький… – прошептала Катя, не веря своим глазам, и уже не сдерживаясь, бросилась к нему, скользя и едва не падая, заглушая своим криком звук свирели, – пожалуйста, не уходиии!!!

Услышав его крик, Родька обернулся и подхватил её в свои объятия.

– Катя! Катя! Моя Катя! – повторял он.

– Миленький! Миленький! – бормотала Катя.

Родька отклонил её от себя и приподнял ладонь, требуя внимания. Катя молчала, боясь опять сделать что – то не так.

– Катя, я хочу, чтобы ты была моя. Навсегда. Ты со мной пойдёшь?

Он ещё не успел закончить эту самую важную в своей жизни речь, спеть которую ему было бы гораздо проще, если бы кто – то положил её на стихи, когда Катя ответила:

– Да!

– Тогда пойдём.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас…

– Хорошо. Я мигом.

Глава 31

Лизавета, загостившаяся у кумы, вернулась домой вскоре после их ухода. Электричества ещё не было, но оно ей и не было нужно. Любую вещь в своем доме она могла найти с закрытыми глазами. Раздеваясь, заметила лежавший на столе листок размером с конверт. Ей никто никогда не писал, поэтому в груди что – то сжалось от непонятного предчувствия. Она взяла бумажку, вышла на крыльцо и, щурясь, прочитала:

– «Мамочка родная, прости и прощай. Я ухожу с ним. Не ругай меня, он самый лучший. Твоя Катя.»

– Это ещё что такое? – не поняла Лизавета, и перечитав записку ещё раз, заголосила, – и куда это она собралась, с каким – таким «ним», и откуда он взялся на нашу головуууу? Дурааа, ай дура…

Она выскочила за двор и сразу же увидела следы на поле, и две фигуры на горизонте, в одной из которых узнала свою дочь.

– Катеринаааа! – закричала она, и, наскоро одевшись, бросилась вслед, – Ах ты, гулёна! Ну погоди, догоню тебя, подлую, и оттягаю за косу так, чтобы в другой раз было неповадно бежать за кем ни попадя… Ах ты, горе моё горькое, неразумное…

Спеша за дочерью, она вспоминала своего отца, его побелевшие от ярости глаза, широкий солдатский ремень в его руках, и себя, принимавшую свистящие удары, молча, лежа на кровати вниз лицом, чтобы уберечь выпуклый живот, в котором уже шевелился плод её короткой любви.

Отец не выгнал её из дома, как обещал сгоряча, но с того дня почти с нею не разговаривал. Рожать ей пришлось самой, спрятавшись в дальнем углу сеновала, где она заранее приготовила немного тряпья и воды. Её стоны волновали коз, они ходили по кругу и тревожно блеяли, а отец что – то пилил и строгал в соседнем сарайчике, наверное, ремонтировал свои ульи, но к ней так не поднялся. После родов она прожила там ещё три дня, спускаясь вниз только для того, чтобы сдоить и выпить немного молока. Благо, на улице стояла теплая погода. Когда она вернулась в дом, отца не было. Она положила дитя на свою кровать и стала наливать в таз воду, чтобы замочить заскорузлые от крови тряпки. Услышав тяжелые отцовские шаги, бросилась к ребёнку и закрыла собой, боясь, что он схватит его и выбросит вон из своего дома.

Отец распахнул дверь на всю ширину, занес новенькую, вкусно пахнущую свежим деревом колыбель, поставил рядом с её кроватью, бросил косой взгляд на свёрток, из которого выглядывало крошечное красное личико, и ушел. В тот же день он переселился на сеновал и жил там до поздней осени.

Такой горькой судьбы она своей дочери не желала и берегла её как могла. И вот откуда ни возьмись появился этот «он», который может поступить с нею так же, как поступили с нею.

Стеша никак не могла понять, куда ушел Родька, почему его нет так долго и вообще, куда можно пойти в деревне, в которой никогда раньше не был. Уверения Асеньки в том, что волноваться не стоит, потому что он ушел с какой – то замечательной девушкой Катей, её не успокаивали, а совсем наоборот пугали всевозможными «а вдруг, а если…», рисуя картины одна страшнее другой.

