Наши лучшие дни

– Очень рада познакомиться! – Лиза вдруг обняла Джону.

Он смутился, но оценил Лизины находчивость и такт.

– Извиняюсь за вторжение.

– Все нормально, – вымучил Джона. Интересно, почему парень из машины – это ведь Райан и есть? – не удосужился хотя бы зайти в дом.

– Выпьешь чего-нибудь, солнышко? – спросила Мэрилин.

– Да, воды, пожалуйста.

– Лиза ждет ребенка, – объяснила Вайолет.

Как будто тому, кто пьет воду, нужны оправдания!

– Что ты с ним как с недоразвитым! – бросила Венди.

– Венди! – вспыхнула Вайолет.

– Беременность Лизы – не секрет, – парировала Венди.

– А мне не это претит, а твой лексикон, – прошипела Вайолет.

У Джоны от них ото всех голова кругом шла. Казалось, он игру в вышибалы по телику смотрит.

– Похоже, я вам весь настрой сбила, – нахмурилась Лиза. – Извините. Я, честно говоря, думала, вы еще только собираетесь ужинать.

– Нет, мы сегодня в ускоренном режиме, – пояснила Венди. – У мамы обострилось шизоидное расстройство личности.

– ВЕНДИ! – На сей раз Дэвид сам оборвал старшую дочь.

– Ладно, ладно! – Венди замахала рукой, взяла бокал с вином.

Вернулась Мэрилин. Лиза выждала, пока мать сядет за стол, и подняла стакан с водой.

– Джона, твое здоровье. Добро пожаловать в семью.

Так сказала Лиза. Тоже с прибабахом, подумал Джона. Чего и удивляться, черта семейная. Но Лиза по крайней мере искренна в своем дружелюбии.

– За Джону, – подхватил Дэвид, и все стали чокаться.

Джона неуверенно поднял свой стакан с кока-колой.

Разговоры начинались – и почти сразу обрывались. Джону атаковали вопросами – он отвечал, неумело приукрашивая и речь, и факты. Венди рассказывала про барре-фитнес[41], Лиза – про своих студентов. Мэрилин хоть бы на секундочку угомонилась – нет, она то подливала в бокалы, то перехватывала капли воска, готовые заляпать скатерть. Когда все поели, Дэвид начал убирать тарелки. Джона, вспомнив установленные Ханной порядки, дернулся помочь, но Венди коснулась его руки:

– Сиди. Это папина обязанность.

Пришлось остаться среди женщин. Сцена из ужастика: Вайолет, Лиза, Венди и Мэрилин – будто четыре училки начальных классов, с виду серые мыши, а собрались на шабаш и примеряются, как бы половчее выпотрошить Джону.

– Понимаю, прозвучит странно, – заговорила Мэрилин с некой мечтательностью в голосе, – но у тебя, Джона, нос точь-в-точь как у моего отца.

Джона поерзал на стуле:

– А это… простите, это хорошо или плохо?

Мэрилин впервые за все время рассмеялась, и Джона прямо там, в столовой этого большого несуразного дома, понял, что с бабушкой точно поладит.

Глава восьмая

– Неужто это наш будущий адвокатик? – Именно так приветствовал ее папа в то июньское утро.

Был четверг. Грейс сама позвонила домой. Разумеется, ложь следовало задушить в зародыше. Сгодилась бы любая глупость, например: «С Лизой я говорила под кайфом, мне очень стыдно». Или: «Известие о том, что я принята, прислали по ошибке». У Грейс просто не хватило духу – вот почему, когда родители позвонили ей назавтра после Лизы, она продолжила лгать – деликатно, если это слово подходит ко лжи; так, будто до сих пор не знала наверняка про университет. «Ну да, – сказала тогда Грейс, – похоже, я остаюсь в Портленде». Вот же она дура! Не представляла, на что идет, по-детски рассчитывала выплыть из океана обстоятельств!

