WW II Война, начало

инициаторами пакта и реагируем лишь на присоединение к нему более слабого государства?

Литвинов согласно закивал и добавил:

– Товарищ Сталин, мне представляется наиболее целесообразным объяснить наше решение несамостоятельностью Венгрии. В этом смысле и составлен мною проект сообщения ТАССа, который я принёс Вам на утверждение.

После этого наркоминдел достал из папки лист с машинописным текстом и протянул Вождю.

Сталин взял его и пошёл к своему столу. Сев, он внимательно прочитал документ, сделал несколько правок и отдал текст заявления подбежавшему Литвинову.

На следующий день он был опубликован:

«ТАСС осведомлен, что венгерскому посланнику в Москве господину Арноти сообщено вчера народным комиссаром иностранных дел товарищем Литвиновым о решении Советского правительства ликвидировать своё полпредство в Будапеште и об ожидаемом закрытии венгерской миссии в Москве.

Как ТАСС узнал в авторитетных кругах, означенное решение Советского правительства находится в связи с тем, что в результате мюнхенского соглашения Венгрия стала за последнее время подвергаться сильному нажиму со стороны некоторых государств. Политика венгерского правительства свидетельствует о том, что оно легко поддается этому нажиму, в значительной степени утратив свою самостоятельность. В частности, указывают, что решение венгерского правительства о присоединении к так называемому антикоминтерновскому пакту не может оправдываться интересами самого венгерского государства, отнюдь не совпадающими с теми агрессивными целями, которые преследуются под прикрытием этого пакта его участниками, и в первую очередь Японией, и что решение, следовательно, навязано венгерскому правительству извне. Такое положение Венгрии не оправдывает больше сохранения с нею Советским правительством дипломатических отношений через специальные представительства в столицах обоих государств, и эти отношения могут впредь поддерживаться через посредство представителей обоих государств в столице какого-либо третьего государства».

Глава 2

Глава 2.

Я пока оставался в Берлине… и отмечал для себя, что в нацистской Германии множество вещей могло поразить приезжавших иностранцев.

Улицы были чистыми, транспорт прекрасно организован, поезда ходили по расписанию, нигде не было безработных или нищих.

Высокий уровень поддерживался в театрах, на концертах и на выставках, хотя они и страдали от ограничений, налагаемых Геббельсом и Розенбергом – как главными идеологами нацизма.

Продовольствие распределялось в достаточных количествах и было в изобилии.

И только при пристальном взгляде становилось ясно, насколько обманчиво первое впечатление.

За внешне приглаженным фасадом скрывалась деятельность гестапо, любое столкновение с которым было опасным.

Что касается меня самого, то я предпринял все необходимые предосторожности, убедившись в том, что в случае неожиданного обыска ничего компрометирующего найдено не будет.

Насколько все были уже наслышаны, методика допросов в застенках гестапо отличалась особой жестокостью, подозреваемые могли после них просто исчезнуть.

На тайных информаторов больше не смотрели свысока, их награждали, таким

образом поощряя доносительство.

Всё меньше и меньше люди верили в правосудие. Им было известно о существовании концентрационных лагерей, но никто не знали точно, кто в них находится.

Немцы даже не подозревали о том, как человеческая жизнь может подвергаться систематическому унижению и что совершались такие зверства, о которых станет известно только после свержения нацизма.

Никто тут даже не мог представить, что гестапо оказалось способным на такие вещи.

Людей держали в неведении по поводу того, что происходило до и после так называемых судов. Правда, все могли видеть, как вывозили евреев и полукровок, обращаясь с ними весьма сурово. Не могли остаться незамеченными и вероломные игры нацистов, затеянные с протестантскими церквями, те жесткие меры, которые применялись по отношению к католической церкви и её собственности.

После перехода в новое здание Канцелярии Гитлер устроил в нём ряд больших приемов для разных категорий – промышленников, военных, артистов и прочих.

Первый прием после дипломатического был устроен для промышленников, вокруг пригласительных билетов создался сильный ажиотаж, все стремились попасть на прием и увидеть «восьмое чудо Света», – как геббельсята окрестили новую Рейхсканцелярию.

