Канал имени Москвы. Том 2

Она открыла люк. Пошатываясь, медленно, как старушка, начала спуск по лестнице. Сил хватило, чтобы прихватить с собой только фляжки, о канистре нечего было даже думать. Горлица ждала ее внизу, сидела на покосившемся столбе. Тень от столба… Она была другая. Словно накладывалась на человеческую фигуру. Потом она поняла, что видит еще несколько новых пятен.

Горлица взлетела.

– Ну вот, птичка, я иду за тобой, – хрипло произнесла Раз-Два-Сникерс. Нервный смешок и внезапное желание расплакаться; никогда бы не подумала, что пытка жаждой и бессонницей по ночам может оказаться столь эффективной. Она, гордая охотница, – глаза все-таки увлажнились, бездарно разбазаривая драгоценную влагу, – превратилась в безвольное животное. – Иду, иду за синей птичкой…

9

Родничок оказался совсем рядом, недалеко от церкви, она бы ни за что его не нашла. А потом она раздвинула ветви и увидела голубой блик. Клочок неба отразился в неглубокой лужице, и тоненькая струйка живой воды…

Ничего вкуснее в своей жизни Раз-Два-Сникерс не пила. Ничего прохладней и счастливее этих первых глотков. Потом она все-таки упала лицом в воду и расплакалась. Вымыла глаза, протерла губы, зная, что нельзя пить много. И все же сделала еще один глоток. С благодарностью оторвалась от лужицы, поискала глазами горлицу. Та сидела недалеко и смотрела на нее, забавно склонив головку. Было что-то веселое в ее позе. Раз-Два-Сникерс улыбнулась и вдруг услышала внутри себя: «Раджа».

– Что?

У нее дернулась щека, а потом ее лицо застыло. Какая-то тень набежала в ее сознании, словно одна матрешка прятала внутри другую… Раджа?! Да, так звали кого-то. Когда-то. Где-то… Но кого? И при чем тут?!

«Имя Раджа больше подходит для собаки».

Раз-Два-Сникерс тряхнула головой. Тень развеялась. Она в изумлении смотрела на горлицу. Словно попала в дурацкую сказку: Иван-царевич пощадил щуку, утку, Серого Волка или кого там еще, и те в благодарность сослужили ему хорошую службу… Но вот он – родник, на самом деле. Пощадил ли Иван-царевич, мать его так, горлицу? Или кого там еще?

– Кто ты? – вдруг спросила Раз-Два-Сникерс. – Что ты такое?

Горлица отозвалась громким радостным курлыканьем. Раз-Два-Сникерс шагнула к ней, протянула руку, но птица будто удивленно отстранилась, сорвалась с места и скрылась в листве.

10

До наступления ночи надо было успеть набрать полную канистру. По пути к роднику и обратно Раз-Два-Сникерс искала глазами горлицу, но та больше не появлялась. Зато теней на площади перед колокольней стало заметно больше. И ей показалось, что они становятся гораздо активней. Строительный рабочий действительно решил применить свою тачку в качестве тарана. Она едва не наступила на него, открыв двери церкви. Отошла чуть в сторону и, сощурив глаза, пыталась понять, что она видит. Если бы это была обычная тень, то бóльшая часть тачки должна была уже находиться внутри церкви. Но тень оказалась словно обрезанной ровно по границе порога. Раз-Два-Сникерс усмехнулась, только легкие мурашки пробежали по ее коже. Они не могли пройти. Или они пока не могли пройти. Как долго продлится это «пока»? Что-то происходило, а она не представляла, с чем ей придется иметь дело. Вспомнила, как оборотни, подгоняемые чужой волей, пытались проникнуть в звонницу и церковь оказалась не в состоянии остановить волны обезумевших мерзких тварей. Тогда их спас скремлин, эта удивительная девушка, и два гида, лучшие из всех. Сейчас она осталась одна.

– Вы ведь бесплотны, милашки? – хрипло произнесла Раз-Два-Сникерс. И вдруг подумала, как хорошо бы было, если бы снова появилась эта горлица.

Ночью она наблюдала постепенное появление тех, кто отбрасывал тени под ее звонницей. Их теперь набралось не меньше десятка. И они действительно сделались заметно активней. Двигались все еще медленно, словно сонные, напоминая сомнамбул, но прогресс был налицо. Раз-Два-Сникерс открыла люк, спустилась вниз и оставила у дверей с внутренней стороны масляный фонарик. Затем поднялась обратно. Строительный рабочий все же протаранил тачкой ворота церкви, застряв в них наполовину. Она посмотрела в раскрытый люк. Внутри церкви ничего не было. Строитель извлек тачку, откатил ее на середину площади перед колокольней и, решив повторить свой маневр, замедленно разбежался, будто был участником какой-то гротескной жуткой пантомимы. Тачка увязла в дверях с тем же результатом.

