Канал имени Москвы. Том 2

Роман Канушкин

Канал имени Москвы. Том 2

© Роман Канушкин, 2024

© Издание на русском языке, оформление. Строки, 2024

Книга третья

Лабиринт

Глава 1

Озерная обитель

1

– Что это значит?

Человек оторвал взгляд от страницы, пламя свечи чуть дрогнуло. Потом тишина стала вязкой, как и этот воздух вокруг, а огоньки свечей, теперь ровные, показались почему-то липкими. Но…

Рука человека все еще касалась Книги.

– Лабиринт может быть разрушен?! – хрипло выдохнул он. И замолчал, словно испугавшись произнесенного святотатства. Отвел от манускрипта старческие пальцы, на лбу выступила испарина, и пришлось откинуть к плечам капюшон, подбитый алым, как пользовали Возлюбленные братья.

Человек был настолько стар, что почти забыл звучание имени, какое носил в миру, среди гордых капитанов Пироговского моря, сотоварищи же давно обращались к нему брат Фекл. Только Книга была намного древнее, бесценной. Во многих местах бумага потемнела, покрылась лисьими пятнами и пропиталась сыростью, как при дурном хранении; некоторые листы слиплись (стоит отметить, в наиболее важных местах), склеились так, что требовалось немало труда отделить один от другого, не навредив Книге. Конечно, имелись и соскобы текста, и манускрипт явно расшивали, затем сшили заново. Только все это было неважно. Он впервые смог прочитать Книгу по-другому. «Деяния Озерных Святых». И главное, заключительную часть, вызвавшую в свое время немало споров и разночтений. Девять Святых Пироговского Озерного края возвестили о грядущем. Собственно говоря, всю заключительную часть можно рассматривать как корпус пророчеств. И… брат Фекл нашел ключ. Щека болезненно дернулась. Взгляд снова приковала к себе раскрытая страница, видимо, от напряжения перед глазами поплыло. Нашел тайный код, шифр, только…

– Как же так? – прошептал брат Фекл, хотя был в своей келье в полном одиночестве и единственным его собеседником оставался подобранный недавно на хозяйском дворе обители дымчатый котенок, забавляющийся сейчас игрой с собственным хвостом.

Шифр оказался настолько простой, настолько все время лежал на поверхности, прямо перед глазами, что становилось неясно, в чем, собственно, его тайна. Шифр не только находился в Книге, он и был самой Книгой, ее непреложным атрибутом, как гнев и благодать Господня, числами, из которых явился Священный текст и словно требовал: «Ну разгляди, прочти же меня наконец!» Прорезанная глубокими морщинами щека опять дернулась. Девять Святых оказались теми еще шутниками. Конечно, ведь что бы там ни утверждал брат Дамиан об их старчестве (благочинность, конечно же, необходима, и Возлюбленный Дамиан сто раз прав!), прежде всего они являлись капитанами Пироговского речного братства. Но тогда…

Стало зябко. Брат Фекл, не мигая, смотрел на манускрипт. Пальцы, чуть подрагивая, вернулись к раскрытым страницам и, будто задабривая, погладили их.

– Смысл всего меняется, – произнес брат Фекл. И вздрогнул. Нет, наверное, он не услышал эха в своей уединенной келье, но, казалось, сам этот липкий воздух ответил ему угрозой.

2

Отроки-послушники закончили уборку трапезной, выжали тряпки, обтерли руки нижними краями длинных фартуков, укрывших сутаны, и уселись передохнуть на приступке, разделившем залу пополам. Фартуки, взятые на кухне, были грязными и, стоит признать, достаточно зловонными в отличие от личных вещей послушников, содержащихся в чистоте, – гигиене в Озерной обители придавалось первостепенное значение. Длинные столы, пол, скамьи теперь также сверкали чистотой. Ох, уж сегодня Возлюбленные братья и позволили побаловать себя яблочным сидром перед теологическим диспутом, а кое-кто чем и покрепче не побрезговал. Так шумели, так разошлись в праведных спорах, что у отроков-послушников, заставших самый финал дискуссии, аж уши горели – как бы кого в ереси не уличили…

С кухни доносились монотонные звуки – натирали металлическую поверхность. Мальчики понимающе переглянулись.

– А Пухлый так и драит котлы, – важно заключил один, кивнул и весело добавил: – На камбузе.