Гитлер разослал приглашения 89 руководителям крупнейших предприятий – с женами.

К концу обеда он лично стал обходить гостей с кружкой «зимней помощи». Собрано было около 2 млн. марок.

Руководитель И. Г. Фарбениндустри говорил мне впоследствии, что ни один обед не обходился ему так дорого – он был вынужден пожертвовать 100 тыс. марок.

После этого азарт к получению приглашений на дальнейшие приемы упал. Когда пригласили артистов, то многие в том числе и моя подруга Ольга Чехова, предпочли лечь в постель из боязни, что и их обед закончится сбором.

Я тем временем стал регулярно посещать «логово Гитлера»… как его в уме называл. Часто встречая там своих давних приятелей…

Прежде всего Ангелину, – племянницу Гитлера, выполнявшую при дяде роль личной стенографистки.

Она была рада моей задержки в Берлине и ввиду её незамуженности, мы весело проводили вечера.

Один лишь я из её окружения в Канцелярии называл её сокращённо Гели. Другие все её страшно боялись, из-за этого бедняжка была без пары. Наш общий друг Вальтер Шелленберг, сказал ей, что жениться на ней, только в чине генерала.

Лени шутливо на это заметила, что Вальтер не уточнил кто именно из них двоих должен быть генералом и в шутку грозилась упросить дядю повысить её сразу до маршала, намекая на такой скачок у Геринга. Я тоже в шутку, говорил, что для начала нужно стать хотя бы майором, как тот… до того.

Встречал в «логове Гитлера» я конечно и Альберта Шпеера, чья мастерская – «святая-святых» была рядом, чтобы фюрер мог лично контролировать процесс проектирования «новой Германии».

Будни Рейхсканцелярии ни чем не отличались от виденного мною в Оберзальцберге.

К обеденным трапезам в Рейхсканцелярии имели свободный доступ человек сорок – пятьдесят.

Им нужно было только позвонить адъютанту и сказать, что придут.

В основном это были гауи рехсляйтеры, кое-кто из министров, конечно, все из узкого кружка, но не считая адъютантов вермахта – ни каких военных. Адъютант полковник Шмундт много раз настойчиво склонял Гитлера приглашать к обеду высших офицеров. Но Гитлер всегда отказывал в этом.

Возможно, он понимал, что его старым сподвижникам и сотрудникам не избежать высокомерных замечаний.

После обеденной трапезы он иногда спрашивал, кто из гостей ещё не осматривал Рейхсканцелярию, и всегда радовался, если он мог кому-нибудь ещё показать новостройку.

При этом он блистал своей памятью на цифры, ошеломляя посетителей.

Он обращался к Альберту: «Какова площадь этого зала? А высота?»

Мой друг смущенно пожимал плечами, а Гитлер называл размеры. Совершенно безошибочно.

У меня был свободный доступ в жилье Гитлера, и я этим широко пользовался. Дежурный полицейский у въезда в садик знал мою машину, не задавая никаких вопросов, распахивал дверцу, я припарковывал автомобиль и входил в квартиру.

Она находилась справа от только что отстроенной Канцелярии и была связана с ней просторным переходом.

Дежурный эсэсовец из охраны запросто приветствовал меня, я отдавал ему свой портфель, и безо всякого сопровождения, как совершенно свой, направлялся в просторный холл.

Это помещение с гобеленами на белых стенах, с тёмнокрасными мраморными полами, устланными мягкими коврами, с двумя группами клубных кресел и столов было очень удобным.

Обычно здесь можно было застать занятых оживленной беседой гостей, кто-то вёл телефонные разговоры.

Вообще это помещение притягивало к себе всех, не в последнюю очередь и потому, что только здесь разрешалось курить. Гитлер сам не курил и другим не разрешал.

Предписанное «Хайль Гитлер!» звучало здесь редко, гораздо чаще просто желали друг другу доброго дня.

И манера демонстрировать свою принадлежность к партии шевроном над обшлагом рукава также была не принята в этом кругу, вообще гостей в партийной форме было почти не видно.

Те, кто уже протиснулся в этот круг, имел привилегию на определенную непринужденность.

