скачать книгу бесплатно
– Так-то оно верно, но не по-христиански.
– На вот тебе, Федор Петрович, подарочек, – с ухмылкой произнес Ханенко и сунул в руки тому сверток с ассигнациями, завернутый в холщовую тряпицу.
– Благодарствую, Иван Николаевич! – бодро вскочил исправник и крепко сжал руку помещику.
4
Анна долго сидела на лавке, прикрыв глаза, думала она про сыновей, про снох, про внуков. Потом медленно поднялась и подошла к киоту. Она молилась и просила Богородицу, чтобы наставила их на путь истинный, не дала сотворить плохое. Просила поспособствовать в том, чтобы сыновья и снохи меж собой не ругались, а еще – в том, чтобы все труды, на которые они с Харитоном жизнь положили, не пошли прахом, а наоборот, приумножились.
Какие еще могут быть думы у матери?
Скрипнула дверь. Вошел Харитон, держа в руках уздечку.
– Ума не приложу, что с ним делать? Я его ругал, Василий бранился с ним, на сходе выпороли прилюдно. Ничего не понимает… – горько вздохнул он.
Анна вздохнула так же тяжело, но попыталась утешить мужа:
– Ну не все у нас плохо. Старший-то сын работящий, хозяйство на нем держится, Иван от него не отстает. Вот младший попал в лапы сатаны, и ничего с ним сделать не можем.
Она скорбно покачала головой, в недоумении развела руками и села на лавку.
Лицо Харитона приняло озабоченное выражение.
– Да, женушка, – он сглотнул слюну, чтобы смочить возникший ком в горле. – На все божья воля. Родила их одна мать, росли в одной семье, да вот только в одних детях находим утешение, а в других – печаль.
– Да, распустился сынок.
По лицу Харитона покатилась слеза, он хотел что-то сказать, но только опустил глаза в пол и вышел из хаты. Постоял еще некоторое время за дверью, покачал в раздумье головой и проговорил:
– Не теряй меня, Аннушка, пойду я к богомолу, надо мне шкуры овечьи, как-то спихнуть.
– Дома ли хозяин? – спросил Харитон, войдя во двор к Федору Сковпню.
– Пречистая Дева Мария! – всплеснув руками, от неожиданности вскрикнула Ефросинья. – Максимка, зови отца, скажи, сусед дядька Харитон пришел.
Максим железным резцом вытачивал круглую чашку из липовой заготовки. Младший брат Антон вертел колесо, приводя в движение болванку. За ним внимательно наблюдал сын Максима – Гришка. Они всей семьей делали посуду: чашки, плошки, блюда. Работать на таком станке много сил и смекалки надо.
Здесь же Ефросинья красила изделия. Это была невысокая худая женщина с черными как смоль волосами, которые она укрывала платком. Рукава ее полотняного платья обычно были закатаны до локтей, обнажая узловатые руки с синими жгутами вен. Эти руки и кистью ловко орудовали, и младенцев укачивали…
Заметив пришедшего, Максим остановил станок, поздоровался и вмиг скрылся за углом дома.
– Кого там нелегкая принесла? – донесся тут же раздраженный голос Федора.
Сын приглушенным голосом пытался ему что-то объяснить.
Вскоре из-за угла показался сам хозяин.
– Кажись, ты на ярмарку собираешься? – спросил Харитон.
– Кто ж табе уже донес? – насупив брови и глядя исподлобья, отозвался Федор. А оглянувшись на станок, сварливо сказал: – Сын, ты почему болванку криво зажал?
– Сейчас, тятя, поправлю, – отозвался Максим.
– Ну вот что с ним делать, хоть кол ему на голове теши, все по-своему норовит сделать!
Было в Федоре что-то раздражающее, неспокойное, он то и дело нервно теребил свою рыжую с проседью бороденку, хмурил брови.
– Уж коли ты в Стародуб едешь посуду свою продавать, просьба у меня к тебе будет, – сказал Харитон.
– Какая?
– Возьми мои овечьи шкуры, там попутно их и продашь. А то я их еще по зиме выделал. Не пропали бы…
– А много ли их у табе?
– Да две всего.
– Ну, двух-то я соглашусь отвезти. Только я в Клинцы поеду.
– Зачем так далеко? В два раза дальше. Там что, ярмарка другая?
– Ярмарка, может, и такая же, только мне в Клинцы надобно.
