Итальянский карандаш

Андрей не возразил против того, что Рогов захватывает инициативу. Коммерческая жилка могла пойти на пользу.

– А вы сходите в антикварный магазин, – посоветовал Барашкин.

– А чего? Сходим, – Рогова такая мысль обрадовала.

– А откуда оно у вас?

– Андрюха случайно в старых журналах раскопал, – И Рогов указал на «Огоньки» лежавшие на подоконнике.

– Ин-те-рес-но, – протянул Барашкин, взял огоньки пролистал, словно надеясь, что там притаился еще листок, – Где же такие старые журналы?

– На Курском в зале ожидания, – не моргнув глазом, повторил Андрей заученную версию.

– Везет. А чего ты там делал?

– Что делают в залах ожидания? – ответил Андрей, – Ждал.

– И дождался. Ну ладно. Дадите этот листок? Спрошу у дяди. Думаю, на что-то это потянет. Мало ли.

Кто рано встает, тому бог дает. А тот, кому бог уже дал кое-что в виде заполненной зачетки, встает попозже. Медленно, лениво, кошачьим шагом входил в комнаты серый унылый будний день, выдувая из общежития сквозняками последние запахи праздничного застолья. Час потехи покидал общагу. Мощной поступью уходящих на занятия студентов наступало время делу. Общежитие пустело. Студенты второго курса по самой рани поперли на занятия. (Первокурсники тут не жили). Примеру второкурсников последовала дисциплинированная часть студентов третьего курса. Пошла на занятия и долбежная часть четверокурсников. Ну а студенты пятого курса никуда не спешили. Теперь не им нужно ехать за знаниями, а тут, на месте, в общаге конвертировать полученные знания в листы дипломного проекта. Тем более, сегодня. Святой день после праздника. Никто не хотел умирать над дипломом. Лучше приговорить за завтраком то, что осталось со вчерашнего вечера. Даже уломали Полину повторить подвиг с картошкой.

Андрей обдумывал слова Барашкина. Ведь он взял только три журнала, а их там должны быть залежи. Может быть, и еще припрятаны сюрпризы. Не мешало бы наведаться туда и перешерстить. Этот сменщик Леонидыча, не зря патлатый. Художники, особенно которые малюют обнаженку, они частенько такой вид имеют.

Во время завтрака Литвинова вдруг объявила, что она поедет в институт, на кафедру.

– Забить стрелки? Терпение и труд и диплом перетрут, – сказал Лорьян.

– Ну и я поеду домой, – решила Нина.

– И я, – присоединился к ним Андрей

– А тебе зачем? – удивилась Полина

– Надо значит, – ответил Андрей.

– Тоже стрелки забивать, – усмехнулся Лорьян.

– Небось, к Тане, которая голой ходит? Вы там, девочки, с ним поосторожнее. Сильно близко к нему не подходите. А то он после порнографии может возбудиться.

Неблизкий путь в город, когда на двух девушек один парень, да к тому, же парень, которому, казалось бы, в городе делать нечего, понятливых девушек настораживает. Со стороны это выглядело безобидно. Лена проверяющее посматривала то на Андрея, то на Нину. Нина посматривала то на Лену, то на Андрея. А Андрей глядел поверх их голов в пространство. Он уже воображал себя обладателем бесценных художественных ценностей.

На каждой остановке в метро каждая из девушек напрягалась, ожидая, выйдет Андрей из вагона или поедет дальше. Андрей не выходил. Так доехали до Курской, затем дошли до Земляного вала. Нина сказала, что ей нужно зайти в гастроном. Пути расходились. Обе девушки ждали, что скажет Андрей. Литвиновой пришла в голову мысль, что Нина и Андрей заранее, договорились о свидании, а ее использовали как маскировочную сетку, чтобы уехать из общаги. Это разозлило Литвинову. А Нина думала, что Андрей поехал ради нее. Ну, не ради Литвиновой же. Тут, на Земляном валу им предстояло определиться.

– А ты куда? – спросила Литвинова Андрея.

– А мне тут рядом, – сказал Андрей, и так как Литвинова ждала, что будет дальше, добавил, – Дан приказ: ему на запад, ей в другую сторону, – но он никуда не шел. И Литвинова поняла: он ждет, когда она отчалит.

– Все с вами ясно, – горько усмехнулась она.

– Каждый думает в меру своей испорченности, – Нина сделала обиженный вид.

