Итальянский карандаш

– Да, – Литвинова охотно подхватила неожиданную версию, – Она все время за голову держалась. Грипп сейчас ходит.

– Что-то не заметил, что она больная, – сказал Андрей.

– Потому что ты бесчувственный, тупой толстокожий бегемот, поэтому и не заметил, – объяснила Полина.

– Ты с ней больше других контактировал, – произнес Лорьян тоном эскулапа, – Будь осторожен, грипп возможен. Дайте ему термометр. Он ее сегодня провожал.

– Я не провожал, а ехал по своим делам.

– В этом ты весь. Чуть что – я не я, и лошадь не моя, – сказала Полина,– Я завтра поеду в институт и к Нине зайду. Поедешь со мной?

– А не боишься вирусов нахвататься? – спросил Андрей, – Вирус ведь не разбирает, комсорг ты или толстокожий бегемот. Косит всех подряд, – только не хватало, чтобы Полина сейчас беседовала с Нинкой.

– Комсомолец ты липовый. Я была уверена, что порнография тебя до добра не доведет. Имей в виду, она тебе еще аукнется. Так ты поедешь или нет?

Андрей упорно молчал. Страсть блюдо, которое подают горячим. И блюдо очень быстро стынущее.

– А вчера еще песню про комсомольцев цитировал, – Литвинова сверкнула глазами, как саблей.

– Какую песню? – удивилась Полина.

– «Ей в другую сторону» Ты думаешь, я вчера родилась? Я видела, как вы вместе пошли к ее дому, – Лена очень жалела, что ей не пришло в голову вчера проследить за Ниной. Наверное, много интересного бы раскрылось. Но сейчас ей оставалось только удовольствие от того, чтобы пугнуть, поблефовать.

– Нам просто какое-то время по пути было, – попробовал объяснить Андрей.

– По пути им, как же, – сказала Литвинова.

– Все равно, переулки и улицы к дому милой меня приведут, – пропел Лорьян.

– Да закройся ты! – рубанула Полина, и уперлась глазами в Андрея, – Так ты поедешь завтра со мной? – Полина, великий комсомольский тактик, собаку съевшая на персоналках, ждала, что Андрей споткнется на чем-нибудь, за что можно будет уцепиться и потянуть. Андрей молчал.

– А если это любовь? – прочувствованно произнес Лорьян.

– Какая там еще к черту любовь, – отмахнулась Полина, – Любовь у них! Одна похоть на уме.

– Похоть – это ростки, пробивающие сухую почву запретов, – сказал Лорьян, – Они и разрастаются в дерево познания добра и зла, что и есть древо любви. А уж тем более любовь с первого взгляда, так тут стопроцентная эмоция, без примеси рассудка, то есть похоть в чистом виде.

– Как раз в грязном виде. А любовь с первого взгляда совсем другое, – жарко парировала Лена, которая на эту тему готова была копья ломать.

– Да? – Лорьян повернулся к Лене Литвиновой, – Вы, девушка, отрицаете, что любовь с первого взгляда иррациональна? Отрицаете, что любовь с первого взгляда и похоть – близнецы братья?

– Хватит болтать! – Полина посмотрела на Лорьяна, как инквизитор, – На такое чувство, как любовь, вы просто не способны. Если бы он был способен на это чувство, он бы после моих слов тотчас бы к Нине полетел.

– Никуда я не полечу, – сказал Андрей, поднялся и пошел на выход.

– Не вынесла душа поэта позора мелочных обид, – с пафосом подвел конец дискуссии Лорьян

–Рожденный ползать, летать не может, – сказала вслед Литвинова.

– Еще как полетит, – поправила Полина, – Полетит из института, как пробка из бутылки.

Апокалипсические прорицания не разродились катаклизмами. Никто не удивился тому, что Полина к Нинке не поехала. В болезнь Шабриной никто не поверил. Ни камни, ни пепел на Андрееву голову не посыпался. И даже о лорьяновском определении похоти забыли все, кроме Лены Литвиновой.