Через квадратную переднюю, которой из-за неудобной мебели почти не пользовались, путь вёл в собственно гостиную, в которой гости, по большой части стоя, разбившись на группки, вели свои разговоры.

Эта стометровой площади комната, единственная во всей квартире могущая претендовать на какой-то уют, осталась нетронутой.

Её бисмарковское прошлое подчёркивали балочные перекрытия из дерева, до половины покрытые деревянными панелями стены, камин, украшенный гербом эпохи флорентинского Ренессанса, привезенным из Италии.

На нижнем этаже здесь был единственный камин.

Перед камином были расставлены обитые темной кожей кресла, а позади софы стоял большой мраморный стол, на котором всегда были разложены газеты. Стены украшали гобелен и две картины. Их получили в длительное пользование для жилья канцлера из Национальной галереи.

Момент своего появления Гитлер определял с небрежностью суверена.

Обед обычно назначался часа на два, но чаще он начинался в три, а то и позже, в зависимости от прихода Гитлера – часто из своих частных помещений или прямо после какого-то совещания в Канцелярии.

Он появлялся без каких-либо формальностей, как простое частное лицо, пожимал руки окружавшим его гостям, высказывал какие-то замечания на злобу дня.

У некоторых, особо уважаемых, осведомлялся о здоровье «госпожи супруги», получал от шефа пресс-службы подборку новостей, садился несколько всторонку в одно из кресел и погружался в чтение.

Иногда он передавал какой-нибудь листок кому-нибудь из присутствующих, если информация казалась ему заслуживающей внимания и делал вскользь какие-то замечания.

Так продолжалось еще минут 15-20, пока не раздвигались портьеры одной из стеклянных дверей, ведшей в столовую.

Домоправитель, невольно вызывавший симпатию своей дородностью, просто – что соответствовало всей обстановке – сообщал Гитлеру, что обед готов. «Фюрер» направлялся в столовую первым, за ним, без какого-либо строго установленного порядка, тянулись гости.

Из всех помещений резиденции рейхсканцлера эта просторная квадратная комната метров 12 на 12 была пожалуй самой в своем оформлении продуманной.

Одна стена имела три стеклянные двери, ведшие в сад. У противоположной стены стоял большой буфет, отделанный полисандровым деревом, а над ним картина.

Две остальные стены прерывались закругленными нишами, в которых на цоколях из светлого мрамора располагались обнаженные скульптуры.

По обе стороны от них были еще стеклянные двери, через которые можно было пройти в сервировочную комнату, в большой холл и в гостиную перед столовой.

Светлые стены из мрамора и такие же легкие кремовые занавеси создавали ощущение пронизанного светом простора.

Мебель была простой и спокойной. В центре стоял большой круглый стол на полтора десятка персон, окруженный скромными темного дерева стульями, обтянутыми темнокрасной кожей. Все они были одинаковыми, и даже стул Гитлера ничем не выделялся.

По углам стояли еще четыре стола поменьше с четырьмя-шестью такими же стульями.

Сервировка стола состояла из скромного белого фарфора, простых стеклянных бокалов.

В центре стола находилась большая плоская чаша с цветами.

Это был «ресторан у веселого канцлера», как его частенько представлял гостям Гитлер.

Его место было со стороны окон. Еще по пути в столовую Гитлер выделял двоих, которым отводилось место справа и слева от него.

Остальные же рассаживались, как получалось. Если же гостей оказывалось больше, то адъютанты и менее важные личности, я в том числе, занимали места за малыми столами – что я рассматривал, собственно, как преимущество, поскольку там можно было легче вести непринужденные беседы… всех внимательно слушать и за всем наблюдать.

Еда была подчеркнуто простой. Суп, легкая закуска, мясо с небольшим овощным и картофельным гарниром и дессерт.

Выбор напитков исчерпывался минеральной водой, обыкновенным бутылочным берлинским пивом или недорогим вином.

Самому Гитлеру подавали вегетарианскую еду, выпивал он и бокал «фахингера», и у кого была охота мог составить ему в этом компанию.