– Ох, не говори так, – тут же одернул его другой. – Камбуз – это когда на лодке. А обитель – дом наш.

Мальчики благочинно замолчали, а потом все же не выдержали и оба весело прыснули. Но не громко, чтобы Пухлый не слышал. Дел еще, конечно, невпроворот, и пока все не закончат, сна не видать, но ему они помогать точно не станут. Стукач он, Пухлый, и все больше послушников прибавляли к его прозвищу слово «тухлый», причем ставили его впереди. Пухлый всегда возводил кляузу на мальчиков, да и делал это почти открыто, набивал «плюсы» перед старшими, и самое обидное, что у многих братьев-лекторов такое поведение встречало благосклонность. Но не у всех, к счастью. Вот и сегодня Тухлый-Пухлый настучал брату Феклу, что они брали плоскодонку и тайком на плотину плавали, – она ж северным концом-то в Пустые земли уходит, как не посмотреть? Наказание было суровым, и розог не избежали, и, видимо, не спать теперь мальчикам до утренней зари. Но и Пухлому брат Фекл трудовую повинность определил. За донос! Причем самую тяжелую: в одиночку все котлы перечистить.

– Говорят, завтра брат Дамиан прибывает, – как бы невзначай упомянул мальчик, вспомнивший о камбузе.

– Возлюбленный брат Дамиан – Светоч Озерной обители, – последовал зазубренный ответ. Но царившая в воздухе хоть и деловитая, но веселая атмосфера словно чуть потяжелела.

Первый мальчик вздохнул, искоса глядя на товарища. Потер друг о дружку усталые руки и очень тихо сказал:

– Как думаешь, если бы на его месте был брат Фекл, все было бы по-другому?

На этот раз ответа не последовало. Но воздух будто бы еще налился тяжестью. А потом оба мальчика вздрогнули и побледнели. Потому что где-то далеко, во тьме, таящейся за окнами, завыли псы Пустых земель.

Но сюда псам не добраться. Обитель защищена надежней, чем само Пирогово, и к ней не пробраться никаким врагам. И сама обитель, и некоторые уединенные затворнические кельи возведены на сваях посреди огромного Акуловского озера (самое большое в цепи водохранилищ, его еще зовут Учинским или Уч-морем), и широкая водная гладь является лучшей защитой. А от непрошеных гостей из числа лихих людишек стерегут капитаны.

3

Укрытая ночью, лодка бесшумно коснулась носом сваи. Лишь плеск – как будто из воды, посеребрив брюхо в лунном свете, выпрыгнула рыба. Возможно, так оно и было – те, кто находился в лодке, умели не производить лишних звуков. Две фигуры незаметно проскользнули на плот, служивший плавучим причалом; вой, пришедший из тьмы, застал их уже внутри обители.

4

…Девять печатей будут сорваны, когда армии Разделенных придут с севера: Четыре пса возвестят конец с восходом, Две смерти и Три вечерние зари, которые переживут немногие…

Перед глазами снова поплыло – этот нестерпимый сладковато-грибной запах сырости. А может, все дело просто в возрасте, и древние кости промерзли настолько, что их уже ничем не отогреть. Брат Фекл снова накинул капюшон, подумал: «Возраст не возраст, но бумага-то отсырела! Разве ж допустимо подобное обращение с таким бесценным сокровищем?» И хоть с манускрипта было сделано бесчисленное количество списков, подлинника сохранилось только два: этот и в личном пользовании брата Дамиана. А что до копий, так что ж с писаришек взять-то? Отроки больше о каллиграфии думают, а не о сути и часто путают порядок слов, то ли по неряшливости и отсутствию должного усердия, то ли… потому что списывали с более ранних копий, куда уже прокрались ошибки, меняя слова местами. И вот в этой небрежности как раз таки и затаилось большое зло: по глубокому убеждению брата Фекла, не только сакральные числа (о чем уже давно никто из братьев не спорил), но и порядок слов являлся сутью и содержанием Книги, таинством «Деяний Озерных Святых». Да и самих их было Девять, как и Священных печатей…

Озноб прошелся по телу, и пришлось сильнее закутаться. Действительно, возраст: на лбу-то испарина, а в сердце холод. Сегодня впервые с этим самым мутным холодом внутри брат Фекл подумал, что, возможно, дело не в небрежности и отсутствии должного усердия и порядок слов перепутали намеренно. Еще давно, когда списывали первые копии, ведь бесценные подлинники не давали в руки даже Посвященным, лишь самый ближний круг… Это, конечно, возмутительная ересь со стороны брата Фекла – усомниться в благочинности деяний Возлюбленных и усмотреть какой-либо злой умысел, тем более что ошибочки незначительны, так, мелкие детальки, но…

Старый монах дернул головой, и ему пришлось зажмуриться: только что манускрипт перед его глазами раздвоился и соединился вновь. Брат Фекл отклонился к стене и тяжело задышал – стар он стал для ночных бдений. Но прилив дурноты вроде бы отступил.