Она поселилась в коробке, выстланной линолеумом. Зарабатывает триста восемьдесят долларов в неделю «грязными», и единственная ее реальная перспектива – отшельническое существование на обочине юности и самой жизни. Она перепрыгнула ту стадию отчаяния, на которой еще плачут от жалости к себе; дальше – только безумный смех над собой. Ложь получилась случайно, и сегодняшний звонок отцу – это шанс внести ясность. Родительская любовь безгранична и с успехами Грейс никак не связана. Плюс папа и мама переживают сейчас за беременную Лизу – значит, не слишком рассердятся, когда Грейс откроет им, что до сих пор выдавала желаемое за действительное. Над дверью спальни зияет щель. Она там с самого начала, но в последнее время вроде как плесенью ее затягивает. И плесень – черные точки – выше идет, к потолку. Или это асбест обнажился? Его вообще можно увидеть невооруженным глазом?

– А как у Гусенка делишки? – спросил папа.

«Делишки в данный конкретный момент далеко не блестящи». Грейс сглотнула:

– Нормально. А у тебя?

Папин ответ, прозвучавший далеко не сразу, ошарашил Грейс:

– Честно, солнышко?

Ну а как еще, если не честно? Папа никогда не лукавил, и само предположение, что он в принципе способен быть неискренним, заставило Грейс нервно поежиться.

– У нас тут жизнь бьет ключом, и все по голове, – заговорил папа. Голос был усталый, тон – стариковский. – Во-первых, твои сестры. Во-вторых, хлопоты по дому. В-третьих, одно из наших деревьев гинкго – с ним серьезные проблемы. Туго приходится, словом.

– Ой! – вырвалось у Грейс.

Потому что обычно на ее «Как там у вас?» папа в подробности не вдавался. Бросал «отлично» и сразу спрашивал, что новенького у Грейс. Говорить о себе было ему несвойственно. И вот теперь Грейс осенило: а ведь трудно, наверно, быть единственным мужчиной на пятерых женщин. Право голоса практически отсутствует. Право на выражение эмоций – тоже. Да что там – не только выражать, но хотя бы ИМЕТЬ эти самые эмоции папе непозволительно. Он их подавляет, подавляет без конца…

Грейс растрогалась:

– Папа, но ведь все в порядке? С Лизой и… с этим мальчиком…

– С Джоной, – подсказал папа. – В целом да. Хотя тут как посмотреть. Что до Лизы – она чувствует себя нормально. Правда, немного… переутомилась, я бы сказал. Ты ведь в курсе – Лизу повыси…

– Да, я в курсе.

– Джона нам понравился. Очень славный, умный, способный. Вы с ним точно подружитесь.

Конкурент, кольнуло Грейс; претендент на роль младшенького в семье, вот и папочку ее очаровал. Ишь, славный он, видите ли, умный, способный… Раньше ее, Грейс, в таких выражениях нахваливали.

– На прошлой неделе у нас был совместный ужин, – продолжал папа, не догадываясь, что сыплет соль на рану Грейс. – Мы все собрались вместе, только тебя недоставало.

Ревность Грейс не была всепоглощающей – к ней примешивалось беспокойство за папу. Все эта его новая интонация. Или не такая уж и новая? Грейс вспомнился один эпизод из детства – они вдвоем с папой ехали по скоростной трассе. Тогда после определенных папиных слов Грейс внезапно поняла, что папа – обычный человек, что и ему свойственны сомнения и растерянность.

– Погоди, папа. Я про тебя спрашиваю – сам-то ты в порядке?

На эту фразу последовал ответ, которого Грейс ожидала несколько раньше. Папа рассмеялся. Папа сказал:

– Конечно, Гусенок! Я в полнейшем порядке. Хватит про меня. Расскажи-ка лучше, что у тебя новенького? Настраиваешься на учебный процесс? Между нами: мама хочет в подарок кружку с символикой твоего университета, так что будет свободная минутка – загляни в сувенирный магазинчик. Мама узнала, что ваш маскот – селезень. Это так и есть?

