Наши лучшие дни

– Сто тысяч долларов и машину времени, – сказала Мэрилин.

Улыбка сползла с лица Джанет. Мэрилин вгрызлась в огурец.

Дэвид поспешил исправить ситуацию:

– Еще пару салфеток, пожалуйста.

Джанет исчезла.

– На будущий год… – заговорил он, под столом коснувшись колена Мэрилин. Они это уже обсуждали – как она весной возьмет академку, будет с малышом дома, а осенью возобновит занятия. – На будущий год мы снова попробуем, мы трое.

Мэрилин не ответила.

Он, уже в одном белье, сидел в постели спиной к изголовью и ждал, пока жена уложит дочку. Мэрилин вошла и начала раздеваться, отвернувшись от него, будто стесняясь, будто он не муж ее, а какой-нибудь тренер по плаванию, сексуальный хищник. Но вот, словно ставши собой прежней, она влезла в его футболку – из-за разницы в росте футболка ей почти до колен – и легла рядом, встревоженная, но счастливая, любящая с поправкой на материнство. Новая Мэрилин все норовила погладить Дэвида меж лопаток, волосы ему взъерошить, в лоб чмокнуть за завтраком. Теперь вот руку его взяла, обняла и держит у груди, как плюшевого зверя.

– Ты заметил – Венди теперь не все время кулачки сжимает.

Дэвид был совершенно очарован двухмесячной Венди, пьян от любви к ней, обескуражен бесконечностью ее потребностей, беспомощен перед загадкой крошечного личика. К вечеру он выматывался сильнее прежнего, но сам факт усталости казался правильным, справедливым, ведь насыщенный рабочий день стал поводом ждать главного – общения с дочкой. Но Дэвиду очень не хватало жены – ее заботливости, энергичности, неиссякаемой страстности. Она одна умела рассмешить его, сама будучи полусонной.

Он поцеловал ее в макушку:

– Завтра понаблюдаю.

– Задание тебе на воскресенье, – произнесла Мэрилин и вдруг замолчала. – А завтра вообще воскресенье? Господи, я совсем счет времени потеряла. Когда именно? И этого не помню, представляешь?

– А что вообще есть время? – изрек он с философским видом, но Мэрилин не улыбнулась.

– Ты очень устал?

Ну и как отвечать? Обычно их прелюдии обходились без диалогов.

– Вообще-то искра жизни во мне еще теплится. А в тебе?

Мэрилин поцеловала его, как бы прощупывая почву:

– Во мне тоже. Я подумала, может, мы…

Разумеется, перспектива близости с женой его завела. Пресловутые восемь недель прошли, их дочке пятьдесят девять дней. Дэвидова рука скользнула Мэрилин под футболку, стала продвигаться вверх. Мэрилин словно окаменела.

– Подожди, Дэвид. Давай лучше мы… лучше я… – Она вдруг оседлала его. – Что, если так? – Прильнула к его губам. – Или, если хочешь, я могу… если только ты не… – Теперь она приподнялась и отвернулась, говорила куда-то вбок: – Если ты не против, я… я это сделаю… – Она подвинулась ниже.

– О чем ты? Милая, иди ко мне. – За руки он притянул ее к себе на грудь.

Они стали целоваться, но через считаные секунды Мэрилин отпрянула.

– Но я… я могла бы… – Ладонь забралась ему в трусы-боксеры. – Я могла бы тебя ублажить.

– Ну что ты, солнышко, не утруждайся. Или… погоди, ты нервничаешь? Боишься, что больно будет?

Ее левая рука оставалась на прежнем месте. Она качнула головой.

– Родная, что случилось?

Мэрилин легла рядом, прижала ладони к глазам.