– Ну, считай, сговорились, – с легкой усмешкой заключил Харитон.
Федор отстранился от станка и повернулся к соседу.
– Сказано в Писании: всяк человек человеку помогать должен. И господь нас к этому призывает. Но с бритобородым и со всяким табашником дружить не буду. Хоть ты и щепотник, табе я уважаю, тащи свои шкуры.
Со скрипом открылась дверь хаты, в проеме показалась Мария и поставила на крыльцо полное ведро помоев.
– Максим! – громко крикнула она. – Вылей ведро в огород.
Но муж не торопился и пытался выровнять заготовку в станке.
Из хаты донесся громкий плач ребенка.
– Чаго стоишь? – набросился на него отец. – Помоги ей, отнеси ведро.
Максим, инстинктивно вобрав голову в плечи, одним прыжком очутился возле крыльца. Схватив ведро, убежал в огород.
В добром настроении Харитон шел домой. Он тоже делал посуду, но из глины на гончарном круге, а после обжигал в печи. Делал обычно летом, чтобы на весь год хватило. Посуда из глины хрупкая – то миска по неосторожности разобьется, то кринка треснет. Из выделанных шкур он шил полушубки для семьи, но сейчас завалялись две шкуры; одежда на зиму хоть и не у всех есть, а продать шкуры в самый раз будет. Часть податей оплатить можно.
По дороге присел на лавку к Терещенко.
– Ты что, не знаешь, зачем он в Клинцы ездит? – удивился Василий.
– Нет. Не ведаю.
– Там, где-то в тайной типографии, старопечатные раскольничьи книги делают. Они запрещены нашей церковью и царем-батюшкой. Так он их сюда привозит и по всей округе раздает. Ежели урядник дознается, враз богомола в Сибирь сошлют. Уж я не знаю, какую деньгу ему за это платят, но уже много лет по несколько раз в год он туда исправно ездит.
Ты тока никому. А то пропадет богомол.
– Могила, – перекрестился Харитон.
5
Через неделю исправник вместе с казачьим старшиной Василием Хламом обязали голову казачьей общины села Дареевска собрать сход.
В этот раз собрались не только казаки, но и их жены в новых нарядных сарафанах, дети, крестьяне. Все жители столпились у шинка. К людям обратился исправник. На нем был белый китель, который плотно облегал его большой живот. Рядом стояли двое полицейских и становой пристав. Исправник заметно нервничал, то и дело хватаясь рукой за шашку, висевшую на боку. Его раздражало, что казаки и холопы пытаются бунтовать.
– Уважаемый сход, по распоряжению Министерства внутренних дел и Министерства финансов Его Императорского Величества в империи введен запрет на трезвость. И мне, как представителю власти, предписано не допускать создания обществ трезвости.
– Так мы его уже организовали, – насторожился Долгаль, ничего не понимая. – И приговор подписали всем селом. Наш местный священник стоит во главе общества.
– А тебе кто полномочия давал? – грозно спросил его Хлам.
– Так не о себе забочусь, – спокойно ответил Долгаль.
Лицо исправника вспыхнуло кумачом, пухлые губы задрожали, недобро глянув в сторону Долгаля, он загорланил:
– А уже существующие приговоры общественных сходов о воздержании от вина уничтожить и впредь не допускать подобных действий. Уведомить вас об этом просил наш губернатор, и я исполняю его волю.
– Как так? – возмутился Долгаль. – Мы чего, теперь должны свой приговор отменять? Против церкви идти? Должны спиваться в угоду панам, а чем подати государю платить будем?
– Чем платили, тем и будете, – громко топнув сапогом о землю, закричал исправник.
– Но…
– Молчать! – оборвал исправник. Шея его напряглась, глаза выкатились из орбит, он рванулся вперед, глотнул воздуха и дико захрипел: – Вы что, против государя бунтовать вздумали? Да за такие разговоры я вас в кандалы да в Сибирь по этапу отправлю! А на попа вашего донесем куда следует, пусть там с ним разбираются, – он пыхтел и брезгливо морщился, зло глядя на толпу. – И чтобы больше никаких призывов к трезвости я не слышал. Всем понятно?
– Нет! – закричал Кириенко. – Непонятно! – подняв голову, он смотрел прямо в глаза исправнику. – На батюшку туда жаловаться будете? – и он поднял указательный палец высоко в небо.