Софья Николаевна и Надежда Семёновна волновались не меньше неё, поэтому, увидев в распахнувшейся двери Родьку, державшего за руку незнакомую девушку, облегчённо выдохнули и разом закашлялись. Стеша, сидевшая спиной ко входу, оглянулась. Худенькая, похожая на подростка девушка стояла чуть позади Родьки, потупив взгляд. Заметив её напряжённую руку, сжимавшую небольшой пакет, сквозь который проглядывались какие – то вещи, Стеша увидела в ней себя.

– Это Катя, – представил Родька, – моя Катя.

– Твоя? – переспросила Надежда Семёновна.

– Да, моя. – Родькин голос выражал твёрдость и непререкаемость, которых от него раньше никто не слышал.

Стеша поняла, что переубедить его не получится, да и нужно ли это делать, и, поднимаясь к ним навстречу, сказала:

– Вот и хорошо… Здравствуйте, Катя, рада познакомиться. Я Стеша, Родина сестра.

– Спасибо, я тоже рада. – ответила Катя.

Она хотела пожать протянутую руку, но в одной находился пакет, а другую продолжал держать Родька, словно боялся, что стоит её отпустить, как Катя тут же исчезнет. Стеша улыбнулась и обняла обоих.

– Раздевайтесь и проходите к столу, сейчас будем обедать. – приветливый голос Асеньки разрядил напряжение и все разом засуетились.

Катя сняла куртку и валенки, и Стеша обратила внимание на мокрые следы на полу и сырые от растаявшего снега брюки.

– Катюша, ты вся промокла. Пойдём со мной, поищем во что тебя переодеть.

– У меня есть вот тут ещё одни штаны и … – Катя замолчала, постеснявшись перечислять то, что лежало в её наспех собранном пакете.

– Пойдём – пойдём, – сказала Стеша, увлекая её за собой.

Родька направился за ними, но в свою комнату Стеша его не пустила, и он остался стоять перед закрывшейся дверью, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Дамы некоторое время наблюдали за ним, переглядываясь и пожимая плечами. То, что между молодыми людьми вспыхнула искра, пробудившая яркие чувства, было видно невооруженным глазом, и ничего удивительного в этом не было бы, если бы всё не произошло так быстро. Пары часов знакомства для рождения высоких чувств было всё – таки маловато, а Родькина решительность говорила о том, что у него уже созрели насчёт Кати какие – то свои планы. Надо бы помочь молодой паре во всём этом разобраться, и постараться сделать это очень деликатно, не оскорбляя их достоинства, и, по возможности, помешать им наломать дров. Они испытывали к Кате симпатию и не хотели, чтобы это случайное увлечение испортило её жизнь. Кроме того, она должна была знать, что Родя имеет свои небольшие странности.

Подруги подталкивали друг друга локтями до тех пор, пока Софья Николаевна не решилась взять эту непростую миссию на себя. Она подошла к Родьке, усадила его на диван, и присела рядом. Некоторое время помолчала, собираясь с мыслями и теребя в руках платочек, потом спросила:

– Родечка, объясни пожалуйста, что означают твои слова «моя Катя».

– Да, это моя Катя, – ответил Родька, – она будет со мной.

Разговаривая, он повернулся, чтобы встретиться с нею взглядом. Смотреть в эти искренние, полные счастья, глаза и говорить о какой – то морали не поворачивался язык.

– Сегодня? – вздохнула Софья Николаевна.

Наверное, он почувствовал в её голосе сомнение, и, не желая его принимать, ответил коротко и твёрдо, словно поставив жирную точку.

– Нет, всегда.

– То есть, ты хочешь на ней жениться?

– Жениться? – удивился Родька.

– Ну ты же хочешь, чтобы она всегда была рядом с тобой?

– Хочу.

– А для того, чтобы всегда быть вместе, люди обычно женятся. А Катя согласна быть твоей женой?

– Согласна, – ответил Родька. Выражение его лица и спокойный, уверенный голос говорили о том, что он ничуть в этом не сомневался.