– Что, солнышко, пока никак? – обронила Раз-Два-Сникерс. И услышала собственный нервный смешок.

Строитель поднял голову и сердито посмотрел на Раз-Два-Сникерс. Она подумала, что это была первая эмоция, которую ей удалось уловить в их прежде сонных глазах. И еще подумала, какими они станут следующей ночью. Насколько сделаются активней. И следующей. И той, что придет за ней.

Глава 6

Князь-призрак

1

Лодка двигалась по утреннему водохранилищу. За воротами дул совсем легкий ветерок, не то что накануне, когда сигнальные дымы склонялись к самой воде, и скорость была невелика. Федор знал, что теперь ему следует спешить, и даже подумывал пересесть в легкую лодку девочки и идти дальше на веслах. Но та замялась, а потом заявила, что это может быть смертельно опасным для них обоих. Она явно что-то скрывала – возможно, что-то личное. Доверие между ними устанавливалось медленно, и пока Федор решил дать ей возможность выговориться. Ее лодочку взяли на буксир.

– Он защищает нас не только от тумана и не только от чужаков. – Девочка умылась и выглядела несколько бодрее, но все равно говорила вялым уставшим голосом. – Монахи всех убедили, что он – дар, что Лабиринт – высшая благодать, только…

– А ты как считаешь? – спросил Федор.

– Не знаю. – Девочка болезненно пожала плечами. – Все так, защищает. Только иногда мне кажется, что мы для него как стадо, которое разводят; своих – лучших – пока не трогает, бережет, так, щиплет помаленьку. Что он как хищный зверь, и все эти пути для того, чтобы набить его ненасытное брюхо. А иногда мне его жаль.

«Она опять говорит об этом их Лабиринте как о живом существе», – подумал Федор. Вслух напомнил:

– Ты сказала, не только от чужаков и тумана…

– Не только, – согласилась девочка; зябко покосилась на левый берег и спросила почти шепотом: – Ничего не слышишь?

Он удивленно пожал плечами.

– Гул. Там. – Она коротким кивком, но не оборачиваясь, указала на Пустые земли. – Совсем тихо, но различить можно. Как будто там чего-то очень много, и оно…

Девочка замолчала. Короткая и несколько болезненная гримаса скривила губы. Федор попытался разобрать, что уловил в ее глазах, и понял, что это давно испытываемый страх, долгий, к которому привыкаешь.

– У нас это называют «голосами канала», – ровно сказал Федор. – Встречается много где.

– Да, голоса тоже можно иногда различить, и еще шепот. – Она испытующе посмотрела на него. – Ты когда-нибудь слышал о Разделенных?

– Разделенных? – Федор нахмурился.

– Это они. Там. Я пока к тебе плыла, наслушалась. – У нее дернулся подбородок. – Их становится все больше. Монахи говорят, что незаметно там собирается целая армия.

– Ты ведь не во всем им доверяешь? – мягко спросил он.

– В этом они правы. – Она тяжело вздохнула. – Я в детстве видела одного. Капитаны отлавливали их и для забавы показывали на площади. Мне потом кошмары снились.

«Возможно, она говорит о Диких, – подумал Федор. – Или о псах Пустых земель».

– А почему вы их так странно называете?

– Потому что они такие. – Девочка провела рукой в воздухе крест-накрест, будто резала что-то на части.

– Уродливые? – подсказал Федор. И псы, и Дикие порядком изувечены.

– Хуже. Монахи говорят, что Разделенные хуже того, что в тумане. Что у них нет души. Вернее, она отделена и находится где-то в плохом месте и оттуда повелевает ими. Поэтому в них совсем нет ни страха, ни жалости.

– На канале много всего, – неопределенно сказал Федор. И подумал, что совсем недавно встретился с чем-то подобным – оборотнями Икши.

– Да… Но монахи, Возлюбленные, говорят, что лишь Лабиринт защищает нас от Разделенных. Только становится хуже. Готовится вторжение. Как только их станет достаточно много… И когда они придут, хлынут целыми полчищами, их не смогут остановить капитаны.

