Сентиментальные сказки для взрослых

Подберезовиков замолчал, как бы давая присутствующим возможность обдумать услышанное. Затем закурил, но, сделав не более двух затяжек, яростно загасил сигарету в пепельнице.

– Гадость какая, – сказал он, обращаясь, то ли к затушенной сигарете, то ли к своей работе, в которой человеческие чувства необходимо рассматривать всего лишь как реакцию фигуранта оперативной комбинации на возможные обстоятельства.

– Брошу, обязательно, брошу, – добавил он, чуть погодя. – Вот что, Сергей Сергеевич! Сейчас сюда прибудут наши сотрудники. Осмотр места преступления и прочее необходимые мероприятия. А Вы идите домой, полежите, выпейте, наконец, но немного. А как придете в себя, возвращайтесь в Музей, без Вас все равно здесь не обойтись, но сейчас можно. Мы, здесь пока, вот с Маргаритой Николаевной поработаем. Извините, Маргарита Николаевна, я понимаю, Вы с поезда, устали, но лучше Вас здесь никто не разберется, да и понятые нужны будут. Я думаю, что часа два придется нам с Вами поработать. А Сергею Сергеевичу сейчас просто необходимо отдохнуть. Согласны?

Литочка молча кивнула. А Медведев встал и, тоже молча, направился к выходу.

… Литочка стояла у окна, наблюдая, как нелепая фигура в мятом костюме, удаляется из её жизни, и, возможно, навсегда. Так бывает. Просто её детская любовь слегка задержалась на Земле. Девичий трепет ушёл, оставляя в душе легкий оттенок грусти. Всё ещё только начиналось в её жизни, потому что «любовь никогда не перестает быть». И она была благодарна Медведеву за такое расставание с юностью.

Она вернулась за стол и раскрыла папку с рисунками Егора. Взяла автопортрет. Они были так похожи – тот Медведев и этот, её «кватроченто». Своей незащищенностью, каким-то своим, детским взглядом на мир. И, одновременно своей фанатичной готовностью идти до конца, за свои идеалы, за свои принципы. Тот Егор потому и сгорел раньше времени. За любовь, за своё право любить. А её прапрабабка приняла этот крест на себя. «Никто не будет любить тебя так, как я». Словно проклятие какое налагал! И вот теперь он уходил. Литочка видела, какое впечатление произвела на бедного Сергея Сергеевича та девушка. Кажется, её звали Мария. «Ещё одна Машенька, Машенька и Медведев», – усмехнулась Литочка. – «Бывают же такие вот совпадения».

Похоже, наш бедный идеалист нашёл наконец-то свою мечту. Ну, да и Бог с ним. Он хороший человек, он заслужил своё счастье.

Нет, она не будет показывать ему «автопортрет художника». Незачем перегружать бедного Сергея Сергеевича ненужными смыслами. А она? Она найдёт своё счастье. Потому что «любовь никогда не перестаёт быть». Надо только верить…и надеяться.