Но Литвинова, которая старалась сохранить безразличный вид, обиделась больше. Очень неприятно, когда тебя используют, а потом откровенно ждут, когда ты, уже использованная и ненужная, отчалишь. Лена такое оскорбление не могла оставить без ответа. Она сейчас уйдет, но вся она не уйдет. Она доложит обо всем Полине. И это будет только началом.

– Ну что? – Нинка ждала его предложений. Ласковый ясный взгляд ее еще по-праздничному накрашенных глаз не вязался с этим перекрестком, бурлящим будничными хлопотами, с потоком несущихся по Кольцу машин, даже с неподходящим для возвышенных чувств названием – «Земляной вал»

– Я тебя провожу, мне по пути, – сказал Андрей. И хотя Нина не услышала в его голосе страсти, она обрадовалась.

Чтобы дойти до своей халабуды, Нине большую часть пути нужно было идти в сторону института. Она специально сказала, что ей нужно в магазин, чтобы оторваться от Литвиновой и посмотреть, как поступит Андрей. Пока Андрей ее не разочаровывал. Нина не торопилась уходить из магазина. Набрала всякого. И теперь Андрей нес ее авоську. И, хочешь – не хочешь, должен был донести авоську к дому.

Остановились около уже знакомого Андрею строения, которое при свете дня выглядело еще страшнее, чем ночью и отшибало малейшее желание посетить его. Нинка взяла из его рук авоську и спросила:

– Зайдешь?

– Не полезу же я днем, – сказал Андрей нерешительно.

Он почувствовал, как вожделение борется со страстью к наживе. С одной стороны Нинка. С другой – неоткрытые еще богатства, ради которых он и приехал, и которые, возможно, в изобилии разбросаны по складу.

Женщина в короткие мгновения напряженного ожидания ответа на свое приглашение зайти на чашечку чая читает по глазам не хуже цыганки. Произошедшее вчера, еще свежее, пробежало перед Нинкиным мысленным взором. Если от Андрея вчера особого удовольствия она не получила, так это мелочи, математическая погрешность, которая устраняется при дальнейших более глубоких исследованиях. А вот, понравилась ли она Андрею? Это, как теперь она обнаружила, вопрос. Когда Андрей вдруг вызвался поехать в город, Нина подумала, все стыкуется.

Однако выходит, аукнулась ей взбалмошная выходка. Нужно было себя держать в руках. Не зря Пушкин советовал учиться властвовать собою. За вчерашнюю прихоть Нина винила только себя. Если бы она тогда держала себя в руках, сейчас бы имела в руках Андрея. Уничтожение всегда бессмысленно. Да, в пиковый момент оно кажется логичным, необходимым. А по позднему размышлению часто оказывается бессмысленным.

В этом Нина убедилась лишний раз, когда утром, перед завтраком похвастала Полине уничтожением рисунка. Но Полина сказала, что Нина поступила как взбалмошная институтка. Ведь лично Нине рисунок ничего дурного не сделал. Бороться нужно не с бумагой, а с идеей.

Ничего плохого не сделал? Нет, тогда вечером Нина воспринимала рисунок как своего персонального врага. Как соперника, конкурента. Но, если Андрею ее выходка не понравилась, тогда зачем он вызвался ехать с ней в город? Зачем дошел вместе с ней до ее пристанища? Чтобы так вот стоять и мяться?

– Днем лазить по крыше совсем не обязательно, – ее мягкая улыбка должна была успокоить и ободрить его, – Зайдешь как человек, через дверь.

– А бабка?

– Она не все время дома торчит. Она, может быть, ушла. Давай так, ты тут подождешь, я проверю, если ее нет, я спущусь и скажу тебе.

– А если я зайду, а потом бабка вернется?

– Что ты заранее трусишь? Главное зайти. А уж как выйти, сообразим. На цепь не посажу, не бойся. Скажу бабке, что ты приходил конспекты отдать.

