скачать книгу бесплатно
И он, медленно поворачивая голову к ней, глядя прямо в её насмешливые глаза, негромко произнёс:
Да, правда, Даш, я люблю тебя. И знаешь, уже несколько лет.
И, уже несколько осмелев от своих сказанных слов, увидев, как сразу посерьёзнело лицо Дарьи, Иван высказал и остальное:
Ты знаешь, я тебя никому не отдам, ни карабановским, ни кольчугинским, я сегодня на тебе женюсь!
Сказав это, Иван уже, как в омут, в пылу нахлынувших чувств ринулся к ней, обнял её за плечи и неловко поцеловал в разгорячённую необычным разговором щёку.
3
В сумерках ещё нетрудно было заметить, как окаменела Дарья от внезапности событий, как вспыхнула в лице от неожиданного, но куда как искреннего-признания. В деревне ведь такие слова произносятся нечасто. И могла ли не заметить и не оценить их или высмеять обидной шуткой порядочная деревенская девушка, знающая соседа с самых ранних детских лет?
Да, откровенные слова юного соседа не прошли незамеченными для Дарьи, впервые узнавшей о тайной любви, подраставшей за плетнём родительского огорода. По её телу прошёл лёгкий приятный озноб, которого она прежде не испытывала, как будто посетило её странное, пророческое предчувствие о неизбежности дальнейших событий. Тёплая незнакомая волна качнула её сердце и заставила ощутить себя радостной и счастливой. Какие струны её девичьего сердца взволновались от светлых и искренних слов парня и вмиг заставили её серьёзней и в то же время нежнее относиться к Ваньке, к простому соседскому парнишке, вымахавшему не по годам в великана и уже несколько лет молча, про себя, любившего её?
Помимо своей воли она не стала сопротивляться его полудетскому невинному поцелую. Внезапно и в ней вспыхнуло то новое, ответное чувство, которое толкнуло её в его объятия. Еще не зная зачем, но руки её вдруг обхватили парня, касаясь его лица, обжигая его невиданной доселе радостью жизни.
Осмелев, Иван нежно касался губами девичьих рук, потом, заглянув сбоку, поцеловал почти в затылок, в шею и, уже видя, что Дарья не отвергает его, взял её лицо в ладони и стал целовать её улыбающиеся губы.
Но ты совсем мальчишка, Ванюша, – мягко подставляя губы для поцелуя, тихо говорила Даша, – что скажут люди, если узнают!
Пусть говорят, что хотят. Устанут и перестанут, – отвечал он, лишь на миг отрываясь от неё и только сильнее притягивая её к себе за плечи.
Но тебе ещё служить надо в Красной Армии, Ванюша. Ты там, в далёких краях, встретишь молодых, городских барышень, забудешь про меня, влюбишься в новую. У тебя всё это впереди. А я зачем тогда нужна тебе буду, старая? Ты красивый, видный, сильный, девушки табунами будут ходить за тобой!..
Она вдруг отстранилась, оставив ему только свои руки.
Да нет, Даша, – отвечал он. – Я тебя так крепко люблю, что никакая другая девчонка и моложе не нужна мне. Я даже на всех наших наумовских не могу смотреть, когда ты есть. А если и смотрю, то только тебя вижу, правда! Ну а если про армию… Мы же с тобой поженимся сейчас, до армии. А ты ведь подождёшь, я буду приезжать в отпуск, все ведь приезжают. Давай, я сегодня же мать пришлю, будем считать, что сосватает!
Дарья расхохоталась так, что отозвалось и зазвенело в другом конце темнеющей поляны. Обвив его руками, она теперь сама подтянулась к его губам. Ростом она заметно уступала ему, поэтому приходилось ей встать на цыпочки. Но зато и Иван догадался сверху податься навстречу её губам, и надолго прислонить её к берёзовому стволу…
4
Да, дорогой читатель, так неожиданно получилось, что и Дарья мгновенно влюбилась в своего соседа Ваньку Елина. Вышло так, что в один момент жизнь обернулась для неё другой, новой и яркой стороной. Кто бы мог предугадать, что и для Ивана Елина Дарья Крюкова станет осуществимой мечтой, самой прекрасной женщиной на свете, ради которой можно свернуть горы и поворотить реки вспять!