– А Лабиринт, выходит, сможет? – Федор постарался, чтобы девочка не уловила в его голосе иронии. Он всегда считал, что от пироговских монахов прилично попахивает безумием, и, похоже, проповеди религиозных фанатиков все успешней попадают в цель.

– Нет, остановить не сможет. Но укроет. Не всех, понимаешь? Только верных слову. А истинное Слово у Возлюбленных. Вот так. Но… Их и вправду становится больше! Этот гул, он… он…

– Ты им веришь?

– Я не знаю. – Ее плечи вдруг поникли, и на миг она сделалась той, кем была: несчастным беззащитным ребенком. – Не до конца. У меня свои счеты с Возлюбленными.

– Вот как?

«Что же ты скрываешь? – подумал Федор. – Ведь когда-то власти у капитанов и у монахов было поровну: одни охраняли материальное, другие озаботились душой. А потом произошел раскол. Но ведь ты совсем ребенок…»

Все же он решил спросить:

– А не знаешь, как давно у вас говорят об этой угрозе?

– О Разделенных? Ну… Впервые о них возвестили девять капитанов в своей главной книге «Деяния Озерных Святых»…

Она удивленно захлопала глазами, но тут же смущение из них прогнали веселые искорки:

– Прости, нас так учили… Вообще-то я умею нормально разговаривать.

– Вот уж не сомневаюсь! – наконец ухмыльнулся Федор.

И девочка позволила себе ответную улыбку.

– Я просто хотела сказать, что не знаю, чему верить. Монахи, они не все одинаковые. У меня был друг, из Возлюбленных, и мы много с ним говорили. Обо всем. Он рассказывал интересно. Наверное, тоже учил, но легко. Нет, очень часто мы подолгу, я уставала, но…

– Я понимаю, – сказал Федор.

– Он не во всем был согласен с монахами. И мне показалось… хотя это огромная ересь… не во всем с главной Книгой.

– А где сейчас капитан Лев? – вдруг спросил Федор. Он сам не понял, что заставило его задать этот неожиданный вопрос. Какая-то интуитивная подсказка была рядом, но не больше того. – Жив еще, старый бродяга? Когда-то, очень давно, мы были знакомы.

Реакция девочки его поразила. Невинный вопрос спровоцировал в ней полнейшую перемену. Ее лицо застыло, словно в прямом смысле став каменным, и на мгновение Федору даже показалось, что в ее глазах мелькнула ненависть. Затем она глухо спросила:

– Зачем ты так сказал?

– Что?

– Это!

– Прости?

– Зачем подло врать?!

– Прости, я правда не понимаю, о чем ты.

– Ты не мог его знать! Мал еще. Ненамного старше меня. Зачем?

– Я сказал тебе правду, – удивленно произнес Федор.

– Нет, не правду! – Ее глаза гневно блеснули. – Ты не мог его знать. Капитан Лев уже давно… Это подло!

Девочка поднялась, и Федор подумал, что она собирается начать отвязывать свою лодку.

– Что уже давно?

– Подлый врун!

– Подожди. Успокойся, сядь. – Он попытался остановить ее, но девочка резко выдернула руку. – Да успокойся же ты! Сядь. И послушай.

– Врун… Как я ошиблась в тебе.

– Да нет же! Я тебя понял. Понял, что тебя смутило. Но выслушай – это сложно объяснить, но я постараюсь. Ты успеешь уйти в любой момент. Но… Я намного старше, чем ты подумала. Не так мал. Очень намного.

Она посмотрела на него и ничего не сказала. Будто он говорил на иностранном языке.

– Не так мал, как кажусь. Поэтому и сказал, что мы были знакомы. Очень давно.

Девочка дернула челюстью:

– Что за чушь?!

– Не чушь. И тебе лучше мне поверить. Я гораздо старше, чем ты можешь представить. С гидами такое случается. И когда-то с капитаном Львом мы даже вместе ходили в Клязьминскую атаку. Тогда Тень ушла в Строгинскую пойму, а Лев получил увечье правой ноги.

– Зачем… ты?..

– Рану вылечили, но хромота осталась.

– Я… не понимаю. – Замолчала. Отвела взгляд. Смотрела в сторону, потеребила пальцы. Потом недоверчиво обернулась: – Рану скрыли, чтобы… но… как это?

«Смотрю, ты знаешься не только с монахами-еретиками и для ребенка слишком хорошо информирована», – быстро подумал Федор. И ответил:

– Так же, как и с вашим Лабиринтом, сразу не поймешь. Не сразу. – Он повторил ее недавние слова. – Но ведь я тебе поверил? Теперь твоя очередь.