А субъекту спора, Нине Шабриной, даже не икнулось, когда ее имя полоскали – переполоскивали. И в жар не бросало, и перистальтика отменная, и сон в порядке. Утром, делая зарядку у окна, глядела она на набиравшее голубизны небо. И осознавала, что любовь – пресволочнейшая штуковина. Не такая пушистая, как ее представляла себе Лена Литвинова. Вполне рациональная, земная. Не та, которая уносит в небеса, а которая зовет к окну, подмывает открыть решетку. Проблема в том, что некому влезть в окно. Да любовь ли это, сомневалась в себе Нина. Что бы это ни было, эта пресволочнейшая штуковина существовала, и ни в зуб ногой. И никак не снималась с повестки дня. Безответная или ответная, она требовала ответа. Первым делом нужно было определиться в себе самой. А потом с Андреем. И получалась задача с двумя неизвестными: Что с ней происходит? Простое уж замуж невтерпеж, или нечто серьезное, анннокаренинское? А что касается Андрея, определиться еще сложнее. Чужая душа – потемки. Весна только сбивала с толку. Солнечные лучи отражались в стеклах, в лужах. Теплый ветерок залетал в форточку. Набухающие почки, птичьи голоса – все торопило: пора, пора. Так и получишь диплом, сидя в девках?

Под весенним солнцем старая забытая богом церковь уже не смотрелась мрачным тяжелым зданием, стены ее посветлели, стали рельефнее, объемнее, четче проступили выступы и тени. Церковь стала больше похожа на тот рисунок, что теперь украшал стену. Нина нередко глядела на листок, вспоминая, как Андрея трясло от нетерпения, пока она сознательно выдерживала паузу, подыскивая место, куда приладить рисунок. Тогда он, казалось, был полностью в ее власти. Из него веревки можно было вить. А теперь где он, оставалось только вспоминать. С того дня, когда у него из-под свитера выползли листы, он больше не появлялся. Более того, Нина его не встречала и в институте. А она себе поклялась, что переступит порог общаги или под страхом смертной казни, или на серьезное застолье, которое случится аж на майские. А пока время требовало разобраться в себе самой.

Рисунок на стене побуждал Нину периодически смотреть в окно. Прежде она подходила к окну только, когда ждала гостя. Ни ящики склада, ни церковь ее не интересовали. А в эти весенние дни, пока листы диплома, как плоды соком, наливались кохинором, доски на ящиках наоборот, светлели. Сначала они освободились от снега, потом от свинцового оттенка, высохли и уже отсвечивали старым серебром. Нина даже ощутила некую блаженную ауру этого места, некий успокаивающий запах старого сухого дерева, почувствовала стать и гармонию старой церкви, чего прежде не замечала. А тот, кто рисовал, он не только умел рисовать. Он эту гармонию приметил и запечатлел. Нина почему-то не сомневалась в том, что церковь и обнаженную девушку рисовал один и тот же человек.

Однажды, разглядывая церковь, она заметила, как там, на пороге прошмыгнула какая-то молодая особа. Интуиция подсказала: та самая, с рисунка. На рисунке, который она торжественно порвала, как она помнила, девушка была нарисована в пол-оборота, так, что лицо не особенно разберешь. Не на лице было сконцентрировано внимание художника. И из окна, с такого расстояния лица не разглядишь. Но, когда в бой вступает интуиция, сумма неопределенностей дает в результате уверенность. Уверенность еще созрела в Нине, когда молодая особа прошмыгнула в обратном направлении. Нина выскочила на улицу и торопливо пошла вдоль забора к проходной склада. Вот сейчас она ее увидит и окончательно убедится, что это та самая. Что это даст, Нина пока не знала. Это ничего не сулило, кроме новых вопросов. Но новых вопросов не появилось. Девушку как ветром сдуло.