Ну так как же, Дарьюшка, присылать мамку? – снова повторил Иван, заглядывая ей в глаза и уже чувствуя себя намного свободнее, чем до встречи.
Нет, нет, Ваня, рано пока. Потом я тебе скажу.
А чего ж потом? – Иван посмотрел за её плечо и добавил, кажется, лишнее, но не смог удержаться. – Ждёшь слесаря из Карабанова?
Освободив руки, Дарья отвернулась, очевидно, слегка обидевшись на его слова. Но потом, подумав, успокоительным тоном сказала:
Да никакого слесаря нету. Просто приезжал племянник Давыдыча, ну, знаешь Клюевых. Заходили к отцу моему. О чем-то там говорили, потом меня пригласили и спрашивают: не хочу ли на фабрике в Карабанове поработать. На фабрике, мол, лучше работать, чем в поле. Летом жара, а ты в тени, да и в дождь над тобой крыша, да и зимой в тепле. Мол, специальность получишь ткачихи. В общем, агитировал меня для работы. Я уж и не знаю, кто распустил слух, что я замуж собираюсь…
Иван обрадовался, ведь он всерьёз маялся ревностью к этому чужому невидимому, а потому ещё более вредному слесарю, который имел наглость покушаться на руку наумовской девушки. Уж казался ему этот слесарь, собиравшийся увозить к себе Дарью, этаким кудрявым красавцем, белокурым и статным, обязательно с большими деньгами. И как его только мысленно ни называл Иван! И нахалом, и буржуем, и вором чужих невест. Даже замышлял, что при его ближайшем приезде встретит в сумерках и пришибёт недавно купленным топором: вот, мол, тебе, не ходи по чужим сеням, не соблазняй наших девушек! Но тут же сознавал, что убить никак не решится, грех это смертный, поросёнка в деревне зарезать не смел, а тут живого человека! Да ведь тогда навек прости-прощай и Дарья! А теперь, услышав от Даши успокоительные слова, Иван взлетел в мыслях, словно на крыльях.
Теперь не надо и деревенских парней подговаривать, чтобы колами мнимого жениха у околицы изметелили, и легко-то на душе и свободно как! Карабановский слесарь теперь показался мирным, дружелюбным парнем, который заботится о своём государстве, поднимает экономику всей губернии, начхал на всех чужих невест, печётся о новых рабочих кадрах на своей фабрике. И Дарья-то для Ивана через минуту стала теперь ещё красивее, ещё желаннее. Ну нате вам, держите карман шире, карабановские и кольчугинские слесаря, так вот она и бросилась вам на шею, наше вам с кисточкой!
А чего же ты, Дарьюшка, не захотела в Карабаново перебираться? Там ведь рабочие даже деньги получают и жить где дают, неплохо, говорят, там устраиваются?
А мне уезжать-то из деревни не хочется. В городе жить не смогу, бывала там, знаю. Там все ходят, как очумелые, друг друга не знают, не здороваются даже. Да и шумно. То ли дело у нас в деревне. У нас вот за огородом соловей каждую весну поёт. А в городе соловей поёт разве? У нас от одной тишины душа радуется. Выйдешь с крыльца – слышишь только, как корова мычит да как петух поёт. Ничто тебе в уши не грохочет, никто тебе на ноги не наступает. Сами по себе живём, правда ведь? А на жизнь себе и без города заработаем. Разве не правда?
