Сахар

На следующий день в поле Алиока разогнула спину и посмотрела на надсмотрщика так, как никогда бы не осмелилась раньше. Он понял, мотнул головой, предлагая следовать за ним, и шагом направил свою лошадь к пальмовой роще. Алиока шла среди белых стволов, прислушиваясь к перестуку копыт впереди. И ее сердце стучало в унисон. Она получит еще сахара? Но в глубине души опасалась, что вряд ли.

…Когда Игнасио уже стащил с нее ее жалкие тряпки и нагнул перед собой, раздался резкий окрик:

– Эй! Что за дьявол!

Сеньор Антонио возвышался в седле над грядой кустарника. Игнасио натянул штаны, снял шляпу и побежал к сеньору. Тут же получив два удара плетью, он вскочил на лошадь и умчался. Сеньор Антонио не разрешал надсмотрщикам насиловать рабынь. И не потому, что это оскорбляло его нравственное чувство, – просто эти женщины принадлежали ему.

Алиока не смела двинуться и подобрать свою одежду; стояла голая, прикрывая ладонями грудь и лобок. Сеньор слез с коня и подошел к ней вплотную, так что ее лицо оказалось в тени его шляпы. От него пахло табаком. Никогда Алиока не видела его так близко, да, собственно, и сейчас видела только его сапоги. Согнутым пальцем он приподнял ее подбородок. Алиока смотрела мимо, на облако выше его левого уха.

– В глаза смотри.

Она посмотрела, но тут же заметалась взглядом, даже не успев разглядеть эти глаза.

– Как зовут?

– Алиока, сеньор, ваша прекрасная милость.

Это мать научила ее так отвечать – прибавлять к стандартному обращению «ваша милость» всякие красочные эпитеты: «прекрасный», «великолепный», «добрейший».

– Почему я тебя раньше не видел?

– Я не работаю в доме…

Антонио по-хозяйски положил руку на ее бедро. Она задышала часто и глубоко, но не от возбуждения – от страха: она знала, как это делают рабы и надсмотрщики, но как это бывает у сеньоров, она не видела и боялась совершить оплошность.

– Будешь работать на кухне. Иди к дворецкому, он тебе скажет, что делать.

– Спасибо, добрый сеньор, ваша милость!

– И скажи ему, чтобы ночью он дал тебе воды помыться, а потом привел ко мне.

Она не могла унять шумное дыхание: боялась – сердце разорвется. Сеньор неправильно истолковал это дыхание.

– Хочешь прямо сейчас?

Она дышала и молчала, глядя на его сапоги. Сеньор задумчиво погладил ее бедро, сжал ягодицу.

– Нет. Не хочу после этого козла. Он успел тебя трахнуть?

– Нет… – выдохнула она.

– А раньше?

– Да…

– Сукин сын…

Когда сеньор уехал, Алиока оделась и пошла в сторону господского дома. С дыханием постепенно справилась, но голова разрывалась от мыслей. Ее берут в дом! И не просто в дом, а на кухню! И не просто на кухню, а ночью ее еще отведут к сеньору! И хотя она не понимала, что такого нашел в ней сеньор, все же надеялась, что, может, ему понравится делать с ней это, и она сможет задержаться в доме хотя бы на месяц, а то и на год. А сеньора! Она такая красивая, что даже не похожа на живого человека! У нее такие платья! Такой зонтик! Неужели она будет жить где-то рядом с сеньорой?

Отец Алиоки уже год как умер, и мать скоро умрет, старая уже – лет тридцать. И тогда все заботы о трех младших братьях лягут на ее плечи. Что это за заботы? Чтобы каждый день им доставалась что-то из общего котла. Это все, что она могла до сих пор. А теперь сможет приносить им что-нибудь с кухни: морковку, жареные бананы, а может, даже кукурузные лепешки.

С холма она увидела дом с красной крышей. Среди зеленых полей к дому сбегались красные дороги (в той стране все зеленое растет из красного). Сердце Алиоки сжалось в предвкушении перемен, странных и таинственных. Мечтая и строя планы, она дошла до ограды. Надсмотрщик, пасший дюжину рабов возле дома, занес над ней плеть, как только она ступила на задний двор. Она упала на колени и запричитала, что ее прислал сам сеньор, что он велел ей пройти на кухню. Из дома вышел дворецкий Хуан, длинный старый негр. Сеньора заставляла его носить белый напудренный парик с буклями и ливрею. И это в такую-то жару! Так она установила с первого дня, как появилась в доме. Хуан сказал надсмотрщику, что сеньор действительно распорядился насчет этой девчонки. Надсмотрщик подумал, опустить ли все же плеть на ее спину, раз уж он ее поднял, но не опустил, а заткнул за пояс, потому что не стоило портить шкуру рабыни, если сеньор позвал ее ближе к ночи.

