Образование, наука и просвещение на пути из прошлого в будущее. Советская Россия. Том I. 1917–1953 гг.

3.3.4. Репрессии в науке и образовании

Массовые репрессии против интеллектуальной и художественной элиты страны начались в конце 20-х гг. и продолжались до самой смерти Сталина. Политическим судебным процессам 20–30-х гг. посвящены научные исследования, художественные и публицистические произведения, мемуары; документально-хроникальные и художественные фильмы, спектакли, музейные экспозиции и т.п. Гораздо меньше произведений повествует о процессах против деятелей науки, образования и культуры. О некоторых из них мы рассказываем ниже.

В конце 1920-х гг. внимание органов привлекли студенческие кружки. Так, в 1928 г. за участие в кружке «Космическая академия наук» был арестован будущий знаменитый ученый и общественный деятель, академик Д.С. Лихачев{262} [читать подробно].

После того, как в январе 1929 г. академики демонстративно провалили на выборах в состав Академии трех коммунистов (в их числе был философ М.П. Деборин), отношение советской власти к Академии наук резко ухудшилось. В феврале под сильнейшим нажимом академики были вынуждены пересмотреть свое решение, но тем не менее Академия подверглась репрессиям. Началось с так называемого «Академического дела» (или «Дела Платонова–Тарле»), сфабрикованного ОГПУ в 1929–1931 гг. против ленинградских ученых-историков и краеведов.

В августе 1929 г. в Ленинград была направлена правительственная комиссия для проведения «чистки» в Академии наук и академических институтах. В результате были уволены 128 штатных сотрудников (из 960) и 520 сверхштатных (из 830). Основной удар был нанесен по Библиотеке АН и Пушкинскому Дому (Институт русской литературы АН, основанный в 1905 г.), возглавляемым академиком С.Ф. Платоновым.

В конце октября 1929 г. был снят с должности С.Ф. Ольденбург, непременный секретарь и фактический руководитель Академии наук. По словам наркома Луначарского, Ольденбург был «одним из самых крепких и самых нужных звеньев между советской властью и крупнейшей мировой и нашей интеллигенцией и сыграл в этом отношении выдающуюся роль». Все годы он способствовал сохранению Академии, созданию условий для проведения научных исследований, неоднократно добивался освобождения арестованных ученых или облегчения их участи.

В конце 1929 г. начались аресты сотрудников Академии, в основном историков-архивистов (в Москве в это время готовились к показательным процессам «вредителей»: дело «Промпартии» и др.). В январе 1930 г. был арестован С.Ф. Платонов, его ближайшие сотрудники и Е.В. Тарле.

2 февраля 1931 г. на чрезвычайном Общем собрании АН СССР впервые открыто обсуждалось исключение академиков С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачева{263} и М.К. Любавского{264}, в 1930 г. арестованных по «Академическому делу» и приговоренных к ссылке.

Эта акция стала возможной в соответствии с одним из параграфов нового Устава Академии наук, утвержденного в 1930 г. Президент Академии наук А.П. Карпинский в своем выступлении подчеркнул, что «этот параграф был включен без ведома Академии, он был включен прямо Правительством в наш Устав. В других Академиях ничего подобного не существует. Везде Академия соединяет в себе лиц всевозможных религий, всевозможных настроений, и различие мнений никогда не служило причиной задержки того, для чего Академия наук вообще предназначена, а именно: для выяснения научных истин» (цит. по [39, с. 23–24]). Решением общего собрания все арестованные (еще не осужденные!) академики были исключены из состава Академии наук. В 1967 г. Н.П. Лихачев и М.К. Любавский были реабилитированы, в 1968–1969 гг. восстановлены в звании академиков.

Всего за год (с декабря 1929 г. по декабрь 1930 г.) было арестовано более ста человек, в основном специалистов в области гуманитарных наук. Арестованные ученые обвинялись в создании «монархической контрреволюционной организации». В качестве ее «филиалов» в «дело» были включены местные отделения Центрального бюро краеведения. В феврале–марте 1930 г. были проведены дополнительные аресты краеведов в разных уголках страны. Всего по «Академическому делу» проходили 115 человек. Однако организовать открытый процесс так и не удалось – судьба арестованных была решена во внесудебном порядке Коллегией ОГПУ. К различным срокам заключения и ссылки были приговорены 29 человек.