Это конечно, – степенно склонив голову, отвечал Иван. Он, прислонившись плечом к берёзе, со светящейся улыбкой смотрел, не мог наглядеться на Дашу и смиренно слушал её всё так же, как в начале встречи, журчащую, как ручеёк, певучую речь. Когда их взгляды встретились, он заключил её в кольцо рук и привлёк к себе, да и Даша, молча положив голову ему на грудь, прижалась к нему всем телом. Необъяснимое чувство охватило его от её прикосновения. Мурашки пошли по телу и тут же всё успокоилось в нём, стало удивительно тепло и хорошо. Хотелось вот так стоять с нею день и ночь, вдыхать запах её волос, ощущать лицом невидимые лучи её красоты и молчать, молчать в этом густеющем, но разбавляемом лунным светом сумраке.
5
Постояв некоторое время в обнимку, забыв о времени, о доме, они очнулись, подошли к костру и погасили все тлеющие угли. Взявшись за руки, побрели в сторону деревни.
Сейчас, когда приду домой, – произнёс Ваня на ходу, поворачивая голову к Даше, – скажу маме, что был с тобой и попрошу сейчас же сосватать тебя за меня. А чего ждать, Даш, я ведь самостоятельный. Поженимся – и всё.
Дарья улыбнулась.
А ты меня и правда любишь, Ванюша? – Она спросила это, вдруг остановясь. Повернулась лицом к нему и с озорством глядела прямо ему в глаза.
Да, да, очень… Ты моя первая, ты моя единственная, Дашенька!
И он, обхватив её за бёдра, сдвигая по телу ситцевое платье, высоко поднял её в воздух и стал кружиться, осыпая её обнажённые плечи поцелуями.
И она уже ничего не сказала. А только, положив руки на его плечи, смотрела ему в глаза, и видела в них его нежность, какую не увидишь так просто в угловатом деревенском парне. И вспомнилось, как в последние месяцы он при встрече отворачивался и краснел, словно девица. А разминувшись, на некоторое время остолбеневал или осторожно поворачивался вслед, провожая взглядом.
А сейчас он взял её на руки и, прощаясь, спросил:
Завтра, как стемнеет, придёшь сюда, Дарьюшка?
Приду, чего же! Думаешь, боюсь? – отвечала она, звонко рассмеявшись…
6
В тот же вечер Иван сообщил матери, что давно любил Дарью, дочку соседей Крюковых. И оказалось, мол, что и она к нему неравнодушна, а потому решили они пожениться. Мать ахнула и застыла на месте. И долго не могла взять в толк, что происходит. Когда же вошла в разум, стала наедине сама с собой соображать. Как же это? Сын ещё как следует мужчиной не стал, с девками ещё не гулял, а говорит о женитьбе, как будто решил окончательно и бесповоротно. Это что же такое выходит, и совет матери уже не нужен?
Ей хотелось видеть Ивана трактористом. В деревне давно ходило известие, что скоро на полях появится железный конь на четырёх колёсах, сена и овса не просит, сам идёт, только руль поворачивай. Парней молодых собирались этому делу учить. Так Пелагея рассчитывала Ивана в ученье пристроить, чтобы профессию хорошую получил. Да вот и в ликбезе учительница Анастасия Петровна рассказывала, мол, товарищ Ленин хочет, чтобы все тяжёлые работы в России делали машины и электричество, а люди стояли бы рядом и смотрели. Так что же выходит – её сын, вместо того, чтобы трактор освоить, жениться собрался? Да и Дарья эта, наверно, так уж сказала, чтобы отвязаться, а он, дурачок такой, поверил ей по простоте и неопытности. Зачем он ей нужен-то? Девушка она – на выданье, даже задержалась малость. Чего в девках-то сидеть, вышла бы замуж, да детей народила, не морочила бы парню голову.
Сидела Пелагея и молча смотрела на Ивана, сидящего за столом и хлебавшего деревянной ложкой свою любимую еду – молоко с накрошенным хлебом. Вот уже и съел и облизал ложку. А мать всё сидит – ив одну точку.