Но таких находилось немного. Это было его обычной данью простоте, не без расчёта, что об этом будет рассказано и за пределами этих стен.

Когда как-то рыбаки подарили ему гигантского омара и к всеобщему удовольствию этот деликатес был подан на стол.

Гитлер разразился неодобрительными замечаниями о заблуждениях людей, способных питаться столь неэстетическими чудовищами, и тут же хотел было пресечь такое пиршество.

Однажды встретил Геринга. Удивился, что он редко принимал участие в застольях. То услышал от него: «Если честно, то еда, которую там подают, мне не по вкусу. И еще эти партмещане из Мюнхена – невыносимо!»

Иногда к обеду появлялся и Гесс. За ним следовал его адъютант со специальным судком из нескольких отделений, в котором была принесенная с собой еда, которую оставалось только разогреть на кухне.

Гитлер не замечал, что Гессу подают собственную вегетерианскую пищу.

Когда же ему об этом сказали, то он с раздражением обратился к Гессу в присутствии всего общества: «У меня работает первоклассная повар- диетолог. Если врачом Вам предписано что-то особенное, то она будет это охотно готовить и для Вас. Но приходить сюда со своей едой Вы не должны». Гесс, склонный к упрямому, попробовал объяснить Гитлеру, что состав его рациона должен включать некоторые особые компоненты биологически-активного происхождения, на что ему напрямик было заявлено, что в таком случае ему следует питаться дома. После этого Гесс к обедам почти совсем не появлялся.

В Германии в рамках развернутой по инициативе партии программы «пушки вместо масла», во всех домах стали по воскресеньям готовить «айнтопф», обед из одного блюда – густого супа с куском мяса, то и в столовой Гитлера на стол не ставилось ничего, кроме супницы.

По таким дням число гостей сокращалось, часто до двух-трёх человек, что давало Гитлеру повод к саркастическим высказываниям относительно готовности к жертвам его ближайших сотрудников.

Помимо всего прочего на стол ещё выкладывался и поднос для добровольных пожертвований. Мне каждый «айнтопф» обходился в 50-100 марок. Но это малая плата, за право быть в самом эпицентре гитлеровской клики.

Самым значительным гостей обеденного общества был Геббельс.

Борман, естественно, не пропускал ни одной трапезы.

Он, как и я в данный момент, принадлежал к «свите малого двора» и потому и не воспринимался как гость.

Со мною, как с равным, заговаривали разные чины.

Их интересовали разные вопросы. Спрашивали меня не наблюдаем ли мы какой-либо перемены в области польско-советских отношений после свидания Бека с Гитлером в Берхтесгадене?

Я отвечал всем, что поляки нас официально информировали о тезисе, выдвинутом Беком в беседе с Гитлером: «Дружественные отношения Польши с Германией вполне совместимы с желанием Польши жить в добром соседстве с СССР».

– Насколько мне известно, и канцлер Гитлер не возражал против этого тезиса, – добавлял я.

В кулуарах Рейхсканцелярии мне говорили, что Гитлер признал украинскую проблему менее актуальной, чем вопрос о колониях и другие, касающиеся Западной Европы. Что касается самой Польши, то она, естественно, менее всего заинтересована в активизации украинской проблемы.

Естественно, что много касалось разговоров к вопросу о торговых переговорах СССР с Германией. Я подтверждал, что в Москве ожидается делегация из Берлина, которая, как там ожидают, должна сделать некоторые предложения касательно оживления германо-советской торговли. Не исключено, что, как и раньше, Германия предложит нам некоторые кредиты.

Со своей стороны, – рассуждал я, она, очевидно, заинтересована в получении от нас необходимого ей сырья и, быть может, продовольствия.

Из разных бесед, мне стало очевидным, что германо-польские переговоры, особенно между польским министром иностранных дел Беком и Риббентропом, в январе зашли в тупик. – Да и как могли сработаться два таких разных и тщеславных человека, как Бек и Риббентроп?, – удивлялся я.

Очевидно, период псевдодружбы между двумя этими странами подходил к концу. Тем более, что недавно в германское посольство в Варшаве уже бросали камни.

