Полная версия:
Канал имени Москвы. Том 2
Набрала одну фляжку, закрепила на поясе, быстро отвинтила крышку у второй, и… в листве напротив, в глубине, хищно горели глаза. Дикий зверь или еще что-то более чудовищное. В следующий миг туда, в глубину, был направлен ствол с серебряной пулей. Прошелестел легкий ветерок, глаза исчезли, это лишь игра кружева листвы. Раз-Два-Сникерс сглотнула и подумала, что надо побыстрее возвращаться.
4Она наступила на тень, когда до входа в церковь было уже рукой подать. И почувствовала только легкое головокружение. Но все же… Она резко обернулась. Икша сонно, без интереса наблюдала за ней. К этому она уже начала привыкать. В траве лениво стрекотали насекомые. Некоторых из них, особо мерзких уродцев, как из плохого сна, она никогда не встречала прежде. Но и к подобному Раз-Два-Сникерс успела привыкнуть. Ничего не изменилось. Она сделала шаг вперед. Задышалось свободней. Быстро направилась ко входу в церковь. И опять обернулась. Посмотрела на свои следы. Она не знала, что произошло. Но случилось это, когда она стояла на тени. Овальном пятне, вытянутом к зданию напротив.
* * *Она поднялась в свою звонницу. Вылила воду в канистру. Подумала, что стоит сходить набрать еще порцию. И все-таки подстрелить себе к ужину какую дичь.
– Эту чертову горлицу! – сказала она. Ухмыльнулась. И посмотрела на проем звонницы. Солнце оттуда уже ушло, но стояло пока довольно высоко. У нее достаточно времени. Раз-Два-Сникерс подошла к проему и выглянула наружу. Но почему-то не повернула голову вверх, чтобы определить время по солнцу. Посмотрела на землю. На тень. Пятно было не овальным – круглым. Какая-то сухая хрипотца булькнула в горле Раз-Два-Сникерс. Круглым, как голова. А под ней начинался силуэт тела. Две расходящиеся полоски ног уходили к косяку выбитой двери. Она смотрела на тень человеческой фигуры. Только в несуществующей двери никто не стоял. Лишь гулял ветер, и даже задней стенки у дома не было, обрушилась, бывшее помещение успело зарасти невысоким кустарником. Просто тень от ног обрывалась ровно на линии порога, а дальше шла пустота. Она пошевелила губами. Такого не могло быть – эту тень никто не отбрасывал. И конечно, не могло быть того, что она увидела дальше. Тень пошевелилась. Сдвинулась, немного видоизменила форму. Как будто тот, кто стоял в двери, решил поменять позу. Опереться спиной о косяк и чуть поднять голову. Чтобы получше рассмотреть ее: «Ну привет, соседка». Раз-Два-Сникерс почувствовала, как чьи-то холодные пальцы легонько надавили ей на копчик.
5Она поняла, что вода непригодна для питья, когда уже было поздно. Прежний запас заканчивался; то, что она набрала сегодня, по ее прикидкам, не отвечало ни одному признаку плохой воды, и все же она выпила отраву. Сделала всего один небольшой пробный глоток. Не лучшего качества, но вроде бы сойдет. Решила больше не покидать сегодня своего убежища, а понаблюдать отсюда за странной тенью. Та снова пошевелилась, будто стоящий в двери совершил усталый выдох. Раз-Два-Сникерс немного отстранилась, пытаясь по положению солнца определить, возможно ли, чтобы за косяком кто-то прятался. Оборотень или какая иная тварь, решившая зловещим образом разыграть ее. А потом она увидела еще одну тень. Та лежала просто на земле, вокруг даже в теории не было ничего, что могло ее отбрасывать. Она тоже пошевелилась. Немного, но сдвинулась в направлении к первой. Если бы в проеме двери сейчас стоял человек, он бы оказался хоть и ленивым, но довольно гостеприимным хозяином. Он медленно и призывно распростер руки гостю, что скользил к нему по поверхности земли. Эти пальцы вновь надавили на копчик и затем пробарабанили по спине Раз-Два-Сникерс. А через десять минут ее организм погрузился в ад.