Значит, они гуглили Орегонский университет. Значит, верят в способности Грейс нормально, как все люди, строить карьеру. И Грейс представила: вот мама уткнулась в древний свой комп, задала в поисковике: «Орегон маскот смотреть картинки», и явлен ей диснеевский селезень в беретке, без намека на креативный подход нареченный Орегонским Селезнем. Видение оказалось последней каплей – Грейс осела прямо на пол в кухне, приняла позу лотоса.

В последнее время Грейс часто плакала – хорошо хоть срывалась исключительно наедине с собой. Лишь теперь предательский ком подступил к горлу в самый неподходящий момент. Вообще Грейс и понятия не имела, что можно быть одинокой до такой степени – до физической боли. Что одиночество давит, когда идешь по улице, когда просыпаешься одна в квартире, когда совершаешь вылазки в продуктовый магазин – не сетевик, а такой, с претензией, откуда несешь, подобно библейской вдове, вино, мед и пророщенные зерна люцерны.

– Грейс? – отец испугался. – Грейси, что такое? Ты в порядке?

Тут-то она и решила: нельзя, непозволительно добавлять тревоги папе – ее папе, который растерян, кажется, впервые в жизни. Грейс себе не простит, если станет для папы причиной лишнего стресса. Папа только-только вышел на пенсию, а какие у пенсионера занятия? Гольф, игра на бирже через интернет да разгадывание кроссвордов. Ее папа – пожилой, он старше всех известных Грейс других пап, но тратит силы на ее старших сестер, а понадобись дополнительная энергия самой Грейс – поднатужится и выжмет. Нечестно, короче, пользоваться папой.

Как, вот как можно было настолько опуститься? Ровесницы Грейс учатся в аспирантуре. Ровесницы Грейс обручаются, носят одежду в стиле бизнес-кэжуал, путешествуют по экзотическим странам в компании крепких, выносливых приятелей, которые органично смотрятся с рюкзаком на плечах. Ровесницы Грейс делают карьеру, живут с сексуальными партнерами и на двоих заводят домашних питомцев. А что сама Грейс? Сама Грейс обитает в квартире, больше похожей на камеру для жертв вампира Носферату. Сама Грейс не далее как вчера доедала холодный бурый рис руками, потому что у нее из столовых приборов только одна вилка, вымыть которую не дает депрессия. У самой Грейс вся романтика сводится к ответам на рекламные телефонные звонки да обмену любезностями с велокурьером, что иногда доставляет посылки ее боссу. Курьер этот молод, хорош собой, носит красную бандану. Сама Грейс напорола в пробном тесте – неудивительно, что все юрфаки ее отвергли.

И однако: у Грейс все вовсе не так беспросветно, как у Венди. В случае с Грейс речь не идет о вынашивании нового человека, как в случае с Лизой, – потому и ставки куда ниже. Наконец, что скрыла от семьи Грейс? Только тот факт, что ее не взяли на юрфак. А что скрыла в свои двадцать два, о чем лгала потом еще целых пятнадцать лет Вайолет? То-то же.

Грейс подавила всхлип:

– У меня все хорошо, папа. Просто я устала. Немного.

Ровесницы Грейс ложатся спать в нормальное время. Сама Грейс пьет вино прямо в постели и отключается под «Сплетницу» – подростковый сериал, между прочим.

И главное: ровесницы Грейс едва ли настолько сильно тоскуют по своим родителям. Грейс же буквально видит сейчас папу: он в кухне, за барной стойкой, пьет чуть теплый кофе, а свободной рукой треплет Лумиса по холке. Вот это Грейс особенно пугает. Нигде и ни с кем ей не было так же комфортно, легко, хорошо, как с родителями, со своей семьей. Казалось, что никто и никогда не взглянет на Грейс с нежным восторгом, как мама, и не ощутит за нее тайной, горячей, болезненной гордости, как папа. Что она обречена вызывать в посторонних одно только разочарование.