Да как же это так, Ванюша, – не выдержала, – не рано ли тебе о женитьбе думать? Успеешь, скоро в армию заберут. Отслужил бы, а потом уж…
Я без неё не могу, мам, – перебил Иван, – а служба в Красной Армии не помеха. Уйду служить, так она ведь здесь, рядом останется, ждать будет. Чего тут такого?..
И теперь уже Иван с Дарьей стали встречаться открыто, не прячась от всей деревни. Пришла она, пришла на следующий вечер туда же, на место первого свидания, как и обещала. И незакатным лунным сиянием стали светиться вечера их любви.
А на двенадцатый вечер прокатилась над ними по небосклону круглая луна, посыпались звёзды небесные в бездонные глаза Дарьи и закружило её и Ивана единой горячей головокружительной волной, и сосны с берёзами заплясали вокруг них в сумраке несусветный танец…
Ты моя жена, Дашенька, правда? – молвил в тот вечер Иван, когда они, не таясь от соседей, расставались перед окнами своих домов. Она в ответ только молча прижалась к нему и отпрянула, повернувшись к дому и уходя неслышно за калитку…
7
Дарья жила в своём доме вместе с отцом. Силантий, схоронив жену, стал совсем слаб. В Наумове он прежде славился самой лучшей самогонкой, которую надо было уметь пить. С нею нужно было справляться и ему самому. Но самогонка оказалась настырнее и сильнее. И хотя и крепкий организм наблюдался у Силантия, но неумеренные пробы, боли в боку сделали своё дело и превратили его в глубокого старика с желтым цветом лица. Он уже и помочь своей дочери по дому ничего не мог, хорошо ещё, что дом собственный своим присутствием сторожил.
Дом и всё хозяйство, стало быть, полностью лежали на плечах Дарьи. Потому и некого было ей спрашиваться в собственном доме о собственной судьбе. Но спросил как-то отец:
А чего это Ванька, Петров сын, зачастил к нам, не скажешь, дочка?
Жених он мой, папа, потому и ходит к нам, – отвечала Дарья, радуясь, что отец ещё интересуется таким делом.
Ну что ж, хороший парень, хороший. Вон какой вымахал, под самый потолок. Дай то Бог…
В деревне их счастливые лица восприняли с подозрением. То, что они ходили под руку по деревне, вроде бы не особенно удивляло. Но вот разница в возрасте особенно взволновала бабью общественность. Вот и получилось, что во всём винили старшую, Дарью. А жалели, конечно, бедного несчастного Ивана, мальчишку, Пелагеина сына…
Ой, ой, ой, Пелагеюшка, что ж ты сыну не скажешь слово материнское? Как же это можно – по всей деревне ходят, пред всеми голубят друг друга, где это видано? А Дарья-то, Дарья-то! Давно замуж пора, а с младенцем связалась! Вот бесстыдница!
Вначале и Пелагея в душе надеялась, что эти разговоры в деревне смогут подействовать на сына отрезвляюще. А спрашивать, была ли у них греховная близость, Пелагея не решалась, никак для этого пересилить себя не могла. Хотя потом уж, вместе со всей деревней, считай, догадалась. Молча слушала бабьи наговоры и пожимала плечами, – мол, бессильна повлиять на сына, всё, что нужно, сыну сказала. Но через некоторое время, привыкнув видеть молодых вдвоём и вроде бы так хорошо подходящих друг к другу, встала на сторону сына и начала решительно возражать:
– И молчи, Митрофановна, чего попусту склонять Ваньку. Ну и на здоровье, пускай ходят. Вот увидишь, хорошей женой будет дочь Силантьева для моего Ванюшки.