«Разделенные грянут с севера, из-за Темных шлюзов и Пустых земель», – произнес брат Фекл одними губами.

«…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать,Лабиринт укроет верных СловуОт Четырех псов черного человека…»

«О чем это я? – подумал брат Фекл. – Зачем повторять всем известные азбучные истины, что лекторы-монахи вбивают в юные головы послушников?!»

Но его глаза сами отыскали в раскрытой странице знакомый абзац. А потом взгляд переместился на кусок бумаги, где он делал свои пометки.

Потому что числа, вот зачем! Числа. Только он использовал их по-другому, – брат Фекл все еще не мог прийти в себя от совершаемой ереси, – использовал необычным способом. Он позволил себе кое-что. Предположение. Что помимо сакрального цифры-числа имели еще кое-какой смысл. Результат его ужаснул, видимо и вызвав этот прилив дурноты. Вместо всем известного канонического стиха о том, что грядет, когда придут полчища Разделенных: «…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать», – фразы, которую только что почти безмолвно произнесли его губы, он смог прочитать кое-что иное. Новое и совсем другое.

Это не было случайностью. Текст оставался связным, но полностью менялся весь смысл.

«…И станет Лабиринт от человека».Брат Фекл сморгнул.

– Четыре пса, – глухо пробормотал он. – Две смерти и Три вечерние зари…

Дымчатый котенок посмотрел на него с любопытством и снова принялся ловить собственный хвост. Брат Фекл улыбнулся ему.

Не было ошибкой, случайным совпадением одной фразы. Найденный им ключ ложился на всю страницу. Одна ересь тянет за собой другую, именно так открываются ящики Пандоры. Брат Фекл позволил себе применить метод, тайный шифр из чисел, известных в Пироговском речном братстве каждому, на весь Священный текст. И Книга зазвучала совсем по-другому.

Сердце брата Фекла забилось сильнее, но не ровно, в груди защемило.

«Надо найти еще возможные значения слова „громада“», – пометил он на своем отдельном листе бумаги. А потом снова уставился на раскрытую страницу. И тут же, словно сравнивая, перевел взгляд на сделанные пометки. Тряхнул головой, зябко озираясь, и темно усмехнулся. Еще один с детства знакомый канонический стих зазвучал по-другому:

«…Три вечерние зари соединятся,Затем укроется небо тьмой.Лабиринтов свет иссякнет…»

И главное, дальше, на самой последней странице: «…Тогда сей день будет пиром Разделенных».

Этим стихом заканчивалась Книга Пророчеств. За карой Господней уже ничего написано не было, ничего не следовало – чистый лист бумаги. Только сейчас… Сейчас стих зазвучал совсем по-другому, возможно и вызвав спазм в горле:

«…Но когда они соединятся,Лабиринтов больше не будет».

– Это «но» в начале, – слабо прошептал брат Фекл. – Надо будет посмотреть в другом месте. Возможно, «Деяния Трех Святых».

Спазм в горле повторился. Именно это изменение столь привычного, почитаемого, столь любимого и оберегаемого с особым тщанием текста заставило брата Фекла несколько минут назад произнести самую крайнюю ересь из мыслимых, предположив, что Лабиринт может быть разрушен. И испытал он в тот момент… Да. Благоговейный священный ужас, но и… Где-то глубоко в сердце, чего уж скрывать, испытал еле уловимую тихую и порочную радость.

Девять Озерных Святых, те еще шутники, оставили нам два совершенно разных послания.

Каким-то сквознячком потянуло от входа в келью, пламя свечей опять дрогнуло, но тут же все прошло. Брат Фекл поднялся со скамьи посмотреть, не пришел ли кто навестить его в столь поздний час, но нет – просто ветерок. И это хорошо. Хотя в обители и считалось, что второй главной чертой брата Фекла после усердия является гостеприимство, хорошо, что ему не будут мешать. Работы еще много, можно сказать, невпроворот. Он не может позволить себе вычеркивать слова, отсекать лишнее

(Не богохульствуй! Не в твоем праве полагать лишними слова Священного Писания!)