Ей ужасно хотелось не по телефону с папой говорить, а рядом с ним находиться. Как сразу после рождения, когда Грейс угрелась на отцовской груди, когда они были одни, потому что мама лежала без сознания, кровотечение у нее все не останавливалось, она балансировала между жизнью и смертью. Грейс и прежде с трепетом представляла эту сцену, но сейчас видела все глазами отца. Что чувствует мужчина, отец семейства, когда его отсылают от умирающей жены в пустую больничную палату, когда вся ответственность за новорожденную дочь ложится на его плечи?

Почти пять лет назад папа ей, первокурснице, помогал обустроиться в общежитии. Пыхтя над сборкой икейской мебели под повторяющееся «спасибо», он тогда бросил:

– Пустяки, Грейси. Этот пункт у меня в отцовском контракте прописан.

Вот бы и сейчас озадачить папу чем-нибудь столь же конкретным. И поблагодарить за конкретное. Вот бы снова сделаться объектом чьей-нибудь ответственности. Но должна же хоть одна из дочерей вызывать родительскую гордость. Папа и мама Грейс этого заслуживают. Другое дело, что с младшим ребенком всегда так: уровень планки, которую для него устанавливают, напрямую зависит от поведения детей старших. Если младший просто не переступает границ, в свое время нарушенных старшими, ему очки засчитываются уже за одно это. Грейс границ не переступала. Ну а если родителям откроются масштабы содеянного ею? Как папа и мама будут уязвлены – вообразить страшно! Нет, Грейс пока будет помалкивать. Ей нужно время. Она найдет выход из ситуации – максимально безболезненный. И уж тогда облегчит совесть.

– Извини, папа, мне надо работать.

– Ну с Богом, Гусенок.

Через два дня курьером службы «Федэкс» прямо к порогу Грейс был доставлен конверт. Внутри оказались пять новеньких, хрустких двадцаток и стикер из маминого магазина «Мэллориз» с коротеньким текстом: «Гусенок, устрой себе шикарный ужин. Успехов в работе. Мы тебя любим. Папа и мама».

Почерк был папин. Грейс проплакала сорок пять минут.

Информации по теме «древесные болезни» в интернете обнаружилось на удивление много. С некоторых пор Дэвид, проводив Мэрилин на работу, усаживался на террасе – чашка кофе, лэптоп на стареньком столике, пес у ног – и начинал изыскания. Сайт за сайтом: корневая нематода, защита растений от фитофторы, борьба со слизнями. Мэрилин же сказала: подумай, что тебе интересно. И чем, спрашивается, садоводство – не хобби? Дэвид чувствовал душевный подъем, как раньше, когда ставил диагноз, выяснял природу поражения, перебирая варианты: васкулярное, инфекционное, токсическое, аутоиммунное… Из головы не шла Грейси – очень потерянный у нее был нынче голос, но Дэвид знал, как Мэрилин отреагирует на его тревогу. Нам, скажет Мэрилин, хватит уже квохтать над Грейси, пора младшенькой приступить к поискам собственного жизненного пути. Мысленно прослушав аргументы жены, Дэвид не без усилия переключился на анализ готовых фактов. В этом году листья на дереве гинкго не спешили распускаться; когда наконец проклюнулись, то были какие-то мелкие, жалкие. Дэвид начал собирать образцы, складывать на кухонном подоконнике. С вызовом специалиста тянул. Пафосу много, буржуазностью отдает: вот, мол, у нас денег куры не клюют, можем себе позволить. Нет, Дэвиду хотелось самому разгадать загадку дерева гинкго.