– А что об этом думает её мама?

– Ничего не думает.

– Как ничего? Ты вообще её видел?

– Нет, не видел…

– То есть, вы всё решили без неё?

– Без неё… – подтвердил Родька.

– А она хотя бы знает, куда делась её дочь? Она же будет её искать, волноваться, плакать…

– Плакать? – удивился Родька. Женские слёзы всегда выбивали его из колеи, – плакать не надо.

– Я думаю, вам с Катей надо пойти и сообщить ей о своём решении.

– Да, пойти и сообщить… – согласился Родька.

Софья Николаевна решила больше на него не давить и отправилась на кухню, где её ожидали подруги.

Тем временем Стеша порылась в своих вещах, выбрала светлое кашемировое платье и подала Кате.

– Думаю, вот это тебе подойдёт. Надевай, не стесняйся.

Катя взяла платье, и, потрогав мягкую ткань, посмотрела на Стешу.

– Надевать?

– Конечно. Ты же не хочешь простудиться?

– Зачем, это же ваше платье… – ответила Катя, протягивая его обратно, – заберите, я не простужусь.

– Надевай, оно не ношенное. Я тебе его дарю.

– Оно моё?

– Конечно, твоё. Одевай же, а то Родя заждался.

*****

– Девочки, – сказала Софья Николаевна,– кажется, наш Родя решил жениться. Что будем делать?

Её заявление никого особо не удивило.

– А что тут поделаешь? – сказала Надежда Семёновна, пожимая плечами, – Он взрослый парень, имеет право.

– Взрослый то он взрослый, но ты же понимаешь…

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но согласись, что, при всех его странностях, Родя здоровый мужчина и ему нужна пара. Мне кажется, Катя будет с ним счастлива, если, конечно, она согласна.

– Наверное, согласна. Вы же не думаете, что он привёл её сюда насильно?

– Конечно, не думаем. А что скажет её мама?

– А вот это вопрос. – сказала Асенька, – Лизавета настоящая гром – баба, и, если она воспротивится, а это скорее всего так и будет, нам всем мало не покажется. Представляете, каким это будет ударом для Роди?

– Ничего, мы выстоим и Родечку в обиду не дадим… – разгорячилась Надежда Семёновна.

– Надо будет ей объяснить, что их встреча была не случайной… – предложила Софья Николаевна, предпочитавшая решать все проблемы мирным путём, – они созданы друг для…

Зычный голос, донёсшийся с улицы, не дал ей договорить.

– Катерина, ты где? Выходи сейчас же!

– А вот и наша гром – баба… – сказала Асенька, выглядывая в окно.

– Ну что, подруги, идём держать оборону, – Надежда Семёновна поднялась, и решительно одёрнув блузку, выступила впереди всех.

Лизавета стояла, опершись на толстую палку и заглядывала во двор. Асенька и Надежда Семёновна пошли к калитке, Софья Николаевна осталась на крыльце.

– Катерина!!! – крикнула Лизавета, игнорируя приближавшихся дам.

– Добрый день, Елизавета, простите, не знаю, как вас по батюшке… – робко сказала Асенька.

– Катька у вас? – грозный вид Лизаветы подтверждал, что рассчитывать на компромисс с её стороны не приходится.

– Заходите пожалуйста в дом. – пригласила Асенька.

– Не надо мне в дом! – воспротивилась Лизавета, – я спрашиваю, Катька у тебя?

– И не надо так кричать… – поддержала Надежда Семёновна, становясь рядом с подругой.

– Катерина!!!… – крикнув, Лизавета пнула калитку ногой, зашла во двор, и, растолкав их в разные стороны одним движением плеча, направилась к крыльцу, продолжая кричать, – Катька, выходи сейчас же, чего прячешься.

Увидев, как легко эта мощная женщина гренадёрского роста устранила с пути её подруг, Софья Николаевна попятилась, и, задев стоявшую рядом корзину, в которой был обнаружен найдёныш, машинально её схватила и прикрыла свою грудь, как щитом. Это хрупкое средство защиты подействовало совершенно неожиданно. Лизавета остановилась и стала его рассматривать, как нечто давно утерянное, но очень важное и значительное.

