Любовь короля. Том 2

Лин понимал, как осчастливили Сан его откровения. Стесняясь, она хотела услышать все больше и больше, она была мила и очаровательна в своем любопытстве. Поэтому, как она того и желала, он рассказывал ей о наполненных душевными терзаниями моментах своего прошлого, хотя и стыдился их. Но лгать или преувеличивать в угоду ей он не пытался. Лин по натуре был невероятно честным человеком, обманывать ее у него и в мыслях не было. Даже если ложь доставила бы ей еще большее удовольствие.

– А еще?

Горячие губы Сан продолжали задавать вопросы, и тихо и спокойно он рассказывал ей о том, что не мог поведать даже Вону: о чувствах, какие он испытывал еще мальчиком на пороге зрелости. Но ночь была слишком коротка, чтобы поведать ей обо всех воспоминаниях. На рассвете она вновь спросила: «А еще?» – но не сумела удержать глаза открытыми и, положив голову ему на плечо, глубоко уснула. Дыхание ее было ровным. Лин неподвижно взглянул на Сан в своих объятиях, осторожно заправил ей за ухо выбившиеся прядки и нежно прикоснулся губами к ее светлому, будто слоновая кость, гладкому лбу.

– Прости, Сан, – еле слышно пробормотал он. – Прости, что покидаю тебя. Не в силах хоть что-то сделать, не обещая ничего определенного. И пусть просить о таком – бесстыдство, дождись меня. Если его высочество благополучно вернется на родину и взойдет на престол, давай убежим вместе. Давай отринем титулы, земли и состояния и убежим. Не как Ван Лин Суджон-ху и Ван Сан из Хёнэтхэкчу, но как просто я и просто ты, как муж и жена. А эти места и его высочество…

Слегка приподняв голову Сан, Лин подложил под нее подушку. Стоило ее телу оказаться на расстоянии от его собственного, он почувствовал холод и пустоту в груди. Укрыв ее льняным одеялом, Лин встал, оделся и широкими шагами направился к выходу, но, схватившись за ручку, замешкался – не в силах был открыть ее по своей воле. Лин оглянулся, будто неведомая сила тянула его к Сан. Во мраке голубоватой зари ее лик сиял белизной. Слабая улыбка у нее на губах тронула его сердце.

Лин попытался отвернуться от нее, но вдруг его внимание привлек сверток ткани, который она отбросила в угол. Ступая беззвучно, он подошел туда и поднял почти законченный турумаги. Он вновь взглянул на крепко спящую Сан и покинул комнату вместе со свертком. Обувшись, Лин спустился по каменной лестнице, вернулся к своему фыркавшему коню и погладил его по морде.

– Без продыху мчался изо всех сил, а теперь вновь перетруждаться. Непутевый у тебя хозяин, тяжело приходится.

– Мамочки! – разнесся в утренней тишине негромкий женский голос.

Признав Сонхву, Лин быстро приложил палец к губам.

– Тшш!

Она подошла поближе, и лицо ее тут же прояснилось. Все как она и говорила. Разважничавшись и не сумев скрыть этого, Сонхва ухмыльнулась.

– Вы приехали.

– Она уснула, пусть отдыхает, – смущенный торжеством на ее лице, заговорил он, отвернувшись.

– Ах вот как? – захихикала Сонхва.

Взглянув на нее краем глаза, Лин молча вскочил на коня. Он и так спешил, времени на ее поддразнивания у его совершенно не было.

– Господин, – преградив ему пусть, Сонхва схватилась за поводья.

– Что? – беззвучно вопрошало его холодное лицо, но она не могла не спросить.

– Вы пообещали госпоже вернуться? Сказали ей, как вам быть дальше? – Ее брови взметнулись вверх, когда Лин продолжил молчать. – Неужто вы зашли так далеко, но не сказали ни слова? Вы настоящий вор!

– Эй!

– Да, так и есть. Пусть статус ее высок, а богатства несметны, в конце концов, она лишь молодая девушка. Опереться не на кого, а вокруг лишь чернодушные юнцы! Она отдала вам сердце и душу, а вы не сказали ей ни слова, какое помогло бы ей справляться с одиночеством, и покидаете госпожу, пока она спит? Как ей справляться с пустотой?

– …

– Мужчинам это может казаться чем-то незначительным, но для женщин важно каждое слово! «Дождись меня! Я вернусь! Думай лишь обо мне!» – и подобное. Вы хоть подумали, что она почувствует, проснувшись в одиночестве?