Снова подергала челюстью:

– Допустим.

– С ним что-то случилось, да, с капитаном Львом?!

– Много лет назад.

Федор вздохнул:

– Печально слышать. Но… Хорошо. Ясно. Я тебя не обманул. Что с ним произошло?

– Когда вы были знакомы? – Во взгляде упрямство.

– Думаю, задолго до твоего рождения.

Теперь она сжала челюсти, будто собиралась насупиться.

– Я правда гораздо старше, чем выгляжу. С гидами такое случается иногда.

Она чуть заметно побледнела, смотрела все еще недоверчиво. Потом пробубнила, словно припоминая:

– Я думала, все это образно, мне брат Фекл говорил что-то такое… – боязливо взглянула на Федора. – Но он часто говорил образно, чтоб мне проще понять. Обо всем. Ну да, и о гидах, что те долго не стареют, – тряхнула головой. – В смысле. Вы… Я не все разобрала. Какая-то хрень.

Замолчала. Федор не стал ничего уточнять. Он видел, что в ней происходит внутренняя борьба. Все же вернулась, села на прежнее место. И словно вся поникла. Похоже, ей действительно некуда было больше идти. Мрачно посмотрела на него.

– Ты мне правду сказал?

Тот кивнул. Нерадостно улыбнулся. Повторил:

– Что произошло с капитаном Львом?

Девочка заморгала, вздохнула тяжело:

– Много лет назад с его семьей случилась беда. И… – неожиданно ей понадобилось проглотить ком в горле. – Он заболел.

– Но он жив?! – В голосе Федора искренняя надежда.

Внимательно посмотрела на него:

– Он… Я даже не знаю, как это называется. Жив. Но как бы заснул.

– Заснул?! О чем ты… – Теперь Федору понадобилось очистить горло от хрипоты. – М-да… Ясно. Ты знаешь, где он?

Опять это ее движение челюстями. Затем горько, устало усмехнулась:

– В Храме, где ж еще?! Монахи объявили его сон Священным. За ним ухаживают. Только он… – Голос девочки чуть треснул. – Я думаю, монахи делают все, чтобы он никогда не проснулся. Им… лучше почести ему оказывать такому. Им не надо, чтобы он стал прежним.

Федор внимательно разглядывал ее. Истина где-то рядом, что бы она ни скрывала. И снова интуиция заставила задать следующий вопрос:

– А твой друг, монах, ну тот, из Возлюбленных, что говорил по этому поводу?

– Чтоб я так не думала. Он был добрый.

– И с ним тоже что-то случилось.

– Он умер, – произнесла как-то обыденно, но сразу же словно посерела, и тени под глазами проступили отчетливей. – Его убили. – Легкий ветерок хлопнул парусом. Федор чуть подтянул румпель, выравнивая галс, и еле заметно склонился к девочке. – Какие-то воришки. Ограбили и… Зачем? Он ведь был старый и добрый.

Федор почувствовал, что девочка на пределе. Очень много скрытого разворошил этот разговор. Он деликатно коснулся ее руки. Девочка дернулась, как от электрического удара. Даже не поняла, что удивленно смотрит на Федора.

– Слухи, что из-за этой Книги… просто, чтоб потом продать. – Голос из бесцветного стал наливаться страданием. – Зачем они его убили?

Федор мягко сжал ее руку, которая сейчас оказалась совсем слабой.

– Мне очень жаль.

– Забрали бы эту Книгу и шли себе. Он ведь был… Зачем?! Если б они с ним просто поговорили… – Она сидела, опустив голову, отвернулась, и что-то совсем несчастное было в ее позе – брошенный ребенок, который неизвестно выживет ли, ребенок, оставшийся один. Голос задрожал: – Почему все, кого я люблю, оставляют меня?..

Федор молчал. Подумал, что она, наверное, в последний раз задает этот детский вопрос. Это и есть взросление. Потому что она приплыла сюда, предпочла действовать. А потом подумал, что все не так: она ребенок, вынужденный действовать. И еще – что он давно не видел такого одинокого существа. Федор решил было, что стоит приобнять ее, но не знал, какую это вызовет реакцию.

Ветерок еще раз хлопнул парусом. Лодка побежала веселее.

– Аква, – чуть слышно произнесла девочка.

– Что? – Федор мягко посмотрел на нее.

– Так меня зовут – Аква. Капитан Лев – мой отец. – Улыбнулась, но глаза у нее блестели от влаги, а Федор не успел заметить, когда это произошло. – Это он создал Лабиринт. Про него я говорила.