– Сказать, откуда мне известно, что сегодня как раз восемь недель? От кассирши в супермаркете. Она спросила, сколько нашей деточке, – тут-то меня и осенило. Доктор ведь говорил, что через восемь недель уже можно. Просто, Дэвид, я своего тела не узнаю́. И это ужасно, особенно когда я с тобой, потому что наша близость – такое счастье, такое… – Как ни странно, Мэрилин не плакала; наоборот, в голосе сквозило безразличие. – Мое тело мне больше не принадлежит. Я себя потеряла. Конечно, я о таком слышала, и не раз, да только не верила. И потом, я так устала. Прости. Не получается у меня, вот в чем дело.

Дэвид придерживался другого мнения. За женой он наблюдал с трепетным восторгом. Мэрилин умудрялась управляться по хозяйству, действуя одной рукой (на свободном плече лежала Венди). Мэрилин снова взялась за Апдайка – читала «Кролик вернулся»[30], пока Венди спала. Мэрилин пела дочке «Голубую луну»[31] и песню из «Сорвавшихся с цепи»[32] голосом столь убаюкивающим, что Дэвид и сам почти отключался. От мысли о возможностях ее тела, о молниеносной перемене, которую сотворило с ней материнство, у Дэвида буквально дух захватывало.

Он взял ее за руку:

– Милая, лучше тебя никто не справился бы.

– Никто! Как бы не так! – возразила Мэрилин. – Вчера в библиотеке я видела одну женщину – трое детей, младший – как наша Венди. У матери никаких проблем. Собранная, знает, чего ей надо. Я же, как полусонная, возле полок с новинками шаталась, а домой пришла – гляжу, пуговка на блузке расстегнута. Лифчик виден. Да еще от меня теперь… пахнет. Ты, наверно, чувствуешь. Ведь пахнет, да?

По правде сказать, запах имел место. Раньше Мэрилин брызгалась туалетной водой, теперь, в запарке последних восьми недель, про воду забывала. Пахла чем-то сугубо человеческим. Но Дэвиду это даже нравилось. Больше того – возбуждало. Он словно открывал жену с другой стороны.

– От меня прежней мало что осталось, Дэвид. Я больше не… Короче, я погрязла в быту, и я теперь… я пресловутый сосуд. Практически без содержания.

– Малыш! – Дэвид воспользовался моментом, чтобы обнять ее, и она поддалась.

В том, что Мэрилин не рисуется, Дэвид не сомневался. Конечно, она всерьез считает себя бесформенным, инертным, сексуально непривлекательным существом. Клушей.

– Ты никакой не сосуд. Ты живая, – мягко заговорил Дэвид. – Ты моя красавица, ты идеальная мать нашей дочурки, и сейчас я люблю тебя сильнее, чем когда бы то ни было.

Мэрилин находилась так близко – их разделяли всего несколько дюймов, – что Дэвид не мог толком разглядеть выражение ее лица. Он видел только распахнутые глаза – огромные, оливкового оттенка.

– Спасибо, что родила мне дочь. – (Поцелуй в лоб.) – Спасибо, что заботишься о ее здоровье. – (Поцелуй в скулу.) – И ее безопасности. – (Поцелуй в шею.) – Спасибо, что делаешь меня столь счастливым. – (Очередь ладони, оснований каждого из пальчиков.) – Спасибо, что ждешь меня с работы.

В качестве завершающего аккорда Дэвид погладил Мэрилин по волосам:

– Ты отлично, великолепно справляешься, дорогая.

Мэрилин запрокинула лицо, ожидая поцелуя в губы.

За несколько недель до первого дня рождения Венди появилась на свет Вайолет.

Глава седьмая

– За тебя, Лиза, мне волноваться никогда не приходилось.

Так однажды сказала мама, стоя возле кухонной раковины: пустой взгляд устремлен в окно, на лице – все признаки измождения. Тот год тянулся под знаком Джиллиан. Родители друг с другом не разговаривали. Совсем.

– Почему? – спросила Лиза.

Неплохо, когда о тебе волнуются; конечно, не все время, а изредка. Если же этого не происходит, можно по крайней мере не усугублять положение озвучкой, особенно за мытьем брокколи.

Мама обернулась к Лизе – лицо успело снова стать узнаваемым, обыденным, натянула улыбку:

– Потому что ты у нас умничка и лапочка. Только это я и имела в виду.