Спокойствие, с которым Лин слушал ее, разозлили Сонхву. Стоит подумать о его придворном статусе, нет, даже если игнорировать социальный разрыв между ними, совершенно ясно, отчего ее слова были столь грубы и смехотворны. Ей должно было благодарить Суджон-ху за щедрость – окажись на его месте кто-то другой, Сонхве бы уже с корнем вырвали язык. Однако она не отпустила поводья, наоборот, сделала еще один шаг к нему. Не только из веры в его щедрость, но и из заботы о Сан. Только она хотела распахнуть свои надувшиеся губы, ее прервал четкий и низкий голос Лина.

– Могу я попросить кое о чем?

– О чем?

– Позаботишься о Сан, пока меня не будет?

Тихонько ахнув, Сонхва ослабила хватку на поводьях. Лин тут же ударил коня, пуская того вперед. Наблюдая за тем, как он тут же скрылся вдали, она пробормотала:

– Позабочусь. Возвращайтесь скорее.

Пусть Лин казался бессердечным, на самом деле он был добрейшей души человеком. Глядя ему в спину, Сонхва думала о своем муже, которого больше никогда не увидит. Люди, тяжелые характером и крепкие, ничуть не выражающие своих чувств. Люди, не показывающие, что у них на сердце. Люди, что всегда держат спину прямо и смотрят только вперед. «Нет, этот янбан – совершенно другой человек!» – неистово закачала головой Сонхва.

Вместе с едой и одеждами она направилась прямиком в Покчжончжан. Разбудит Сан, когда солнце уже встанет.

Раздавшийся обворожительный смех заставил королеву Вонсон нахмуриться. Пусть она и не видела милую улыбку смеявшейся, ей было прекрасно известно, что это за девушка, и потому она, отправившаяся на легкую прогулку с двумя невестками, чтобы скрасить свое одиночество, чувствовала себя сконфуженно. Но куда больше ее раздражал благородный и довольный мужской смех, раздавшийся сразу после дерзкого женского. Смеявшегося мужчину королева также могла узнать не глядя. Пусть он никогда и не смеялся в ее присутствии, даже не улыбался ей мягко. Искренний и удовлетворенный смех вана клинком прошелся по ее сердцу.

«Жизнь моя ничуть не лучше, чем у королевы Чонхва», – жалела себя королева. Она, самая могущественная женщина во всем дворце, во всей столице, нет, во всем Корё, не могла получить того, чем столь легко завладела какая-то девка из простолюдинов, прежде вертевшаяся пред мужчинами. Муби, заставлявшая ее супруга так смеяться, вызывала у королевы лишь желание загрызть ту до смерти, но она сдерживала свой гнев; лишь дрожь на кончиках пальцев выдавала ее. Больше ничего не смевшая желать от мужа, она удерживала себя в руках лишь в угоду настояниям сына – единственного человека, о котором она заботилась.

– Покуда отец мой на престоле, будет становиться лишь хуже. Твои страдания станут лишь сильнее, и никогда – терпимее. Поэтому я все решил. Не стану ждать, пока почит отец. Стану ваном, – сказал он тогда с улыбкой, какую не сумела бы повторить ни одна из красавиц. То была улыбка, полная очарования, какое покорило бы и мужчин, и женщин, но хитрая и холодная, будто змеиная. При виде нее на устах сына, которого она доселе считала еще маленьким, королева вздрогнула. Ее сын вырос и вскоре свергнет отца. – Но для этого его величество император должен понять, насколько отец неспособен править. Сейчас он только и делает, что наслаждается компанией этой коварной девки Муби, предается разврату, пускает на самотек положение дел в стране и оставляет все на евнухов, и потому растет недовольство народа, а молодые сонби[15] жаждут прихода нового вана. Чтобы свергнуть отца, необходимо позаботиться о том, чтобы так все и оставалось. Поэтому прошу, мама, потерпи и прояви терпение! Скоро я отдам эту девку прямо тебе в руки.

Королева не сумела сказать сыну, что о таком и помышлять нельзя. Не в том было дело, что, когда ее муж под патронажем сына отречется от престола, она сможет остаться с ним, и не в том, что восхождение на престол сына позволит ей избавиться от ненавистной ей Муби; не в чем-то подобном. Вонсон смолчала, потому что замерла из-за вдруг обнажившейся жесткости, которой засияли глаза ее сына. Ужасающей жестокости, какой не обладала и она сама, прежде до крови истязавшая девушек, которым не посчастливилось почувствовать на себе удары ее железных розог. Глаза ее сына наполнились безжалостностью изверга, о какой она прежде не подозревала, но оставались столь же прекрасными. Есть нечто общее между ужасающей красотой и ужасающей безжалостностью: ни то, ни другое не оставляет и шанса на сопротивление, подавляя своей силой.