«Ведь он уснул, – подумал Федор. – Так вот в чем дело».

Девочка закусила губу, затем очень тихо произнесла:

– Они умерли…

Попыталась спрятать мокрые глаза. Федор снял плащ и накинул на нее. Девочка напряглась. Но не отстранилась. Федор ждал. Она всхлипнула:

– Он их очень любил, а они умерли. – В голосе горечь и детский укор одновременно. И плотины прорвало. – Любил больше всего на свете! А они умерли, мама и братишка… И он ушел в Лабиринт.

2

Он не знал ничего ни о Времени, ни о себе. Пребывая в неподвижности, он видел сны. О которых тоже ничего не знал. Иногда внешний мир фрагментами врывался в это бесконечное сновидение, но импульсы были не столь сильны, чтобы вывести его из состояния покоя. Проходили эпохи, а может, мгновения; в блаженство небытия от всего этого не долетало даже эха.

А потом он проснулся. Что-то пробудило его. Боль, нестерпимое страдание. Они не принадлежали ему. Но оказались очень интересны. Были зовом, все настойчивей извлекавшим его оттуда, где он находился. Сначала пришел дискомфорт. И любопытство. Пульсирующие вспышки боли, как сигнальные маячки, смогли захватить его внимание, вызвать интерес. Все более жадный. И эта жадность, ненасытное любопытство стали его первым открытием о себе.

– Кто ты, если в состоянии мне это обещать? – различил он, вовсе не представляя, кому принадлежит вызывающий голос и что он успел пообещать. Но больше не смутное эхо, а пылающий жар подлинного страдания проникал в блаженство покоя. Тот, кто умеет испытывать подобную боль… Оказывается, он уже вел какой-то диалог. И начал что-то припоминать. Открытий о себе становилось все больше. Эмоции прежде небывалой силы ворвались в покой, омывая его пробуждающим потоком. И сонные глаза раскрылись навстречу Бытию.

– Я могу. Они всегда будут с тобой, – сказал он и понял, что долгий сон окончен. И это оказалось не сравнимым ни с чем.

3

Хома заметил тень, скользящую по поверхности воды, когда до выхода из Пестовского моря оставалось уже совсем недалеко. Поначалу он не стал тревожиться – с ним был Брут, а со всеми мерзкими тварями канала младший братишка каким-то непостижимым образом умел ладить. Вернее, это он в детстве считал, что непостижимым. А потом понял, что причиной всему необычность Брута. Впервые это произошло, когда их, еще мальчишек, не тронули псы Пустых земель. В тот раз они даже не обнюхали их, то скаля страшные зубы, то виляя хвостами, а просто не обратили внимания, прошли своей дорогой. Словно и не заметили, словно они с Брутом были частью их мерзкого богопротивного мира. Хома, конечно, счел это случайностью, но в другой раз, много позже, псы все-таки подошли «поздороваться».

– Не бойся, – прошептал Брут, пока громадная тварь, не меньше медведя, обнюхивала Хому. От страха и от этого нестерпимого запаха даже не псины, а какой-то погибели у Хомы кружилась голова и свело живот, и, как только пес отошел, Хома не выдержал и обмочился. Он этого даже не понял, зато пес сразу остановился и повел мордой в его сторону. Но Брут взял брата за руку, и свирепый огонек в глазах пса погас. Будто сбитая с толку, тварь заковыляла прочь.

Брут был рожден особенным. Именно поэтому еще подростками они научились бродить дорожками, закрытыми для живых. Что весьма способствовало избранному ими ремеслу. Но секрет Брута был смертельно опасен. Примерно раз в месяц его кожа становилась белее бумаги, и в такие моменты с ним происходило много всего, что поначалу очень пугало и беспокоило Хому. Потом он и к этому привык. Да только от людей эту тайну требовалось стеречь как зеницу ока, вот и пришлось братьям уйти подальше от добрых людей. И стать фаворитами луны. Вольная жизнь им была по душе. А потом Бруту пришло в голову сконструировать их удивительную лодку, уж точно лучшую и самую мобильную на канале. Идея посетила его в страшном месте, куда псы Пустых земель приходили умирать.

– Они больше тебя не тронут, даже если ты окажешься один, – задумчиво сказал тогда Брут. – Внутри лодки ты будешь в безопасности, запомни это, Хома.

Брут предложил смастерить лодку, обтянув каркас кожей псов Пустых земель. Твердая настолько, что не каждая пуля брала; она вдобавок после просушки оказалась непромокаемой и очень легкой.