Хуан провел Алиоку на кухню. Повариха, крепкая тетка лет под тридцать, посмотрела косо, оценивая соперницу, и велела ей сортировать фасоль. Что за работа – одно удовольствие: сиди себе, перебирай, мечтай. Алиока думала о предстоящей ночи. Ломала голову, как понравиться сеньору, но ничего не могла придумать, потому что вообще не понимала еще, что во всем этом хорошего и почему это так нравится мужчинам. О сахаре она старалась не вспоминать, чтобы не спугнуть его.

Когда стемнело, пришел Хуан и отправил повариху спать. Алиоке же он велел набрать воды в бочонок и вымыться. Принес ей чистую юбку и рубаху и повел во внутренние комнаты.

Алиока никогда раньше не бывала внутри настоящего дома, не видела, как там все устроено, а только слышала о нем от бывших домашних рабов, сосланных на рубку тростника за какие-то грехи. Те помещения, что она знала до сих пор – хижины, амбар и конюшня, – не шли ни в какое сравнение с тем, что она видела сейчас. Дом, даже в полумраке, при свече, поразил ее своими размерами. Внутри он был как будто больше, чем выглядел снаружи. Зачем столько комнат, если тут живут только два человека – сеньор и сеньора? Ну, еще их дети, но они не в счет; они маленькие и занимают совсем мало места.

А еще Алиоку очень заботил вопрос: если ее будет принимать сеньор и делать с ней это, то будет ли при том присутствовать и сеньора и как же тогда… А если не будет, то где же она будет в это время – ведь по представлениям Алиоки муж и жена всегда спят вместе, в одной постели…

Сеньор был один. Хуан подтолкнул Алиоку в приоткрытую дверь спальни и растворился в темноте вместе со свечой.

– Иди сюда, – тихо сказал сеньор.

Алиока подошла к широкой массивной кровати, где он лежал под полупрозрачным москитным пологом совсем голый.

– Ты помылась?

– Да, сеньор.

– Снимай все и иди ко мне. – Его голос звучал глухо, сонно.

Алиока разделась, приподняла край москитной сетки, залезла внутрь и подползла на четвереньках к большому голому телу, вытянувшемуся навзничь на всю длину кровати. Ширина этого ложа была внушительной: на нем могли бы поместиться три пары одновременно.

Сеньор сразу обнял ее и прижал к себе. Алиока задышала взволнованно, но вскоре успокоилась, потому что сеньор больше не двигался. Казалось, он заснул, но она не видела его лица и могла только гадать о его настроении и дальнейших планах. Единственное, в чем она была уверена, – что он жив, потому что слышала дыхание ухом, прижатым к его волосатой груди. Алиока, осторожно выглядывая из-под его руки, стала рассматривать сквозь москитную сетку комнату. Углы просторной спальни исчезали во мраке. Кровать с куполообразной сеткой будто плыла в кругу света посреди бесконечного темного пространства. Алиока силилась разглядеть, не лежит ли там сахар, но москитная сетка и полумрак мешали ей. И тут сеньор вдруг вспомнил о ее существовании, перевернул на спину и навалился сверху.

Пока сеньор делал с ней это, она, запрокинув голову, разглядывала резную спинку кровати. Протянула руку и пощупала гладкие выпуклости и мелкие витиеватые узоры на прохладном черном дереве. Потом стала смотреть на массивные балки потолка, высоко парившие над ней, казалось, безо всякой опоры. Кровать теперь слегка раскачивалась и поскрипывала, отчего впечатление медленного дрейфа только усиливалось – будто они плыли на плоту. Алиока подняла руки и стала складывать тени на потолке. Ей удалось сделать морду собаки и голову петуха с гребешком, но тени были слишком расплывчаты из-за слабости мерцающего света. Сеньор был занят и не замечал ее баловства. Он сосредоточенно делал это с закрытыми глазами, целуя ее шею и грудь, слизывая капельки пота с ее подбородка.

– Обними меня, – вдруг прохрипел он.

Алиока обхватила его за плечи, и очень кстати, потому что как раз в этот момент их обоих пронзило. Она этого никак не ожидала и вскрикнула испуганно, но он зажал ей рот, и оба лишь мычали и хрипели…

После лежали мокрые на влажных простынях, не касаясь друг друга. И опять она не понимала, заснул он или нет.