Глава 13. Последняя, в которой автор всё окончательно запутывает

Медведев шёл домой. И не только потому, что у него до сих пор слегка кружилась голова, и нестерпимо ныло, где-то под ложечкой. Странно, но особого потрясения он не испытывал. Ну, подумаешь, он мог стать трупом? Но не стал же. Скорее всего, разочарование, да, пожалуй, очередное разочарование, и не более того. Хотелось просто побыть одному, посетовать на жестокость мира, ну, и может быть, уронить одну-две слезинки в подушку. В конце концов, им, с Литочкой, удалось совершить настоящее открытие. Вот на этом и нужно сосредоточиться. Не нами придумано, что работа – лучшее лекарство от избытка чувствительности. И, наверное, пора всё-таки серьезно задуматься о женитьбе. Идеалы – идеалами, но к человеческому счастью они, похоже, отношения не имеют. Можно до конца дней своих следовать за идеалами, и… оказаться одному в конце пути. А оставаться одному ему очень не хотелось. Особенно теперь, когда всё так взбаламутилось в душе. Машенька ворвалась в его жизнь как метеор, как… Он вдруг вспомнил её слова: «Разбила посуду, переломала мебель…. За что её было любить?» Или вот её полная противоположность – Литочка. Они столько лет знакомы, но у него и мысли даже не было…. Она всегда была рядом: тихая скромная умница. Странно, но он только сейчас вспомнил, как изменилась Литочка после своей поездки. Теперь это была красивая, уверенная в себе женщина. Пожалуй, что излишне красивая, потому что ему гораздо милее была та, прежняя, походившая на маленького симпатичного мышонка. Впрочем, какое ему дело, кем видит себя сейчас бедная девушка. Скорее всего, и здесь не обошлось без извечного. Влюбилась, наверное, в кого-нибудь. Молодость, знаете ли, она и не такие метаморфозы выделывает.

У подъезда дома, где жил Медведев, на лавочках сидели неизменные старушки. И сегодня они посмотрели на него как-то странно.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич! – Да, пожалуй, сегодня в их голосах присутствовал некоторый избыток патоки и меда.

– Здравствуйте, – поздоровался он и, почему-то наклонил голову, словно пытался скрыть что-то от постороннего взора.

Первое, что он услышал, поднявшись на площадку, где находилась его однокомнатная квартира, были звуки фортепиано. Он прислушался. Шопен, концерт № 2. Весьма странный музыкальный выбор для его соседей. Но музыка доносилась из его квартиры! Он подошел к двери, она была не заперта. Толкнув дверь, Медведев вошёл в прихожую. Пусть будет, что будет!

Дверь в комнату была открыта, и Медведев увидел девушку, стоящую с какой-то тряпкой в руке…Машенька!?

– Вот, решила навести порядок в твоей берлоге, – сказала она и замолчала. Потом подняла свои огромные глаза и тихо спросила:

– Ты уже всё знаешь?

–Да, – сказал он. – Подберезовиков мне всё рассказал. А ты приехала, чтобы меня «зачистить»?

– Дурачок, – сказала она. – Я приехала, потому что люблю тебя.

На этом, пожалуй, можно поставить точку в нашем повествовании. Мы не знаем, что ответит Медведев, как поступит Литочка, да и не нашего ума это дело. Всё то, что должно было случиться сказочного – случилось. Золушка превратилась в принцессу. Главный герой счастливо избежал лап Кощея Бессмертного, ну, а дальше? Кто знает?

Гуси – лебеди

Часть 1

Наш единственный поезд «Орешкино – Москва» в 90-е годы называли пригородным. Нет, поезд и тогда шел до Москвы одиннадцать с половиной часов, со скоростью хорошей телеги. Дело было в другом: большая часть трудоспособного населения нашего города работала тогда в Москве. И Москва эта самая, стала для нас как бы рабочим пригородом, фабричной окраиной, если хотите. Вот и ехали в этом поезде каждый день наши люди: туда – с песнями и плясками, разудалым застольем, а порой, даже и мордобоем. Обратно же, пассажиры были суровы и молчаливы, как и должно быть людям, везущим домой заработанную копейку. Успевай только по сторонам оглядываться, сторожась лихих людей и поездного начальства.

Народ наш долго будет помнить то время, прозванное позднее как «лихие 90-тые». Жизнь человеческая тогда не дорого ценилась. Убивали бандиты, убивало государство. Например, там, где в прежние времена на одного местного жителя приходилось самое малое пять отдыхающих, полыхала настоящая война с бомбардировками и танковыми сражениями. В поездах также «пошаливали». Так что, будь у меня возможность выбирать, я бы уехал в столицу на автомобиле. Но, к сожалению, не сложилось что-то, а ехать было надо и я решительно, как полярник на льдину, шагнул в плацкартный вагон нашего «пригородного» поезда.