* * *Она промучилась всю ночь. Сильнейшая рвота и расстройство желудка оказались меньшими из проблем. Ее трясло в ознобе, как пса, хотя она закуталась во все, что нашла здесь. Раз-Два-Сникерс забилась в угол рядышком с проемом, чтобы оставалась возможность тошнить наружу, и видела наяву кошмары. Вероятно, все эти мертвые, что стояли прямо под ней, склонив головы, призраки тех, кого она знала и не знала, и еще какие-то чудовищные твари, разорванные, разделенные на кровоточащие части, которые жаждали соединиться, лишь грезились ей, были игрой воспаленного ума, а может быть, демоны Икши пытались таким образом нащупать путь в ее звонницу. Один раз посреди ночи, когда ее снова рвало, она увидела внизу на площади, залитой луной, знакомую фигуру в длинном гидовском плаще. Раз-Два-Сникерс вытерла рот и слабо произнесла:
– Хардов?
Он стоял прямо под колокольней, какой-то отсутствующий, словно не знал, почему здесь оказался, а потом опустился на руки, что немедленно придало ему сходство с животным, и, больше не меняя позы, засеменил отсюда прочь, в темноту. Возможно, это и был дикий зверь, а длинный плащ и знакомые черты пригрезились, хотя… Она знала, что это не так: Хардов погиб в этом городе, растерзанный оборотнями, погиб, защищая их, и в награду за свое самопожертвование обречен навсегда остаться здесь, среди призраков Икши.
Раз-Два-Сникерс прополоскала рот остатками чистой воды и позволила себе сделать пару глотков. Ее не вывернуло, но больше воды, пригодной для питья, не оставалось. Она провалилась в неглубокий сон, думая о Хардове. Но приснилась ей Лия.
6Ей снилась Лия. Впервые за много лет. «Привет, малышка…» Сон был хорошим, но Раз-Два-Сникерс поняла, что пытается не проговориться, – будто она вновь одиннадцатилетняя девочка, – скрыть от Лии гибель Хардова.
«Малышка, зачем же ты выпила последнюю воду?»
«Этот рвотный запах… не могла больше терпеть. Хотя бы из уважения к памяти Хардова…»
Она проговорилась. Вопреки собственной воле. Сон заставил ее. Но Лия лишь ласково ей улыбнулась. Как будто нет никакой смерти. Как будто ни она, ни Хардов вовсе не погибли, а все по-прежнему хорошо, и, как Лия обещала, они всегда будут вместе. В этом счастливом месте, полном света, ведь вот же, смотри, так и есть…
Лишь тихий трескучий звук где-то вдалеке. Забытая нежность и тепло светлой королевы детства оказались недолгими.
«Что это за звук, Лия? Можно не обращать на него внимания?»
Лия вдруг помрачнела и куда-то отстранилась. И оттуда взглянула на нее печально, но больше сосредоточенно. И уже не говорила, словно была немой, а все эти мгновения счастья действительно лишь пригрезились. Она должна успеть что-то ей показать, предостеречь, что-то тревожное, плохое. Из-за этого тихого трескучего шума, который приближается. Лия вела ее куда-то, туда, где противный звук был громче.
«Зачем?»
Но Лия больше не говорит. А лишь указывает. На кокон тьмы. Смотри, смотри внимательней, во все глаза, и постарайся понять: скоро все изменится, станет хуже, изменится из-за этого. Это где-то здесь, рядом, узнаешь? Смотри…
Кокон темноты. И в нем Юрий Новиков. Отстраненно задумчив, он что-то собирается сделать. Или даже вот-вот сделает. Вот уж о ком Раз-Два-Сникерс не думала в последнее время, так об этом недоноске, новиковском сынке. Лия предостерегающе поднимает руку: не пренебрегай, иногда мелкие бешеные собаки очень опасны, особенно когда неожиданной волной их выносит на самый верх. Но хуже всего, что Юрий Новиков там, где он находится, почему-то считает себя… Шатуном. При чем тут никчемный самодовольный болван с его фантазиями?