Нина, желая приободрить его, чуть было не ляпнула: не ты первый, не ты последний. Впрочем, если бы Андрей стал последним, она бы не возражала. Она бы не возражала и год назад, чтобы ее первый, Славка Крючков, оказался последним. Но не случилось. Крючков оказался последним подлецом. Из-за него, чтобы не видеть больше эти наглые глаза, Нина покинула общагу. Нашла бабульку, которая практически ничего не требовала. Бабулька ставила единственное условие, чтобы Нина помогала ей убираться в комнатах, готовить, ну и кое-что к столу покупать. Хлеб да кефир. Кухня в торце дома, недалеко от двух бабулькиных проходных комнат. Но бабульке уже тяжело. Нина согласилась. И не накладно и от института близко. А что до того, чтобы мальчиков не водить, так разве они пойдут в такой клоповник. Чихать ей на мальчиков! Хватит, налюбилась. До сих пор мороз по коже. Так Нина думала поначалу. Готовить она привыкла еще дома, у родителей. На ней, старшей дочери лежала и уборка. Но, оказалось, что готовить на маминой кухне это одно, а на общей, с такими вот бабульками, – совсем другое. Даже хуже, чем в общаге. Выяснилось, что на еду тратится немало. И главная проблема – дефицит жизненного пространства. Первый месяц Нина жила в дальней комнате. Приходилось проходить через бабкину резиденцию. Поэтому не то, что о мальчиках, ни о каких гостях и речи не было. Но бабку ее проходы туда-сюда утомляли. Она переселила Нину в проходную. А сама переехала в дальнюю. Нининому отцу на заводе быстренько сварганили ширму до потолка с винтовыми упорами вверх-вниз. Любо-дорого. Почти стена. На проем между ширмой и боковой стенкой навесили легкую самодельную дверь. И получилась вполне уютная комнатенка. Нина повесила какие-то мамины тканые безделушки, украшала комнату, как бог ваял землю. И подобно богу, получила в результате полное удовлетворение от своих творческих трудов. Тут бы подумать и об удовлетворении плоти. Не мешало бы пригласить кого-нибудь, способного оценить и интерьер, и мягкость ее кровати. Боль от подлого поступка Крючка уже притупилась. Но после двух-трех Нининых проб пера, проб пера на бабкиной перине, бабка озверела, стала постоянно запирать дверь из коридора на ключ. Бабке то что? Она безвылазно в комнате торчит. Когда Нина возроптала: все-таки ей в тот же туалет может понадобиться, бабка посоветовала ставить ведро у кровати, как она делает. Нет, она, конечно, понимает, девушка молодая, студентка, может поздно с занятий возвращаться. Постучит – она услышит и откроет. Науки дело святое. От наук чистота в душе, а от мужчин – грязь.

Однако гони природу в дверь, она войдет в окно. И взоры затворницы обратились к окну. До окна снаружи по шиферному навесу добраться несложно. Но на нем решетка. Не дом, а тюрьма. Или крепость. Но нет таких крепостей, которые не могут взять студенты. Приглядываясь к решетке, Нина выяснила, что та изначально была съемной. Нужно только расходить болты. Работа не женская: слесарить нужно снаружи на шифере, и тихо, не привлекая внимания соседей и лазая, как обезьяна. И все же Нина нашла мастера. Дело было сделано как в аптеке. А Нина, конечно, поблагодарила своего избавителя. Благо, он был ловок, силен и отнюдь не обезьяной. Но, увы, бабка-мегера засекла и все испортила. Спустила такого Полкана, что отворитель окна больше не появлялся на горизонте.

А если обратить взор к горизонту, там жизнь била ключом. Точнее, если обратить взор в сторону внешнего пространства, за окно, то там можно увидеть только унылые ящики какого-то склада. И это уныние Нину вполне удовлетворяло. Конечно же, не сами ящики. Ее удовлетворяло то, что серые ящики, обороной стальной, прикрывали собой проложенную по шиферу дорогу жизни.

В тяжкие дни сомнений и тягостных раздумий, когда еще болела душа после трагического случая с Крючковым, Нина вынуждена была признать, что язык – никакая ей не надежда и не опора. Именно он, и празднословный, и лукавый, гладко ей вылизал дорогу к страданиям. Лукавым словам Крючкова она вверилась даже больше, чем его телу. Женщины любят ушами. Но, оглушенные предательством, они ушам своим, хотя бы временно, перестают верить. Они слышат белое и подозревают черное, словно им в уши вставлена колдовская мембрана, позволяющая понять все коварство языка.

До Крючкова Нина верила, что слова обозначают то, что они обозначают. Что если сказано – белое, это значит белое. И не важно, как их произносишь. Теперь она знала – слова сами по себе – это полдела, малая часть дела. Важнее, как их произнести. Можно произнести, а ну ступай домой, так, что это будет звучать как безоговорочное приглашение. А Нина так спросила Андрея, зайдет ли он, что отказ был даже немыслим.