И вот она, умничка и лапочка, девятнадцать лет спустя на четырнадцатой неделе беременности – в постели доктора философии Маркуса Спира, своего коллеги и начальника. Маркус преподает промышленную и организационную психологию (Лизе видится в специализации особая ирония). Также видится ей, из выигрышного положения на спине, что Маркус Спир – большой поклонник Джеймса Паттерсона[33]: вон, все полки его опусами уставлены. До сегодняшнего дня отношения Лизы с Маркусом Спиром характеризовались дружескими подтруниваниями, и тем удивительнее сейчас Лизе доверительность в интонации, с какой она нынче пригласила Маркуса Спира прогуляться. Маркус Спир, благослови его Господь, не позволяет себе сексуальных излишеств. Он, если так можно выразиться о любовнике, вдумчив и выдержан, от него знаешь чего ожидать. В сексе он подкупающе неуклюж, все внимание сосредоточивает на том, чтобы не сделать что-нибудь не то, – поэтому Маркус Спир и не замечает перемен в Лизе: ни ее набухших грудей, ни слез, которые чуть было не пролились после акта. Короче, он осторожен и нежен, а Лиза изнывает. Ей теперь все время хочется, но только не с Райаном. Вчера докатилась – мастурбировала в туалете для инвалидов на четвертом этаже, распялившись между поручнем и стеной, воображая – отчасти невольно, зато с хищной страстью – героя «Сумерек»[34], юного вампира на серебристой «Вольво».

С того ужина в доме родителей Райан снова ушел в себя – не то чтобы с концами, но все же на изрядную глубину. По утрам, когда Лизу тошнило, он преспокойно спал. Не пошел с Лизой на плановый двенадцатинедельный осмотр. Когда Лиза поднимала тему отпуска по уходу за ребенком или покупок для ребенка – всем своим видом выражал крайнюю степень утомления. Но главное – Райан физически выключился из Лизиной жизни. По ночам она часами лежала без сна, и некому было погладить ее по спине, утешить. Новая должность предполагала кучу дополнительных обязанностей – Райан ни разу не поинтересовался, каково Лизе приходится – в ее положении да с такой нагрузкой. Наконец, даже речи не было об удовлетворении на самом примитивном, животном уровне – а у Лизы в прямом смысле свербело, не иначе из-за гормонов; она даже терлась об угол кухонного стола, лишь бы хоть что-нибудь почувствовать. И этот же неуемный зуд толкнул Лизу в постель к поклоннику мейнстримовской криминальной фантастики.

Спустя несколько секунд Лиза тщилась – и не могла – представить собственное лицо. Да разве способна она – большеглазая зануда с волосами мышиного оттенка – на столь безумный, дикий поступок? Нет, все дело в чрезмерном сексуальном возбуждении, да еще в отчаянии – дайте, дайте мне сиюминутное, примитивнейшее из удовольствий, а на последствия я плевала. Секс с Райаном у Лизы был в последний раз в то катастрофическое, аномальное утро трехмесячной давности. На вялого Райана в кои-то веки накатило, и вот результат: чужая постель и тошнота – ее вызывает дитя, которому вряд ли светят отцовские заботы.

– Мне было очень хорошо, – произнес Маркус, вынырнув из-за ее коленей; чуть помедлил, прежде чем обнять.

Постфактум Лиза оценивала масштабы своей глупости – надо же было связаться с коллегой, с человеком, который на каждом заседании кафедры отныне сможет – и станет – пялиться на ее груди, буравя блузку рентгеновским взглядом! Ну да ладно. Зато кончается весна, завершается ленивый второй семестр. Лиза в просторной квартире-студии района Рейвенсвуд с мужчиной, который только что довел ее до оргазма губами и языком. И впрямь хорошо. За одним «но»: в Лизином теле имеет место быть ребенок. Не ребенок, нет, а пока только эмбрион, мысленно вскинулась Лиза – феминистка, человек с ученой степенью, просто женщина. Ладно, пусть так. Только отец заявленного эмбриона-младенца сейчас дома – вероятно, смотрит «Место преступления», весь из себя разнесчастный, в униформе жертв затяжной депрессии – тренировочных штанах и футболке участника давнишней конференции по кибербезопасности.