Бабам пришлось на ходу перестраиваться, менять тему и разочарованно уходить от разговора…
8
Прошло время, в деревне привыкли к необычной паре. А успокоилось всё через несколько месяцев, когда уже никто слова плохого о них не поминал и когда вся деревня гуляла на свадьбе Ивана Елина и Дарьи Крюковой.
В день свадьбы Ивану исполнилось восемнадцать лет. И он выглядел настоящим женихом. Постриженный, в белой рубашке с вышивкой по воротнику, в новых хромовых сапогах. Вот уж жених как жених! А нарумяненная Дарья вся сияла в белом платье. И голубые глаза её блестели уже не девичьим, а по-бабьи уверенным счастьем…
Свадьба проходила, как и положено – весело и шумно. В Наумове не принято было специально приглашать гостей. Всем было понятно, что в первую очередь обязаны придти на свадьбу родственники жениха и невесты, и ближние и дальние. А уж остальные однодеревенцы сами выбирали свой жребий – кто приходил по уважению, кто по любопытству, а кто выпить и закусить на дармовщинку. Но каждого гостя по своей категории поди, попробуй, отличи!.. Много пили, веселились, пели, плясали. Кричали молодым: «Горько!». Всё, казалось, проходило хорошо.
Правда, в душе невесты гнездилась тяжёлая тревога. Но Дарья не подавала виду, казалась всем радостной и радушной молодой хозяйкой в своём новом доме. А причина тревоги у невесты находилась по соседству, в её родной избе, где её собственный отец прямо в день, когда всё приготовилось к свадьбе, окончательно слёг с отнявшимся языком. Около него сидели две старушки из дальних родственниц Дарьи, пришедшие по её просьбе, обеспеченные едой и чаепитием во славу жениха и невесты. Они терпеливо ожидали, когда наступит последний вздох того, с кем ещё гуляли по деревне в молодые годы…
Поэтому и не стоило удивляться, что невеста иногда, после очередного «горько!» поднималась из-за стола и, выйдя из Ивановой избы, посещала собственную. Дочь есть дочь, жалость к уходящему отцу то и дело закрывала ей радость счастливого события.
К концу дня, когда гости были сильно навеселе, Пелагея, которая тоже часто заглядывала к умирающему новому родственнику, вошла в дверь с потемневшим лицом. Она подошла прямо к гармонисту Толику, в тот самый момент, когда он, разогревшись от самогона, весь впаялся в свою видавшую виды гармошку, извлекая из неё всё возможное, лишь бы угодить пляшущим парам. Гармошка резко оборвалась, многим сразу стало понятно, что произошло… Правда, кто-то один, с трудом поднимая голову от стола, обрадовался перемене музыки и заплетающимся языком промолвил:
– Толик, а ну-ка, мою любимую!..
И тут же рухнул обратно на стол.
Но и Толик проникся серьёзностью момента. И все другие уже стали выходить из избы и направлялись в дом Крюковых, где на смертном одре лежал его хозяин Силантий Прокопьевич Крюков. По румяным щекам Дарьи, стоящей у изголовья отца, потоком лились слёзы. Она всхлипывала, но не голосила, а Иван стоял рядом, обняв её, и успокаивал, поглаживая по плечу…
Глава 6
Иван да Дарья
1
Через два дня после свадьбы состоялись похороны.
Ни у Ивана, ни у Дарьи не возникало ощущения, несчастье совершилось по их грехам, по досвадебному нетерпению. Но ведь Силантий и сам готовился к отбытию в вечность, поэтому его кончина не стала ни для кого неожиданностью. Всё совершалось естественно неотвратимо, как и положено в человеческом мире. Одно только для Дарьи оставалось неестественным – ранняя смерть родителей и особенно отца, который сам укоротил свои дни. И, как бы то ни было предусмотрено самой жизнью, горе надолго повисло на плечах молодой женщины.