Но все нужно делать вовремя. Говоря образно, Нина очистила картошку, а жарку отложила. Отправилась проверять дома ли бабка. Пока Андрей ждал возвращения Нинки, желание жареной картошки стало не столь жарким, поблекло, как темнеет на свету почищенная картошка. Андрея пугала неопределенность пути на волю. К тому же приглашающая сторона подозрительно долго не возвращалась. А он не договорился с ней на тот случай, спустится ли она предупредить, если путь закрыт. И самое важное! Ведь он в двух шагах от своей истинной цели. Той цели, ради которой он и поехал в город. Стоит обойти забор, и ты на складе, в Клондайке, где могут таиться золотые россыпи. В принципе, убеждал он сам себя, ничто не мешает действовать последовательно: сначала Нинка, а потом склад. Но Нинка не появлялась и с каждой секундой ожидания тяга к изобразительному искусству перевешивала.

Ждать у моря погоды – занятие неблагодарное. Был в его школьной юности эпизод. Девочка сказала ему, чтобы ждал во дворе, пока она на секундочку заскочит домой. И он ждал. И стал в школе посмешищем. В этом дворе, жили девчонки из параллельных классов. Получалось, он торчал, как клоун на арене, на обозрении всего двора. И сейчас он ждет. Ждет на пустынном пятачке. И виден всему дому.

Как порядочный и обязательный человек, ценящий договор, он решил досчитать до ста. Если Нинка не спустится, есть полное основание уйти. Когда на счет сто Нинка не появилась, он даже обиделся, досчитал еще до пятидесяти. Договор дороже денег. Но не рисунков. Про рисунки ничего не сказано.

Собаки залаяли.

– Гляди, кто к нам пожаловал, – улыбнулся Леонидыч, – Забыл что?

– Да просто шел мимо.

– А-а, ну ясно, – он лукаво посмотрел на Андрея, – А не лазутчик ли ты вражеский, к нашему складу все приглядываешься?

– Дались вам лазутчики. Мне ваш склад не нужен.

– А что тогда нужно? Или ты в ящики влюбился? Шучу я. Ты парень хороший, за меня отработал как сознательный элемент. Так что, получил доверие, – он поскреб подбородок, – А все-таки кто тебя знает, может, к другим каким бриллиантам подбираешься?

Андрей испугался. Неужели, хватились рисунков?

– Какие тут у вас бриллианты, – пренебрежительно усмехнулся он.

– Ну, не скажи. Имеются у нас серьезные ценности. А чего бы ты ходил кругами? Только я на страже, я все вижу, – он с укором покачал пальцем, – Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца, – последние слова уже полностью запутали Андрея. Леонидыч увидел его с Нинкой? А ему-то что за дело? – Слушай, ты посторожишь за меня минут десять? Мне край как домой слётать надо, – попросил Леонидыч, – А то не помню, утюг выключил или нет. А живу я тут в двух шагах. Одна нога тут – другая там.

Удача сама шла в руки кладоискателю. Конечно, Леонидыч не тот аккуратист, чтобы утюгом орудовать. Конечно, у Леонидыча десять минут эквивалентны часу. Все это даже к лучшему. Можно весь склад обыскать. Едва сторож скрылся, Андрей принялся за дело. Перепотрошил все журналы. Нашел пару рисунков церкви. Но это было не то, что он искал. Городские этюды его не вдохновляли. Он, если честно, вошел во вкус. Наверное, Полина посодействовала. Он жаждал запретного плода, порнухи. Словно пяти рисунков было недостаточно. Увы, искомого он не нашел. А листы с церковью сунул под свитер.

Неудача заставила его вспомнить о Нинке. Ведь рядом, в двух шагах, нежное и теплое, даже горячее и страстное создание. Теперь его грызло раскаяние. Напрасно он ушел, не дождавшись Нинки. Может быть, она сейчас думает о нем, как он о ней. Ловить ему на складе больше нечего. Леонидыч не возвращался. Но Андрей не давал присяги ждать тут до опупения. Пока он окидывал долгим прощальным взглядом территорию, – где еще не искал рисунков, – собаки засуетились. Появилась Таня.

– Это вы? А Леонидыч говорит, беги на склад, там к тебе пришли.

Андрей молчал. И взгляд его ничего не говорил девушке. Замолчала и Таня. Она ждала. Если он пришел к ней, так ему и речь держать. Леонидыч прилетел и сказал, что ее там молодой человек спрашивает. Что за молодой человек? Немного случалось охотников ее спрашивать. Кто интересовался ею? И если кто вдруг ее спрашивал, даже по делу, это было уже небольшое приключение. А если кто делал комплимент – уже праздник. Этот, сегодняшний, молчал. И она бы рада допустить, что он пришел к ней, да не верилось. Он, в общем, подходящий. Она бы и не ничего не имела против знакомства. Но как-то странно он на нее смотрит.