Определенно, умнички и лапочки так себя не ведут.

– Мне тоже, – рассеянно бросила Лиза, отстраняясь. – Спасибо.

Ребенок, если верить интернету, уже размером с лимон Мейера. Вот чем, чем лимон Мейера отличается от нормального лимона?

Маркус рассмеялся:

– Это тебе спасибо.

Тот самый Маркус, который при первой встрече похвалил Лизины туфли, – она его тогда геем сочла. Маркус, который никогда не был женат, который в аудитории мрачнеет и словно вползает, как улитка, за свои очки в массивной черной оправе. Маркус – хозяин кошки Салли (наречена в честь Салли Браун из «Мелочи пузатой»[35]) и кота Уолтера (наречен в честь Уолтера Мондейла[36]). Маркус, по документам – Маркус и по жизни тоже Маркус. Маркус, не задающий вопросов, кроме: «Не желаешь ли бокал вина?»

На этот вопрос Лиза ответила, поднимаясь:

– Желаю, черт возьми.

Мама утверждает, что во время беременности никакого алкоголя себе не позволяла. Ну а предыдущие поколения нализывались коктейлем «Манхэттен» и без конца курили. И что? Родители Лизины нормальными получились, разве нет?

Всего один бокал – уже одевшись, уже выйдя на балкон. Лиза поглаживала стеклянную ножку, смотрела вниз – там какой-то хипстер выгуливал питбуля на поводке. Родители в Лизином возрасте едва ли наслаждались безоблачным счастьем, однако не возникает никаких сомнений в маминой верности папе. Мама никогда не спала с другим мужчиной. Вообще никогда, за все годы брака. А чтобы беременной изменять, чтобы носить под сердцем очередную дочь – и лезть в чужую постель? Ни с чем не сообразно. Снова подкатила тошнота, связанная, возможно, вовсе не с беременностью, а с Лизиным отвращением к себе самой. И в этот же миг сотовый прожужжал сообщением от Райана: «Не думаю, что смогу сегодня пойти с тобой к твоим». Лиза приложилась к бокалу – глоток вышел трудный, ибо в горле стоял ком. Внезапная усталость, какая бывает разве только у древних стариков; отчаянное желание ввериться чьим-нибудь заботам. Еще глоток, и еще, и еще. Ком в горле смягчается, вино согревает гортань, а Лиза просит Маркуса Спира подбросить ее на Фэйр-Окс.

К чему Джона никак не мог привыкнуть в этой семейке, так это к размерам домов. Ненормально же занимать помещение, достаточное для дюжины футбольных команд. У Венди, к примеру, один только первый этаж просторнее, чем весь дом Дэнфортов. Дом Дэвида и Мэрилин, хотя тоже огромный, как выяснилось, больше походит на человеческое жилье – над дверью звенит китайская «музыка ветра», перед крыльцом буйство растений и поджидают хозяев дорогущие велики марки «Кэннондейл». Еще есть диван-качалка с потертыми цветастыми подушками и собственно качели красного цвета. Сам дом из коричневатого кирпича, окна витражные (не картинки, а просто геометрические узоры); по всему периметру двора вроде изгороди какие-то кусты с лиловыми цветами. Крыльцо выложено керамической плиткой – цвет «терракота», а когда ступаешь на нее, она скрипит противно. Будто мелки подошвами крошишь. Бр, мороз по коже.

– Готов? – спросила Венди.

В машине она всю дорогу болтала. Каждую из сестер описывала в шутливо-язвительных выражениях. Не стеснялась даже по внешности пройтись. Типа: «Лиза у нас прехорошенькая – была бы, если б не цвет волос. Экрю, прости господи. Если человеческим языком – вообрази бактерицидный пластырь». Или: «Грейси ты сегодня не увидишь. Какая она? Точь-в-точь как кукла с Капустной Грядки[37]». И давние прегрешения перечисляла: «Конечно, Вайолет в жизни не признается, да только это она стащила браслет-макраме, который, между прочим, для меня мой парень сам сплел».