прямо на страницах манускрипта. Он не станет портить Книгу. Надо переписывать все на отдельные листы, а там уже…

Брат Фекл, склоняя голову, смотрел на раскрытые страницы. Вся Книга зазвучала по-другому.

«Армии Разделенных грянут с севера, из-за Темных шлюзов…»

С детства воображение рисовало бесчисленные полчища этих кошмарных тварей, разрезанных пополам вдоль или поперек; позже он узнал еще более ужасные вещи о том, что они могут быть отделены от своих душ. Хищная агрессивная передвигающаяся материя нагрянет, чтобы уничтожить последние оплоты духа в Озерной обители…

Брат Фекл, странно хмурясь, смотрел на манускрипт.

– Это значит совсем другое, – вдруг низким голосом произнес он, и опять его сердце предательски забилось быстрее, однако сбиваясь с ритма.

Котенок оставил в покое свой хвост и теперь уставился на двуногого с недоумением. Он был гладкошерстный, с умной мордочкой и большими разноцветными глазками. Не дождавшись от брата Фекла продолжения, он вернулся к забавам с хвостом, видимо, сочтя это более интересным.

«А ведь Аква говорила мне, – подумал брат Фекл. – Любопытная и упрямая. С детства была такой».

Только ведь дело не в девочке. Не только в девочке. Червячок сомнения давно уже поселился и грыз сердце брата Фекла. Поэтому вместе с благоговейным трепетом он и испытал эту порочную радость.

Подкатил новый, гораздо более сильный прилив дурноты, и в груди повисла тяжесть. Что-то с ним не то. Испарина выступила на лбу, брат Фекл отер ее тыльной стороной ладони. И вдруг резкий приступ панической атаки

(«Я умираю?!»)

сменился сиротливым и холодным чувством. Старый монах посмотрел на густую тьму за окошком кельи; и само оно, и обрамленный им квадратик черноты показались дрожащими. Но пока он жив. И будет бороться, пока он…

Брат Фекл снова провел тыльной стороной ладони – холодная испарина на лбу… Как быстро и внезапно, ведь еще сегодня утром и днем он чувствовал себя прекрасно, сплавал на плоскодонке к плотине, куда накануне, не спросившись, отправились шалопаи-послушники, и весьма бодро правил веслом.

На слабеющих ногах он добрался до окошка, распахнул его. Сделал глубокий вдох свежего озерного воздуха. Сразу стало легче, но только этот сиротливый холод не ушел насовсем.

«Наверное, вот и пробил мой час», – подумал брат Фекл. Посмотрел на огоньки трех свечей, что горели над раскрытым фолиантом. Понял, что у него слезятся глаза. Жизнь, как огонек, – сильна, но задуть ее ничего не стоит.

Брат Фекл быстро вернулся за свое рабочее место, ухватился за перо и принялся писать. Легкая дурнота, и высохла вся гортань… Писать. Быстро. Тезисами. Чтобы успеть как можно больше…

Перед глазами пошли круги, и теперь рука, держащая перо, становилась все менее послушной. Брат Фекл чуть отклонился, чтобы перевести дух, и, хоть боль, сжавшая виски и наполняющая голову какой-то ватной пустотой, не прошла, стало немного легче.

– Почему у сырости грибное зловоние? – повисло на раскаленном, как камень на солнце, языке.

Брат Фекл поморгал. Буквы манускрипта дрожали, этот липкий воздух. Словно испарения от страниц…

И вдруг он все понял. Но только не мог поверить, что такое возможно. Этот бесценный экземпляр «Деяний Святых» вовсе не подвергся дурному хранению. И страницы древнего манускрипта потемнели совсем по другой причине. Брат Фекл вдруг печально улыбнулся, смущенно, беспомощно…

– Аква, – тихо прошептал он. – Кто теперь позаботится…

Вот чем были этот воздух, показавшийся липким, и сырость, исходящая от страниц. Его отравили. Книга пропитана ядом. Эссенция…

Брат Фекл схватил перо и свои страницы и бросился прочь, к раскрытому окну. Вот почему становилось легче, когда он удалялся от Книги. Но яд уже проник в кровь, уже делает свое дело; крепчайшая эссенция грибных спор, которая испаряется, быстро улетучивается при свете, и следов не останется.