2
Священник из соседнего приходского села Афанасьева отпел Силантия и с терпением проводил от дома до самого кладбища. Что делать – таков православный порядок, хотя в церкви Силантий появлялся от случая к случаю, да и по праздникам не всегда, поскольку подчастую успевал опробовать с утра продукт своей выработки. Но в похоронные часы лучше об этом не вспоминать.
Когда молодые мужики засыпали могилу и начали насыпать холмик, Иван укрепил в ногах тестя деревянный, остро пахнущий свежей сосной крест. Дарья оперлась на него обеими руками и приложилась лбом к перекрестью. Слёзы сдержать не могла, отец уносил с собой всю её прожитую до сих пор жизнь, и как было ей возвращаться в родной дом, она уже не знала…
Но всё же пришлось хозяйке идти сразу с кладбища, со всеми, на поминки. В избе уже вовсю хозяйничали деревенские помощницы. Они расставили два стола, выносили скромную закуску – что есть, начиная с тушёной картошки и солёных огурцов, и кончая городскими конфетами и пряниками. И не стоило бы описывать всю эту печальную процедуру, что всем знакома, если бы на поминках не случились отдельные подробности, которые ни Дарья, ни Иван долго потом не могли выбросить из головы.
На поминках дядя Иванов – Михаил Елин переусердствовал по части самогона, покойный задолго приготовил достаточное количество этого продукта самолично, поскольку хорошо знал потребности друзей, родных и соседей. И вот Михаил под конец поминок, забыв, по какому случаю сюда пришёл, вдруг поднялся за столом и, держа очередной стакан в руке, заплетающимся языком проговорил:
За Силантия, чтоб ему там счастливо жилось!..
В русской деревне не принято произносить тосты на поминках, – ещё не хватало бы чокнуться стаканами да запеть песни, – и общая неловкость в тишине на несколько секунд завладела всем столом. Тут сидевший рядом с оратором Алексей Бутурин насильно опустил его руку со стаканом на стол, но уже настиг Михаила недовольный и сердитый взгляд старшей дочери покойного – Ольги Силантьевны:
Забыл, что ли, где находишься?..
Гости, покачивающиеся от питья и еды, подходя с сочувственными словами к Дарье, после поминок разбредались по домам. Дарья с Иваном оставались в опустевшей избе, но с ними тут же находились и сёстры – старшая Ольга и средняя Маруся. Пока убирали избу после гостей, Дарье пришлось сполна выслушать, что думала обо всём Ольга Силантьевна: и при Иване, и когда он выходил на крыльцо.
Ольга не одобряла выбор младшей сестры, даже не приехала на свадьбу. Она, будучи на тринадцать лет старше, видела в браке Дарьи и Ивана пустое баловство.
Погуляет он с тобой и бросит, вот увидишь, – говорила она с укором. – Мужем он тебе не может быть хорошим, что понимает этот мальчишка в нашей тяжёлой жизни? Тем более, что баб сейчас после войны намного больше, чем мужиков. Уйдёт к молоденькой – и ты останешься одна. Не ты первая и не ты последняя. Вот так!
Ольга тараторила без устали и вовсе не собиралась доказывать свои слова. Она строчила, словно из пулемёта, упрёки в адрес мужа сестры, всего его рода, вспомнила даже историю его матери Пелагеи и старшего её деверя. А потом перешла и на самый главный, очевидно, самый важный для неё и свежий пример.