Мне-то какая разница, та или не та, уговаривала себя Нина. Но разница касалась Андрея. А он не был снят с повестки дня. Какое отношение он имел к складу, Нина уже знала. Но как туда вклинилась еще эта красотка? Спросить самого Андрея? На то, чтобы выслеживать незнакомку свободного времени уже не хватало. Дипломный проект шел криво, косо, со скрипом. И Андрей не появлялся на горизонте, чтобы хотя бы подсказать кое-что по проекту. У девочек из общаги, которых она встречала в институте на консультациях, она спрашивать о нем не решалась. Поехать самой в общагу? Но у нее есть гордость! Хотя, слишком гордые и разборчивые как раз в девках и засиживаются. По правде, она бы не возражала, если бы Андрей приехал к ней, сюда. Ну и пусть бабка за стеной подавится.

Андрей, как и Шабрина, писал свой дипломный проект. И ему тоже не хватало времени. Помимо диплома он был занят еще одним серьезным делом. Он ждал, когда Барашкинский дядя – коллекционер разродится на что-то конкретное. Он уже прошел все стадии торгового процесса: вдохновение и надежду, нетерпение, недоверие, долготерпение, и разочарование. Он звонил Барашкину. А тот кормил общими рассуждениями и пустыми обещаниями. Время уходило, а деньги не приходили.

– Ничего не поделаешь, – сочувствовал Лорьян_– Без помощи трудно. А жулик его дядя, кажется, большой. Тянет кота за хвост, чтобы сбить цену. Хотя, такой и может быть полезен.

В середине апреля дядя – коллекционер разродился. Он возьмет рисунки по тридцатке за штуку при условии предварительного просмотра всего пакета. Андрей уже укрепился в мысли, что его дурачат, что рисунки стоят дороже. Нужно сделать пробный поход в антикварный магазин. Для этой цели был выбран не эпатирующий рисунок с церковью. За компанию пошел Рогов.

Первым делом, даже не глядя на рисунок, там потребовали паспорт. А у них при себе были только студенческие. Пришлось делать второй заход. В магазине, как видно, к их второму приходу были готовы. Разглядывали Андреев паспорт, как муху под микроскопом. Отсутствие постоянной московской прописки заставило магазинного работника неопределенно хмыкнуть и теперь поглядеть на Андрея и Рогова, как на диковинных насекомых. Наконец он с сомнением сказал, что, студенты технического ВУЗа обычно далеки от живописи, и интересно было бы знать, откуда у них этот рисунок.

– Приобрели с рук, – быстро нашелся Рогов.

– И за сколько же?

– За сто рублей? – Рогов решил делать крупные ставки.

– А стипендия у вас какая? Тридцать?

– Тридцать пять? – поправил Рогов, – Мы сложились, – Рогов произвел в уме мгновенные математические вычисления и добавил, – Вчетвером, – такой вариант ему казался правдоподобным.

– И все четверо такие любители живописи, что двадцать пять рублей из своих тридцати пяти выложат на рисунок? Интересно посмотреть на таких любителей живописи. А что же вы теперь с ним расстаетесь? Деньги нужны?

– Вас интересуют наши деньги или рисунок? – деловито осведомился Рогов.

– Меня интересует история этой вещи. Я должен знать, что за ней нет криминального следа. И уж ста рублей я вам не дам, и даже пятидесяти.

Андрей поежился. Его история приобретения этой вещи немного отдавала кражей. Если так, то дальнейший разговор не имел смысла. Если безобидная церковь заставила их так шарахаться, то, что их ждет с порнухой? Пусть это даже и не порнуха. В милицию сдадут?

После несостоявшейся дружбы с антикварами Рогов не стеснялся в выражениях: Кругом одни проходимцы. Оставался дядя Барашкина. Самый для них приемлемый из проходимцев.

– А чего же ты хотел? Ключи от квартиры, где деньги лежат? – спросил Лорьян, услышав за вечерним чаем повесть о хождении в искусство.