Эта корзина была сделана её собственными руками, вот и тонкий синий проводок, который она вплела в неё сама не зная зачем. За свою жизнь она сплела их столько, что давно потеряла счёт, но эту запомнила хорошо.

В короткий летний сезон она любила выезжать на трассу, где находился придорожный рынок в два прилавка, наспех сколоченных из горбыля. Там жители окрестных деревень реализовывали плоды своих трудов. Лизавета тоже привязывала к багажнику велосипеда корзину, загружала в неё банки с молоком и туески с грибами и ягодами, и ехала туда как на праздник.

Торговля привлекала её не только возможностью немного пополнить свой скромный бюджет, но и радостью общения с незнакомыми людьми. Этот крошечный рынок был для неё своего рода окном в мир. Проезжие покупатели схожи с попутчиками вагонного купе, с которыми за время пути можно поделиться такими сокровенными мыслями, которых не расскажешь самым близким людям. Человек выслушал, посочувствовал или дал дельный совет и исчез, унося твою тайну за собой. Так и здесь, некоторые люди, остановившиеся на минутку передохнуть и что – то купить, в короткой беседе старались облегчить душу, делясь своей бедой или радостью, послужившей причиной или целью их поездки. Обычно эти беседы заканчивались обоюдными пожеланиями здоровья и всех благ. Они ложились бальзамом на душу Лизаветы и вселяли веру в то, что она ничем не хуже других.

Однажды около неё задержалась немолодая интеллигентная дама очень приятной наружности. Пока её муж, грузный мужчина в очках в тонкой золотой оправе, ходил в туалет, она увлечённо рассказывала о том, что они едут из Чебоксар на Чёрное море, что сейчас в Чебоксарах дождливо и прохладно, а в Анапе жара до тридцати пяти… Вернувшись домой, Лизавета отыскала на висевшей над столом карте Чебоксары и Черное море, и долго удивлялась – подумать только, где эти Чебоксары и где Черное море… А она считала, что такое, чтобы вот так просто сесть в машину и ехать в неизвестную даль, не думая ни о чём, кроме ожидавших тебя красот, возможно только в кино. Она часто, оставаясь наедине с собой, вспоминала эту женщину, её чёткую речь и пыталась ей подражать, говорить так же как она, негромко и спокойно, тщательно подбирая слова.

Софья Николаевна была чем – то на неё похожа. Поэтому Катерина сбавила тон, словно из неё вдруг выпустили воздух, и спросила тихим, усталым голосом:

– Где моя Катька?

– В доме, пожалуйста, заходите. – ответила подошедшая Асенька, и на всякий случай держась подальше, добавила, – у нас к вам очень серьёзный разговор.

– Какой разговор? – удивилась Лизавета, отставляя в сторону свою палку и отряхивая снег с валенок.

– Раздевайтесь, сейчас попьём чайку и поговорим.

– Где Катька? – снова спросила Лизавета, входя в гостиную, – почему она прячется?

– Она не прячется, – сказала Софья Николаевна, – вот она, ваша красавица.

Дверь, ведущая в соседнюю комнату, медленно отворилась и из неё вышла Катя. Серое облегающее платье, подчёркивающее её тоненькую фигуру, распущенные волосы пепельного цвета, подобранные на висках и заколотые серебряной заколкой, подаренной Стешей, преобразили её до неузнаваемости, превратив в настоящую красавицу.

Лизавета замерла, не видя вокруг никого и ничего, кроме своей дочери, а Катя обернулась, взяла стоявшего за её спиной Родьку за руку, и, поставив его рядом с собой, сказала:

– Мама, это он. Его зовут Родя. Он очень хороший, мама…

– Здравствуйте, мама. – сказал Родька.

В наступившей тишине было слышно, как за окном капает вода с оттаявших сосулек и тикает будильник в соседней комнате. Лизавета переводила взгляд с дочки на доверчиво улыбавшегося парня и молчала.