Вот ты думаешь, что твой дяденька Мишка случайно сегодня с пьяных глаз поднялся со стаканом? Нет, неспроста. Они, Елины, и раньше отца не любили. Помню, была у них какая-то стычка. Приходил дед твоего, хромой хрыч, разбирался с батей нашим. Отец наш на них был обижен, – помню, говорил, что перепутали они сами своё поле, вспахали моё, ещё меня и обвиняли, зачем, мол, я столб вытащил из межи, – там, говорят, столб стоял, мало ли чего и где стояло, кому-то нужно было – вот и свалили столб, я лично ни к какому столбу не притрагивался. И не надо было по столбу запоминать своё поле-то. А они не верили отцу. Мы, говорят, узнали, Силантий, что это ты сделал, вспаши наше поле или дай свою лошадь, мы вспашем. Отец и лошадь не дал и сам не стал пахать. Сказал – я вас не просил трогать мою землю и не договаривался с вами, сами ошиблись, сами и исправляйте свою ошибочку. Так за эти слова нашего отца все Елины не любили. А ты вот взяла – да за ихнего шпанёнка и замуж вышла! Где твоя голова была? Бросят они тебя, Дашка, сама лучше бросай его первая, пока детки не пошли. Потом-то с елинскими то поросятами тебя никто замуж не возьмёт!..
Дарье слушать и не взорваться требовалось большое терпение. Она, отягощённая печалью по отцовской смерти, рассчитывала на какое-то понимание и поддержку со стороны сестёр. А тут вот уже и думать об этом не представлялось возможным. Поэтому в конце концов не выдержала и, глянув на улицу в окно, объявила:
– Ольга, давай собирайся. Вон твой муж уже и лошадь запряг. Собирайся, а то далеко вам чесать, не успеете дотемна. Я с моими делами тут сама управлюсь. И с любовью своей разберусь, не беспокойся.
В это время в избу через окно глянула, ища глазами Ольгу, и средняя сестра Маруся. Она помахала рукой, мол, пора, лошадь готова. Не прощаясь с сестрой, Ольга поднялась с лавки, продолжая бормотать под нос, отчитывая младшую Крюкову. Когда за старшей закрылась дверь, Дарья встала у окна и стала наблюдать, как сёстры с мужьями устраиваются на подводе. Минуту постояв так, вдруг вспомнив что-то, она быстро шагнула в другую половину дома и, собрав со столов немного съестных припасов, сложила их в чистое полотенце и выбежала во двор. Подвода с сёстрами и зятьями уже тронулась. Дарья окликнула их, и они остановились. Все, кроме Ольги, смотрели в её сторону. Когда она, добежав, протянула узелок, Маруся схватила почти на лету, поблагодарила, одновременно наказывая сестре посещать могилу отца. Дарья кивнула – стоит ли разговора, без того знаю, и долго махала рукой, пока подвода не спустилась с деревенской горы вниз, в долину маленькой речки…
Тысяча девятьсот двадцать седьмой год для Ивана и Дарьи Единых стал знаменательным. Конечно в их хозяйственном благополучии никаких изменений не виделось, жили, как все крестьяне, не как богатые, а как малоимущие, малоземельные. У них была лошадь, две коровы, одна из которых та самая Тереза, которую Дарья принесла в хозяйство как приданое. Имелось еще три овцы и небольшое поле. Да добавилось меньше десятины земли Силантия Крюкова, которую пока обрабатывал Иван. Об этой земле надо сказать особо, обратившись на несколько месяцев назад, ко времени похорон..
Когда сёстры Дарьи приехали из Ярославской губернии на сороковины по отцу, разговор пошёл об имуществе Силантия, что делать с ним, как поделить между сёстрами корову. По настоянию Маруси, Терезу сразу назначили Дарье, потому что ещё при жизни своей Силантий об этом открыто говорил соседке Митрофановне. А та и сообщила после похорон отца дочерям. Ольга сначала взбунтовалась, и всё время смотрела на среднюю сестру: как она – поддержит или поведёт себя по-другому. Не до конца высказав свою мысль, Маруся сразу остановила старшую сестру, сказав – не может быть, чтобы Митрофановна выдумала завещание отца, как говорит Ольга, по настоянию хитрой Пелагеи, всё равно надо его волю выполнить. Пришлось Ольге сомкнуть губы и рассерженными глазами смотреть по сторонам, успокаиваться А когда очередь дошла до остального имущества Силантия, а было у него ещё две овцы, изба, конечно, и земля, чуть больше полудесятины, Дарья тут сразу вышла из комнаты – как, мол, хотите, так и решайте. Посоветовались сёстры и решили предложить за отцовский дом Дарье оплатить им немного денег. А за землю отдавать в течение нескольких лет урожаем, за доли их, Ольги и Маруси. Овец же сёстры решили забить на мясо, чтобы отметить годовщину кончины отца.