– Хочешь рома? – спросил он, не двигаясь.

– Нет, сеньор…

– А поесть?

– Нет, сеньор, я поела на кухне…

– Хуан показал, где ты будешь спать?

– Да, сеньор…

– Ну, иди.

Она вылезла из-под москитной сетки и оделась. Посмотрела на прикроватный столик и ясно увидела теперь, что сахара нет. Слезы навернулись на глаза. Она была так расстроена, что, одетая, застыла посреди комнаты. Сеньор приподнялся на локтях и посмотрел на нее.

– Что еще?

– Сеньор, ваша прекрасная милость, я хотела просить… простите, великодушный сеньор…

– Ну, что?

– Можно мне немного сахара?

– Сахара?

– Сахара…

– Хочешь попробовать? – Он смотрел с интересом.

– Я уже пробовала.

– Где взяла? Украла?

Алиока вздрогнула, но он не сердился. Это было слышно по голосу.

– Нет! Как можно! Мне дал Игнасио, добрый капатас.

Сеньору становилось все интереснее. Он даже выбрался из-под москитной сетки и сел на край кровати.

– Игнасио дал тебе сахар? Надо же – тоже человек. А я думал – пес паршивый…

Алиока впервые посмотрела сеньору прямо в лицо и увидела веселые глаза и снисходительную усмешку.

– Ну, если Игнасио тебя угостил, куда же мне деваться.

Сеньор поднялся и, приоткрыв дверь спальни, тихо позвал:

– Хуан…

Дворецкий проявился из мрака.

– Принеси сахара и лимонада – да холодного, из погреба.

Сеньор смотрел, как Алиока грызет сахар и запивает лимонадом.

– И сколько ты можешь съесть? – Он улыбался.

– Не знаю… – Алиока перестала хрустеть.

– Ешь, мне не жалко.

Она захрустела снова. Покончив с очередным куском, она сказала, не поднимая глаз:

– А можно я возьму это с собой.

На тарелке еще оставалось три куска.

– Можно.

Она завернула куски в подол рубахи и, придерживая их рукой, встала.

– Уже уходишь? – спросил он насмешливо.

Она растерялась.

– Как прикажете, сеньор.

– Сядь сюда.

Она села на угол кровати. Он передвинул свечу так, чтобы свет точнее падал на ее лицо, и стал смотреть на нее сбоку. Что происходит, она не понимала и поэтому боялась: может, что-то сделала не так?

– Господи… – сказал он негромко. – Боже мой, боже…

Она ничего не понимала.

– Хочешь остаться со мной до утра? – Он провел ладонью по ее щеке.

– Как прикажете, сеньор.

– Я спросил, хочешь ли.

Она совсем растерялась: еще никто никогда не спрашивал, чего она хочет.

– Если не хочешь, можешь идти к себе в сарай, – сказал он холодно.

– Как прикажете, сеньор. – Она пугалась все больше и не знала, что делать.

Он встал и налил себе рома, сделал глоток, потом протянул ей кружку:

– Пей.

Она медлила, чувствуя удушливый запах.

– Не бойся, не помрешь.

Зажмурившись, она глотнула обжигающую жидкость раз, другой. Закашлялась. Сеньор протянул ей кружку с лимонадом.

– Ну, как теперь? Уже не боишься меня? – спросил он насмешливо, когда она выпила лимонада и отдышалась.

– Нет…

Горячая волна ударила ей в голову. Алиока посмотрела на сеньора прямо.

– Сеньор, у вас зеленые глаза, – сказала она вдруг. – Никогда я такого не видела.

Он улыбался.

– Когда мы вдвоем, ты можешь называть меня Антонио. Скажи – Антонио.

– Сеньор Антонио…

– Просто Антонио.

– Антонио, – сказала она осторожно.

Он засмеялся.

– А теперь скажи – мой Антонио.

Она подумала и потянулась за кружкой, но не лимонада, сделала еще пару глотков. Он улыбался, наблюдая за ней.

– Ну, теперь скажешь – мой Антонио?

– Мой Антонио… зеленые глаза, – сказала она и поцеловала его в губы.

Он повалил ее на кровать, стащил юбку, рубаху – куски сахара высыпались на простыню. Алиока на ощупь собрала их и сжала в кулаке. Она опять плыла, лежа на спине, и балки потолка парили над ней высоко, но теперь они еще и медленно кружились.