Юрий Новиков в этой темноте. Куда это ты собрался? Что-то в застывшей фигуре и вправду никчемное, жалкое и даже несчастное. А звук нарастает, становится все резче, и в последний миг, на самой невыносимо трескучей ноте жалкий болван Юрий вдруг поднял голову и ухмыльнулся ей…
* * *Этот спазм тошноты оказался самым сильным за ночь. Ее рвало очень долго. Потом бессилие и обезвоживание чуть не заставили рухнуть на пол. Все же она удержалась, опираясь о нижнюю часть арочного проема слабыми руками. Горло горело, и все внутри было воспалено, сделалось больным. Покачнулась, слушая тишину, поняла, что близится рассвет. И вспомнила, что воды больше не осталось.
«Мне бы хоть глоточек, – подумала она. – Один маленький глоточек».
А затем ее взгляд упал на то место, что Лия показала ей во сне. Оно действительно было совсем недалеко. Прямо напротив ее колокольни. Правда, никакого Юрия Новикова там не оказалось. Она обнаружила кое-что похуже. В доме с обрушенной задней стеной и выбитой дверью на фасаде, где сегодня днем она видела странную тень. Та чуть поблекла, но никуда не делась, луна давала еще достаточно бледного света. Раз-Два-Сникерс почувствовала, как на ее спине от леденящей волны зашевелились даже самые крохотные волоски. Сейчас в проеме стоял тот, кто эту тень отбрасывал. А рядышком так вовремя подоспевший гость. И оба, подняв головы, смотрели на нее.
7– Гул машин, электронасосов, – монотонно пробубнил себе под нос Юрий Новиков. – А вот где-то тут ты сидел, на… – задумчиво поморщился, – на табуреточке.
Табуретку, конечно, вынесли, да и бункерную дверь, что здесь поставил Шатун, после взрыва сменили.
– Все тут за тобой прибрали, подремонтировали, – ухмыльнулся Юрий Новиков. – Подкрасили. Чтоб даже твоих следов не осталось.
Юрий не осуждал этих безвольных перепуганных людей. И не осуждал разбежавшуюся команду Шатуна после столь неожиданного «отъезда» босса в сторону госпиталя Косьмы и Дамиана. И дело тут даже не в верности, с этим-то Юрий давно уже не обольщался. Просто люди имеют свой предел, предел веры и безумия, на которые способны. Так к чему тут осуждать этих низколетающих? Юрий остался, как последний ронин (он не представлял, что это значит, но слово, подсказанное Шатуном, ему понравилось), и в свое время он наберет еще таких же ронинов. Благо их немало осталось по свету, догадывающихся, что где-то в вечных водах плывет прекрасный белый пароход «Октябрьская звезда» и его заботливый хозяин с рыжеватыми усами и добродушной лукавинкой в глазах, хозяин, чья несокрушимая воля создала мир канала.
Юрий снова ухмыльнулся: какой патетичный и одновременно ироничный строй мыслей – это новое ощущение надо будет распробовать на вкус. Давно уже он не чувствовал себя так легко. Это, конечно, незримое присутствие Шатуна вернуло его к жизни.
«Вот что значит быть Шатуном, – с ликующей легкостью пронеслось в голове, и тут же добавилась новая фраза: – И вот что значит быть Юрием Новиковым!» И теперь картинка дополнилась, все встало на свои места. Как прекрасен мир, сколько в нем интересных, по-настоящему стоящих дел! Но…
«Тени должны ожить», – сказал ему Шатун.
Юрий, конечно, не осуждал этих безвольных перепуганных людей, но станцию им удалось усыпить. Великую-и-загадочную насосную станцию «Комсомольская». Лишь монотонный гул машин. Что-то было не так, неправильно в этом расколдованном звуке, он снижал градус восторга.