Андрей не забывал того утреннего разговора, когда Барашкин разглядел в девушке с рисунка невидимую ему изюминку. Потом, пересматривая рисунки, он вспоминал реальную девушку, и изюминки не припомнил. Однако и без изюминки, помимо девушки, Андрей успел проникнуться симпатией к самим рисункам. Как к бездомному котенку, подобранному на улице. Разве котенка подбирают из-за изюминки? Котенок, освоившись в квартире, становится почти членом семьи. Рисунки до того, как приютились в тубусе, подковали его по части тонкостей в изображении обнаженной натуры. Он узнал, что не все, что голо, это порнография, узнал вдобавок, что есть такая техника – итальянский карандаш. Как дают приют котятам, так Андрей дал рисункам приют и защищал от посягательств Полины и Шабриной. В общем, породнился.

Но когда Андрей увидел Таню, он понял, что первое его впечатление со дня их первой встречи, не изменилось. Никакой изюминки. А фигуру он видел на рисунке. Тоже без изюминки. В любом случае, ей с Нинкой не равняться. Он решил успокоить девушку

– Да я тут случайно. Шел мимо.

– Ну, так и шли бы мимо, – ответила она обиженно, развернулась и ушла.

Андрей постоял минуту, не понимая, что ее так обидело, а потом ушел, наплевательски оставив секретный склад беззащитным перед происками шпионов и диверсантов.

Он думал не о секретной технике и не о Тане. Он думал о Нинке. Коли Нинка к нему не вышла, он сам, пойдет к ней. Дом то простой, как пять копеек. Вход на второй этаж с торца по металлической лестнице. Дальше, уже понятно, – коридор во всю длину и двери по обе стороны. Хуже, чем у них в общаге. У них хотя бы лестница внутри и вполне цивильная, и даже вестибюль с пальмой в кадке, бюстом Ленина и наглядной агитацией по стенам. Зато в Нинкином коротком коридоре дверью не промахнешься. Андрей сначала снаружи дома промерил, сколько шагов от угла дома до ее окна. И вот он перед заветной дверью. Если откроет бабка, просто очень учтиво спросит Нину.

Дверь открыла Нинка.

– Где ты пропадал? А я уж не знала, что подумать, – эти слова растеклись по его душе медом, но он не объясняясь, наклонился к ее уху и шепнул

– Бабка дома?

– Нет, – нежно шепнула в ответ Нинка и приникла губами к его губам. Когда это слово «нет» растекалось по его душе неимоверным блаженством?

На самом деле бабка была дома. Но она отправилась в конец коридора в туалет. Она страдала многими старческими проблемами, одной из которых был запор. Если кое-что она могла сделать на ведро, то при ее больных ногах запор одолевать требовалось сидя по всем правилам на унитазе. И Нина знала, что оттуда она вернется не скоро. Ее оттуда только долгими криками сгонят соседи. Так что Нина услышит и будет готова.

– А это что такое? – Нинка подняла с пола листки

Про рисунки под свитером Андрей забыл. Таня его запутала. И вот, когда он торопливо разоблачался, листки упали на пол.

Андрею в этот момент было не до рисунков. Он успел снять не только свитер. Он попытался нежно забрать их у Нинки и переключить ее на основную цель визита. Страсть жгла, подстегивала, торопила. Но Нинка листков не отдала. Она шагнула к окну и некоторое время, молча, глядела: то на церковь, то на бумагу. Конечно, узнала. Вид почти такой же, как из ее окна. Он попробовал ее обнять, но она досадливо передернула плечами. И по ее глазам было видно, как странные сопоставления заползают ей в голову. Неизвестно, к каким выводам Нинка придет. Ситуация потребовала жертв от искусства.

Нина рисковала. Время на вес золота. Запор не вечен. Бабка могла вот-вот вернуться. Но Нина не одного Андрея, а прежде всего себя должна была убедить, что для нее главное не простое физиологическое удовлетворение, а нечто возвышенное. Андрей, не понимавший ее тайных ходов, оценил все проще.

– Хочешь, подарю тебе один?– предложил он. Предложение было одобрено. Пришлось ждать, пока рисунок найдет место на стене.