Еще с этой сиротливой печалью, но уже и почти равнодушием брат Фекл вспомнил, как ему передавали Книгу, бережно завернутую в несколько слоев плотной материи.

– Возлюбленные братья, как же… – прохрипел брат Фекл. Слабо присел на краешек лавки, попытался разложить записи на ровной поверхности, глядя на расплывчатые буквы. Поднес к листу чернильное перо…

Его отравили. Убили, и обратного пути уже нет. Но, может, он успеет, успеет записать как можно больше. Не разоблачения, нет, а ту великую, простую и чудесную тайну, что успел узреть…

Однако брату Феклу больше не было отведено времени. Он словно стал давиться своим горячим распухшим языком. На краешке губ выступила пена, и, не успев вновь добраться до спасительного окна, возможно давшего хоть небольшую передышку, брат Фекл опрокинул лавку и рухнул на дощатый пол своей кельи.

Дымчатый котенок посмотрел на него в удивлении – двуногий наделал грохота. Но пришедшая вслед тишина оказалась недолгой. Скрипнула половица, котенок прижал уши к голове и негромко зашипел. В келье брата Фекла появились двое посторонних – тоже двуногие, но пахло от них не так, как от Возлюбленных братьев, к чьему запаху котенок успел привыкнуть, потому что не знал другого.

– Он умер? – Голос был тихий, приглушенный плотной тканью, нижняя половина лиц укрыта косынками.

– Не знаю. Наверное… Вот она.

– Да, но…

– Забирай скорее.

– Конечно.

Один из вошедших осторожно, не касаясь тела, переступил через брата Фекла. Взял со стола манускрипт, схлопнул тяжелые половинки, закрывая замочки на переплете, бережно, но не с почтительным трепетом книжного человека, а скорее, чтоб не навредить ценному товару, отправил Книгу на дно матерчатой сумки.

– Все, уходим.

– Подожди. Надо закрыть ему глаза.

– Во имя всех святых…

Но тот, кто забрал Книгу, склонился над братом Феклом – котенок снова зашипел, – перекинув сумку за спину, чтоб не мешала; протянул ладонь и неожиданно, совсем неподобающе вскрикнул. Потому что сам он и его напарник в следующее мгновение сделались свидетелями довольно жуткой сцены. Возможно, на последнем импульсе агонии старый монах вдруг ухватил за руку склонившегося над ним человека. В ужасе, но еще больше в замешательстве тот попытался высвободиться, котенок шипел, а пена теперь вовсю прибывала из полураскрытого рта старого монаха. Но рука его проявила внезапную силу.

– Аква… – прохрипел брат Фекл.

Забравший Книгу несколько обескураженно обнаружил, что монах впихивает ему в руки пачку каких-то листов. А потом он посмотрел в умирающие глаза брата Фекла и на какое-то мгновение словно обмяк. Они смотрели друг на друга – пристально, очень недолго, но во взгляде забравшего Книгу успело мелькнуть изумление. Он, наверное, смог бы что-то сказать, но зрачки брата Фекла закатились, а потом его глаза закрылись сами собой.

Через несколько секунд, когда в келье снова воцарилась тишина, котенок подошел к телу брата Фекла, обнюхал его руку, пытаясь поиграть, но, так как ответа от двуногого не последовало, улегся рядом и задремал.

5

Лодка быстро скользила прочь от Озерной обители. Хотя все прошло не так, дело было сделано. Когда почти добрались до плотины, из-за туч предательски показалась луна. Но обитель, чернеющая посреди водохранилища, осталась теперь далеко за спиной. Из сумрака, отчетливо выделяясь, наплывала земляная плотина, закрывающая Уч-море от основного русла канала. Ночью на плотине могло оказаться все что угодно, хотя, к счастью, Псы Пустых земель и прочие твари, таящиеся в глубоких выжженных трещинах, побаивались близко подходить к воде. К тому же со стороны канала плотины стерегли – ничто не должно было нарушать покой Озерной обители. Но те, кто находился в лодке, знали, как обойти посты. Правда, порой они пользовались путями, по которым никто их живых на канале не пошел бы добровольно.

Луна, будто наглядевшись в зеркало ночной воды, снова стала укутываться облаками. Вот тогда забравший Книгу и прервал тягостное молчание:

– Он был такой, как я. – Возможно, еле уловимая в голосе нотка то ли горечи, то ли обвинения, брошенного непонятно кому, и не прозвучала.