«Эх, бескрылые вы мои, – все-таки осуждающе подумал Юрий неизвестно о ком, – совсем разучились летать». И капризно поморщился – ведь станция действительно спала.
Тени должны ожить. Как? Почему? Что это значит? Кое-что Шатун все-таки скрывает от него, а такое не годится между партнерами.
– Эй? – тихо позвал Юрий Новиков. Лишь гул, скучный механический звук. И никакой тайной музыки. – Эй, парень Боб? – снова попробовал он. – Джимми-бой? Черный человек?!
И почувствовал себя кем-то вроде самозванца.
– Парень Боб?..
Юрий прислушивался, пытался уловить хоть какой-то знак, но тени великих молчали. Шатун что-то скрыл от него, а так не пойдет.
– Эй, громила! – потребовал Юрий Новиков.
«Я здесь», – тут же отозвался Шатун.
«Так-то лучше», – подумал Юрий, пытаясь утаить от Шатуна эту свою мысль.
Тот молча ждал, но Юрий вдруг понял, что ничего утаить не удалось, – было в этом ожидании что-то насмешливое. И когда Шатун заговорил, Юрий Новиков понял, что не ошибся.
«Малыш, ты и вправду как раскрытая книга. Тебе не мешает укрепиться духом. А то смотри, – смешок, – я ведь могу и передумать».
– И что?!
«Хочешь обратно? В свою берлогу лузера и жалеть до конца жизни о том, чего не сделал?»
– А ты хочешь остаться в дурке? – огрызнулся Юрий. – В виде овоща?! – вздохнул. – Ладно, громила, проехали.
В ответ молчание. Какое-то тяжелое, маслянистое. Юрий Новиков обнаружил, что его рука почему-то пролезла в карман широких брюк, хотя его ничего там не интересовало.
– Эй?! Да ладно, я пошутил…
Молчание. И вдруг что-то качнулось в его голове, такое же маслянистое, выступило из тени, какое-то присутствие: мгновенная боль в висках и… голос Шатуна: «Не зови меня больше громилой».
– Что?
«Вынужден преподать тебе урок. Чтоб ты прояснил характер наших взаимоотношений. А заодно укрепился духом».
– О чем ты?
«Ты уже понял. Вытаскивай. Черная метка. – Вновь смешок. – От меня. Будет тебе так легче».
– О чем…
Юрий Новиков обнаружил, что его рука извлекла из кармана коробок спичек. Это были огромные спички, прозванные почему-то «Охотничьими». В числе прочих ими пользовались гиды, и они правда были очень удобными в лесу: на сильном ветру не гасли, только лучше разгорались.
– Зачем ты, а?!
«Это будет быстро. Чем быстрее покончим, тем лучше».
– Ладно, хорош, не дури. Я все понял.
«Левая рука. В правой придется научиться держать оружие».
Юрий с ужасом увидел, как против воли извлекает спичку с продолговатым набалдашником зажигательной смеси.
– Не надо, перестань…
Но руки не слушались. Всего напряжения воли хватило на то, чтобы чиркнуть спичкой чуть слабее.
«Не сопротивляйся. Будет не так больно».
– Пожалуйста. Я понял.
Спичка снова пошла о наждак зажигания. Осыпались первые искры, будто в замедленной съемке, спичка занялась и вот дала яркую вспышку.
– Нет! – завизжал Юрий Новиков.
Коробок полетел на землю. Он увидел, как правая рука поднесла к раскрытой ладони левой горящую спичку. Голубой ободок пламени и раскаленная плазма над ним. Боль оказалась невыносимой, а в голове словно вспыхнуло множество темных искр. Юрий вопил, но не отводил руки. Пузыри, расходясь концентрическими кругами, лопались на глазах, оставляя запекшуюся кожу, и вот он уже поджаривал собственное мясо. В воздухе повис густой, отвратительно сладковатый запах, а спичка все горела и никак не хотела гаснуть.
«Барбекю…» – деловито констатировал Шатун.