Не знаю почему, но в вагоне было немноголюдно: на головах не сидели, по ногам не ходили. А в отведенном мне по билету загоне сидело всего-то два пассажира: немолодой мужчина, явный «вахтовик» и молоденькая лет 17-ти девушка. Вот её-то мне и хотелось бы описать подробнее. Не потому, что была она писаной красавицей, нет, там и росточку-то было всего метр с каблуками, да и лицом на супермодель вовсе даже не походила: так себе, курносая с конопушками. Только вот глаза у неё были по-настоящему красивыми, цвета небесной лазури и огромные, в половину лица. А еще запомнилась она тем, что держала на коленях старенький чемоданчик и….. плакала. Не в голос, не навзрыд, а так, тихонечко всхлипывая. Похоже, что этот видавший виды чемодан и был причиной её слез.

– Что случилось, красавица? Может помочь тебе надо, так говори, не стесняйся, – спросил я.

Не оттого, что уж очень сильно захотел пообщаться или помочь. Нет, но не сидеть же в одном купе с плачущей девицей. Ещё подумают Бог знает что.

– Да, вот у меня замок сломался. Всё время заедает или совсем не держит. И как я теперь с этим чемоданом по Москве пойду? Под мышкой нести пробовала, так он не убирается!

– Ну, давай посмотрим, что с ним случилось

Я сел на лавку рядом с ней, положил чемодан на колени и достал свой швейцарский офицерский нож в замшевом чехле.

– Как интересно, – Оживилась она. – Это Ваш ножичек? А можно мне посмотреть?

– Ну, посмотри, только плакать перестань, пожалуйста.

Слезы мгновенно высохли, она вытащила из чехла перочинный ножик, со всевозможными штучками, и залюбовалась им.

– Сколько всего тут. Целый набор: и пилочка, и шильце, и отвертка.

– Вот она-то нам и потребуется. – Я сурово прервал её рассуждения и, вернув себе нож, открыл маленькую отвертку.

– Давай твой замок посмотрим. Тебя, кстати как зовут?

– Маша, Мария.

– Ну, а я Александром Степановичем буду. У тебя Маша в чемодане ничего запретного нет?

– Нет, что Вы.

– И дамские штучки сверху не лежат?

– Какие штучки?

Она вдруг густо покраснела и испуганно затараторила:

– Нет, нет, там и вещей-то всего одна рубаха.

– Ну, тогда я с Вашего позволения открываю.

Я поковырял отверткой в замке и открыл крышку чемодана. Кстати, тот еще был саквояж! Фибровый! Оклеенный изнутри зелёными обоями. Середина века, не иначе. У нас такие «балетками» называли, а почему так, я и сам не знаю.

Под крышкой лежало нечто похожее на кусок вышитого полотна.

– Можно посмотреть?

И не дожидаясь ответа, я достал сверток и развернул его. Это была вышитая мужская рубаха.

– Ого! Ты её, красавица, часом не в музее приобрела?

Поверьте, я знал, что говорил. Свой диплом историка не в переходе у метро приобрел. Да и краеведением в свое время увлекался и промыслами разными. У меня в руках была настоящая домотканая мужская рубаха и судя по фасону и вышивке, века так 14-того, не позднее. Именно такие рубахи одевали под латы наши мужики, когда на Мамая двигали. Вот только по качеству выделки и тонкости узоров, моя была не иначе как княжеская.

– Грех Вам такое говорить, Александр Степанович!

Да, я и сам уже видел, что грех. Ткань-то была новая! Словно вчера только сотканная! И нитки на вышивке и красители, хоть и натуральные, но сегодняшние, и уж точно не 14-го века.

– Ты прости меня, Машенька, но я думал, что эти технологии давно утеряны, и сегодня никто не сможет повторить это чудо. Кто это сделал? И ткань соткал и рубаху скроил? А вышивал кто? Ты понимаешь, что это 14-й век, не позднее.

