скачать книгу бесплатно
– Ты что, одурела? Ханенко тебя до смерти забьет, а заодно и Еремея. Детишки с кем останутся?
– А мне уже все равно. Жизнь опостылела.
Отец Дионисий, однако, не пожелал вместе с исправником и казачьим старшиной прятаться за спины солдат. В белом холщовом подряснике, в епитрахили и камилавке, начищенных сапогах он направился к толпе недовольных. Встал во главе ее и поднял руку, обращаясь к поручику:
– Господин офицер, выслушайте меня.
– Да, батюшка, говорите.
– Господин офицер, уведите солдат, и мы уйдем с миром.
– Я не могу, у меня приказ – арестовать зачинщиков. Мы уйдем, а вы учините разгром да спалите питейные заведения. Меня тогда отдадут под суд.
– Да разве можно создавшуюся ситуацию до смертоубийства доводить? – даже его борода затряслась от негодования. Он опустился на колени перед солдатами. – Прошу вас, – дрожащим хриплым голосом произнес он и воздел руки к небу, – ради всех святых, оставьте эту затею, не стреляйте в людей.
– А что делать? – пробормотал себе в усы исправник и повернулся к казачьему старшине. – Эти скоты только силу понимают.
– Но мы-то люди крещеные, – возразил Василий Хлам. – Не хотелось бы смертный грех на душу брать, тем более вам, Федор Петрович, отвечать за все придется.
А батюшка все молился. Он молил не за себя, он неотступно просил за своих прихожан.
Офицер соскочил с коня, подошел к нему, помог подняться:
– Ну, будет вам, батюшка, шли бы вы в храм, неужели у вас там нет никаких дел?
– Мое дело здесь, – твердо сказал священник и встал возле Анны.
– Не верьте им! – надсадно кашлянул и хрястнул палкой по пыльной земле Терещенко. – Солдаты не будут в баб да детишек стрелять. Да и батюшка с нами, а значит, и бог.
– Расходись! – зычно крикнул поручик, снова усевшись в седло. – Стрелять прикажу! – и пальнул из револьвера в воздух.
– Да что мы с ними цацкаемся! – закричал Харитон. – В прошлый раз жандармов разогнали и сейчас не побоимся, – он поднял камень и запустил в солдат. В строю раздался крик.
– Бей жандармов! – закричал Сковпень. – Громи шинок!
– Взвод! – звонко крикнул поручик, судорожно стиснув зубы. – Целься! Пли!
Над головами засвистели пули. Бабы закричали, дети громко заплакали. Вороны взлетели с деревьев и, громко каркая, полетели к поскотине.
Исправник с бурмистром ехидно засмеялись.
– С кого смеетесь, кровопийцы? – закричала на них Анна, прижимая одной рукой икону к груди, а другой держа за руку дочь.
– В последний раз требую разойтись по домам! – закричал поручик.
– А ты нас не пужай! – вспыхнул ненавистью Харитон. Он уже забыл, что жена и дочь стояли рядом с ним, подвергая себя смертельной опасности.
Сковпень, сдвинув брови на своем морщинистом лице и сощурив от негодования подслеповатые глаза, неистово закричал:
– Вот попомните, ироды, придет заступник христиан Стенька Разин!.. Он придет, непременно придет, господ и панов покарает. Ему нельзя не прийти, нашему благочестивому заступнику. Будет вам тогда кара божия за ваши злодеяния и грехи!
Харитон увидел напротив солдата – с колючими горящими глазами, уверенно держащего винтовку и готового лишить его жизни. Он видел, как эти чужие руки вдруг взвели курок и направили ствол на него. Дальше он уже ничего не понимал, не осознавал, потому что вмиг оглох, ослеп, превратился в дикое животное. Харитон сделал резкий бросок в сторону – его кулак врезался в скулу солдата. И он с грохотом повалился на землю.
Не успел Харитон опомниться, как тяжелый приклад ружья проломил ему голову. Он без сознания повалился на землю.
Тут не выдержал Федор. Выхватив из рук рядом стоящего крестьянина острый березовый кол, он выскочил из толпы и бросился на шеренгу солдат. Унтер-офицер выхватил шашку и с размаху отрубил ему руку. Несчастный скорчился от боли. Поручик из револьвера выстрелил ему в голову. Федор упал замертво.
– Поручик! – неистово закричал исправник. – Вы чего ждете? Они нас сейчас сомнут и покалечат! – и, теряя рассудок, выстрелил из нагана в толпу.