Его напарник ничего не ответил, продолжая со спокойным деловитым усердием грести однолопастным веслом.

– Такой же, как я, понимаешь?!

Напарник, загребая воду, пристально рассматривал плотину, на которой сейчас таяли последние полоски бледного лунного света.

– Там все тихо, – наконец сказал он.

– Такой же…

Тьма окончательно накрыла Уч-море. Напарник еще немного помолчал, затем извлек из воды весло и, не оборачивая головы к собеседнику, негромко произнес:

– Не думай об этом. Твоей вины в этом нет.

Глава 2

Ворота на водоразделе

1

Апбб-жжж-ззз…

Тихо накатывает со всех сторон то плотной стеной, то трепещет, как бархат.

Ззз-лллл-лы-оо-oooзз-апп…

Поцелуй… один… мы не дотанцевали…

Аппзззы…

«Ева, на тебе платье Незнакомки… и там, в звоннице…»

Ззз-аппббблл…

Шшрркгарх… зз…

«Все теперь связано».

Мерцающая дорога, видел…

Только это было давно.

2

«Только это было давно», – подумал Федор и тут же понял, что не может точно сказать, насколько далеко отстоит это «давно», как много прошло времени: сутки, трое, может быть, неделя или несколько часов.

«Вспоминай, ты должен… А главное, что ты видел?»

Сонливость покрывалом озноба опять ложилась на плечи. Не спать! Оса затаилась – желтое тельце, прорезанное черными прожилками, ползет – и стала вдруг огромной, с человеческую ладонь, еще больше… Нет, он убил последнюю осу, он убил их всех и выбросил трупики за борт лодки. Некоторое время назад. Когда? Как было бы хорошо отдаться этому ознобу и уйти в уют сна. Но тогда – конец, яд уже вовсю растекается по телу и…

– Ты просто не проснешься, – прошептал Федор, с трудом шевеля тяжелыми обезвоженными губами.

(Вспоминай!)

Как нелепо, какие-то осы. Целое гнездо ос.

– Ева. – Слабая болезненная улыбка на распухших губах.

Нельзя спать. Этот сладкий сон может стать билетиком в один конец. Просто терпеть, держаться, и организм справится. Наверное, справится. Или…

Аппбзллы…

Эти звуки в мареве сна, в который, сам не замечая, он все чаще проваливается… Никаких «или»! Хоть спички в глаза вставляй, но не смей спать. Да только предательски или потому, что на самом деле это было единственным спасением, взгляд снова притянула к себе зеленоватая бутыль. Был выход: вода из-под Зубного моста. Радикальный выход, потому что если осы оказались мутантами, то, прими он лекарство, озноб и лихорадка покажутся лишь детскими шалостями. Кожаный мешочек рядом, туго набит – смесь целебных трав, определенных спор и грибов. Это он вспомнил. Когда-то сам провел классификацию и учил готовить лекарство. Сейчас кто-то – Тихон? – позаботился о нем: целебная вода, лекарственная смесь. Это вспомнил. Но даже если он выдержит и не сойдет с ума, приняв спасительный раствор, то провалится в забытье, которое сменится глубоким сном. В итоге оздоравливающим, конечно; только проспит он много часов кряду. И тогда уж точно некому будет держать под контролем берег – а они там, таятся, ждут и следуют за лодкой, – берег и такие близкие теперь заградительные ворота.

(Вспоминай. Что ты видел?!)

Но, похоже, у него не остается другого выхода. Надо попытаться немного отгрести назад, подальше от берега и от ворот, на середину озера, где фарватер, и бросить плавучий якорь. Яд этих тварей вот-вот доконает его, и он в любом случае уснет. А так у него появится шанс. Горькое лекарство,

(«Оно сделает меня беззащитным».)

заботливо оставленное Тихоном. Настоящее лекарство всегда горькое, уж неизвестно, почему так вышло в этой жизни. Однако у него будет неплохой шанс: Дикие с Пустых земель – или кто там швырнул осиное гнездо?! – остерегаются воды, а на всем фарватере присутствия чужих лодок вроде бы не обнаружилось. Правда, никто не знает, что случится, когда он уснет. Но тут уж ничего не поделаешь, тут, как говорили в родной Дубне, уж не до жиру.