– А ты не умничай тут, – встрял в разговор казачий старшина. – Не надо на свой хребет беду кликать. Закон, он на то и писан, чтобы все его выполняли. Уразумел? Я еще тут разберусь с вами за это самоуправство.
Вдруг наступила тишина. Стало слышно, как высоко в небе запел жаворонок. Исправник, сняв фуражку, белоснежным платком вытер пот с бритой головы. Рубинштейн стрелял глазами то на исправника, то в сторону толпы, где стоял Харитон, нервно теребя в руках носовой платок и ожидая, чем все закончится.
– Негоже так вести себя с народом, рот затыкать, – нарушил молчание Григорий Долгаль. – Мы отказываемся ходить в шинок и платить деньги за водку.
– Не дозволю! – еще раз топнул сапогом о пыльную землю исправник и схватился за рукоять шашки.
– Ах так! – громко крикнул Харитон, призывая к действию. – Станичники! Айда шинок громить! Избавимся от этой заразы раз и навсегда!
– Сперва шинки побьем, а потом до панов доберемся! – поддержал Руденко.
Дружная толпа казаков зашумела, забурлила и с криками, оттеснив исправника с охраной, бросилась к шинку.
– Не дам! – завизжал Давид Карлович, отступая назад под давлением народа, расставив в стороны худые руки, будто пытаясь защитить дверь в шинок.
– Ишь ты! Как панское добро охраняет, – уничтожающе глянул на него Харитон и с размаху выбил дверь ногой.
– Куда? – неистовым голосом закричал исправник. – Назад всем! Стрелять буду!
Но казаков было уже не остановить. Они разбили винные прилавки и стеклянные бутыли, вылили водку. Полицейские тщетно пытались утихомирить бунтующих. Восставшие отобрали у них револьверы. Исправник с полицейскими и казачьей старшиной поспешно убежали к бричке и укатили прочь от смуты.
Лишь только выехали из села, лошади перешли на шаг.
– Ладно! – сказал исправник, поправляя фуражку. – Я им еще покажу! Я их научу уважать власть! Ежели добром не слушают, послушаются силы. Завтра же вызову войско. Враз с бунтовщиками разберется!
– Федор Петрович, может, не надо к военным обращаться? – возразил Василий Хлам. – Лучше я сам с ними поговорю, все-таки наши казачки, родные. Вдруг стрельба начнется?
Исправник недовольно поморщился, посмотрел на Хлама злыми глазами, тяжело задышал:
– Вот оно как! Распустились твои казачки, уже и царь им не указ, и губернатор. Что ж ты сегодня с ними не разговаривал? Да они тебя и слушать не стали бы, как и меня, да и не будут.
Старшина нахмурился, поднял глаза на исправника:
– Казачки намыкались от забот и нищеты, кое-как концы с концами сводят, а тут еще и шинки в селе поставили. Вот и поднялись супротив пьянства. Жалко хлопцев.
– Да и черт с ними, сами виноваты, – скрипнув зубами, заорал исправник. – Если мы сейчас их не побьем, так и до народного гнева недалеко. Видит бог, не хотел я крови, но и бунта не потерплю! Чтоб другим неповадно было.
6
Долго еще толпа ликовала по поводу своей победы. Радовался и Ефим Кириенко вместе с Еремеем Крутем и Степаном Гнатюком. Следом прибежал Семен Грибов. Они сидели на траве за сельской поскотиной и распивали водку, которую под шумок утащили из шинка.
– Ну, ты на меня не серчай, – виновато проговорил Ефим, протягивая Еремею стопку. – Я в кабаке тебя тогда обидел.
Он поморщился и громко кашлянул. Угасшими глазами уставился куда-то вдаль. Там на поляне деревенские пацаны бегали, махая палками, играли в казаков-разбойников. После публичной порки он стал сильно кашлять.
Еремей молчал, соображая, чего от него хочет собутыльник.
– Эх, жизня! – с сочувствием протянул Семен.
– Ладно! – успокоил обоих Степан. – Что было, то было.
– Это точно, – быстро сообразил Еремей и согласно махнул. – Быльем поросло.
– Вот вы где! – раздался рядом голос Глафиры.
– О! И тут нашла, – недовольно проговорил Степан.
– Пошли домой, корова с пастбища вернулась, на ногу хромает.
– А что случилось-то?
– Я откуда знаю? Может, кто ударил, может, на чужой покос забрела, а может, еще что? Пошли!
– Погоди ты, присядь лучше. Пить с нами будешь?