– Просто честности в мире нет, – сказал Рогов, – Так и норовят обманут

– Не обмануть вас норовят, – Полина огласила свой суровый приговор, – Просто народ отвергает разврат. Народ в своей основной массе чище, чем те, кто носится с подобного рода мазней. Народные массы от порнографии тошнит. Я бы за нее и медного гроша не дала.

– Да мы же не порнографию, как ты выражаешься, носили, – возразил Рогов, – Мы церковь носили. Городской пейзаж. Народу и городской пейзаж не нужен?

– А церковь у вас откуда?

– Неважно. Но церковь – не порнография.

– Все равно. Религия опиум для народа. Она нам чужда. Церковь это пред мет культа, это обломки старого мира. Кому нужны обломки старого мира?

– К майским праздникам в муках взаимного недоверия разродилась в муках торговая сделка с дядей Барашкина. Андрей получил сто пятьдесят рублей. И первый момент почувствовал себя магнатом. Решил купить хороший костюм. Походил по магазинам и понял, что он не магнат. С его деньгами найти себе что-то этакое непросто. Он, наконец, нашел себе приличный черный костюм с фиолетовым отливом. За сто тридцать рублей. Оставшимися после покупки двадцатью рублями были премированы за содействие в продаже Рогов и Барашкин. Конечно, если бы Андрей по Нинкиной милости не лишился двух листов, купил бы костюм получше.

В новом костюме можно уверенно переступить порог нового мира. И тут облагодетельствованный Рогов вышел к Андрею с заманчивым предложением. У Марины, девушки Рогова имелась вполне приятная и вакантная подруга. Рогов уже поделился с Мариной своими соображениями, и Марина их одобрила. Андрею предлагалось влиться на майские в Маринину компанию. Прийти с Роговым. Кстати в квартиру именно этой Олеси. Естественно, ее родителей. Рогов, обогатившись на червонец с Андреевой легкой руки, мог влиться в компанию не как бедный студент – общаговец, а почти адекватно компании.

Андрей без колебаний согласился. Он в новом костюме, конечно, был адекватен. Давно пора отречься от старого мира и прорубить окно в столицу. Пора показать товар лицом. Кутить, так кутить. И не хуже, чем Рогов он разорился на адекватную компании закусь к праздничному столу.

Перед самым выходом в свет Андрей произвел генеральный самоосмотр. Обычно он глядел в зеркало только в двух случаях: когда брился и когда проверял, как накачались бицепсы. Для этой цели годился осколок зеркала размером с тетрадь, что валялся на подоконнике. Но теперь, перед ответственной майской операцией, чтобы еще раз осмотреть себя в костюме, требовалась проверка во весь рост. Такая же, как в магазине, когда он покупал костюм. Такое зеркало имелось не у всех девочек. Но у Подзоровой и Бирюковой было. Там уже знали, что Андрей подряжен Роговым. Рогов кому-то ляпнул.

– Еще ромашку на груди, и чистый жених, – заключила Подзорова. Андрей пропустил мимо ушей иронию и оставил суть ее слов – в новом костюме он вполне подходит для знакомства с москвичкой.

Полина недолюбливала чертежную работу, утомляющую и мозги и поясницу. Ее всегда тянуло от доски и готовальни, от келий душных и молитв, в чудный мир бурлящего комсомольского коллектива. Но приходилось отдавать дань и ватману. И уж если она взяла в руку карандаш, то не подходи. Не терпела, когда ей мешают. Какое, казалось бы, черчение первого мая? Но, как она считала, самое черчение. Во-первых, это ход конем. После демонстрации чертежный зал наверняка пуст. Если не пуст, то там от силы один – два придурка, которые чертят в праздник. Полина придурком себя не считала. Но этим праздничным походом в чертежный зал она, дополнительно, могла себя выгодно осветить. Лена то знает, что она уединилась в зале с листом. Скоро начнут искать Полину насчет жареной картошки. И увидят, какая она – вся в науке. Поудивляются и начнут намекать, что пора. Труба зовет. Жареная картошка, как обычно, за ней. Полина ответит, что диплом важнее картошки. И вот когда она почувствует, что они прочувствовали, как она важна для коллектива, тогда Полина с тяжелым вздохом свернет свои листы и приступит к картошке.