– Не знаю, какой там век, но это мы с бабушкой сделали. Баба Оля сказала, что если кто своими руками рубаху для своего жениха сделает, и он её примет, то никогда он ту девушку…

Она вдруг снова густо покраснела, и продолжила как-то уж совсем тихо и невнятно:

– Не раз…. Ну, в общем, он с ней всегда будет. Эту рубаху я жениху везу. Ване, Ивану, то есть. Он у меня в Москве, на стройке работает.

И так гордо она это произнесла, словно был её парень Главным Московским Строителем.

– Ну, если, жениху, да на стройку, то прости ты меня, ради Бога. Просто трудно было поверить, что такое в наше время возможно. Давай договоримся, я сейчас замок твой подремонтирую, а ты мне всё, не спеша, расскажешь: и про себя, и про бабу Олю, и про Ванечку своего. Договорились?

– А зачем Вам это?

– Понимаешь, профессия у меня такая. Я журналист. И мне интересно, кто со мной в одном городе живет, и какой он человек – добрый или злой. Ты же в Орешкино живешь?

– Вообще-то я из деревни. Из Куделькино, знаете? Там у меня бабушка Оля осталась. А в Орешкино я в медучилище на фельдшера училась. В этом году окончила, теперь поеду домой. От нас недавно снова врач сбежал, не осталось там никого, а за стариками уход нужен. Вот я и согласилась в медпункте фельдшером поработать.

– Так это тебя баба Оля научила – и нить льняную прясть, и ткать, и вышивать, и шить?

– Да. Она знаете какая мастерица! Только старенькая стала теперь, еле-еле ходит.

Она продолжала что-то щебетать, но я, увлеченный работой, слушал уже невнимательно, в пол-уха.

– … у Вани, руки золотые, и он любую печку может сделать, даже камин сложить. К нему из самой Москвы заказчики приезжают, да в очереди ждут, пока он освободится. Вот и сейчас он у какого-то богатея нерусского под Москвой дом строит. Так что мне еще на электричке придётся до него добираться, а тут чемодан этот….

– Ну, у вас всё как в сказке: Ты – Марья-искусница, и Он – Мастер из Города мастеров. И любовь у вас, и разлука. А трудностей не боитесь, испытаний разных?

– А мы ничего не боимся: никакой работы и никаких трудностей. Ваня сказал, что всё в нашей жизни мы сами построим, своими руками сделаем.

– Дай-то Бог. А пока держи вот свой чемодан. Там пружинка совсем ослабла, так я её заклинил, может и выдержит. Но чемодан тебе придется новый покупать. Этому давно место в музее.

– Купим, обязательно купим. Завтра же и купим. Москва всё-таки, не Орешкино. Чего-чего, а чемоданов там уйма всяких. Спасибо Вам большое, дядя Саша.

…За что я люблю наш «пригородный поезд», так это за то, что прибывает он в Москву в раннее утро. Целый день впереди, и все можно успеть, все переделать. А посему на перрон Ярославского вокзала я вступил в самом наипрекраснейшем настроении. Вдохнул полной грудью московского воздуха, пахнувшего не только продуктами сгорания углеводородного топлива, а ещё и разбитыми надеждами, но всё равно – хорошо! Столица! И у меня тоже были свои планы, свои надежды на этот день.

– Дядя Саша! Это снова я! Помогите мне, пожалуйста! – Услышал я сзади знакомое щебетание.

Это моя попутчица пыталась как-то протащить свой драгоценный чемодан через тамбур и вагонную дверь.

– Давай сюда. Я принимаю. Как там замок? Держит?

И, накаркал. Замок, а вместе с ним и все мои ухищрения полетели к черту. Я едва успел подхватить на лету раскрывшийся чемодан.

Ну, надо же так. Прямо закон подлости. Если неприятностям суждено случиться, то они непременно сбудутся.

– Ой, и что же мне теперь делать? – в голосе Марии послышались знакомые нотки.