В рамках «Академического дела» аресты продолжались и в 1931 г. В феврале–августе 1931 г. постановлением ОГПУ к заключению и ссылке была приговорена группа научных сотрудников Академии наук, Русского музея и Центрархива; группа сотрудников Академии, связанных с экспедиционной работой; так называемая «церковная группа» (священнослужители, преподаватели духовной академии и др.) и группа издательских работников.

В 1933 г. было начато следствие по так называемому «Делу славистов» (делу «Российской национальной партии») – уголовному делу по обвинению в контрреволюционной деятельности многих представителей интеллигенции: филологов, лингвистов, искусствоведов и представителей других наук (в основном из Ленинграда и Москвы). Большое число лингвистов среди арестованных могло быть связано с вмешательством государства в насильственное внедрение «нового учения о языке» Н.Я. Марра (об этом шла речь в предыдущей главе).

Аресты начались еще в 1933 г., но «дело» фабриковалось постепенно, «Российская национальная партия» фигурировала в нем с февраля 1934 г. Среди арестованных были академики М.Н. Сперанский и В.Н. Перетц, члены-корреспонденты Н.Н. Дурново, Г.А. Ильинский, А.М. Селищев, профессора В.В. Виноградов, Г.А. Разуваев и др., а также ученый секретарь Института славяноведения В.Н. Кораблев. По версии следствия, ученые принадлежали к фашистской партии, действия которой координировались из-за границы. Партия, якобы, организовывала повстанческие ячейки, устроила диверсию на опытной станции и планировала убийство Молотова. Некоторые арестованные (Кораблев, Дурново и др.) дали «признательные показания», другие (напр., Селищев) отказались. Геолог Личков, друг Вернадского, под давлением следователей сообщил о его связи с партией, но затем пытался предупредить Вернадского о возможном аресте. Слушание «дела» состоялось весной 1934 г., всего было осуждено более 70 человек. В частности, Кораблев получил десять лет ссылки, Дурново и Ильинский – девять лет лагерей, Селищев – пять.

Судьбы участников «дела славистов» сложились по-разному: по настоянию Вернадского Личкова вскоре освободили; Сперанский был приговорен к трем годам ссылки в Уфу, но приговор заменен на условный. Перетц умер в ссылке в Саратове в 1935 г., Дурново и Ильинский были вторично осуждены и расстреляны в 1937 г.; Виноградов повторно сослан в 1941–1943 гг., после войны избран академиком и получил Сталинскую премию, а после «дискуссии о языкознании» (1950 г.) фактически стал во главе советской лингвистики (см. статью В.А. Алпатова [3]).

27 января 1936 г. в «Правде» и «Известиях» было опубликовано официальное сообщение о Постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 26 января, в котором говорилось, что «среди некоторой части наших историков, особенно историков СССР, укоренились антимарксистские, антиленинские, по сути дела ликвидаторские, антинаучные взгляды на историческую науку».

Совнарком и ЦК ВКП(б) подчеркивали, что эти вредные тенденции и попытки ликвидации истории как науки связаны в первую очередь с распространением среди некоторых наших историков ошибочных исторических взглядов, свойственных так называемой «исторической школе Покровского». Парадоксально, что представителями «школы» были объявлены молодые историки А.И. Ломакин и П.С. Дроздов, наиболее активно критиковавшие Покровского при его жизни, и вечный оппонент Покровского профессор С.А. Пионтковский. Все они были арестованы, через год было арестовано еще несколько ученых-историков. О разгроме «школы Покровского» писал в своих «Воспоминаниях» П.Н. Милюков: «Покровский прогремел при большевиках своим квазимарксистским построением русской истории. Ими же он был и развенчан» [96, т.1, с.139].

В 1937 г. начались репрессии в отношении руководителей и сотрудников Наркомпроса – так называемое «дело Наркомпроса». Толчок к этому делу был дан в ноябре 1936 – апреле 1937 г. кампанией дискредитации учебников математики, утвержденных Наркомпросом в качестве стабильных в 1933 г. (подробнее о роли математического сообщества в «деле Наркомпроса» см. с. Математ). Возможно, эта кампания была предпринята как прелюдия к крупному «делу Наркомпроса», основная цель которого – физическое уничтожение наркома Бубнова как свидетеля и участника революции и событий 20–30-х гг., а также специалиста по истории партии большевиков.