В чертежном зале Полина оказалась не одна. Парочка сосунков, – смазливая девчонка и худенький паренек, – в самом углу, щебетала над разложенным ватманом. Знакомый сюжет. Смазливая, видать, запустила по самое не могу. И дошло до того, что наверстывать приходится в праздник. Не новый сюжет. Таких сюжетов Полина видела – перевидела. На печальных примерах других комсомольцев. В ее личной студенческой летописи такого не происходило. Точнее, никто не приветил ее. А поэтому можно сказать и так – не нашлось никого, из-за которых она могла бы какой-нибудь предмет запустить. И она не запускала.

Вдруг в зал торопливо влетела взволнованная Лена Литвинова. Она сейчас столкнулась нос в нос с Андреем. Весь из себя, расфуфыренный, в новеньком костюмчике, и с авоськой, в которой просматривались консервы и бутылка. Выводы напрашивались сами. Ради общаги он свой костюмчик не нацепит.

Полина тяжело выпрямилась и, оттопырив нижнюю губу, дунула вверх. Русые пряди, посмевшие расхлябано свеситься во время работы, пугливо разлетелись по сторонам. Диплом был на время забыт.

Полина судила верно. Андрей нацепил новый костюм и взял авоську с праздничным продуктовым набором не для того, чтобы покрасоваться в общаге. Она слышала, – ей ли не знать, – что Андрей поедет с Роговым. Если Лена заметила его в коридоре выряженным и с авоськой, значит, он вот-вот выйдет из общаги. Вход в общагу был прямо под окнами зала. Полина раскрыла окно и перегнулась через подоконник. Ждала, как толстый кот ждет пролетающую бабочку. Теплый ласковый май гладил ее мощные плечи. Но сейчас ей было не до ветерка. Она превратилась в охотника в засаде. В такой абсолютно неудобной для нее позе она ждала некоторое время, не обращая внимания на то, что дует, и ноющую поясницу. Она приносила поясницу в жертву обществу. Решался архиважный вопрос. И вот Андрей вышел из общаги.

– Ну и куда это мы намылились? – Полинины слова прокатились, как грозные раскаты грома.

Андрей остановился, поднял голову, словно проверяя, есть ли на небе тучи. Небо голубело, и только из окна чертежного зала как голова Саваофа выглядывала голова комсорга.

– А ты, бедненькая, страдаешь, тоскуешь? Хочешь, чтобы я к тебе вернулся? Не вернусь.

Конечно, Полина различила в его словах шутливый оттенок. Но парочка в углу навострила уши. Им Андреевы шутки понять не дано. Поймут, как услышали. Полина была не намерена вести дискуссию в подобном русле. Могут вообразить, что это она, несгибаемый комсорг, она лично втюрилась. Ославиться в роли покинутой и оскорбленной она не собиралась. Да нехай валит на все четыре стороны. Лена Литвинова поспела на подмогу подруге, когда Андрей уже выруливал на основную аллею студгородка. Лена только успела взять первую ноту, чтобы окликнуть его, как Полина сказала.

– Не унижайся. Люди кругом. Что о тебе подумают? И не докричишься. Пусть валит. Он уже невосприимчив. Маркс говорил, что прибыль развращает. А большая прибыль развращает в квадрате. А развратный доход развращает в кубе. Теперь его только сама жизнь переломает. Покается, да будет поздно.

– Вот таких ЦРУ и вербует, – сказала Лена, – Подсунут ему агентшу и влип.