Теперь они с Венди стояли на крыльце.

– Расслабься, – сказала Венди, коснувшись его плеча. – Они тебя больше боятся, чем ты их. Сам понимаешь.

– Боятся?! Меня?!

– Да нет. В смысле – нет. Неудачно выразилась. – Венди стиснула Джоне плечо, и тут на подъездной дорожке затормозил «Нисан-Инфинити». Хлопнув дверцей, из него выбралась Вайолет.

– А мальчики где? – спросила Венди.

Вайолет вспыхнула:

– Дома остались, с Мэттом. Я решила, вечер будет не совсем подходящий для детей.

– Думаешь, до поножовщины дойдет? Или до тестов на отцовство?

Вайолет стала пунцовой. Выдохнула. Взмолилась:

– Венди, может, хватит уже?

– Да мне просто странно, что ты без Мэтта.

– Мы не смогли найти няню. Это объяснение тебя устраивает? Господи. Родители ждут.

А ему, Джоне, даже «привет» не сказала. Даже не спросила, как он поживает в чужом доме, куда она его, по сути, подбросила. Прежде чем Джона успел опомниться, Вайолет нажала кнопку звонка, и дверь открылась. В проеме, как в раме, стояли Дэвид и Мэрилин – держались за ручки, словно злосчастные близняшки из «Сияния»[38]. Между ними сидел черный пес размером с лошадь.

– Зачем звонишь? Не заперто, – произнес Дэвид, отпуская руку Мэрилин, чтобы отодвинуть противомоскитный экран. Мэрилин взяла пса за ошейник.

Вайолет смутилась:

– Я просто подумала… прикинула, что…

– Нас ждет великое разоблачение, – выдала Венди. – Слезоточивая церемония в лучших традициях реалити-шоу.

Вообще Венди он симпатизировал. Пусть она богачка, пусть чокнутая – зато шутит, зато позволяет Джоне смотреть «Дейли Шоу»[39]. А еще у Венди всегда наготове нужная фраза. Вот как сейчас. Правда, сейчас-то она всех здорово сконфузила. Дэвид застыл, в противомоскитный экран вцепился. Мэрилин попятилась, на ощупь нашла Дэвидову свободную руку, стиснула ее.

Впрочем, уже через пару мгновений ей удалось произнести:

– Входите. Добро пожаловать. Мы очень рады.

Венди шагнула в дом, махнула Джоне – мол, давай за мной. Вторая заминка случилась в холле – Дэвид и Мэрилин все еще стояли на пороге, Джона, Венди и Вайолет замерли у входа в гостиную, под аркой из массивных книжных стеллажей.

Вайолет вдохнула, сделала шаг к Джоне. Рука ее взлетела. Сейчас обнимет, подумал Джона, но рука повисла в паре дюймов от его плеча. Будто он завшивленный.

– Папа, мама, это Джона.

Дэвид подошел, протянул руку для пожатия. Высокий, статный. Волосы темные с сединой, а пальцы в машинном масле. Уловив замешательство Джоны, Дэвид пояснил:

– Это я с велосипедом Мэрилин сегодня возился.

Джона пожал испачканную руку.

– Я Дэвид. Очень приятно познакомиться с тобой, Джона.

– Мне тоже. С вами…

– А это наш Лумис! – Дэвид притянул пса за ошейник.

Джона невольно напрягся, попятился, наткнулся спиной на Венди.

– Тебе… некомфортно с собаками? Лумис безобидный, даром что великанище такой. Не беда, мы можем… милый, мы ведь можем…

Джона вспыхнул. Стыдно бояться дурацкой псины, пусть даже и огромной. Мэрилин того и гляди расплачется – от жалости, от чего ж еще. Венди как в воду глядела, когда сказала «шоу». Шоу и есть, все атрибуты присутствуют: слезы, красные щеки, пес-мутант, старики, которые за ручки держатся.