– Взвод! Пли! – скомандовал поручик.
Пули ударили по толпе. Животный страх охватил людей, они в смятении стали разбегаться. Кого настигла смерть, те повалились на землю.
– Взвод! Пли! – орал не своим голосом поручик. – Пли! Пли!
Пули настигали бегущих, раненые корчились от боли на пыльной дороге.
Человеческие крики, рев скотины, лай собак – все слилось в один вой и поплыло над селом, над лесами, полями и болотами.
Народ в страхе побежал к своим хатам. Исправник, чтобы не видеть этого ужаса, зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел перед собой окровавленное лицо священнослужителя. Его бездыханное тело лежало на земле.
Вскоре село притихло, вокруг стало безлюдно.
– Ну вот, теперь надо исполнить то, зачем нас сюда послали, – облизывая сухие губы, хриплым голосом проговорил исправник, обращаясь к поручику Михайлову.
– Командуйте, кого надо арестовывать, мы готовы! – заикаясь от волнения, проговорил офицер.
Жандармы с солдатами и поручиком пошли по улице, с ними был казачий старшина.
12
Ханенко с Ющенком наблюдали за происходящим с пригорка, с которого село было как на ладони. Петр слез с брички и ходил по травяному полю, собирая цветущие васильки.
– Никогда не видел в этом селе такого столпотворения, – удивился Ющенок. – Откуда только взялись?
– Солдат бы не разоружили, как в прошлый раз. А то враз кабак разнесут, – пробормотал под нос Ханенко.
Его сердце стучало все сильней, в душе появилась тоска и тревога.
Бурмистр, следя за происходящим в селе, перекрестился.
– Только бы до убийства не дошло, – дрожащим голосом проговорил он.
Весь взмокший от пота, он постоянно вытирал лоб платком. Руки тряслись от волнения.
– Проучить надо казачков да холопов, чтобы знали, почем фунт лиха, – с едва скрываемой злостью проговорил Ханенко.
Раздались выстрелы, крики людей, еще выстрелы.
От неожиданности помещик вздрогнул. Перекрестился.
– Ужасное зрелище! – застонал бурмистр. – Не приведи господь.
Он что есть силы зажмурил глаза, чтоб не видеть происходящего. В его мокрое расплывчатое лицо ударил жар. Он не на шутку испугался.
– Ничего, зато сейчас надолго порядок установится, – помещик кусал в кровь сухие губы, не замечая того. – Ханенко всех научит, как закон переступать.
– Ох, пан, поедемте отсель. Сил нет на это убийство смотреть, – испуганно проговорил кучер и бросил собранный букет на землю.
– Ладно, Петруха, гони в усадьбу, мне самому противно на это смотреть.
Бурмистр сидел подавленный. Он только сейчас понял, какую игру затеял его хозяин.
13
В селе началась расправа над теми, кто отважился протестовать против спаивания народа.
Раненых подобрали родственники. Тела убитых валялись на земле. Анна лежала ничком, прижав к себе дочку. Цветной ситцевый платок, обагренный кровью, сполз с головы. Лица ее не было видно. Пахло гарью, порохом и кровью. Рядом в окровавленном мундире, раскинув руки, лежал на спине старик Терещенко, его беззубый рот был открыт, казалось, что в этой пыли ему не хватает воздуха.
Харитон нашел жену и дочку. Слезы катились по его щекам, в душе он проклинал себя, что не заставил их остаться дома.
Он сидел на земле, трогал уже холодную руку жены и будто терпеливо ждал, когда она проснется. Ветер шевелил его волосы.
Ему казалось, она спит. Время остановилось. Разум отказывался воспринимать случившееся. В нем еще жила надежда: надо немного подождать, и жизнь вернется на прежнее место, и он снова услышит голос любимой доченьки Лукерьи, увидит ее ясные глаза. Харитон всем своим существом был благодарен богу за блаженный и счастливый миг, какой подарила ему Анна, когда родила раскрасавицу-дочку. Но судьба распорядилась по-своему.
Одна пуля пробила икону и грудь жены. Другая убила дочь. Усилием воли он удержал самообладание и теперь, склоняясь над женой, не понимал, зачем ей надо было идти на сход. В его глазах заплескалось безумие. Анна в предсмертных судорогах прижала к себе Лукерью, так они и заснули вечным сном. Окровавленная голова гудела и с каждой минутой становилась тяжелее. Но то, что было перед его взором, страшило больше.