Дарья отказалась выполнить предложение сестёр, по той простой причине, что у неё не было тех денег, которые они просили у неё. А что касается земли, сказала им, мол, тоже вы неправы. Нужна вам земля, нужен вам дом – вот и оставайтесь здесь. Живите и сажайте, и сейте, что заблагорассудится. Кто же будет вам давать денег за дом и за землю, если, говорят, скоро большевики отберут у крестьян и то, и другое, и будут создавать какие-то коммуны! А что касается дома, нам с Ваней, мол, он не нужен, продавайте, кому хотите.
Подумав и поразмыслив немного, – правда, Ольга постоянно дулась на младшую, старалась не слушать её слов, не вмешивалась в её рассуждения, не обращая никакого внимания ни на её присутствие, ни на её мнение, – согласились, что Ольге и Маруське следует выделить по овце. Годовщину отметить за счёт урожая, полученного с поля, а с домом и землёй повременить пока до лучших времён. Мало ли что случится впереди!..
3
Проводив сестёр, облегчённо вздохнули. После их отъезда Иван и Дарья по ночам спали в отцовском доме Дарьи. А Пелагея оставалась в своей пятистенке. Однако с самого раннего утра сын и невестка весь день находились с Пелагеей. Дарьин дом хорошо подходил для ночёвки. Надо было, чтобы в деревне видели: крюковский дом не пустует, молодожёны ходят туда. К тому же и Дарьино приданое – корову – привязывали на старом месте, поскольку во дворе Елиных места для неё не нашлось…
В июле двадцать седьмого года Дарья родила своего первенца – девочку. Назвали её Еленой, в честь покойной матери Дарьи. Ребёнок родился крупным, и, как утверждали повитуха и старушки-соседки, явился сущей копией своей бабушки.
Иван был на седьмом небе. В душе он всё-таки желал мальчика. Даже был уверен, что будет мальчик. Но, когда ребёнок появился на свет живым и здоровым, своё мнение переменил. Тем более, что деревенские бабы, собравшиеся в доме, обсуждая рождение нового человечка, судачили: если первый ребёнок – девочка, – это даже к лучшему: будет кому помогать матери да и других детей нянчить.«Ну, второй-то уж точно будет мальчик, – снисходительно думал Иван про себя. – Подрастёт, будет помогать мне по хозяйству. Уж везде его работать научу!». Он очень часто, входя в дом, если ребёнок спал, подходил к люльке на цыпочках, и, приоткрыв краешек шали, накинутой на люльку, – от мух и комаров, – долго смотрел, любовался девочкой, угадывая в ней то Дарьины, то свои черты. И если она во сне чмокала губами или хмурила почти невидимые бровки, он повторял её движения, тихо произнося при этом: «Ох, ох, кушать хотим! Ох, ох, на папочку сердимся!».
По вечерам же и ночам, когда девочка без конца плакала и не давала родителям спокойно спать, Иван недовольно переворачивался с одного бока на другой, и, если не получалось у Дарьи, вставал сам и старался успокоить дочку, расхаживал с нею на руках по избе. А если не помогало, значит, что-то тревожило ребёнка, Иван сердился на жену. Передавал ей ребёнка, приговаривая:
– Вот-вот, что значит не наша порода. Это у неё характер вырабатывается точно как у твоей сестры Ольги. Вечно рот раскрыт и языком мелет почём зря. Мальчик бы так не орал. Ты, Даруня, в следующий раз обязательно постарайся мальчика в капусте найти.