– Пожалуйста, хватит, – взмолился Юрий. – Пожалуйста…
Спичка погасла. Юрий Новиков об этом даже не знал, лишь повторял:
– Пожалуйста, умоляю, хватит… Я все понял, пожалуйста…
«Справь на руку малую нужду».
– Умоляю, пожалуйста…
«Э-э-э, очнись. Ну-ка, приведи себя в порядок».
В глазах Юрия стояли слезы.
«Это там, видишь? Отхожее место. Там найдешь мою балерину».
Рука пылала и сделалась тяжелой.
«Ступай. Сейчас освобожу тебя от боли».
Юрий всхлипнул. Множество толстых заноз застряло в мозге и в переносице.
«Давай, там такое место… Регенерация будет быстрой. Не как в сказке, конечно; ожог не исчезнет прямо на глазах, но к вечеру ничего не останется. – Задумчивый смешок. – Забудешь, что был шашлычком. Так что можно было и правую…»
Боль, эти занозы шевелятся, распухают от боли в пылающей руке. Но вот там, за дверью туалета, спасение…
Шкатулка с балериной, танцующей блюз, валялась в темноте за отхожим местом. Как же хорошо, что ее не нашли, о ней забыли. Потому что, как только налившиеся тяжестью пальцы Юрия Новикова сомкнулись на ней, боль начала стихать. Сердце забилось ровно, сладостная милосердная прохлада высосала из ладони остатки боли. Юрий с благодарностью прижал шкатулку к груди. Тайная музыка была здесь, вокруг. Станция ожила. Он улыбнулся фигурке балерины, и нежный свет, исходящий от нее, словно стал ответной улыбкой.
Юрий прикрыл глаза. Спасибо, что больше нет боли. И за тайную музыку, что рушит любые преграды. Шатун должен знать, что Юрий Новиков благодарен за урок. А как же еще? Этот урок показал, какая они вместе сила и как губительны сомнения. И сейчас, когда балерина, танцующая блюз, заговорила с ним, он все понял. И конечно же, тени должны ожить.
«Ну что, ронин, – легкая издевка, – ты готов?»
Юрий Новиков засмеялся:
– А как ты считаешь, громила? – ухмыльнулся, подождал, озираясь по сторонам, и весело добавил: – И пошел ты, брат, буду тебя звать как захочу!
Шатун расхохотался в ответ: «Смотрю, тебе понравилось быть шашлычком».
8«Вчера там, внизу, прибыла еще парочка гостей», – подумала Раз-Два-Сникерс, кисло глядя на канистру с испорченной водой. Под ее колокольней, словно кавалеры под балконом возлюбленной, собирались странные ребята – «тени», а она без сил, и отсутствие воды лишь ухудшает ее состояние. Решение, ей необходимо принять какое-то решение, пока это не сделали за нее, но от сильнейшего обезвоживания в голове плыл дурман, и стоило лишь на мгновение отпустить контроль за рассудком, возвращались грезы. Грезы о воде. Вспоминала, как приятно та булькала в канистре, когда она отмывала здесь следы рвоты, стремясь избежать этого мерзкого запаха, на который слетались мухи. Конечно, вода в канистре отравлена, но этот сладкий, ни с чем не сравнимый звук… И как она пьет, припав губами к горлышку, пьет вволю, и эта высохшая пустыня внутри начинает оживать, а еще вода в родниках, куда можно окунуть голову, и держать так, и пить губами, лицом, всем телом, пить…
Утром она проснулась с ощущением сильнейшей жажды. С трудом разлепила ссохшиеся губы, гортань, казалось, была изрезана бритвой. Вспомнила, что уже третьи сутки без воды, и сразу же подумала об этом неприятном новом соседстве. Еще вечером она заметила, как тень выскользнула из бывшего магазина «Продукты», а далеко за полночь смогла различить своего нового поклонника. Теперь они стояли втроем, задрав головы, и создавалось впечатление, вели какой-то ненормально медлительный разговор. Хозяин поднял голову, указывая вновь прибывшему на звонницу, понадобилось не менее десяти минут, чтобы тот кивнул в ответ, и еще столько же, чтобы обернулся и посмотрел на Раз-Два-Сникерс.