Очнулся Харитон от тепла руки, что легла на его плечо. Приподнял тяжелую голову и увидел возле себя Василия Хлама. В расстегнутом до пупа мундире он стоял, широко расставив ноги, потом прохрипел:
– Глянь, вот где он отыскался! Ишь, гляделками лупает!
– Тряхни его хорошенько, чтоб в память пришел, – приказал исправник унтер-офицеру.
Два солдата, перепоясанные ремнями, сильными руками схватив Харитона за плечи, поставили его на ноги. Унтер больно толкнул в спину и требовательно крикнул:
– Пошел!
Это оживило Харитона, и он возвратился из своего забытья. Оглянувшись, еще раз посмотрел на Анну с Лукерьей и, подчиняясь воле солдат, пошел, высоко подняв голову. Небо заволокло серыми тучами, лучи солнца едва пробивались через них.
Подъехал Матвей Терещенко с дочерью. Рука возле плеча была перевязана холщовым рушником. Ему повезло, пуля прошла навылет, не задев кости.
– Где твой отец? – сурово спросил Хлам.
Не говоря ни слова, Матвей кивнул на мертвое тело, лежащее в дорожной пыли.
– Вот оно что! – громко вздохнул казачий старшина. – Видно, так богу было угодно, чтобы по каторгам не мучился православный.
Матвей с Татьяной погрузили тело отца на подводу, закрыли сверху дерюгой и направились к дому.
Следом подогнали подводу Моисей с Иваном. Бережно уложили на постеленную солому Анну с Лукерьей. Моисей поднял с земли икону. Пуля прошла прямо через младенца и грудь Богородицы. Он аккуратно положил ее на солому, в изголовье матери. Молча, понуро опустив головы, братья пошли к хате.
Приехали на телеге диакон Спиридон с двумя прихожанами и увезли в храм тело отца Дионисия.
Солдаты по распоряжению исправника, помимо Харитона, арестовали голову казачьей общины – Григория Долгаля и Демьяна Руденко. Посадили на телегу и увезли в Сураж.
Ефросинья, увидев тело мужа на въехавшей во двор телеге, опустилась на подкосившихся ногах на чурку и запричитала:
– Пресвятая Дева Мария, за что нам такое горе? Как же дальше-то жить будем?
Сыновья подхватили мать под руки, подняли и медленно повели в дом. Максим с Антоном быстро распрягли лошадь. Вышла Мария, глядя на свекра перекрестилась и заплакала.
На длинную лавку в хате положили тело отца.
Пока дети мастерили домовину, мать сидела на табуретке, прислонившись спиной к стене. Черный платок покрывал ее голову. В ее глазах застыли слезы, дряблые старушечьи губы искривились, будто в замершем крике. Никогда бы она не подумала, что так может закончиться жизнь ее мужа.
Внук Гришка тихо подошел и прижался к ее плечу.
– Не плачь, бабушка! А почему у деда рука отрублена?
Ничего не ответила Ефросинья, молчала, убитая горем.
Мария, увидев возле бабушки сына, ахнула и, подбежав к нему, схватила за руку и отвела в другой угол хаты.
– Сиди здесь и не мешай бабушке, она с дедом разговаривает.
– Не обманывай меня, дед не разговаривает, он умер.
14
Ханенко жил в родовом поместье, которое находилось в Городище. Эта деревня стояла в нескольких верстах от Дареевска. Очень уж роща буковая ему нравилась и речка, что из окна была видна. Да и народ здешний был проще, сплошь мастеровые, ремесленники, шорники, вроде люди степенные, а повадки – оторви да брось. Могут враз все заработанное пропить и снова упереться рогом и работать. Он и сам такой был в молодости – веселый, беззаботный, рисковый.
Войдя в дом, Ханенко громко крикнул:
– Подавай на стол!
А в комнате уже пыхтел самовар, на столе лежали свежеиспеченные пироги.
В залу вошла горничная и своими пухлыми руками стала ловко расставлять на чистой скатерти тарелки с солеными грибами, огурцами, ломтями ржаного хлеба.
– Водки неси! – приказал помещик.
Она быстро принесла из холодного подвала запотевшую четверть и рюмки.
– А где хозяйка? – сухо спросил он.
– У себя в комнате затворилась, должно быть, молится, – отвечала горничная, вытирая слезы со своего морщинистого лица.
– А! – махнул рукой помещик. – Тут хоть молись, хоть не молись, а дело сделано.