Если гинкго умирает от естественных причин (в числе которых, возможно, мерзкие слизни, этот бич Среднего Запада, или нехарактерно холодная зима) – Дэвид против природы не пойдет. В конце концов, дерево было старым еще сорок лет назад, когда они с Мэрилин только строили отношения. Может, срок ему вышел. Когда сидишь на пенсии, поневоле философствовать начинаешь, природные процессы на себя примерять, находить, что они – в самую пору. Конечно, Дэвид не желает смерти дереву гинкго, но, раз уж так суждено, готов смириться. Ну да, он, имея досуга с избытком, листает книжки Мэрилин, это ньюэйджистское[42] чтиво. У него тоже есть представление об осознанном мышлении.

Ствол дерева гинкго оказался слишком гладким – по нему не вскарабкаешься. Дэвид приставил к стволу лестницу. Чувствовал себя молодым и ловким. О, это подзабытое ощущение, что все тебе по силам! Вот так же, играючи, Дэвид крепил к гаражной крыше хеллоуинские гирлянды, сделанные Мэрилин, а сама она глядела на него с восторгом и, если девочек не было поблизости, отпускала замечания вроде: «С этого ракурса твой зад очень недурен».

Он продолжил подъем, удерживая секатор под мышкой, добрался до крепкой с виду ветки, оседлал ее. Несколько секунд отдохнуть. Обозреть двор с высоты пятнадцати футов.

Лабрадор Лумис бегал внизу – взад-вперед, взад-вперед. Дэвид сорвал лист и рассматривал его с повышенным вниманием, вертел так и этак. Окраска неравномерная – пол-листа зеленого цвета, пол-листа имеет нездоровую белесость, и с обеих сторон гадкие черные точки. Поодаль, на дубу, стучал дятел. Дэвид потер плечо – оно ныло, тягучей болью пыталось внушить ему, что чрезмерный энтузиазм при садовых работах в его возрасте чреват. Дэвид прислонился к стволу, вздохнул.

Дурацкая все-таки теория – осознанное мышление. Дэвид был продуктом эпохи совсем других ценностей. Его приучили: нужно всего самому добиваться, работа придает жизни смысл, форму, содержание. Упорядочивает жизнь, словом. Он сам себя сделал, а для чего? Чтобы в шестьдесят четыре, будучи врачом с многолетней практикой, лазать по деревьям, как мальчишка? Чтобы занимать разум пакостью вроде слизней и плесени? Несправедливо, нечестно так резко лишать человека привычного статуса, будто пинком под зад из жизни выбили. Должна быть некая промежуточная стадия, перегон, если хотите, между полной занятостью в больнице и торчанием на сайте DiagnoseYourDecidua.com. Дэвид отправил веб-мастеру электронное письмо (прицепляя к своей фамилии ничем не обоснованное «Д. М.» – «доктор медицины», испытывал скромную гордость), в котором указал на очевидную лингвистическую ошибку: decidua, мол, ничего общего не имеет с deciduous, ибо означает децидуальную оболочку матки, вместе с плацентой выходящую из женского организма после родов. Думал озадачить создателей веб-сайта. Объяснил – терпеливо, доходчиво, свысока – насчет латинского decid («отрезать») или decidere («сбросить»): второе годится, пусть и с натяжкой, для описания обоих процессов – листопада и отпадения эндометрия, сформировавшегося во время беременности.

Пока печатал – гордился собой, но уже через двадцать минут гордость трансформировалась в стыд. Еще бы: не далее как в прошлом году Дэвид принимал роды, имея непосредственный контакт с децидуальной оболочкой, теперь же натаскивает в латыни анонимного дендролога, который не иначе в магазине «Все по одной цене» работает.

Словом, полная чушь это «осознанное мышление». Дом с фасада облупился, Дэвиду хочется покраской заняться, а Мэрилин уперлась: нет, и все тут. Людей наймем, пусть они и красят. Пожалуй, надо вновь поднять вопрос о покраске. Напомнить Мэрилин, что он взрослый мужчина, в недавнем прошлом человек уважаемый. И вообще, не его ли повадки она любовно и восторженно называла кошачьими (пусть имелась в виду спальня – никто не станет спорить, что Дэвид сохранил отличную координацию движений). «Понимаю, звучит банально, – скажет нынче Дэвид, – но у меня ощущение, будто я оставлен на обочине жизни».