– Зачем ты их собираешь, лапочка? – хрипло произнесла она. И подумала, что не хотела бы знать ответ.
Спустя еще полчаса новичок кивнул, будто соглашаясь с хозяином, и в подтверждение стал поднимать свою руку. Да так и застыл.
– Ну ты и тормоз. – В ее усмешке сквозило отчаяние. – Оставайся, пожалуйста, таким подольше.
Кавалеры, тени, словно пребывали в каком-то своем времени, и, вероятно, пока они такие «тормоза», угроза от них не столь велика. И даже ночью она смогла различить, что они бесплотны, – рука одного свободно, хоть и нестерпимо медленно, прошла сквозь плечо другого.
«Призраки не опасны, – учила ее в детстве Лия, – могут лишь напугать. Сильно. И завести куда не следует. Но если держать свой разум под контролем, все их ухищрения бесполезны». Были ли тени призраками? Она этого не знала. Вероятно, да, и тогда они собирались лишь поглазеть на нее. Но почему ни Лия, ни гиды, ни даже Шатун не рассказывали о тенях?
«Потому что на канале в плохих местах, таких как Икша, всегда таится неведомая жуткая жизнь. И нужна лишь муха, чтоб попала в паутину. Муха бьет крылышками, стремясь вырваться, и паучок пробуждается».
Раз-Два-Сникерс открыла глаза. Что это было? Она незаметно уснула, наблюдая за тенями, но… Чей это голос? Она никогда этого не слышала, ей никто этого не говорил. Теперь все три кавалера стояли, подняв руки, указывая на нее. И еще ей показалось, что левее, у кладбищенской ограды, она различила в темноте силуэт. Тот нагнулся вперед, словно катил перед собой что-то достаточно тяжелое. Раз-Два-Сникерс пристально вглядывалась в ограду, пытаясь разобрать, что увидела, но начинался рассвет, и фигуры потускнели.
Утром она поняла, что не ошиблась. Появилась еще одна тень, пожаловал четвертый поклонничек. Он прибыл не с пустыми руками. Вся его поза указывала на крайнее напряжение сил. Он действительно сильно наклонился вперед, потому что, подобно строительному рабочему, толкал перед собой тележку, точнее, тяжело груженную тачку. Раз-Два-Сникерс, чуть сощурив глаза, рассматривала новую тень. Та расположилась под колокольней, но «строитель» выбрал несколько иную позицию. В стороне от основной группы. Губы ее растянулись в кривой беспомощной усмешке. Муха бьет крылышками, и паучок пробуждается. Тень выглядела очень четкой. Конечно, всего лишь тень. Только все сложнее было отделаться от ощущения, что строительная тачка больше напоминает мощный таран, нацеленный прямо на ворота церкви.
* * *Обезвоживание и последствия отравления делали свое дело. Жажда вступала в свои права. Жажда – беспощадная белая королева с иссохшим родником вместо рта. Она явилась верхом на волке-оборотне, грозная и неумолимая. Раз-Два-Сникерс вспомнила, что вроде видела такой рисунок в детстве. Потом подумала, что ничего такого не было и это не ее воспоминание. Просто от жажды у нее помутилось сознание, и теперь она не могла думать ни о чем другом. Даже тени под ее балконом отошли на второй план. Ее организм высыхал. Всего лишь одно отравление и последовавшие за ним сорок восемь часов жажды превратили ее в безвольную кучку пыли, способную лишь вяло реагировать на галлюцинации. Она опять грезила наяву. А может быть, незаметно, посреди дня, провалилась в сон. И видела воду, и слышала, как та журчит. Вода из ковшика выливалась в таз, и легкие брызги попадали на лицо – ах, какое наслаждение… Здесь кто-то есть, в ее звоннице, кто-то пришел и принес с собой воду, много воды, он сейчас попьет и даст ей. Вот рука поднимает ковшик… Он ее простил и позаботился о ней. Воды столько, что можно даже умыться…
– Зачем ты набрала в канистру отраву? – удивлен Шатун. – Когда здесь столько воды? Не пей этого больше, дура, что ли?!