– Конечно. – Дэвид обрадовался подсказке жены. – Я сейчас его уведу. Пускай у себя в комнате пока побудет.

– Где-где? – Венди вскинула брови. – У собаки – своя отдельная комната?!

– Пойдем, Венди, я тебе ее покажу, – произнес Дэвид.

Венди прикусила язык и последовала за отцом. Джона остался с Вайолет и бабушкой.

– Мама. – Вайолет начала второй заход. – Это Джона. Джона, это моя мама. Мэрилин.

– Здрасьте, – сказал Джона.

Мэрилин бросилась его обнимать, руки к бокам притиснула, будто связала. Наконец отпустила, чуть отстранилась:

– Мы просто счастливы, что ты наконец-то с нами, Джона.

Теперь он отчетливо видел: Мэрилин плачет.

– Извини, я на минутку.

Она чуть ли не бегом бросилась к лестнице, исчезла. Оставила Джону наедине с Вайолет.

– Боже, – прошептала Вайолет. – Черт! Ой, прости. Она… она и правда счастлива. Они оба счастливы, можешь мне поверить. Да. Слушай, ты пить хочешь? Почему бы нам не пойти на кухню? Не знала, что ты собак боишься. Следовало это заранее уточнить. Моя вина. Лумис не кусается. Избаловали его папа с мамой, правда. А сам по себе он безобидный… Вода тебя устроит? Просто родители… они вообще-то…

– Я купил содовой, – донеслось из коридора, и появился Дэвид, уже без собаки.

– Ты купил содовой? Ты в жизни ее не покупал!

– Сегодня особый случай. Я подумал, Джона любит содовую.

– Спасибо, сэр, – сказал Джона. Обращение вместе с интонацией – как в одном фильме про Джеймса Бонда, почему сейчас всплыли – непонятно. Причем не только Джоне, но и Дэвиду. Впрочем, Дэвид все-таки чуть улыбнулся.

Вернулась Мэрилин, повлекла всех в столовую, сама снова исчезла, на сей раз в кухне. Слышно было, как она гремит посудой. Они сели за стол, но Дэвид почти сразу поднялся – типа помочь жене – и тоже сгинул. Венди и Вайолет многозначительно переглядывались.

– В целом все отлично, – прокомментировала Венди. – Ее бояться не надо, даром что она у нас чокнутая.

– Венди! – предостерегла Вайолет.

– А ты что – не согласна?

– Перестань.

– Просто, Джона, с тех пор, как она родила Грейс, – принялась объяснять Венди, – с ней ничего столь же захватывающего не случалось. Вообще мама на всю голову прибабахнутая, но намерения у нее неизменно благие.

– Я же просила перестать! Что непонятного? – Вайолет обернулась к Джоне. – Для мамы… для Мэрилин… это нелегко. Ты ни при чем. Все из-за меня. Она освоится. Вы подружитесь. Не стесняйся, спрашивай о чем хочешь. Они переволновались, но это от радости.

– Боже, сколько патетики! Будто Джона для них первый…

– Кажется, курочка самую малость в духовке перестояла! – Мэрилин вошла с большим блюдом.

Джона старался – и не мог – уследить за ней, так быстры были ее движения. Она ставила блюдо на подставку для горячего, щелкала зажигалкой над фитилями высоких синих свечей, смахивала с Дэвидовой рубашки одной ей заметную ворсинку – все почти одновременно.

– Вайолет, солнышко, я правильно поняла – Мэтт и мальчики не приедут?

– Няня нам отказала в последний момент, – ответила Вайолет.

Венди фыркнула, но Мэрилин снова заняла себя – принялась убирать три лишних прибора. Наконец уселась, но за секундной паузой последовали странные манипуляции, и боковым зрением Джона заметил, как Венди закатывает глаза.

– Во имя Отца, – начала Мэрилин, – и Сына, и Святого Духа.