Разговаривал я с неким Шнурре – который является доверенным лицом Гитлера в экономических вопросах. Его интересует, как отнеслись бы мы к попытке немцев перевести предстоящие разговоры в политический план?

Я заметил, что считаю это менее всего вероятным. Тем не менее, мы никогда не отказывались от возможности нормализовать наши отношения с любым государством.

Шнуре осведомился дальше, действительно ли нами ведутся сейчас торговые переговоры с рядом стран. При этом он поставил вопрос, не пользуемся ли мы этим контактом, чтобы закрепить наши политические взаимоотношения с соседями и воссоздать таким образом систему коллективной безопасности?

Я подтвердил ему, что в СССР пребывают представители от ряда стран – в том числе Латвии, Румынии, Ирана, даже, кажется, Болгарии, чтобы вести переговоры о торговых взаимоотношениях с СССР.

– Мы охотно идем навстречу стремлениям наших соседей оживить и укрепить

экономические отношения с нами, – сказал я ему.

– Прямых политических целей эти переговоры перед собою не ставят. Однако всякому понятно, что на базе экономического сотрудничества укрепятся и политические взаимоотношения, – добавил я, нагоняя туману.

На вопрос его, не рассчитываем ли мы использовать промышленность Германии для наших оборонных целей, я ответил, что спецификация наших эвентуальных закупок в Германии ещё не намечена и поэтому мне неизвестна. Однако я не исключаю возможности того, что мы, как и раньше, будем получать из Германии предметы, необходимые для нашей промышленности, в том числе и оборонной.

Немцы в разговорах, однако, скрывают свои очередные намерения и отделываются лишь общими фразами.

Итало-германская дружба, слышу я, как тут считают, «действительна лишь в мирное время, благодаря ей обе стороны осуществляют свои цели, – она не выдержит военного испытания». Если дело дойдет до мировой войны, то Италия изменит Германии, как в 14-м году, за внешним германо-итальянским благополучием скрывается недовольство.

Я тоже с этим был согласен. Трудно подумать, что Муссолини удовлетворяется компенсацией от немцев в виде благодарственной телеграммы ему от Гитлера. Германия безусловно стремится проникнуть в Чёрное или Средиземное моря. В этом случае можно ожидать резкого изменения и перестройки германской внешней политики.

Немецкие министры говорили мне, что Германия не допустит раздела- Карпатской Украины между Венгрией и Польшей, так как Германия хочет сохранить свою гегемонию над Карпатской Украиной. Отрицательно немцы относятся также и к венгерским притязаниям в Румынии.

– Является ли визит Чемберлена в Рим удавшимся или нет?, – задавались в Рейхсканцелярии вопросом.

Я всем здесь отвечал, что по моему мнению, на первый взгляд, на этот вопрос можно было бы ответить отрицательно, поскольку во время трёхдневного пребывания в Риме ни одна из поставленных проблем не была решена. Говорят, что Чемберлен уехал из Рима с «пустыми руками» и «ровно ничего не добился». Такая оценка, по моему мнению, является неправильной и поверхностной. Прежде чем ответить на вопрос, добился ли чего-нибудь Чемберлен, необходимо поставить другой вопрос, чего вообще он добивался и какова была действительная цель его визита? Только в свете такой постановки вопроса можно говорить о результатах римской встречи.

Мне представляется, что основной концепцией Чемберлена, а также и Бонне, которая доминирует над всеми частными проблемами, является ближайшее направлении агрессии «оси» Рим – Берлин не на запад, а на восток. Для этой цели необходимо сделать уступки на западе, добиться временного удовлетворения притязаний «оси» и таким путем изменить направление её агрессии.

– Мне кажется, что основной целью визита Чемберлена и был зондаж Муссолини относительно подобной перспективы, – резюмировал я.

Со мною немцы не соглашались и повторяли за Гитлером, что «после Мюнхена у Германии больше нет в Европе интересов».

Я кивал, но чувствовал совсем другое…

***

Москва, Кремль

В кабинете Сталина делал рабочий доклад Литвинов:

– Таким образом товарищ Сталин, до сих пор вакантны места полпредов в девяти столицах, а именно: в Вашингтоне, Токио, Варшаве, Бухаресте, Барселоне, Ковно, Копенгагене, Будапеште и Софии.