– Во-первых, не плакать. Во-вторых, я что-нибудь придумаю. Поставь чемодан на землю и держи, чтобы не раскрылся!

Ну, что тут можно было придумать? Но если вызвался помогать – помогай, иначе бедная девушка совсем перестанет верить людям. Оставалось одно – проверенное средство…. И, я, расстегнув куртку, вытащил из брюк свой ремень. Поводил животом туда-сюда, словно индийский йог. Штаны сидели плотно. Авось не потеряются! Зато чемодан, перехваченный брючным ремнем под самой рукояткой, теперь никому не откроет своих секретов. А что? Получился, весьма даже аккуратный крепёж. Хоть на чемоданную выставку отправляй.

– Ну вот, теперь он, паразит, никуда не денется. Послужит еще, как миленький! И, давай прощаться, Марья-искусница. Может, и свидимся еще, когда-нибудь.

– Дядя Саша! А как же Вы без ремня пойдёте?

– Ничего, я доберусь. Мне недалеко. А тебе удачи, Мария. И передавай привет своему Ивану.

– Спасибо вам, дядя Саша. Я Вас никогда не забуду. А, знаете что? Вы приезжайте к нам в Куделькино. Нет, правда, приезжайте!

– Может, и приеду, когда-нибудь. Тогда, давай, до свидания, что ли!

У воронки метро мы расстались.

Часть 2

Скоро только сказка сказывается. Однако и жизнь порой задает такие скорости, такие виражи, что успевай пересчитывать прожитые годы. Так было и со мной. Новая работа закружила меня, понесла по России. Пролетело лет семь, не менее. И какие это были года! Одна война, другая, замирение. Я давно уже позабыл и о милой девушке, и о чудесной рубахе. Как вдруг…

Пришлось мне, как-то вновь посетить Орешкино. И снова «Чемодан – Вокзал – Вагон». Правда, наш фирменный «пригородный поезд» тогда уже давно ушёл в небытие. Говорили, что где-то наверху сочли наш участок железной дороги перспективным и провели его полную реконструкцию. Теперь до Москвы ходил фирменный экспресс, а вскоре должны были пустить скоростные электрички. Обошлось это в казне в такую сумму, что будто бы на эти деньги еще один туннель под Ла-Маншем можно было построить. Но это детали. Когда еще в России на народном благополучии экономили? Ведь не для себя же наши чиновники эту железную дорогу строили? Она им не к чему. У них самолеты. Однако, и на том спасибо.

И вот сидел я в спальном вагоне нашего фирменного экспресса и наслаждался чистотой и покоем. А вскоре объявился и мой попутчик – высокий спортивного сложения молодой человек. Похоже, что бывший военный, а может и не бывший, а просто в гражданской одежде. Вежливо поздоровавшись, он сел напротив меня и положил на стол свой небольшой, но довольно емкий чемоданчик.

– А что, отец? Неплохо бы нам вина выпить, – спросил он, и с лукавой улыбкой посмотрел на меня.

– Ну, что же. Угости. У нас хоть и не Париж, но милости просим к нашему шалашу.

«Двенадцать стульев» я тоже когда-то читал. И добавил уже от себя: – Отчего не выпить, коли повод есть.

– Есть повод, есть.

И он открыл крышку своего чемоданчика. Я невольно заглянул туда… и окаменел.

– Что с Вами, товарищ? – спросил мой попутчик. – Побледнели как…

– Откуда у Вас это? – перебил я его.

– Что «откуда»? А откуда Вы знаете, что это такое? – удивился он в ответ.

– Да вот видел однажды. Девушка одна, в подарок жениху своему везла.

Обознаться я не мог. Это была та самая домотканая рубаха с княжеской вышивкой. А мой спутник тогда….

– Постойте. Так Вы, стало быть, Иван? Но он вроде бы каменщиком был или печником, а Вы однозначно военный. Я не прав? – Спросил я.