– Не удивлюсь, – сказала Полина, – Такие плохо кончают.

Когда Андрея познакомили с Олесей, заранее оговоренной вакантной девушкой, он не мог скрыть удивления. Так не вязалось в его представлении имя девушки с ее внешностью. Брюнетка. Нос с горбинкой, крючком, большие глаза чуть навыкате и темный пушок над верхней губой. Определенно не его идеал. Другие две девушки в компании тоже не Афродиты. Но все, же ближе к его идеалу. Но обе с кавалерами. Не скажешь, чтобы Андрей там кого очаровал. Может быть, Олеся ждала, что он станет оказывать ей знаки внимания. А он от этого уходил.

Ну, и ему пришел аналогичный ответ. Его игнорировали, словно перед ними не без пяти минут симпатичный молодой инженер, начитанный, знакомый с живописью, а пустое место. Он, было, заговорил о «Черном квадрате». Никто не поддержал разговора. Упомянул про «итальянский карандаш». Реакция та же. Оставалось молчать. А уж на его костюм определенно никто и не глянул. А вот Андрей, выбиравший свой костюм по магазинам так долго и придирчиво, что мысли о фасонах и тканях еще не оставили его, приглядывался, кто как одет. Оба московских мальчика были в фирменных импортных джинсах. Конечно, джинсы в магазинах не лежат. Андрею джинсы достать неоткуда. И он в строгом наглаженном костюме выглядел, как жених на свадьбе. Или хуже – покойник на похоронах. Поэтому, видать, и не пришелся. Теперь он осознал свою ошибку. Нужно было не костюм покупать, а джинсы с рук искать. Стоят примерно сто пятьдесят. А если бы он не потратил впустую два рисунка на Нинку, купил бы джинсы – закачаешься. Вот тогда бы мы посмотрели, ху из ху. Если бы Нинка не порвала один лист, и если бы он не отдал ей второй, с церковью, у него было бы на шестьдесят рублей больше. Выброшенные на Нинку шестьдесят рублей теперь, спустя время, отыграли бумерангом. Да, за удовольствия нужно платить. Но вот он потратился, купил хорошее вино и все такое. А эта Олеся оказалась на любителя. И какое после трат удовольствие? А с Нинкой – там удовольствие само плыло в руки. И если бы он на него по-дурацки не потратился, сидел бы в компании в джинсах, как король на именинах.

Поздно вечером в мрачном настроении от осознания своих ошибок, он возвращался домой в общагу. Один, без Рогова. Рогов, остался дорубывать окно в Москву. А Андрей трубил обратно. Что больнее всего задело, когда незадолго до его ухода обсуждались планы на завтрашнюю маевку, ему никто не предложил присоединиться, словно его и не было. Он ушел раньше всех, и хозяйка дома, крючконосая Олеся, даже не подумала пригласить на будущее в гости. Факир был пьян и фокус не удался.

Когда он вернулся, общага засыпала. Небось, и Нинка тут гудела со всеми. И, может быть, ночевать осталась. А ведь его комната пустая. Ну, в этот раз он не совершит ошибки. Нечего жалеть пропавшие шестьдесят рублей. Их не вернешь. А Нинку можно. Сегодняшний праздничный вечер еще может подарить удовольствие. Он мыслит совершенно трезво, и фокус может удаться. Андрею на мгновение представилась Нинка в виде хорошенькой ассистентки, исчезающей в ящике, и переносящейся в его пустую комнату. Но как ее найти? Спят уже, наверное. И все-таки он постучал к Лорьяну.

– Ты чего? – Лорьян в одних трусах удивленно смотрел на Андрея.

– Я думал, вы еще гуляете, – сказал Андрей.

– Ты бы еще позже пришел. С москвичами не нагулялся? – Андрей понял, опоздал. Лорьян даже свет не включал и Андрея не впускал.

– Да пошли они, – буркнул Андрей.