В 1937 г. были арестованы нарком А.С. Бубнов и его жена, Х.З. Габидуллин, А.И. Абиндер и другие руководители управлений и отделов Наркомпроса. Из них выбивали показания о вредительской деятельности А.С. Бубнова. После мучительных пыток он был расстрелян 1 августа 1938 г.{265}. [Читать подробнее]

В конце 20-х – начале 30-х гг. было сфабриковано несколько громких «дел», одной из задач которых была компрометация и «вытеснение» буржуазных специалистов («Шахтинское дело», «Дело Промпартии» и др.).

С 1929 г. начали действовать «шарашки» – НИИ и конструкторские бюро из заключенных для проведения научных исследований и опытно-конструкторских разработок, важных для обороноспособности и государственной безопасности СССР. Официально «шарашки» назывались особыми техническими бюро (ОТБ), особыми конструкторскими бюро (ОКБ) и другими подобными наименованиями (аббревиатуры сопровождались номерами). Одна из «шарашек» описана А.И. Солженицыным в романе «В круге первом».

В лагерях оказалось так много высококлассных специалистов, что 15 мая 1930 г. был издан Циркуляр ВСНХ и ОГПУ об «использовании на производствах специалистов, осужденных за вредительство». В ОГПУ было создано специальное подразделение для руководства деятельностью «шарашек».

Результаты деятельности «шарашек» в основном удовлетворяли потребности советского государства в том, что ему могли дать ученые и инженеры. Поэтому не АН СССР, а система «шарашек», подчиненных НКВД, стала «высшим научным учреждением» страны. И не только научным, но и конструкторским, причем со своим производством. Главенство системы «шарашек» проявлялось в частности в том, что если «шарашке» требовался какой-нибудь специалист из Академии наук, вуза или промышленной лаборатории, она его получала.

Среди советских ученых и конструкторов, которые в 30–40-х гг. работали в «шарашках», было много выдающихся специалистов. В их числе был С.П. Королев.

Сергей Павлович Королев (1906–1966) – инженер-конструктор, главный организатор производства ракетно-космической техники, ракетного оружия и практической космонавтики в СССР, Генеральный конструктор ракетной техники, академик АН СССР.

Сергей Королев родился в Житомире в семье учителя словесности, в 1917 г. поступил в Одесскую гимназию, но вскоре она была закрыта и затем преобразована в Единую трудовую школу. В основном Сергей занимался дома под руководством отчима, педагога и инженера. В 1922–1924 гг. он учился в строительной профшколе, посещал разные кружки и курсы, увлекся авиацией. В 1924 г. Королев поступил в Киевский политехнический институт, за два года он освоил базовые дисциплины, стал планеристом и в 1926 г. перевелся в МВТУ. Еще во время учебы он получил известность как талантливый авиаконструктор и опытный планерист. В конце 1929 г. Королев под руководством А.Н. Туполева защитил дипломную работу – проект самолета СК-4, предназначенный для достижения рекордной дальности полета. Однако после встречи с К.Э. Циолковским его увлекли идеи реактивного движения и полетов в стратосферу.

В 1931 г. С.П. Королев и Ф.А. Цандер{266} [читать подробно] с помощью Осоавиахима добились в Москве создания общественной организации под названием «Группа изучения реактивного движения» (ГИРД). В апреле 1932 г. она стала государственной научно-конструкторской лабораторией по разработке ракетных летательных аппаратов, где были созданы и запущены первые советские жидкостно-баллистические ракеты ГИРД-09 и ГИРД-10. Первый удачный запуск ракеты ГИРД состоялся 17 августа 1933 г.

В 1933 г. на базе московской ГИРД и ленинградской Газодинамической лаборатории был создан Реактивный НИИ под руководством И.Т. Клеймёнова{267} [читать подробно]. Королев был назначен его заместителем, а в 1935 г. стал начальником отдела ракетных летательных аппаратов. В 1936 г. ему удалось довести до испытаний крылатые ракеты: зенитную – с пороховым двигателем и дальнобойную – с жидкостным. К 1938 г. в отделе Королева были разработаны проекты жидкостных крылатой и баллистической ракет дальнего действия, авиационных ракет для стрельбы по воздушным и наземным целям и зенитных твердотопливных ракет.