«Он изменился слишком неожиданно», – думала королева. Он был чутким, сердечным, глубоко переживал и заботился, сочувствовал, чувствовал. Она беспокоилась о том, что эмоции, заполнявшие собой мир ее сына, оказались стерты. Пусть ему и было суждено однажды стать ваном, пусть нельзя было проявлять слабость, не могла она не почувствовать себя скверно, видя столь незнакомую сторону своего ребенка. И все ж ни о чем и спросить не могла – принц был в пути в далекий-предалекий Тэдо. Ей оставалось лишь догадываться, что могло пробудить в нем скрытую доселе сторону.

Не желая приближаться к смеющимся еще ближе, королева остановилась. Но смех стремительно приближался, и ван со свитой верхом на конях выскочили из невысоких кустов и предстали перед ней. Смех до сих пор хохотавшего вана прервался, воцарилась тишина, от которой присутствовавшим тяжело было даже дышать. Проницательный взгляд королевы упал на девушку, сидевшую перед ваном и расслабленно улыбавшуюся. Ее улыбка, чем-то напоминавшая улыбку наследного принца, привела Вонсон в замешательство.

– Сановники, спешьтесь, проявите уважение к своей королеве, – прозвучавший голос был тих и нежен, но тем не менее силен и тверд. Когда Тан, стоявшая за спиной ее величества, нарушила тишину, остолбеневшие евнухи и воины оказались обескуражены.

Муби положила ладонь на грудь вану, нахмурившемуся из-за встречи с женой, и оперлась о его плечо. Она учтиво задавала негласный вопрос: «Мне нужно спускаться?» Ее бесстыдный поступок заставил побледнеть и королеву, и Тан, и госпожу Хон, вторую жену наследного принца.

– Мы спешим, потому давайте опустим сложные церемонии, – раздраженно повернулся ван к королеве. У нее в глазах вспыхнуло пламя. Ей хотелось расцарапать лицо Муби, на лице которой расползлась победная улыбка, но сначала – разорвать в клочья ухоженную седую бороду собственного мужа.

– Ваша величество… – спокойно заговорила она, но лишь благодаря тому, что была матерью своего сына, – куда вы направляетесь сейчас, когда обсуждается срочный перенос столицы дальше от северных границ государства?

– Проверять оборону крепостных стен столицы. Поскорее уйдите с дороги.

«Вместе с этой девкой?» – переменилась в лице королева. Ответ его величества был настолько бессмысленным, что даже ревности не вызвал. И в самом деле, как сказал ее сын, позже ван отречется от престола. А пока она ничего не может сделать. Королева покорно отошла. Это потрясло всех кроме нее самой – даже вана и Муби. Первая и вторая жены наследного принца вместе с придворными последовали за Вонсон, быстро и без сожалений шагавшей прочь. И пусть удивление его величества было велико, облегчение оказалось еще сильнее, и, глубоко вздохнув и крепко обняв Муби за талию, он тронулся в путь вместе со своей свитой.

Тан и вторая жена наследного принца Хон, не зная, как быть, молча склонили головы за спиной у внезапно остановившейся свекрови. Тревожную атмосферу разрушил приступ ее тонкого смеха. Смех все не стихал, и потому супруги его высочества, слегка дрожа, будто в пытках, сжимали подолы своих юбок. Неожиданно королева перестала смеяться и обернулась к ним. Ее алые губы были широко распахнуты, но на лице не было и следа улыбки.

– Вы тоже это видели? Вот они: ван да королева, – безумно распахнула глаза она, напугав придворных, что стояли позади ее невесток, и заставив тех отступить назад. Подойдя к испуганный женам своего сына, она пальцами подняла их подбородки. – И ваш муж ничем не лучше, бедняжки вы мои.

И хотя тон ее величества был ласков, слова ее лишь поселили страх в глазах Тан и Хон. Нелегко им было стоять лицом к лицу со свекровью, чьи узкие глаза светились безумством. Ухоженные ее ногти, приставленные к горлу Хон, будто острый кинжал, нежно скользнули по лицу девушки.

– Ты, – смягчился и наполнился нежностью голос королевы, – не представляю, отчего ты живешь здесь. Это я подвергла твоего отца пыткам и сослала его на остров. Это я исполосовала тела твоих старших сестер розгами и отдала их в наложницы своим подданным. А теперь, когда ты стала супругой моего сына, отношения наши и впрямь причудливы. Я подобна твоему врагу. Неужто ты можешь делить комнаты с сыном собственного врага?

– Матушка… – так тихо, что ее едва удавалось расслышать, заговорила Хон. Она выглядела так, словно вот-вот разрыдается, и ногти, до сих пор царапавшие ее щеку, исчезли.

– Бедняжка, – наполнились искренним сочувствием глаза королевы. – Не так я выразилась. Мой сын ни разу не бывал в твоих покоях, а значит, нет в том беды. Ты уже, наверное, и не помнишь лицо собственного мужа. Нужно было рассмотреть его как следует и хорошенько запомнить! В сравнении с тобой не так уж мне и не повезло. Я-то помню каждый волос омерзительной бороды своего супруга! Знаешь, отчего вся твоя красота, какой не похвастаться твоим старшим сестрам, бессильна пред твоим мужем? Не знаешь, да?

– …Мне очень жаль, матушка.

– Почему? Почему тебе жаль? Потому что муж твой совсем не проявляет к тебе интереса? Или потому что тебе неведомо, отчего он безучастен?

Вторая жена наследного принца всхлипнула. А когда из глаз ее потекли слезы, переменчивое сочувствие королевы пошатнулось. Ее холодные пальцы грубо вытерли щеки госпожи Хон.

– С первым мне ничего не поделать. Но вот о втором я тебе расскажу. Твой муж совершенно к тебе безучастен, потому что сердце его уже отдано другой. Как думаешь, кто она?

Зрачки госпожи Хон дернулись. Не от желания ответить свекрови – у нее и мысли такой не было, но от порожденного этими словами чувства страха. Королева тоже взглянула в ту сторону, куда дернулись зрачки девушки. На них смотрела побледневшая Тан. Королева удовлетворенно усмехнулась.

– …Так и есть. Свое сердце он уже отдал, и теперь сколько бы жен у него ни появилось после: две, три, десять или пусть даже сто – ни к одной он не проявит интереса. И если он и обнимет кого-то, так лишь от того, что не может обнять ту, кому отдано его сердце! Не так ли, Тан? – повернулась королева к ней, и сердце девушки сжалось от ужаса. – Мой сын и впрямь похож на своего отца. Наверное, потому он тебя и выбрал. Именно племянницу принцессы Чонхва! Но и у тебя нет свободы усмехаться со спокойной душой. Ты-то лучше всех знаешь, что произошло с твоей тетей и в каком она сейчас положении! Мой сын настолько потерял разум от чувств к тебе, что каждый день приходит в твои покои, но… ты вскоре поймешь, что это было лишь быстротечной страстью. Видела же, в кого сейчас влюблен мой муж, прежде влюбленный в твою тетю? Если Иджил-Буха встретит дочь императорской семьи, ты тут же станешь второй женой и уже не сможешь свободно покидать своих комнат, а муж твой вскоре встретит другую девушку и отдаст свое сердце ей. Такова твоя судьба, бедняжка! Твоя тетушка родила трех детей, а ты, как ни любит тебя муж, так и не понесла, потому забудет о тебе он и еще скорее. Но оно и к лучшему. С появлением ребенка жизнь твоя окажется в опасности…

Взгляд королевы, бормотавшей как в недовольстве, вновь стал расслабленным, ожил, засиял. Еще сильнее сузив свои глаза, она наклонилась поближе к лицу Тан.

– Думаешь, он остерегается, чтобы ты вдруг не понесла? Настолько о тебе заботится?

Вот оно! Взгляд Тан тоже ожил. Вот почему он совершенно к ней не прикасался! А если так, она уж сможет отпустить всю горечь, что терзала ее до сих пор. Если все и правда так, если только все так!

Однако, даже если это ставило под угрозу ее жизнь, Тан желала его прикосновений, и потому сердце ее заболело. Девушка закусила губу. Она желала прикосновений, желала объятий, желала больше испытать и больше ощутить. Она желала, чтобы бессметный жар у нее внутри мог извергнуться, подобно вулкану, и сжечь все, не оставив и пепла. Пусть формально они и стали жить во дворце вместе, пусть и расставались на несколько лет, он даже в ночь перед отъездом не прикоснулся и пальцем к ней и мирно заснул, оставив ее, мучимую печалью, в одиночестве дрожать от слез подле.

«И какая из меня добродетельная женщина! От досады я только и жаждала прикосновений, а его высочество лишь заботился о моей безопасности», – подумала Тан.

Когда лицо королевы оказалось близко к кончику носа ее старшей невестки, по губам ее пробежала усмешка.

– Удивительно, что Иджил-Буха так старается ради тебя. На зависть остальным, но… однажды и ты станешь такой, как тетя. Ведь твой супруг станет ваном… и когда это время настанет, ты поймешь мои чувства. Но все ж не вини моего сына слишком уж сильно. Ты хотя бы получила его любовь.

«Этого недостаточно, матушка. Я желаю большего. Я хочу, чтобы весь он был только моим. Не думаю, что сумею стерпеть иное», – мысленно отвечала ей Тан. Измотанная безрассудством королевы, девушка грустно развернулась и молча последовала за свекровью, когда та без предупреждения удалилась, размахивая руками. За ними нерешительно направилась и Хон, так и не сумевшая стереть свои слезы до конца. Холодный ветер гулял там, где они доселе стояли. Осень подходила к концу.

Люди пили без конца. Как гласят билики[16] Чингисхана[17], «если уж нет средства против питья, то человеку нужно напиться три раза в месяц. Как только [он] перейдет за три раза – совершит [наказуемый] проступок»[18]. Великий хан считал: «Если же в течение месяца он напьется [только] дважды – это лучше, а если один раз – еще похвальнее, если же он совсем не будет пить, что может быть лучше этого?!» – но, похоже, и сам не верил, что полное воздержание от алкоголя возможно. Он вопрошал: «Но где же найти такого человека, который [совсем] бы не пил?» Многочисленные билики хана имели большую власть над его потомками, чем любой закон, однако это наставление представляло собой единственное исключение. Бесчисленное множество людей выпивали не трижды в месяц, а многократно чаще; такими были и собравшиеся здесь. Человеком, инициировавшим застолье и открывшим им дорогу к пьянству, был Тэмур, внук императора и один из самых приближенных к трону людей.

Устроенный им туй[19] был торжественным и широким. Монгольские приемы – больше, чем обычная попойка. В особенности потому, что устраивают их зачастую не люди знатных кровей. Для обмена информацией и налаживания отношений здесь собирается множество канцлеров, посланцев из других стран, нойонов[20] от всех племен, представителей знати, прибывшие из других улусов[21] в качестве пленников, и зажиточных торговцев, прибывших из западных земель; все они стремятся понять, кто здесь друг, а кто враг. Туй – общественное межгосударственное пространство, и потому человек, не владеющий одновременно монгольским, тюркским и фарси[22], не осмелился бы занять место за столом.

– Только взгляни-ка, братец! И почему все так в тебе заинтересованы? – приобнял Вона за плечо Тэмур, изо всех сил старавшийся держать ровно свою охмелевшую голову. Причина, по которой он, по своей природе страстный любитель выпить, устроил сегодня туй, состояла в том, чтобы «утешить двоюродного брата, наследного принца Корё, покинувшего дом и, быть может, тосковавшего по родине». Вон, чья яркая улыбка не выдавала и признака тоски по дому, был человеком, одаренным в языках. Люди наперебой предлагали ему спиртное, заводить с ним разговоры и в конце концов оказывались очарованы его сладкими речами и красивым лицом. Приемы Тэмура всегда были шумными, но теперь, когда его двоюродный брат был в центре событий, гул стоял пуще прежнего, и оттого он смотрел на Вона с крупицами зависти и во много крат большей любовью. А тот растягивал в улыбке губы, что были чувственнее, чем у большинства красавиц.

– Оттого что я сижу рядом с самим ханом.

Удовлетворенный ответом, Тэмур, смеясь, похлопал Вона по плечу. Очень уж он любил своего чрезвычайно смышленого младшего брата. Кроме того, он был особенно важен. Вскоре, когда старый император покинет этот мир, Тэмур, вероятно, унаследует престол, убрав в сторону своего старшего брата Гамалу. Пусть никто и не высказывался об этом открыто, было совершенно ясно, что все думали: «Это будет Тэмур, не Гамала». Когда он уберет с дороги своего неспособного к управлению империей старшего брата и станет самым великим в мире, бельмом на глазу у него останутся лишь два человека. Первый – Хайду[23] из семьи Угэдэя[24], что постоянно угрожает Великому Улусу с запада, а второй – его дядя, ван Корё. Хайду был сокрушителен для империи, ван – тоже, но в ином, неприятном смысле.

Дочери императорской семьи никогда не становились женами правителей подвластных Юань государств, и лишь Корё стало исключением. Как зять императора, дядя Тэмура был по статусу выше, чем он сам. Даже после восшествия на императорский престол обращаться с ним небрежно было бы проблематично. Кроме того, слухи о старом ване ходили неприятные, и потому всякая встреча с ним портила Тэмуру настроение. А сын старого вана, Иджил-Буха, нравился ему намного больше. Хоть они и были двоюродными братьями, по статусу Вон был значительно ниже, а кроме того, обходителен, весел и красив. И, если уж говорить начистоту, куда больше походил на правителя, чем его отец.

Прямо сейчас именно наследный принц, а вовсе не ван засучил рукава, чтобы спасти Корё, чьи государственные границы подвергались набегам мятежников из империи. Хубилай, который полагал, что задавил восстание трех восточных улусов, убив его зачинщика, Наяна, был обеспокоен тем, что Кадан[25], потомок Хачиуна[26], вновь набирает силы. Когда изгнанный армией императора Кадан пересек границу Корё и разрушил несколько крепостей, ван бросил свой народ и бежал на остров Канхвадо, где и укрылся. А Иджил-Буха в то же время предстал перед императором и молил его отправить подкрепление на помощь Корё.

«Когда я взойду на престол, ты станешь ваном, Иджил-Буха», – решил он. Взгляд Тэмура, направленный на двоюродного брата, был полон товарищеских дружбы и любви. Он лично подал ему алкоголь.

Вон спокойно выпивал и молча слушал бессвязную болтовню опьяневшего двоюродного брата, когда к ним подошел перс, прибывший из улуса Хулагу[27], и стал что-то громко рассказывать, но вскоре ушел, напившись. Честно сказать, от количества алкоголя голова кружилась и у Вона. Интерес, который к нему проявляло множество могущественных гостей туя и даже сам Тэмур, не был ему не по душе, но доставлял неудобства. Не было среди них ни души, в компании которой можно было бы позволить фальшивой улыбке пропасть с губ. Не было плеча, на которое можно было бы уронить голову. Все они без исключения были лишь чужаками, которых он желал использовать.

Когда он покинул зал, где проходило торжество, дышать стало легче, но дело было не в прохладном воздухе Тэдо, а в человеке, что, прикрыв глаза, прислонился к огромному дереву. Вон не спеша подошел к нему. Прежде мучившая его головная боль стала отступать. Даже когда наследный принц оказался совсем рядом, Лин не открыл глаз. Вон пристально вгляделся в его лицо. Из-за светлой кожи и точеных черт он выглядел довольно молодо и хрупко, но в нем чувствовалась удивительная сила, которую нельзя было не заметить. Великолепие, чистая и неподдельная красота и истинное благородство всецело ощущались в облике этого сонби. Вон любил прекрасное в своей дисгармонии хладнокровие, ослепительно сиявшее на лице Лина, когда тот взмахивал клинком; и еще сильнее – оттого что знал: это сдержанное хладнокровие – на деле оболочка, подобно доспехам скрывающая горячее сердце, а вовсе не истинная натура.

«Лин, мой прекрасный друг. Мое сокровище, полное обаяния, какого нет у меня. Видно, потому ты и понравился Сан», – надулся Вон; он чувствовал, как в груди поднимается жар и на место горячей любви, которую он прежде питал к своему другу, приходило иное чувство. Тогда-то он и понял, что ревность горячее любви. Отчего он ревновал? Оттого ли, что его возлюбленную украл другой? Или оттого, что потерпел поражение, когда в сердце Лина нашлось место кому-то еще? Охваченный эмоциями, которые пробудил в нем алкоголь, Вон протянул руку к лицу друга. Но не успела его рука коснуться белой щеки Лина, тот распахнул глаза.

– Уже уходите?

– Да, без тебя там скучно, – помедлив, убрал руку Вон. – Почему не зашел? Будь ты там, мне наливали бы раза в два меньше.

– Мне бы хотелось пребывать в здравом уме, чтобы я мог защитить ваше высочество.

– Защитить! И ты, и я – мы оба пленники, так кто кого защищает?