Она смеется – не буду. Шатун открывает канистру и вымывает содержимое, а потом наполняет ковшик чистой прохладной водой и протягивает ей.
– На, пей. – Солнечный лучик играет в ровной поверхности чистой воды. Нет ничего щедрее этого жеста – пей вволю.
Она пытается, но губы слиплись.
– Пей же…
Она в отчаянии старается разлепить губы и ухватиться за ковшик, такой милосердный, такой прекрасный, наполненный до краев, а ей-то нужен хотя бы глоточек, пытается жадно, но не может.
– Да пей же ты! – кричит на нее Шатун и машет огромной ладонью перед ее лицом. Ладонь хлопает о воздух, и от нее легкий ветерок. – Пей…
Она просыпается. Ее лицо действительно что-то обдувает. Не сразу понимает, что это хлопанье крыльев. Слабо отмахивается. Птица отлетает от нее и садится на арку проема. Горлица, эта ненормальная дикая голубка, которую Раз-Два-Сникерс пощадила.
– Ну что, заявилась поглумиться надо мной?
Горлица наклоняет голову, из ее трепещущей грудки выходит курлыкающий звук.
– Твоя взяла, – говорит Раз-Два-Сникерс. – Видишь, какая я стала? Вот так…
Горлица взлетает, Раз-Два-Сникерс провожает ее равнодушным взглядом, потом почему-то думает, что птицу стоило бы приручить. Если выживет, будет с кем разговаривать. Но горлица не улетает, делает круг и возвращается, садится на прежнее место и опять наклоняет свою бестолковую головку.
– Что?! – хмурится Раз-Два-Сникерс. – Давай-ка лучше проваливай. Не выйдет у нас с тобой подружиться. Недолгим я буду тебе дружком.
Горлица снова взлетает, описывает круг снаружи колокольни, а потом садится. На канистру с отравленной водой. Курлыкает, бьет крыльями.
– Что? – повторяет Раз-Два-Сникерс.
В ответ курлыканье и бестолково склоненная голова.
– Отрава там. Нельзя это пить.
Голубка расправляет крылья, срывается с места, летит наружу и возвращается. Садится на канистру, заходится в своем идиотском курлыканье, да еще распускает крылья, словно хвалится ими.
Раз-Два-Сникерс захлопала глазами. Усмехнулась. Горлица затихла, смотрит на нее.
– Ты что, а? Ты… хочешь что-то сказать?
Горлица срывается, делает совсем маленький круг, возвращается на место. Раз-Два-Сникерс обескураженно смотрит на нее. Этого не может быть.
– Ты знаешь, где есть вода?
Горлица топчется на месте, перебирает ногами, готовая взлететь.
– Знаешь, где вода?!
Голубка срывается, вылетает наружу и тут же возвращается.
– Можешь показать?!
Курлыканье. Это ненормально. Она сходит с ума. Она разговаривает с птицей. Но… Вдруг все вещи начинают казаться в каком-то другом свете. Ведь горлица напала на нее, когда она набирала отравленную воду. Хотела предупредить? Раз-Два-Сникерс провела тяжелым языком по шершавой иссохшей поверхности губы. Она впервые увидела эту птицу, когда опрометчиво собиралась броситься через туман, что наверняка бы убило ее. Горлица была у нее на пути.
Она поднялась, перед глазами все плыло. Пусть она сходит с ума и разговаривает с птицей. Но пока у нее хватает сил ухватиться хоть за какую-то надежду, пока привычное недоверие не остановило ее…
«Хуже не будет, – подумала Раз-Два-Сникерс. – В любом случае жажда и бессонница разберутся со мной быстрее, чем эти ребята внизу. А так – чем черт не шутит…»