27 июня 1938 г., после ареста Клеймёнова и других сотрудников Реактивного института, был арестован и С.П. Королев. 27 сентября он был осужден Военной коллегией Верховного суда к 10 годам лагерей. Он прошел Бутырку, пересыльную тюрьму в Новочеркасске, оттуда в апреле 1939г. попал на Колыму, работал на золотом прииске.

Мать С.П. Королева боролась за пересмотр его дела, и при поддержке депутатов Верховного Совета СССР М.М. Громова и В.С. Гризодубовой приговор был отменен, дело передано на новое рассмотрение, а Королев отправлен на пересмотр дела в Москву, куда он прибыл 2 марта 1940 г. Спустя четыре месяца Королев был судим вторично Особым совещанием, приговорен к 8 годам заключения и направлен в Московскую спецтюрьму НКВД ЦКБ-29.

Работая под руководством А.Н. Туполева, тоже заключенного, Королев принимал активное участие в создании бомбардировщиков. Кроме того, он был ассистентом Л.С. Термена{268} [читать подробно] в разработке беспилотных летательных аппаратов, управляемых по радио. Одновременно по своей инициативе он разрабатывал проекты управляемой аэроторпеды и ракетного перехватчика. Поэтому в 1942 г. Королева перевели в другое конструкторское бюро тюремного типа – ОКБ-16 при Казанском авиазаводе, где велись работы над ракетными двигателями новых типов для применения их в авиации. В начале 1943 г. он был назначен главным конструктором группы реактивных установок. В июле 1944 г. по личному указанию Сталина Королев был досрочно освобожден со снятием судимости, но без реабилитации.

13 мая 1946 г. вышло Постановление Совета министров СССР «Вопросы реактивного движения», в соответствии с которым в августе Королев был назначен Главным конструктором ОКБ-1, созданном в подмосковном Калининграде (ныне г. Королёв) для разработки баллистических ракет дальнего действия, и начальником отдела № 3 НИИ-88. Первой задачей, поставленной правительством перед С.П. Королевым и всеми организациями, занимающимися ракетным вооружением, было создание аналога немецкой ракеты ФАУ-2 из советских материалов, но уже в 1947 г. вышло постановление о разработке новых ракет с большей дальностью полета – до 3000 км. В 1948 г. начались испытания баллистической ракеты Р-1 и в 1950 г. ее сдали на вооружение. В последующие годы под руководством Королева были разработаны различные модификации ракеты Р-1, закончена работа над Р-5 и ее модификациями, завершена сложная работа над Р-5М – ракетой с ядерным боезарядом и др. (О деятельности Королева с середины 50-х и в 60-е гг. речь будет идти в т. II, гл. 5.)

В 1936 г. началась кампания против академика Лузина{269} [читать подробно]. Сигналом послужила анонимная статья «О врагах в советской маске», опубликованная в «Правде» 3 июля 1936 г., с обвинениями Лузина в моральной нечистоплотности, научной недобросовестности, ненависти ко всему советскому и т.п. В тот же день главный редактор «Правды» Л.З. Мехлис направил в ЦК партии письмо. В нем говорилось, что собранные редакцией «Правды» материалы, связанные с делом академика Н.Н. Лузина, «выявили один серьезного значения недостаток в работе научных организаций». Он состоит в том, что «большинство ученых наиболее интересные свои работы считают нужным публиковать главным образом и раньше всего не в СССР, а в заграничной печати». Мехлис просил ЦК ВКП(б) «санкционировать развернутое выступление по этому вопросу на страницах »Правды». Сталин наложил резолюцию: «Кажется, можно разрешить» (см. [39, с. 256–258]).

В научных и партийных организациях страны прошли собрания в поддержку критики Лузина. Была создана комиссия Президиума АН СССР по делу академика Лузина в составе вице-президента Академии Г.М. Кржижановского (председатель), академиков С.Н. Бернштейна, И.М. Виноградова, А.Е. Ферсмана и др.

Часть учеников Лузина (П.С. Александров, А.Н. Колмогоров, А.Я. Хинчин) характерным образом использовали ситуацию для сведения счётов по застарелым обидам и для борьбы за влияние в математическом сообществе. В своих нападках на учителя они настолько увлеклись внутрицеховыми претензиями и отклонились от основной линии обвинения в «раболепии перед Западом», что и им досталось в статье «Традиции раболепия» («Правда» от 9 июля 1936 г.).