– Красиво, конечно, – с сомнением нахмурился Хома. – Только эту лодочку опрокинет первой же волной.

– Не опрокинет, – возразил Брут. – Их будет две. Соединим прочными шестами, чтоб можно было быстро крепить. Будет устойчиво. В одной лодке мы с тобой, в другой – поклажа, товар да барахло. Главное, чтобы быстро собирались и разбирались: лодочки-то невесомые, по одной легко будет обносить по суше разные препятствия, плотины или если срочно понадобится укрыться… Смекаешь?

Хома удивленно захлопал глазами. Потом с уважением кивнул. На прикидку идея была блестящей.

– Я такое на одной картинке видел, – вспомнил он. – Катамаран называется.

Брут лишь пожал плечами.

Катамаран действительно получился сверхустойчивый и показал отличный ход. Лучшей лодки для кочевой жизни не придумать. В прибрежной полосе Пустых земель, в невидимых протоках вдоль всей цепи водохранилищ они организовали себе несколько надежных стоянок, псы и Дикие пока не разграбили ни одной из них, а никому из людей в Пироговском братстве даже в голову не пришло сунуть нос в Пустые земли. Говорят, крайне редко там можно было наткнуться на гидов, но до сих пор им не встретился ни один из этих странных и опасных бродяг. Даже тяжело груженная, лодка легко выбрасывалась на берег, разбиралась в считаные минуты, и поклажа волоком переносилась по земле. И конечно, никому бы в голову не пришло, что кто-то решится построить лодку из кожи псов, таящейся напасти, темной смерти, поджидающей на границе непересекаемых миров. А Хома внутри лодки и вправду оказался защищенным. Даже когда Брута не было рядом. И даже ночью, посреди стоянки, когда он слышал приближающиеся шорохи, ворчливый лай псов, похожий на хохот безумных, голоса и прочие звуки, от которых в жилах стыла кровь.

Со временем Хома привык ко всему этому и перестал обращать внимание. И полюбил их лодку, катамаран, как дом родной. И боготворил Брута, его удивительного младшего братишку.

И вот оказалось, что монах, брат Фекл, был таким же. И вот оказалось, что из-за этих чужих, совершенно незнакомых людей их счастливой, прекрасно налаженной вольной жизни – «нас все это не касается!» – приходит конец. Потому что если было на раздольных просторах место, от которого даже Брут старался держаться подальше, то это левый берег канала между Икшинским и Пестовским морем, куда они сейчас держали путь. И все из-за чертова монаха – это его посмертная воля гнала Брута в гиблое место, облюбованное призраками и их черным хозяином. Ну, может, еще из-за девчонки…

– Братец, – позвал Хома.

– Осталось уже недолго, – откликнулся тот. Что-то в голосе его надломилось, проклятый яд нехотя, по капле покидал тело брата. А еще близилась перемена.

«Интересно, а как монах справлялся с этими их приступами? – подумал Хома, вяло загребая веслом. – Как таил секрет от добрых людей? Когда белела, что полотно, кожа, когда говорил разными голосами и рисовал прелестные, точно живые, но очень опасные картинки? Скрывался на несколько дней в своей келье якобы для уединенной молитвы?! Видимо, так, как еще…»

И все же, когда вдалеке на поверхности воды появилась тень, Хома не особенно встревожился. Говорят, когда-то давно обитало в этих водах гораздо более грозное чудовище. И его даже использовали враги для нападения на Пироговское братство. Прозванное Тенью, оно умело издавать какие-то не воспринимаемые ухом звуки, которые иссушали сердца людей страхом еще прежде, чем чудовище появится. Однако хитроумные капитаны вроде бы не без помощи тайного зелья, что противостояло хищным звукам, разбили врагов и отогнали Тень куда-то далеко, в сторону Строгинской поймы. Она и скрылась, а рассказы о славной Клязьминской битве до сих пор можно услышать в трактирах Пирогово. Словом, чудовище ушло. Здесь же, в Пестово, осталась его младшая сестра. Обычно она не трогала проходящие лодки – в этих водах полно уродливых монстров помельче, чтобы ей охотиться, – в редких случаях довольствовалась сброшенными в воду окровавленными свиными тушами. Катамаран же Озерных братцев она, как и псы, вообще оставляла без внимания. Поэтому, когда темное пятно на поверхности воды быстро заскользило в их сторону, Хома был не напуган, а, скорее, удивлен: