Урок Покаяния

Но никто не догадывался, что именно с этим образом она и связывала себя. За ее «адской» внешностью и злой иронией пряталась маленькая, изрезанная невидимыми шрамами девочка. Та, что бежит, куда глаза глядят, вздрагивает от каждого громкого звука и ищет угол, где можно свернуться клубком и затаиться. Сегодня этот кролик был не символом милоты, а воплощением уязвимости.

В узких кожаных брюках с ремешками и металлическими пряжками, в матовом латексном корсете и коротком меховом жилете она выглядела опасно, почти хищно. На голове массивный обод с длинными чёрными ушами, подбитыми мягким бархатом, которые чуть наклонялись вперёд, будто кролик настороженно слушает шаги в темноте. И Слейт была уверена: никто не поймёт её послания. Никто не осмелится сказать хоть слово в лицо. Она знала – её боялись. И это чувство давало ей власть. Теперь дрожали они, а не она.

Но этот образ вырос не из пустоты.

Её отец был полицейским. Часто не ночевал дома, приезжал под утро, и тогда мать устраивала скандалы. Вместо школьного завтрака Бренда получала крики и разбитую посуду, на которой остывал бекон с яйцами. Девочка не обижалась на мать – понимала, откуда в ней столько злости.

Отец не был дома ни на День благодарения, ни на Рождество, ни на дни рождения, ни даже на годовщину свадьбы. Он обещал, что придёт пораньше – ради любимой утки с яблоками, которую готовила жена,  но неизменно исчезал в участке, ссылаясь на «дела шерифа».

Иногда Бренда сидела у окна, глядя на дорогу, и представляла, как вот-вот за поворотом появится его старый «Форд Краун Вик», он войдёт в дом, уставший, но довольный, и обнимет их с мамой. Но мимо проезжали только чужие машины, а улица снова погружалась в тишину.

Мама после таких вечеров собирала осколки тарелок и говорила сквозь зубы:

– Шериф, значит. Весь город защищает, а про свою семью забыл.

Бренда тогда ещё не знала, что это станет для неё первым правилом: молчание не спасает.

Ей было десять, когда случился уход. Утром она проснулась и заметила: папины ботинки у двери исчезли. На кухонном столе лежала короткая записка: «Разбирайтесь сами». Мать сидела в бежевом, потёртом халате среди хаоса на кухне. Повсюду валялись обрывки пакетов, пустые коробки из-под завтраков и полураспавшиеся остатки еды, которые источали странный кислый запах. Из открытого сломанного ящика вываливались мусорные пакеты, треснутые и протёкшие, с намёками на старую грязь, которую никто не смывал неделями. На холодильнике зияли разводы от чистящего средства – Клорокса, брошенного на поверхность после очередного бокала вина матери; высохшие белые капли оставили грубую, едва смытую корку. Полы липли от пролитого варенья и сладких соков, крошки застряли в щелях плитки, а дверца микроволновки, казалось, больше не закрывалась до конца.

В этом хаосе мать сидела, опустив плечи, с пустым взглядом, словно кухня сама по себе была и домом, и наказанием, и клеткой одновременно. Сидела, курила и не смотрела на дочь.

–Папа ушёл? – спросила Бренда.

– Больше не произноси это слово в моём доме, – ответила женщина.

С того дня Бренда поняла: любовь уходит без предупреждения.

После этого всё пошло своим ненормальным чередом.

Иногда мать могла посадить её к себе на колени, гладить по волосам и называть «моей умницей». А на следующий день – швырнуть в стену тарелку из-за пролитого сока и закричать: «Лучше бы тебя не было». Обе понимали, что дело совсем не в соке, но никто не признался об этом вслух. Каждой из них было плохо по своему – девочке из-за отсутствия отца, женщине из-за предательства мужа.

Бренда никогда не знала, какую мать встретит после школы, и жила в постоянном напряжении.

В тринадцать лет случилось наказание тишиной. После грубого ответа на кухне мать перестала с ней разговаривать. День. Второй. Неделя. Только стук каблуков по коридору и двери, захлопывающиеся за матерью. Бренда включала музыку на полную, хлопала дверями, разбрасывала вещи, но та молчала. В ярости Бренда выбила ногой дверь в гостиную и закричала:

– Лучше бы ты орала, чем вот так!

Мать встала и ушла в спальню, даже не взглянув на неё.

В четырнадцать лет произошло предательство. Одноклассники прозвали её «маленькой шлюшкой» из-за того, что она целовалась с парнем из параллельной школы после уроков.

Вечером Бренда рассказала об этом матери, надеясь на защиту. Но та усмехнулась:

– Ну, значит, заслужила. Ты же сама всех провоцируешь.

В тот момент внутри что-то оборвалось. Это был последний раз, когда она показывала кому-то свою слабость.

В пятнадцать – побег. После особенно жёсткой ссоры мать швырнула в неё чашку. Осколки разлетелись по полу, поцарапали руку, оставив тёплые полосы крови. Бренда схватила рюкзак, чипсы, фонарик и кухонный нож, выбежала из дома и спряталась на крыше гаража соседей. Лежала там, глядя в чёрное небо, холодное и бесконечное, и представляла, как умрёт, а мать будет рыдать, стоя над её телом. Но на рассвете спустилась и вернулась домой. Никто её не искал.

Так происходит и сейчас. С тех пор – никто не ищет. Никто не спасает.

Глава 6.ч.3. Ястреб, который клюёт себя

Рейвенхерст, штат Мичисота. 2020 год.

– Ты серьёзно? Опять этот таинственный «не могу сказать, где был» ? – кричала Бренда, и в её голосе было что- то, что другим могло бы показаться обидой или ревностью. Для него же это был просто ещё один интересный эмоциональный всплеск, за которым стоило понаблюдать

Дерек сделал шаг вперёд, и она, инстинктивно отступая, почувствовала лопатками холодный край книжного шкафа. Запах его одеколона и лёгкий скрип половиц будто распахнули дверь в прошлое – туда, где шаги по коридору всегда означали либо крик, либо молчание на неделю.

А потом, как назло, вспомнилась Кассандра – та самая, чьи книги сейчас нагло торчат с полки у самой головы Бренды. Интересно, она снова подслушивает? Был случай: застукала её с ухом, прижатым к двери. Смешно? Возможно. Но сейчас от этой мысли стало только мерзко.

Дереку нравилась Бренда. Конечно, не в том наивном смысле, который так любят приписывать романам. Всё было гораздо интереснее. Она была другой, необычной – и именно в этом крылась настоящая интрига. Умная. А умные женщины всегда усложняют процесс: слишком долго держат оборону, слишком тщательно просчитывают шаги. Но в этом и заключался азарт. В конце концов, что может быть приятнее, чем наблюдать, как даже самая упрямая крепость всё- таки сдаётся. А с Брендой крепость вот- вот начала трескаться.

А еще, она была красива в тех пропорциях, что цепляют взгляд с первой секунды. И в отличие от многих, умела это подчёркивать. Медно- розовые волосы, которые на солнце отливали медью, нравились ему даже больше, чем её полная грудь и упругие бёдра в обтягивающих джинсах. У неё был прямой нос, чуть раскосые, «азиатские» глаза и тонкие губы, почти всегда выкрашенные фиолетовой помадой.

Всё это было как дорогая упаковка. Но Дерек никогда не путал упаковку с содержимым. Содержимое Бренды было весьма – не очень. С ней было как с газировкой: сначала сладко, пузырьки щекочут, кажется – вот оно, кайф. А через пять минут уже и приторно, и в горле дерёт, и вообще думаешь – зачем я это пил?

И, как обычно, судьбы любит играть над людьми, ведь Дерек не любил газировку. Он любил воду – простую, без вкуса и пузырей. Она не обещала ничего лишнего и не пыталась казаться лучше, чем есть. С водой всё честно: хочешь пить – пьёшь, не хочешь – проходишь мимо. А с газировкой по- другому – вроде понимаешь – зубы разъест, желудок скрутит, но отказаться сложнее.

Он склонил голову чуть набок, изучая её реакцию, как биолог изучает пойманное насекомое. В пансионате ему было скучно – слишком много правил, слишком мало свободы. Но иногда появлялись такие, как Слейт, и тогда можно было поиграть.

Она была резкая, колючая, умная , и в то же время трещала по швам. Слейт слишком любила делать вид, что управляет игрой, но именно в этом и заключалась её слабость.

– Что ты хочешь услышать? Правду или ложь? – сказал он тихо, почти ласково.

Бренда не понимала, что с ней происходит, и когда вновь заманила себя в ловушку: отношения с плохим парнем. Дерек же сплошной red flag. Она обещала себе, что больше не будет позволять кому- то с собой манипулировать, но то, что происходит сейчас – намного хуже.

Ее тело трясло, она была на грани срыва, потому что прекрасно знала где был Дерек Скотт Энгберг. И ещё больнее было понимать, что она зависима от такого засранца. Что она снова зависима от кого- либо.

– Ты опять ходил к ней? – Слейт была на грани срыва, и парень это прекрасно понимал.

Ногти девушки до крови впились в ладони, но она продолжала упорно следить за равнодушным взглядом Дерека. Когда он превратился в такого? Ведь вчера ночью, когда он ласкал её тело и говорил нежные слова на ухо – был другим. Тёплым, внимательным, почти заботливым. Почти. Но Бренда уже знала – это «почти» было самой большой ложью.Вчера он касался её так, будто она единственная в этом чёртовом пансионате, кто ему нужен. Сегодня же он смотрел на неё как на очередное задание, как на вещь, которую можно переставить с места на место. Только вот ни Дерек, ни сама Бренда не знали, где именно это место.

И от этого становилось ещё мерзее. Потому что хуже равнодушия – только равнодушие с привкусом вчерашних обещаний. Вчера он говорил: «ты особенная», а сегодня в его глазах читалось: «ты временная».

Бренда вздохнула и чуть сильнее вдавила ногти в кожу, будто боль могла вернуть её в реальность. Внутри кипела злость, но снаружи она улыбнулась. Та самая улыбка, которой обычно встречают врагов: холодная,с прищуром, будто говорит – «да плевать мне».

Она знала, что не плевать. И знала, что он это понимает. И от этого хотелось взорвать всё вокруг.

Дерек слегка усмехнулся, едва заметно, будто в этой ситуации была только одна сторона – его. И так было всегда. И так, скорее всего, будет всегда. Потому что Скотт ничего менять в себе не собирался. С какой стати, если в его мире он и так идеален? Во всём. Даже в собственных предпочтениях.

Он чуть подался вперёд, нарочно влезая в то, что она называла «личным пространством». Мол, смотри: я могу его нарушить, и ты ничего мне не сделаешь.

– Помнишь, как мы договаривались? – в его голосе звучал вызов. – Никаких, нахрен, обвинений.

Бренда чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой комок. Она не могла позволить ему видеть её сломленной, но и спрятать боль не получалось. С каждой секундой её тянуло к той грани, за которой начинались слова и поступки, о которых потом жалеешь.

– Ты играешь со мной, Дерек, – выдохнула она.

– Никаких игр, куколка. Если хочешь, чтобы я присутствовал в твоей жизни, то следуй правилам.

Бренда вздрогнула. Его слова липли к ней, как жвачка к подошве – вроде бы и понимаешь, что мерзко, а всё равно тащишь за собой. Разум кричал «беги!», но ноги почему- то оставались на месте.

И ведь каждый раз одно и то же. Какая бы ссора ни началась, заканчивалось всё его фирменным номером: «Живи по моим правилам. Хочешь, чтобы я остался? – Следуй правилам. Хочешь, чтобы я был рядом? – Правила. Хочешь поцелуй? – Правила, чёрт возьми».

И самое смешное – он прекрасно знал, что она всё равно проглотит этот бред. Потому что зависимость Бренды была не просто сильной – она была позорной.

– Прекрати использовать меня.

И кто бы что ни говорил, Бренда действительно пыталась вырваться. Но у Дерека хватка была такая, что даже воздух казался роскошью. Он держал слишком плотно – и слишком умело.

– Использовать ? – мягко, почти ласково повторил Дерек. – Нет, куколка. Я даю тебе шанс быть настоящей. Ты думаешь, что хочешь сопротивляться? Но твоё тело уже знает правду. Оно помнит вчерашнее. Помнит, как было хорошо… помнишь?

Сердце Бренды забилось чаще, сбиваясь с ритма. Она хотела отступить, но уже упиралась в холодные дверцы шкафа. Металл больно врезался в кожу, однако она не двинулась – будто старалась этим ледяным прикосновением остудить себя изнутри.

Ирония судьбы: шкаф, по крайней мере, был честно холодным. В отличие от Дерека, который умел прикидываться тёплым, пока не вспоминал о своих правилах.

Его тёплое дыхание коснулось кожи, и, несмотря на все протесты разума, тело предательски отозвалось.

– Я… я не хочу… – прошептала она, но слова теряли смысл.

– И всё же ты здесь. Всё ещё смотришь на меня, – он слегка наклонил голову, улыбка на лице была одновременно игривой и властной. – Ты не можешь отвернуться, Бренда. Тело помнит то, что разум ещё не принял. А я знаю, как заставить его помнить ещё сильнее.

Она почувствовала, что сопротивление тает. Её руки сжались в кулаки, но мышцы тела подчинялись другим сигналам – тем, что Дерек умело направлял взглядом и голосом.

– Спокойно, куколка,– шагнув чуть назад, он заговорил тихо, почти шёпотом. – Нет выбора. Только… желание.

_____

Кассандра шла по освещение тропе, и отчаянно желала наконец- то увидеть хоть какой- то силуэт.

Медсестра уже дала ей «рисперидон». Сонливость от лекарства вязла в её теле, но желание увидеть хоть что- то, хоть кого- то среди мерцающих огней, оказалось сильнее.

Касс сразу подумала, что это была плохой идеей идти на фестиваль, но что- то внутри дало бунт. Она не могла в очередной раз спрятаться в комнате от своих галлюцинаций.

Тропа перед ней извивалась, сквозь редкие фонари пробивались туманные блики. Кассандра пыталась удерживать глаза открытыми, медленно переставляя ноги, будто каждое движение давалось с усилием. Она понимала, что везде учителя, медсестры и фестиваль – это лишь еще один урок, чтобы научить их открывать свои тайны не кому- то, а самому себе. И ей казался этот этап очень важным, и несмотря на потерю сил, она должна дойти до конца и доказать себе и всем вокруг, что она не мотылек, а личность. Пусть больная личность, но она это исправит.

Тень впереди колыхнулась, и Кассандра моргнула, пытаясь понять, не играла ли её воображение с ней. Лампы освещали тропу неровно, и каждая искорка света превращалась в маленькую иллюзию – силуэты казались то ближе, то дальше. Сонливость от лекарства давала о себе знать: ноги становились ватными, движения замедлялись, а сознание как будто расползалось на несколько слоёв. Но внутри что- то сопротивлялось – маленький огонёк упрямства, который шептал: «Иди дальше. Не останавливайся. Ты сама решаешь, кто ты». Кассандра стиснула зубы, прокладывая путь между фонарями. Каждый шаг давался с трудом, но шаг за шагом она приближалась к цели.

Тропа вывела её на небольшую поляну, где через толщу деревьев находилось ледяное озеро, и где огни фестиваля мерцали сквозь лёгкий туман. Среди них мелькнула фигура – неясная, почти призрачная.

– Охотник? – прошептала девушка.

Перед ней стояла фигура в черном плаще. Кассандра замерла, сердце забилось чаще. Фигура стояла неподвижно, как будто сама тьма приняла форму человека. Туман обвивал её контуры, и казалось, что с каждым мгновением она то приближается, то отступает.

– Кто ты? – вновь спросила девушка, но темная фигура молчала.

Кассандра сделала ещё шаг, и туман словно ожил под её ногами, мягко обволакивая каждое движение. Фигура в черном плаще стояла неподвижно, и теперь её контуры казались острыми, угловатыми, как тень, изломанная чем- то нечеловеческим.

– Покайся, – прошептал мужской голос. – и я помогу тебе.

– Я… не могу… Простите, – выдохнула Кассандра, хотя каждое слово давалось с усилием, и тело почти подчинялось сонливости от лекарства.

Фигура наклонила голову, и черный капюшон чуть приподнялся, открывая только едва заметный отблеск глаз – холодных, пронизывающих, как сталь.

– Покайся.

_____

Лена Ковал вновь решила отличиться от правил. Потому что она их ненавидела. Ненавидела до дрожи – эти обязательные костюмы животных, которые другие выбирали, будто примеряя на себя чужие сущности. Её отражение было другим. Ни когтей, ни шерсти – только хрупкость, борьба и тихая, почти незаметная сила. Белое платье с бахромой вместо рукавов означало одно – стеклянная кукла. Она и правда выглядела как стеклянная кукла: хрупкая, прозрачная, готовая треснуть от любого неверного движения. Но именно это ощущение хрупкости давало ей силу. Ведь сломаться – значит существовать.

Она шла по фестивальной поляне, держась прямо, хотя каждая мышца сопротивлялась. Длинное платье струилось вокруг неё, колыхалось, будто лёгкий туман, и ловило огни, рассыпая блики. Лена походила на призрачный силуэт – заметный и в то же время растворяющийся в хаосе праздника.

Она знала правила. Но правила были созданы для того, чтобы их нарушать. И Лена нарушала всегда. Она никогда не говорила правды Охотникам – и зачем? Что они сделают? Сойдут с пьедесталов, превратятся из дерева в людей и накажут её? Бред. Да и не было у неё правды. Она просто была. Такой, какой была.

Каждая вспышка света цеплялась за бахрому, будто сама ткань пыталась выдать её тайну. Но Лена знала – никто её не прочтёт. Ни Охотники, ни участники фестиваля, ни собственное отражение в палатке. Она всегда была за пределами правил и ожиданий.

Единственное, чего она не нарушала – никогда не сворачивала с пути. Она боялась темноты и не ходила на встречу с Охотниками одна. Но и друзей у Лены не было. Обычно она шла следом за другими, тихо, осторожно, дожидалась, пока они исчезнут, и только тогда выходила к статуям.

Сегодня всё изменилось. Лена решилась идти одна по тропе, усыпанной фонарями. Может, на это повлияла соседка Кая – её уверенность была заразительной. Что- то в Лене надломилось… или, наоборот, окрепло.

Она двигалась шаг за шагом, слушая своё дыхание, смешанное с далёкими звуками праздника. Тропа петляла между деревьями, густые заросли скрывали края, и Лена чувствовала себя одновременно незаметной и предельно уязвимой. Ветер шуршал листвой, играл с бахромой, и казалось – лес сам наблюдает за ней.

И вдруг, между деревьями, в тусклом свете ламп, она увидела его – Охотник Лис. Статуэтка стояла на каменной подставке, вырезанная из тёмного дерева. Лисьи глаза смотрели хитро и почти живо. Лена замерла – напряжение спадало. Перед ней не было угрозы. Лишь символ.

Она подошла ближе, осторожно коснулась пальцами холодной поверхности.

– Здравствуй, охотник, – прошептала Лена.

Она оглянулась. Никто не следил. Но всё равно ей не хотелось быть пойманной. Даже не из- за тайны – просто не хотелось.

– Я пришла рассказать тебе свою тайну, – Лена пожала плечами. – Хотя ты уже слышал её два года назад. Ну и пусть. У меня всё то же.

Она наклонила голову, будто прислушиваясь к невидимому ответу. Лес молчал. Свет фонарей дрожал. Время будто остановилось.

– Я всё так же ничего не ем. Много сплю. Не хожу на занятия. И не пытаюсь себя «исцелить». Но я больше не прячусь от этого, – её голос дрожал, но в нём звучала решимость. – Я хрупкая. Я стеклянная кукла. Иногда мне хочется разбиться…

Хитрый взгляд лисы казался живым, и в нём Лена видела не осуждение, а принятие.

– Я не стану притворяться, что меня всё устраивает, – прошептала она. – Знаешь почему? Потому что это тоже я.

Она вздохнула, и бахрома на платье качнулась, словно в такт её дыханию.

Похолодало слишком рано. Лена даже не заметила, как её кожа покрылась мурашками, будто лес сам дотронулся до неё ледяными пальцами. Она обхватила себя руками, но холод шёл не снаружи – он просачивался изнутри.

Может, пора выдохнуть? Смыть с себя эту тайну? Но кровь не смывается – она въедается в кожу. Я улыбаюсь, разговариваю, хожу в этих белых платьях, но под бахромой у меня руки, которые однажды сделали то, что нельзя простить.

Лена резко прикусила губу, будто отдёрнула саму мысль, и отвела взгляд от лисьих глаз.

_______

Итан Вернер всегда говорил правду. Не потому что хотел быть героем, а потому что не умел иначе. Слова сами срывались с языка – прямые, острые, часто неприятные. Люди злились, морщились, отходили подальше, но Итан только хмурил брови сильнее, будто ему действительно было дело до их мнения. От этого на лбу к семнадцати у него появились морщины – подарок за честность. Чтобы скрыть их, он отрастил челку, но всем было ясно: спрятать можно лоб, но не взгляд.

Сегодня он выглядел как всегда – аккуратно, строго, без лишних украшений. Чёрный жилет, светлая рубашка, гладкая маска пантеры с узкими прорезями для глаз. Всё чётко, всё по правилам. И сам он напоминал пантеру – сдержанный, собранный и очень опасный.

Шёл он ровно, шаг в шаг, будто маршировал. Плечи прямые, кулаки сжаты в карманах так, что ногти врезались в ладони. В груди копилось напряжение, жгло. Терпение – гадкая штука: тянется, тянется, а потом бах – и взрыв.

Ненавижу слабость, – мысли резали изнутри. – В себе. В других. В этом пансионате, где все прячутся за масками. Дрожат, лгут. Думают, не видно. Но правда всё равно торчит наружу. Правда лучше лжи. Всегда лучше.

…или нет?

Итан резко остановился. Горло перехватило, сердце гулко стукнуло о рёбра. Отлично. Вот так всегда: думаешь, что ты воин света, а оказывается – просто кусок мяса, который ещё и сам себя жрёт.

– Быть куском отбивной или ястребом, который сам себя клюёт? – пробормотал он с кривой усмешкой. – Великолепный выбор, Вернер. Браво.

Сухой лист сорвался с ветки и упал прямо под его ботинок. В тишине шаги казались слишком громкими, и Вернеру впервые пришло в голову: а не он ли сам – самое слабое звено?.

И вдруг лес вздрогнул. Где- то впереди сорвалась ветка, эхом ударил резкий голос – женский, высокий, чужой. Это не был обычный крик – он звучал так, будто воздух разорвали изнутри.

Итан сжал кулаки, мышцы в спине натянулись. Он даже не успел подумать – тело само сорвалось с места, будто ответило на зов.

И, наверное, хорошо, что всё случилось именно так. Хорошо, что не придётся сейчас встречаться с Охотником. Вернер выдохнул сквозь зубы с какой- то странной радостью – бежать на чужой крик оказалось куда легче, чем отвечать на собственную правду….

Глава 6.ч.4. Сквозь зубы и кровь.

Рейвенхерст, штат Мичисота. 2020 год.

– Что это? – произнесла Кая.

Она стояла среди темного леса с высоким мужчиной в черной длинной рясе и никак не могла понять – сколько прошло времени. Минуты или часы? Кончики пальцев ног уже порядком онемели от холода, а кожа на руках снова потрескалась. Аллергия на холод – штука мерзкая, особенно когда у тебя привычка ковырять слои кожи зубами.

Кая с недоумением смотрела на свои руки. Они казались ей… неправильными. Разве у девушек не должны быть нежные, мягкие пальцы, аккуратные ногти, кожа, по которой приятно проводить рукой? А у неё – жесткие, растрескавшиеся, с царапинами, как будто сама жизнь вырезала на них карту её болезней и привычек.

– Не знаю, – обыденно произнес монах, продолжая смотреть на девушку.

Он не видел в ней ни ворону, ни ночную фею, хотя в её облике было что-то от обеих. Ему неожиданно понравилось слушать её молчание и наблюдать, как она вторгается в его пространство, словно становится частью его самого. Девушка так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как он подошёл почти вплотную. Два шага и его присутствие стало бы ощутимым всем телом. Этого хватило, чтобы он смог разглядеть её лицо.

Его будто ничего не могло отвлечь от занятия смотреть в  лицо незнакомки и отмечать каждый недостаток. Он не мог понять. Зачем он это делает? Чтобы признать, что она – обычная девчонка, живая, как все на этой земле? С её прыщами на коже, волосками на руках и уродливым шрамом? Или чтобы отметить, насколько точно она "собрана" в этой жизни, каждая деталь будто сделана специально, а прыщики гармонично разбросаны по лицу? Чертова глупость. И всё же, он не мог отвести взгляда.

Длинные густые волосы мягкими, но тяжёлыми прядями падали на плечи. И среди этой темноты резали глаз выбеленные локоны её чёлки – две полосы инея посреди ночи. Эта деталь делала её почти мистической, будто в ней боролись тьма и свет. Но чем дольше он смотрел, тем яснее понимал: в ней нет ни того, ни другого. Она напоминала скорее стеклянную оболочку, которая отражает всё, что в неё заглянет..

Пока девчонка продолжала кромсать свой мозг, он всматривался дальше: правильные, резкие черты, прямые брови, тёмные глаза, где пряталась какая-то чуждая для её возраста твёрдость. Светлая кожа, живая, но испещрённая веснушками – словно чужие пальцы оставили на ней следы.

Фигура – вытянутая, гибкая, созданная для движения, а сейчас застывшая, как статуя. Простое чёрное платье подчеркивало её уязвимость и силу одновременно.

В ней было что-то от дикого зверя, что смотрит с осторожностью и угрозой. Взгляд – холодный, внимательный, будто она знала гораздо больше, чем показывала.