Внезапно закружилась голова. Прошло почти сразу, но боковым зрением Дэвид заметил что-то золотисто-желтое. Восковые диски, похожие на раковины моллюсков. Вон там, повыше его головы, их целая россыпь. Дэвида передернуло. Тварей вроде кораллов и актиний – ноздреватых, губчатых, пористых, с присосками и щупальцами, с ответвлениями, растущими, как раковые опухоли, – он боялся до дрожи, не в пример дочерям, которые обожали ходить в Чикагский океанариум, где неизменно застывали в восхищении перед всякой придонной мерзостью.

– Твою мать! – выдохнул Дэвид.

– Милый!

Он вздрогнул, чуть не потеряв равновесие. Обеими руками вцепился в сук, на котором сидел.

– Господи!

Внизу, запрокинув голову, щурясь на солнце, стояла Мэрилин. Рука ее взметнулась, прижалась к сердцу.

– Ой, прости, пожалуйста!

– Погибели моей хочешь, малыш?

– Дорогой, какая же я непредусмотрительная! Почему мне даже в голову не пришло, что ты можешь испугаться?

Мигом вернулось раздражение.

– Я не испугался. Просто я не знал, что ты уже дома.

Мэрилин молчала. Дэвид догадался: решает, спустить его резкость на тормозах или устроить перепалку.

– А я вот она.

Прозвучало натянуто. Дэвид глянул вниз. Мэрилин улыбалась ему. В уголках глаз уже залегли «гусиные лапки», но сами глаза, огромные, зеленые, были на удивление яркими.

– Медовый опенок, – произнес Дэвид.

Мэрилин склонила голову набок, явно удивленная столь нестандартным любовным прозвищем:

– А ты – сладкий пирожок.

– В смысле, на дереве. Вон, слева от меня.

Дэвид старался не показать, насколько огорчен. Он прочел о древесных болезнях достаточно, он знал: опята не причина, а следствие. Дерево обречено.

– Если такие грибы на стволе выросли, стало быть, корни заражены.

– И что теперь?

– Ничего хорошего. Дерево и само погибнет, да еще и другие деревья может заразить.

– О, Дэвид! – Мэрилин выгнула спину, вгляделась. – О, бедное наше гинкго!

Поразительно, сколько в его жене любви и сострадания ко всему и вся!

Мэрилин простерла к нему руки:

– Слезай, любимый. Я с утра никого не целовала.

Несмотря на внезапное необоримое желание обнять жену, Дэвид спускался с чрезмерной осторожностью, чтобы Мэрилин ни мгновения лишнего не волновалась.

С некоторых пор Вайолет к каждому событию, в котором была замешана Венди, применяла десятибалльную шкалу. Ее, только применительно к степени боли, давным-давно разработал для своих девочек папа, и теперь взрослая Вайолет регулярно прикидывала – насколько ей хочется нанести Венди физический ущерб? И если измерять в баллах настрой Вайолет на убийство, то последняя эскапада Венди оценивается в семь с половиной. Нет, ну правда, кто так делает? Венди пригласила Вайолет на кофе, а за пятнадцать минут до предполагаемой встречи в кофейне вдруг выяснилось, что у нее срочное заседание Общества женщин-филантропов. И ладно бы просто отменила кофепитие, так нет – прислала вместо себя Джону. Конечно, это не так жестоко, как при первом предъявлении Джоны (одиннадцать баллов из десяти возможных). Конечно, аналогичное проявление жестокости имело место между сестрами всего однажды, причем по вине Вайолет. Но все равно Вайолет была в бешенстве.