Поиски Нинки зашли в тупик. Не пойдешь же по комнатам шерстить. Печально, но придется отложить до завтра

Утром он в коридоре встретил Литвинову. На его вопрос, как гулялось, Литвинова улыбнулась с таким проказливым злорадством, словно они тут отрубились так: кино и немцы. Но поскольку для Литвиновой слово отрубились означало совсем другое, чем для Андрея, он ждал подробностей. И Литвинова это заметила, а поэтому стала изъясняться ребусами.

– Гулялось прекрасно, – она блаженно закатила глаза.

– А подробнее.

– А зачем тебе подробнее. Ты же сам по себе. Мы, же имели счастье наблюдать, как ты шел. Перья распустил, как индюк. Ну, так и гуляй дальше. Ешь ананасы, рябчиков жуй.

– Тоже мне ананасы, – буркнул Андрей.

– Неужели не подавали к столу? Какая досада. А ты знаешь, у нас о тебе никто не плакал. Меньше народу – больше кислороду. А Нина тебе передавала персональный воздушный поцелуй.

– А где она?

– Опомнился. Проснулся. Поздно проснулся. Тебе-то она зачем? У тебя ж теперь москвички.

– Значит нужна.

– А ты ей нужен? Она уже рванула к себе переодеться, в походное. Мы едем на маевку. С Курского. Так что ей близко. Подгребет. Она нас на вокзале найдет.

Это была, ложь. Как считала Лена, маленькая и простительная ложь во спасение. Нине от этого только лучше будет. А этот перекати-поле пусть себе катится. Это ему маленькая месть за Земляной вал. Литвинова знала, что, почти наверняка, Нина в это время досматривала сны на свободной койке в комнате Подзоровой. Хотя, может быть, действительно, уже умотала переодеваться. Кто ее знает. Но разве Лена не имеет права на ошибку? Ну, ошиблась и подумала, что Нина уехала.

И маленькая ложь сработала, как маленький курок пистолета. Андрей, поверив, что Нина уехала, вознамерился перехватить ее до отъезда на маевку, и рванул в город.

Дверь не открывали. Куда же она делась? Все разваливалось. Он не спросил Литвинову, на какое время они договорились выезжать. И оказался в вакууме. Раздосадованный, вышел он к остановке автобуса, не зная, что теперь предпринять. Ехать на вокзал? Как там их найти? На какую электричку они сядут? И если найдет, как там, на глазах у достопочтенной публики, уламывать Нинку плюнуть на маевку, на компанию, и уединиться с ним в пустой комнате общаги. И вдруг он заметил Таню. Пока он решал кроссворд с расписанием электричек, она подошла и ждала автобуса. Принаряженной по случаю праздника, она показалась ему даже очень славненькой. Она стояла вполоборота, почти как на рисунке, только немного вытянула шею, глядя на мостовую в ожидании автобуса. Вреда не будет, если он окликнет ее. Начнет со стандартного поздравления с праздником.

Он так и сделал. Девушка немного отпрянула и раскрыла глаза от неожиданности. Слушала чуть испуганно.

Такой встречи Таня, в принципе, не ожидала. Однако, она заметила этого непонятного товарища, еще подходя к остановке. Действительно, непонятный товарищ. После того, как она, точно врач, осматривала его ногу и руку на складе, Леонидыч привязался: мол этот парень всем о ней выспрашивал. И парень, действительно, скоро вновь объявился. Но вел себя странно. И оставил ее в недоумении. Просто так на склад не приходят. Леонидыч, который прибежал и позвал ее на склад, уверял, что молодой человек так ему прямо и сказал, что ищет Таню. А по молодому человеку это не было заметно. Таня и так и сяк прикидывала, но не могла понять. И вот третий раз. Не может быть, чтобы трижды без видимых причин снаряд падал в одну и ту же воронку. Теперь Таня решила чуть подтолкнуть события к этой самой слегка наметившейся воронке.