– Если не вернется в Тегеран находящийся сейчас в СССР товарищ Черных, то получится 10-я вакансия.

– В некоторых из перечисленных столиц, товарищ Сталин, не имеется полпредов уже свыше года. Оставление на продолжительные сроки поверенных в делах во главе посольств и миссий приобретает, политическое значение и истолковывается как результат неудовлетворительных дипломатических отношений, – негодовал наркоминдел.

Сталин молча слушал, прохаживаясь, как обычно, по кабинету, а Литвинов продолжил:

– Я считаю, товарищ Сталин, особенно неудобным и вредящим нашим отношениям отсутствие полпредов в Варшаве, Бухаресте и Токио.

– После наметившегося сближения с Польшей польская печать заявила о предстоящем назначении полпреда в Варшаву как неизбежном вследствие сближения.

– Благодаря отсутствию полпреда в Бухаресте мы, товарищ Сталин, не имеем решительно никакой информации о том, что происходит в Румынии как в области внутренней, так и внешней политики.

– С Японией нам приходится вести все переговоры через японского посла, ибо наш поверенный в делах доступа к министру иностранных дел почти не имеет. – Как правило, товарищ Сталин, министры редко лично принимают поверенных в делах, – пояснил Литвинов.

Сталин всё так же медленно ходил и спокойно курил, не перебивая, а наркоминдел продолжал:

– Не лучше, товарищ Сталин, обстоит дело с советниками и секретарями полпредств. Имеется свободных вакансий: советников – 9, секретарей – 22, консулов и вице-консулов – 30 и других политических работников полпредств, заведующих отделами печати, атташе и секретарей консульств – 46.

– Некоторых полпредов, товарищ Сталин, мы не можем вызывать в Москву во исполнение решения ЦК, ввиду отсутствия у них работников, так например в Афинах у полпреда нет ни одного человека или таких, которым можно было бы поручить хотя бы временное заведывание полпредством. Я уже не говорю о свободных вакансиях ответственных работников в центральном аппарате НКИД.

– Достаточно сказать, товарищ Сталин, что из 8 отделов только 1 имеет утвержденного заведующего, а во главе остальных 7 находятся врио заведующих.

– Нет в НКИД, и в особенности в полпредствах, товарищ Сталин, необходимого технического персонала. Мы с последней почтой не получили почти никаких докладов и информации из Лондона вследствие отсутствия там машинистки.

А со вчерашнего дня пришлось приостановить курьерскую службу, так как 12 курьерам не разрешают выезд за границу до рассмотрения их личных дел, – грустно констатировал Литвинов.

Сталин остановился и указав трубкой, сказал:

– Товарищ Литвинов, ви же хорошо знаите, что все эти ваши сотрудники оказались троцкистами, фашистами, шпионами и предателями!

Литвинов пожал плечами и попытался выкрутиться:

– Товарищ Сталин, такое положение создалось не только вследствие… эээ… изъятия некоторого количества сотрудников НКИД органами НКВД.

– Дело в том, товарищ Сталин, что, как правило, почти все приезжающие в Союз в отпуск или по нашему вызову заграничные работники не получают разрешения на обратный выезд.

– Не получают разрешения на выезд за границу, товарищ Сталин, также большинство работников центрального аппарата НКИД.

– Немалое количество работников просто исключено парткомом из партии в порядке бдительности.

– Другие самоустраняются от секретной работы – «рассекречиваются», а следовательно, теряют для НКИД всякую ценность по распоряжению 7-го Отдела НКВД.

– Подготовленная нами на курсах за последние годы смена также не получает возможности работать за границей.

– Новых подходящих работников мы за последнее время от ЦК не получаем.

– Набранные на курсы новые работники смогут стать на работу по окончании курсов лишь через полтора-два года. Не видно, таким образом, никаких перспектив к пополнению наших кадров, если будет продолжаться нынешний подход к разрешению выезда за границу и к допущению к секретной работе, – перечислил все трудности Литвинов.