– И да, и нет. – Сказал он. – Но, я вижу нам, прежде всего, надобно выпить. Иначе…. Тут такая история, что просто так и не расскажешь.

Он достал из чемоданчика бутылку коньяка, две маленькие серебряные стопочки и сверток с нехитрой закуской.

– Я, действительно, Иван, но только другой. А вы получается, тот самый журналист. Только вот имени-отчества Вашего она не запомнила, и я их тоже, стало быть, не знаю.

– Александр Степанович.

– Да, точно, «дядя Саша».

Он разлил коньяк по рюмкам:

– Давай, дядя Саша, прежде всего, тогда за неё выпьем. За Марью-искусницу мою.

– Верно, «Марья-искусница. Это я ее тогда Марьей-искусницей назвал. Давай выпьем и расскажи, что же с ней произошло, встретила она своего Ивана или нет.

– Ивана-то она встретила, – криво усмехнулся он, да вот только…. Нет, давай уж всё по порядку.

Он говорил, а я слушал. Мы пили коньяк и не пьянели. Иногда замолкали, чтобы пережить каждый своё: я – услышанное, он – свои воспоминания, которые давались ему нелегко. Не дай Бог пережить такое.

– Маша, когда по адресу приехала, никого уже там, на месте, не застала. Ни Ивана, ни подельников его. Уехали все, говорят, а куда – не знаем. Она и до хозяина, до заказчика, то есть, дошла. «Уехал. ДЭньги взял и уехал. С ДЭвками гулять будЭт. А ты, красавица, ко мнЭ идЫ, нЭ обижу». Подонки!..

Иван замолчал, потом выдохнул:

– Пойдём-ка, Степаныч, покурим. Не могу я так просто об этом…. Как только представлю её тогда одну, совсем девочку…?

Мы вышли в тамбур. Я закурил сигарету, протянул ему пачку.

– Нет, я не буду, обещал, что брошу. Воздухом подышу только. А ты, дядя Саша, покури, покури.

Между тем, заходящее солнце позолотило небо, обещая, что и завтрашний день будет не хуже сегодняшнего. А если и не будет,… и то не беда. Впереди нас ждало целое лето. Мы стояли в тамбуре фирменного поезда, соединенные кем-то сверху невидимыми нитями, которые люди по привычке называют судьбой. Своей и своего народа.

– А в милицию она обращалась? – спросил я, как только мы вернулись в купе.

– Обращалась, да только там так сказали: нет трупа, нет и дела. И все же нашёлся человек, который не побоялся и рассказал всю правду. Опер из угрозыска, который давно за этой бандой охотился, рассказал, что в Чечню их всех вывезли, всю бригаду строительную. То ли наркотиками накачали, то ли просто по башке надавали, да повязали. Они, бандиты эти, уже тогда своим ремеслом промышляли. Людей похищали. Тех, кто побогаче – для выкупа, а тех, у кого руки золотые – для себя. Видели бы Вы, каких они там дворцов себе понастроили, в то же время, когда простые люди без зарплаты сидели, а старики без пенсии. Да, что я Вам объясняю, Вы же журналист, наверняка и там побывали, и всё своими глазами видели.

– Да уж насмотрелся. И на рабов, и на заложников. Сам три месяца в заложниках просидел, пока редакция не выкупила. Но нас не били, в достатке содержали. Все-таки – четвертая власть!

– А она одна была там, понимаете. И война кругом. А уж когда она в госпиталь поступила, то среди бойцов про нее настоящие легенды рассказывали. Будто бы, если она возьмется за кем ходить, то боец раненый ни за что не умрет, каким бы тяжелым он не был. Не верите? Вот на меня посмотрите! Ожоги 3-й и 4-й степени, до 50 процентов поверхности кожи. Таким я из танка выполз, в ту Новогоднюю ночь. Лицом и брюхом в лужу уткнулся, вот они сохранились более-менее. А всё остальное…! В госпиталь привезли без сознания, в коме от болевого шока. Врачи ни одного шанса не давали, что выживу. Но выходила она, да вот, рубаха эта помогла. В ней я второй раз и родился. И что странно, вот сам посмотри.