– А где же спит сеньора? – вдруг спросила она.

Сеньор перестал целовать ее грудь.

– А тебе-то что?

– Просто… Где же она?

– У нее другая спальня.

– А она спала на этой кровати?

– Спала…

Алиока расслабленно улыбалась. Сеньор так взялся за нее, что куски сахара растаяли в ее ладонях, и после они вдвоем облизывали ее сладкие пальцы.

8

Было часов десять, когда полковник вернулся на съемную квартиру. По словам хозяйки, Карлос еще не появлялся. И через четверть часа полковник уже входил во двор дома девушки Тани[13], по адресу, полученному вчера у бармена. Преодолевая извилистый проход меж глухих стен, полковник предвкушал, как он вытащит Карлоса из постели, из-под бока сонной девчонки, и будет трясти, пока не вытрясет из него всё… Что – всё? Всё! Почему то поле? Почему тот дом? Чей там череп?

Еще на улице он услышал взволнованный галдеж. И когда вошел в тесный захламленный дворик, был готов ко всему. Все двери – нараспашку, и у одной толпились люди с застывшими лицами. Тани среди них не было. Старуха сидела на корточках, привалившись спиной к стене. Она часто дышала и бормотала:

– Господи боже, господи…

Все, кроме нее, посмотрели на полковника. Он хотел спросить, где найти Таню, но сказал другое:

– Что случилось?

– Вы из полиции? Наконец-то!

– Я… врач…

– Боюсь, что медицина ему не поможет, – сказал парень лет тридцати в красной футболке.

Полковник показал ему удостоверение, не дав его разглядеть. Парень пожал плечами:

– Он там…

Все расступились, и полковник прошел в дверь вслед за парнем. Сначала была крошечная прихожая, потом зала со старым телевизором и потертым диваном. Полковник остановился в дверях спальни. На залитой кровью постели распростерлось обезглавленное тело. Голова лежала на полу возле тумбочки. Это была голова Карлоса. Без шляпы, лысая и со всеми этими рубцами на коже она теперь точно походила на потертый футбольный мяч. Полуприкрытые, будто сонные, глаза смотрели в сторону. Судя по ровному и «чистому» срезу, голову отрубили одним мощным ударом. Орудие убийства, мачете, валялось рядом. Полковнику удалось сохранить мышцы лица в неподвижности, а рот закрытым – за свою профессиональную жизнь он видел сотни трупов, в том числе и без голов.

– Кто это сделал?

– Он там… Эрнесто – муж Тани. Не знаю, что на него нашло… Он там…

Полковник вошел в крохотную кухню, где на стуле сидел мулат в окровавленной майке.

– Я не хотел… я не помню, товарищ следователь… – проговорил он и протянул руки под наручники.

Тани полковник нигде не заметил и вышел из дома. Парень в красной майке семенил за ним и бормотал:

– Что на него нашло – непонятно! Он никогда не возражал, чтобы Таня… ну вы понимаете… чтобы к ней гости приходили. А тут… Придурок! Зачем он это сделал! Он никогда ее не ревновал…

Парень говорил быстро, не мог остановиться.

– Полицию вызывали? – спросил полковник.

– Конечно!

– Расскажете это следователю.

Полковник свернул в боковой проход между домами, чтобы не выходить на улицу.

9

Туристы и местные прятались от солнца под защитой коротких теней, всё теснее жавшихся к стенам домов. Полковник сидел на скамейке – один на всю площадь. Пальмы, возвышавшиеся над ним корабельными мачтами, тени не давали. Убийственное солнце ему не мешало. Напротив, отупляющий жар расслаблял, действовал как транквилизатор. Оглушенный и перегретый мозг тупил, не давая разгореться панике.

Карлос унес свои тайны с собой. Если и был какой-то способ спасти Клаудию, то теперь он безвозвратно потерян. Клаудия умрет. Полковник – тоже. Этот, с мачете, вряд ли остановится. Полковник не верил, что Карлоса убил муж этой Тани. Но кто? Если неизвестный зачем-то убил Карлоса, то по той же непонятной причине убьет и его, полковника. Может, это тот парень с мачете из дерева, что в нужный момент превращается в сталь… Почему? За что? Череп в доме…

Полковник очнулся оттого, что его тащили под руки. Ноги подгибались. Его приволокли куда-то, посадили на стул. Кто-то держал его за плечи. Кто-то положил на макушку мокрую тряпку. Полковник не мог поднять тяжелую голову и видел только ноги суетившихся вокруг. Тут были и синие штаны полицейского. Ага, они уже здесь. Быстро. Нет, не может быть. Полковник прикрыл глаза, надеясь выиграть время и прояснить ситуацию.