Однако в шельмовании Лузина участвовали далеко не все его ученики и коллеги. Например, М.А. Лаврентьев и П.С. Новиков уклонились от участия в работе комиссии. Активно защищали Лузина член Комиссии академик С.Н. Бернштейн, а также влиятельные члены Академии В.И. Вернадский, А.Н. Крылов, Н.С. Курнаков и Н.В. Насонов. Еще 6 июля 1936 г. академик П.Л. Капица направил В.М. Молотову гневное письмо, в котором, в частности, писал: «Статья в »Правде» меня озадачила, поразила и возмутила. Когда-то арестовали Лазарева, прогнали Сперанского, а теперь обрушились на Лузина. Немудрено, что от такого «нежного» обращения ученые, как Успенский, Чичибабин, Ипатьев и другие, сбежали. Я по себе знаю, как бездушно вы можете обращаться с людьми» [70, с. 86–88].

Одна из первых версий решения Комиссии, прозвучавшая 11 июля, характеризовала Лузина, как врага, «своей деятельностью за последние годы принесшего вред советской науке и Советскому Союзу». Это влекло в дальнейшем длительное заключение или расстрел. Но руководитель комиссии Г.М. Кржижановский (без публичного обсуждения) сократил формулировку до «принес вред советской науке».

На заседании комиссии 13 июля Кржижановский предложил еще более мягкую формулировку: «поступок Лузина является недостойным советского ученого, к тому же действительного члена Академии наук, а также не совместим с достоинством, которое должно быть у каждого советского гражданина» (цит. по [39, с. 38]).

Эта формулировка была принята, она позволяла Лузину сохранить членство в Академии, ему «давали возможность исправиться». Дело не переросло в судебное, и он остался на свободе. Тем не менее, 14 июля «Правда» опубликовала статью «Враг, с которого сорвана маска», где Лузин назван «классовым врагом», который «рассчитывает на мягкотелость научной среды». Л.З. Мехлис жаловался в ЦК на мягкость Г.М. Кржижановского и Комиссии, но своего не добился.

6 августа 1936 года в «Правде» было опубликовано «Постановление Президиума Академии наук об академике Н.Н. Лузине», где говорилось: «Президиум считает возможным ограничиться предупреждением Н.Н. Лузина, что при отсутствии решительного перелома в его дальнейшем поведении Президиум вынужден будет неотложно поставить вопрос об исключении Н.Н. Лузина из академических рядов» (цит. по [39, с. 298]). Публикацию этого Постановления предваряла передовая статья «Достоинство Советской науки», громившая Лузина и «лузинщину», полная грозных намёков: «предостережение получил не только академик Лузин. Ему принадлежит, быть может, первое место среди врагов советской науки и советской страны, – первое, но не единственное. Лузинщина еще гнездится кое-где в советской научной общественности» (цит. по [39, с. 302]){270}.

Клеймо «врага советской науки» сильно осложнило последние четырнадцать лет жизни Лузина. Он оказался без работы и без средств к существованию. Однако в 1939 г. В.С. Кулебакин принял Н.Н. Лузина на работу в Институт автоматики и телемеханики АН СССР (ныне Институт проблем управления им. В.А. Трапезникова РАН). И здесь, когда травили другого исследователя, Г.В. Щипанова, Лузин вместе с Кулебакиным поднял голос в его защиту. Председательствовал на Комиссии по оценке работы Г.В. Щипанова академик О.Ю. Шмидт. Комиссия признала работы Щипанова абсурдными, несмотря на зафиксированное особое мнение В.С. Кулебакина и Н.Н. Лузина, считавших, что необходимы дальнейшие исследования. Позднее «условия компенсации Щипанова» были признаны выдающимся открытием{271}.

После «дела Лузина» советские ученые сократили публикации в заграничных журналах, их зарубежные контакты были взяты под контроль. Тенденция к изоляции началась раньше, и дело Лузина только окончательно оформило ее в официальную политику (см. [1]).

Травля Лузина не была ни первым, ни единичным случаем. В Ленинграде на месяц раньше (4 июня 1936 г.) началась аналогичная кампания по обвинению руководства Пулковской обсерватории «в преклонении перед Западом». А 18 июля в «Ленинградской правде» вышла статья «Рыцари раболепия», в которой ученые Пулковской обсерватории обвинялись в публикации результатов в первую очередь в иностранных изданиях – набирало обороты «Пулковское дело»{272}.