– Мамочка, не плачь… – воскликнула Катя, заметив слёзы, бежавшие ручьём по щекам матери, и бросилась ей на шею.

Лизавету словно прорвало, и она запричитала как по покойнику, в голос.

– И что же ты наделала, и как же так можноооо… -

– Лизонька, пожалуйста успокойтесь, – не выдержала Софья Николаевна, – ничего плохого ваша Катюша не сделала.

– Ничегоооо? – удивилась Лизавета.

– Ну конечно же ничего.

– А как же вот это? – спросила Лизавета, тыча пальцем в Родьку.

– Это вам не «вот это», – возмутилась Надежда Семёновна, – это наш Родя, он очень, очень хороший человек.

– Ну даа… – протянула Лизавета, вспомнив клятвы и обещания своего возлюбленного, который, сделав свои дела, сбежал, забыв попрощаться,– все они хорошие, пока девку не обрюхатят, а потом куда что деваетсяяя…

– А вот наш Родя не такой,– вмешалась Стеша, – мы вам обязательно расскажем о нём поподробнее, но знайте, что более доброго, порядочного и чистого человека вам не найти…

– Девочки, пожалуйста, давайте помолчим, – воскликнула Софья Николаевна, хлопая ладонью по столу, – начинаются криминальные новости.

Все разом замолчали и повернулись к телевизору. Лизавета смотрела на их сосредоточенные лица и не знала, что делать. С одной стороны, ей хотелось взять свою дочь за руку и волоком тащить домой. С другой, у неё возникло сомнение в своей правоте. Судя по внешности и поведению, покровительницы этого странного парня никакие не сводницы, а вполне порядочные женщины. Похоже, их уверения в том, какой этот Родька замечательный, не пустые звуки. А что, если эта встреча единственная возможность для её Кати стать счастливой… Ей не терпелось узнать о нём как можно больше, а тут эти криминальные новости.

Лизавета поёрзала на стуле, удивляясь, кому они нужны в то время, когда решается судьба её дочери. Вдруг на экране всплыло знакомое лицо, и она тоже замерла во внимании. Речь шла о происшествии в доме известного художника Панина, дочь которого погибла, упав с лестницы.

Она сразу вспомнила этого холёного, осанистого господина. Однажды купив у неё молока, он стал её постоянным покупателем. Лизавета привыкла к предвзятому отношению односельчан, к их грубым шуткам и плохо скрываемым насмешкам, а он был другой. Он всегда подходил к ней с неизменной улыбкой на лице, интересовался её драгоценным здоровьем, почему – то называл Данаей и обещал когда – нибудь написать её портрет. Конечно, все эти слова и обещания она воспринимала как шутку, но слушать их было приятно, и она всегда встречала его с радостью. Увидев его на экране телевизора, Лизавета вспомнила о корзине, которой прикрывалась Софья Николаевна. Раз она здесь, они должны быть с ним знакомы.

Это кратенькое, в несколько картинок, сообщение было показано в заключение передачи. Поскольку ни о каком ребёнке в нём не упоминалось, оно ничего, кроме сочувствия, не вызвало ни у кого, кроме Лизаветы, и она спросила:

– Этот художник… Он вам кто, родственник?

– Художник? Какой художник? – не поняла Асенька.

– Ну вот этот, у которого погибла дочь.

– Нет, не родственник и даже не знакомый. А почему вы спросили?

– Корзину, которая лежит на вашем крыльце, он купил у меня. Я и подумала, раз она у вас, может он вам родня?

– Ну – ка, ну – ка… – сказала Надежда Семёновна, придвигаясь поближе, – давайте – ка поговорим об этой корзине и о художнике поподробнее.

– Рассказывать особо нечего. – ответила Лизавета, не понимая, откуда такой интерес к обыкновенной корзине, – у нас на трассе есть небольшой базар. По теплу я ездила туда торговать, а этот художник был моим покупателем. Однажды он накупил много ягод, грибов и молоко. Побоявшись, что в пакетах всё помнётся, он попросил меня продать вот эту самую корзину, вот и всё. А как же она оказалась у вас, если вы не знакомы?