– Похоже, иностранец, – сказал кто-то.

– Нет! Он кубинец! Я его знаю. Он ужинал вчера здесь…

Знакомый голос. Это же вчерашний бармен! Сейчас он скажет, что полковник сидел здесь с тем самым типом, которого убили в двух кварталах отсюда. Но нет, бармен этого не вспомнил. Видно, здесь еще не знали об убийстве.

– Может, скорую вызывать?

– Врача ему надо!

– Воды ему!

Кто-то смачно прыснул в лицо полковника водой. Тут уж пришлось открыть глаза. Он сидел на стуле в том самом вчерашнем баре. И вчерашний бармен с улыбкой смотрел ему в лицо.

– О! Слава богу!

Кто-то подал стакан воды. Полковник жадно выпил и посмотрел вокруг.

– Спасибо!

– Вам лучше? – спросил полицейский, молодой парень.

– Да, я в порядке.

– С солнцем нельзя шутить, сеньор, – сказал официант.

Вокруг столпились двое официантов, бармен, полицейский и какие-то иностранцы. Полковник встал. Его придерживали под руки.

– Спасибо! Большое спасибо! Все хорошо. Я просто присел на скамейку, и не знаю, как это получилось…

Все заулыбались с облегчением.

– Напекло. Нельзя на солнце…

– Да, это была ошибка.

– У нас с солнцем не шутят…

Все улыбались сочувственно. Полковник тоже улыбался и переминался с ноги на ногу, показывая, что уже может идти сам.

– Вы не местный? – спросил полицейский.

– Из Гаваны… – сказал полковник.

– Отвезти вас? Где вы остановились? – Мальчик в форме был хорошим полицейским.

– Спасибо! Спасибо! Я сам. Я уже на ногах.

Полковник двинулся к выходу. В углу за столиком сидел незнакомый черный парень. Незнакомый, но… похожий на кого-то. На того танцора с мачете…

– Вы уверены? – кто-то спросил.

– Да-да, все хорошо!

– Может, одолжить вам шляпу? – спросил бармен.

– Нет, спасибо!

Улыбаясь и раскланиваясь, полковник прорывался из окружения к выходу.

– Берегите голову! – услышал он за спиной.

Ему не нужно было оглядываться, чтобы понять, кто это сказал, и все же он оглянулся. Черный парень за столиком дружески ему улыбался…

В голове еще шумело, когда полковник, держась в тени у стен, дошел до съемной квартиры. Несколько раз он оглядывался и даже немного попетлял по улицам, но того парня из бара не заметил. Надо было уходить из квартиры. Встречаться с полицией полковник не собирался. Трудно будет объяснить цель приезда в Тринидад и что его вообще связывало с Карлосом.

– Мы уезжаем, – сказал полковник хозяйке. – Верните наши документы, пожалуйста.

Хозяйка принесла два удостоверения.

– А ваш друг не придет?

– Нет. Он… попал в больницу.

– Да? Что случилось?

– Солнечный удар.

– Какая неприятность! Да, с солнцем нужно быть поосторожней.

– Я заберу его вещи.

– Конечно.

Полковник взял ключ у хозяйки и открыл комнату Карлоса. На спинке стула висела его сумка. Внутри обнаружились два мотка бечевки, красного и черного цвета; моток красных ниток, в котором торчала толстая игла. Моток широкого скотча. Еще старый перочинный нож с выщербленной костяной ручкой; газета «Гранма»[14] двухмесячной давности; несколько монет и около сотни кубинских песо бумажками; пучок петушиных перьев; пучок сухой травы; грязный, мятый носовой платок; шариковая ручка; мешочек с ракушками каури для гаданий; ключ… Телефона не было… Конечно, телефон остался там, в кармане обезглавленного тела… Черт! А ведь если и есть какой-то рецепт исцеления Клаудии, то он может быть в телефоне. Полковник сел на кровать и закрыл глаза. Он мог бы просто забрать телефон из кармана Карлоса, и никто бы ему не помешал… А теперь поздно… Не найти ему рецепта… А еще там наверняка эта запись, которой ему угрожал Карлос, – обращение к полиции в случае его смерти… Но вдруг… вдруг он не взял с собой телефон. Ни разу полковник не видел, чтобы Карлос говорил по телефону…