Ну не желает она общаться с Джоной. Да, ей за это стыдно, как и за многое другое, только факт остается фактом. Вайолет в курсе: она должна ждать таких встреч, ибо разве не радость – открывать для себя родного сына, выяснять, что он за личность, чего хочет от мира, тешиться надеждой, что для Джоны не все потеряно, даром что и она сама, и вселенная его пробросили. Родители Вайолет очарованы Джоной. Венди будто всю жизнь его знает. А Вайолет при нем внутренне вздрагивает и ежится, чего Джона, конечно, не может не чувствовать. Что до Мэтта, и выходку Венди, и саму встречу от него лучше утаить – Мэтт относится к Джоне с настороженностью, твердит об эффекте камня, брошенного в воду. Что ж, эти эмоции вполне понятны.

Венди остановила выбор на ближайшем к своему дому «Старбаксе». Вот и хорошо. Заведение шумное, со своей спецификой – не засидишься. Черт! Она еще даже не встретилась с Джоной, а уже думает, как бы от него отделаться. Гадко с ее стороны, но, по крайней мере, она смотрит правде в глаза. А правда в том, что Джона ее нервирует. Вклиниваясь на парковочное место набережной Делавэр, Вайолет мысленно признала: дрянь она еще та. Ладно, по крайней мере, она отдает себе в этом отчет.

Джона явился первым. В объемной худи с надписью «WE HAVE THE FACTS AND WE’RE VOTING YES»[43], лицо полускрыто капюшоном, он стоял у дверей кофейни. Вайолет не сразу вышла из машины. С минуту она, невидимая для Джоны, наблюдала за ним. Нормальный подросток. Осанка плохая, нос все еще великоват для не вполне сформировавшегося лица и уж точно унаследован не от нее, Вайолет; плюс чудовищная застенчивость. Вайолет оплатила парковку и шагнула на проезжую часть.

– Извини за опоздание!

Не только Джону – саму Вайолет передернуло, настолько неестественно резко прозвучал ее голос. Она снизила уровень децибел:

– Давно ждешь?

– Мм…

Ни да ни нет.

– Рада тебя видеть. Может, кофейка для рывка?

Джона пожал плечами, и Вайолет направилась к дверям кофейни.

Они заняли очередь.

– Как день складывается? – Вайолет предприняла третий заход. Джона вновь отделался хмыканьем, и она спросила: – Ты когда-нибудь проверял, сколько часов продержишься, не употребляя нормальные слова, с того момента как проснешься?

Вроде остроумно вышло, но никогда прежде Вайолет не сталкивалась со столь упорным нежеланием подыграть ей и теперь уже не была уверена, что шутка действительно удачная.

Джона вытаращился на нее и после паузы выдал:

– Очередь подошла.

– Что? Ой. И правда. Здравствуйте. – Давно уже Вайолет так не раздражалась. – Я буду некрепкий капучино. С цельным молоком, но экстрасухой[44]. Что не так? – Это уже относилось к Джоне, который усмехался в открытую.

– Да просто мы с Венди на днях обсуждали, какой это выпендреж – говорить «я буду» вместо «приготовьте мне». Получается, вы лично будете сушить кофе.

– Венди в своем репертуаре. А тебе чего хочется?

– Эспрессо, – выдал Джона, глядя на бариста.

– А не рановато ли кофеин употреблять?

Джона рассмеялся. На лице бариста отразилось нетерпение.

– Кофеин вызывает задержку роста, – пояснила Вайолет. – Глупо на него подсаживаться, когда организм, будучи совсем юным, не нуждается в дополнительных стимуляторах. – Вайолет начиталась специальной литературы про физиологию подростков, даром что Эли еще носил подгузники. Привыкла к любой ситуации применять научный подход.

– Да я курю с тринадцати лет, – сообщил Джона.

Бариста всеми силами старался загнать улыбку подальше.

– Ладно, – сдалась Вайолет. – Пусть будет эспрессо. Но только один.