Он снял рубашку и показал спину. Следы от ожогов были едва заметны.

– Врачи наши это никак не комментируют. «Неизвестный науке случай». Вот и всё объяснение. Чудаки они все. Для меня вот ничего необъяснимого здесь нет. Потому что, если кто молится за тебя и любит, то невозможного не бывает. А рубаха эта теперь всегда со мной, не расстаюсь с ней никогда.

– А с Иваном, что было, с тем с первым. Нашла она его?

– Нашла. Нет, не сама нашла, наши бойцы помогли, разведчики. В яме он сидел, в горах. Но только вот сломалось в нем что-то, не в себе он был.

– А она что?

– Она тогда пришла ко мне в палату и говорит: «Иван моим женихом в эти края попал, моим женихом и обратно, домой поедет. А дома я его выхожу. Так что прощай, Ваня, а рубаху возьми, на память, она тебе нужнее сейчас». И уехала.

Мы допили коньяк, помолчали.

– Ну, а дальше – обыкновенно. Я из госпиталя выписался и служил. Она же дома Ивана пыталась поднять. Только вот, мне кажется, что он сам после всего этого жить не захотел. Так и угас. А мы переписывались. Я в письме попросил невестой мне быть. Она согласилась. А дальше – война кончилась, свадьбу сыграли, сын у нас и дочка. И еще детки будут. Я знаю. А сегодня, вчера, то есть я в Москве был. Помнишь, говорил, что есть у меня повод выпить, так вот он, смотри.

Он снова открыл чемодан и достал из-под рубахи бархатную коробочку. Открыл. Там на подушке лежал Орден Мужества.

– Вот. Награда нашла героя. Я сейчас в запасе, но если потребуется, то пусть знают: мне есть что защищать! А теперь, давай спать укладываться. Жизнь сегодня не кончается, и дел завтра переделать еще много придется.

– Давай, Ваня. Ты укладывайся, а я покурю еще.

Я стоял в тамбуре и курил в раскрытое окно. Вагон постепенно затихал. Из соседнего купе доносился плаксивый детский голос:

– Мама! Расскажи. Ну, расскажи сказку!

– Какую еще сказку. Спи, давай.

– «Гуси-лебеди». Ну, пожалуйста.

– Ладно, слушай:

«Жили – были старик со старухой. И была у них дочка Машенька, и сынок, Ванечка. Пошли однажды дети в поле гулять, а тут как налетят гуси-лебеди. Подхватили мальчика Ванечку и понесли его далеко-далеко. Делать нечего: пошла Машенька братца искать…».

Я стоял у открытого окна в вагоне поезда, который нёс меня сквозь ночную тьму домой. В маленький провинциальный городок, где живут такие вот люди. Тихие и скромные, а копни каждого – золото. И пока есть они на свете, стоит и наше Орешкино, а значит и России – быть. И ничего с этим не поделаешь.

Живая вода или опыты по изгнанию бесов

Наш городской рынок замечателен в любое время года. Горы помидор и шеренги огурцов. Свежайшая зелень и пучки молодого редиса. Жёлтые бруски сливочного масла и головки домашнего сыра. А специи, аромат которых начинаешь чувствовать еще на автобусной остановке? А гвардейский строй молочниц, в белейших отутюженных халатах? А тучные мясные ряды?

Я люблю приезжать сюда утром, после ночной смены, не столько купить, сколько просто походить по торговым рядам, успокоить нервы, послушать разговоры за жизнь и прочее. Иногда, услышанное забываешь сразу же, едва только выйдешь за отмеченную черту, иногда помнишь с неделю, а иногда, услышанные в разное время и в разных местах разговоры, неожиданно сплетаются и соединяются так, что ты, вдруг видишь перед собой такое…