Арестованы были сотрудники не только Пулковской обсерватории, но и многих других научных организаций – астрономы, геологи, геофизики, геодезисты, математики ряда научных и учебных заведений Ленинграда, Москвы и других городов. Однако первой большой группой арестованных летом 1936 г. были пулковские астрономы. Дела всех привлеченных по «пулковскому делу» рассматривала Выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР (20–26 мая 1937 г.). Часть обвиняемых были приговорены к расстрелу, остальные – к разным срокам заключения. Аресты ученых по этому делу продолжались и после суда над основной группой обвиняемых.

Волна кампаний против ученых, научных организаций и изданий прошла по всей стране. Например, в Томске был разгромлен набиравший мировую известность журнал «Известия НИИ математики и механики», издаваемый на немецком языке эмигрантами-антифашистами Стефаном Бергманом и Фрицем Нётером{273}.

Чтобы избежать повторения участи томского журнала, в Харькове было принято решение издавать известный советский журнал «Physikalische дседателем подкомиссии «по борьбе с лузинщиной» в физике был назначен академик А.Ф. Иоффе (не проявивший в этой борьбе заметной активности), а ее членом был директор Пулковской обсерватории профессор Б.П. Герасимович, к этому времени уже обвинённый в «раболепии перед Западом». Вскоре он был осужден и расстрелян по «Пулковскому делу».

11 февраля 1937 г. в связи с «Пулковским делом» был арестован физик В.А. Фок{274}. В его защиту П.Л. Капица немедленно обратился к Сталину. Через несколько дней Фок был доставлен к наркому внутренних дел Н.И. Ежову и после беседы с ним отпущен.

В 1936 г. по обвинению в участии в контрреволюционной организации и подготовке терактов был арестован и приговорен к расстрелу известный ученый, профессор МГУ Б.М. Гессен{275} [читать подробно]. На два месяца раньше по тому же делу был арестован, осужден и расстрелян его школьный учитель А.О. Апирин (оба реабилитированы в 1956 г.).Эти события отразились на близком друге Гессена с гимназических времен И.Е. Тамме: в частности, в 1939 г. он был уволен с должности заведующего кафедрой теоретической физики МГУ.

В 1937 г. был арестован талантливый физик М.П. Бронштейн{276}. В августе 1937 г. он был арестован в Киеве в доме родителей, этапирован в Ленинград и включен в расстрельный список «Ленинградская область» от 3 февраля 1938 г., утвержденный Сталиным, Ворошиловым, Молотовым и Кагановичем.

18 февраля 1938 г. М.П. Бронштейн был приговорен к расстрелу Военной коллегией Верховного суда СССР и в тот же день расстрелян (реабилитирован в 1957 г.).

В 1937 г. в Харькове было сфабриковано дело против физиков Украинского физико-технического института (УФТИ). По «делу УФТИ» было репрессировано 11 человек, из них расстреляно пять: руководитель лаборатории низких температур Л.В. Шубников{277} и его сотрудники Л.В. Розенкевич, В.С. Горский, В.П. Фомин и К.Б. Вайсельберг.

Были арестованы и двое эмигрантов: Ф.Г. Хоутерманс и А. Вайсберг, в 1939 г. они были выданы немецким властям (в Германии Хоутерманс был привлечен к разработке атомного оружия). «Дело УФТИ» привело к тому, что институт утратил положение центра теоретической и экспериментальной физики европейского уровня.

28 апреля 1938 г. в Москве по обвинению в антисоветской агитации был арестован Л.Д. Ландау{278} [читать подробно]. Он провел в тюрьме год и был освобожден под личное поручительство П.Л. Капицы (Л.Д. Ландау был реабилитирован только в 1990 г.).

В начале 1930-х гг. по обвинению в принадлежности к Трудовой крестьянской партии (ТКП){279} были репрессированы почти 1300 человек во всех регионах страны. Среди них были ведущие профессора Тимирязевской сельскохозяйственной академии, МГУ и других учебных и научных учреждений, а также руководители Наркомзема и Наркомфина. Эти обвинения были частью сфабрикованных дел в отношении неугодных сталинскому режиму ученых, политических и общественных деятелей. Все проходившие по «делу ТКП» были реабилитированы после пересмотра дела в 1987 г.