Полковник обыскал комнату, заглянул под матрас, под кровать, за шкаф. Осмотрел все в туалете. Ничего. Заглянул под стол и увидел телефон, приклеенный скотчем к столешнице снизу. Он опустился на колени, отлепил телефон и остался сидеть на полу под столом, стараясь унять дыхание и сумасшедший бег сердца. Отдышавшись, попробовал включить телефон – конечно, он был на пароле. Искать теперь хакера, чтобы вскрыл, доверяться постороннему… Где? Как? И тут его пальцы будто сами собой набрали пароль: «Элегуа». Сработало! Откуда это озарение – некогда удивляться. Полковник нашел папку с видео, открыл первый же из множества файлов. Карлос сидит на стуле в какой-то комнате. Бубнит в камеру: «…положить черное перо и красное перо и смазать кровью петуха…» Еще несколько файлов – все то же.

Дверь приоткрылась, хозяйка просунула голову и уставилась на полковника, сидящего под столом.

– Телефон уронил… – сказал полковник.

Он взял такси на площади и через сорок минут вышел в полях на перекрестке. На плече у него висела сумка Карлоса. Когда машина уехала, он еще постоял какое-то время на дороге. Часто они с бабушкой сворачивали здесь к дому, когда шли пешком из поселка. Сейчас, как и тогда, справа тростник был выше и гуще, чем слева. Много раз в детстве, оставаясь один на один с этим полем, он умирал от страха, даже среди бела дня, даже при ярчайшем полуденном солнце. Маленькому мальчику тростник казался таинственным лесом, а шелест листьев – пугающим шепотом. И теперь – при ясном небе и сумасшедшем солнце – полковник чувствовал себя испуганным мальчишкой.

Ключ из сумки Карлоса подошел к замку, и полковник поспешно переступил порог дома, плотно закрыл за собой дверь, спрятавшись от того, что снаружи, и даже не подумав при этом, что его может ждать внутри.

Голый цементный пол в салоне[15] был отполирован еще его детскими штанишками. У стены алтарь с оришами, устроенный бабушкой, когда, усомнившись в милости бога христианского, она привела в дом богов африканских. У стены убогий продавленный диван и пара стульев, стол, буфет.

Полковник прошел через салон и открыл дверь в свою бывшую детскую. Кроме стола и стеллажа, которые он разглядел утром через жалюзи, здесь оказался еще один стеллаж у дальней от окна стены. Все его полки от пола до потолка были завалены пучками сухих трав и кореньев. Но полковник не стал разбираться с этой древней ботаникой, а сразу вытащил с нижней полки и положил на стол сверток, развернул тряпку. Это был череп, старый, желтый, полуистлевший. Нижняя челюсть отсутствовала. Все зубы верхней челюсти были целы, что говорило об их здоровье и крепости при жизни. Скорее всего, девушка умерла в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Полковник видел, что с вероятностью девяносто процентов это была девушка. Кто она? Карлос убил ее? Это вряд ли. Череп пролежал в земле несколько десятков, а может, и сотен лет. Полковник оставил череп на столе, прошел в салон, сел на диван, закрыл глаза и почувствовал непреодолимое желание заснуть. Помотав головой, он достал из сумки телефон Карлоса и заставил себя снова открыть папку с видеофайлами. Наугад ткнул пальцем в один. И опять лицо Карлоса в какой-то убогой комнате. Да ведь это здесь! У этой стены!

Карлос сидел на стуле и говорил в камеру:

– Она умерла, эта девочка. Ее убил сахар…

Он нагнулся, поднял что-то с пола и показал в камеру череп.

– Умерла. Она не знала, что через триста лет черные тоже будут есть сахар…

Карлос положил череп на пол и поднял другой предмет. Это был ритуальный барабан.

Полковник поискал глазами барабан, но его не было в комнате.

Карлос запел, затянул что-то на непонятном языке, отбивая ритм на барабане. Он скорее хрипел, чем пел, и слуха у него не было. И при этом еще дико, странно гримасничал. Отвратительное зрелище. Полковник стал проматывать. Но до самого конца было только пение.

Полковник выключил видео. Нашел последнюю запись за вчерашнее число. Открыл.

Карлос сидел в патио на той съемной квартире и говорил прямо в камеру:

– Раз ты это смотришь, значит, ты все-таки убил меня. Ну что ж… Если так, ты полный придурок. И не надейся, что я тебе тут оставлю то, что тебе поможет… Ты уж сам побегай, а то как-то неинтересно…