– Аминь, – подхватила Вайолет.

Раздался смешок Венди. Или, может, Джоне послышалось.

– У Лизы сегодня заседание кафедры, – сказала Мэрилин. – Но к десерту она обещала быть.

– А что, и десерт намечается? – съязвила Венди.

– Да. Папа испек пирог, – отчеканила Мэрилин, и на сей раз Венди рассмеялась в открытую.

– С яблоками и соленой карамелью, – пояснил Дэвид.

– Ах, простите, многоуважаемый Гордон Рамзи, – не унималась Венди. – Вы это серьезно?

– Твой отец прекрасно готовит. Чтобы раскрылся этот его талант, нужно было всего-то с медициной завязать. Кто бы подумал. Вайолет, солнышко, попробуй брюссельскую капусту.

– Гордон Рамзи? Это еще кто такой? – спросил Дэвид.

И Джона вдруг услышал собственный голос:

– Это шеф-повар, у него свое телешоу, там люди соревнуются, кто лучше готовит и кто станет шефом в крутом ресторане, только они все злые и пакости строят, чтоб от конкурентов избавиться.

Администрация Лэтроп-хауса нарочно провела кабельное, чтобы один пацан с синдромом Аспергера[40] мог сколько влезет смотреть «Адскую кухню».

Все уставились на Джону.

– Вон оно что, – протянул Дэвид. – Пожалуй, дорогая, начнем это шоу смотреть. – Он взял у Мэрилин из рук блюдо с брюссельской капустой. – А ты, Джона, кулинарией интересуешься?

– Я? Нет. В смысле, не очень.

– Он керамист, – вмешалась Вайолет. В точности Ханнины интонации скопировала. – Так ведь, Джона?

– Вроде того. Извините, мне в ванную нужно.

А нужен ему был передых. Чтобы хоть минуту не слышать миллион народу разом. Нет, хаосом Джону не смутишь, вся его жизнь – хаос, только безденежный. Здесь – хаос иного толка. Мало того что от Соренсонов достатком прямо разит, так они еще и искрят. Внутрисемейные интриги у них. Это когда один человек за столом гримасы строит другому, а остальным его мимика вообще ничего не говорит. Взять Венди: разражается смехом, когда вроде ничего смешного. Взять Дэвида и Мэрилин с этими их взаимными прикосновениями: то она его по предплечью гладит, то он руку кладет на спинку ее стула. Джона привык, что он самый тихий за общим столом; вот и в Лэтроп-хаусе взрослые постоянно подчеркивали его безмятежность. Но он не привык, чтобы за ним наблюдали. Для Соренсонов Джона – повод собраться вместе за ужином. Раньше он никогда поводом не был. Ни для чего.

Он вышел в холл. По глазам резанул оранжевый свет – предзакатное солнце радиоактивным апельсином зависло в окне, перехватило взгляд, притянуло его к зеленому универсалу «Субару», к парочке, что целовалась на переднем сиденье. Джона замер: интересно же. Стекла были беспечно опущены, шею женщины охватывал длинный шарф – тоже оранжевый, концы его развевались подобно флагам. Наверно, соседи Дэвида и Мэрилин. Нашли место. Будто дома не могут. Джона двинул дальше.

Вернулся в столовую, сесть не успел – вот она, новая гостья.

– Всем привет! – раздалось от двери. – Извините за опоздание.

В дверях, разматывая оранжевый шелковый шарф, стояла женщина – та самая, из «Субару». Лиза, судя по описанию Венди. Прехорошенькая, факт: сияющие зеленые глаза и хвост золотистых волос – наверно, Венди их с пластырем сравнивала из вредности.

– А вот и я. Еще раз здравствуйте. Заседание кафедры раньше кончилось, вот я и подумала – еще успею собственно к ужину. Райан… он сегодня занят.

– Джона, это моя сестра Лиза, – произнесла Вайолет.

Джона неуверенно поднялся, покосился по сторонам. Все остальные сидели. Но снова плюхаться на стул теперь было поздно.