Он не предполагал, что кого-то волнует, что он делал в городе. Но Лена Литвинова не из тех, кто прощает обиды. Она доложила девочкам о подозрительном поведении этой парочки. Кто более мерзок, из Лениного рассказа было неясно, одно ясно, что это разврат .

– Разврат это мягко сказано, – заключила Полина.

– Для разврата не обязательно ехать из общежития, – не согласилась Подзорова.

– Может быть, у них там какой-то особый разврат, какого в общежитии не получится, – предположила Лена.

– В общежитии все получится, – со знанием дела произнесла Подзорова.

Литвинова печально усмехнулась. Она не знала квалификации Подзоровой по части разврата, но понимала, что и тут она безнадежно отстала. И если в институте для нее после досдач и пересдач снизойдут на уд, то по части разврата – никаких снисхождений, тут у нее твердый кол. Слово разврат, для Лены и ужасное и манящее, так легко срывалось у девочек с языка, как слово конфета или мороженное. А между тем, если конфету или мороженное Лена могла купить хоть сто раз на день, то разврата она не могла заполучить ни за какие коврижки. И никогда его, ужасного и зловещего, на зуб не пробовала. Даже не нюхала. И если Андрей ради разврата поехал к Нине, то ради Лены ни один человек в Москве и области, и во всей стране не шелохнулся бы. Ее и в соседнюю киношку никто никогда не звал. Даже после танцевальных вечеров в общаге. Да и танцевать никто не приглашал. Куда уж там разврат. А чем рыжая Нинка лучше? Ничем! А разврата она уже попробовала.

– А вы знаете, что Нина один рисунок порвала прямо у него на глазах. Она сама мне говорила. Он ее чуть не придушил, – сообщила Полина.

= Извращенец! – Литвинова прошептала с таким ужасом, словно ночь застала ее одну посреди дремучего леса, и во тьме за соснами поблескивают волчьими глазами огоньки разврата, – Зря я их оставила. Это добром не кончится.

– Извращенец – не извращенец, а крыша может и поехать. Кто его знает. Ты где с ними рассталась? – Полина решила взять следствие в свои руки.

– На Земляном валу. Я пошла в институт, а Нина хотела зайти в магазин. А он остался с Ниной.

– И как он себя вел? – спросила Полина.

– Дрожал, словно током шибанутый.

– А Нина?

– Тоже подозрительно! – Лене показалось, что так оно и было

– Нины, может быть, уже и в живых нет? – авторитетно заявила Полина, – Что у него в голове?

– От того, что у них в голове, жизни себя не лишают, – покачала головой Подзорова.

– Как раз лишают, – Полина покачала головой вниз – вверх, – Ты на спектакли ходишь, а говоришь, не лишают.

– Комсорг, а сравниваешь средневековье с социализмом.

– И у социализма могут быть родимые пятна средневековья. А нам сейчас, перед самым выпуском такое не нужно не нужно. Я вам про это родимое пятно еще не все рассказала.

– А что? – Литвинова приготовилась слушать ужасы, как маленькая девочка страшную сказку.

– Потом, всему свое время, – пообещала Полина.

А пока решили учинить допрос, подготовить ряд таких вопросов, чтобы Андрей, с одной стороны, ничего не заподозрил, а с другой стороны, чтобы по его ответам можно было определить, как развивались события. Репетировали. Разбились по ролям. Полина с Леной вели дознание, а Подзоровой дали роль обвиняемого. Но, с какой стороны ни подступали, припереть Подзорову не получалось. Конечно, она, в отличие от Андрея, знала, что ее ловят. Но преступник ведь тоже всегда настороже и чует опасность за версту.

За вечерним чаем Полина приступила к дознанию. Андрей не слишком желал говорить о Нине. Вместо него Лорьян запел соловьем. На одно Полинино слово – два своих. И допрос развалился. Не желая отступать, Полина ледяным голосом произнесла

– Завтра с утра еду к Нине. Кто знает, что с ней.

– Живее всех живых, – уверил Лорьян.

– Ты почем знаешь? Тебя не спрашивают, – оборвала его Полина, – Я Андрея спрашиваю.

– А что с ней может быть? – пожал плечами Андрей.

– Все может быть! – мрачно произнесла Полина, – Ты как будто не знаешь, в каком она была состоянии.

– В нормальном состоянии, с комсомольским задором, – сказал Лорьян.

– Сам ты с задором, – Полина испепелила Лорьяна презрительным взглядом, и в это время искала, что же такое сказать, – У Нины вчера температура была! Ей бы в постели лежать, а она больной к нам приехала.