Библиотека счастливых

– Вот потому вы нам и отдали ваши книги? Потому что должны покинуть свой дом?

Он кивает. Вид у него до того печальный, что сердце разрывается. Не знаю, что на меня нашло, правда не знаю, но неожиданно для самой себя говорю:

– Вы туда не поедете. Я кое-что придумала. Дайте мне время до завтра, и встретимся здесь же, в обычное время.

С ума сошла.

Я, наверное, совершенно рехнулась, если мне в голову пришла такая мысль, и даже две. Вскакиваю и убегаю, а Леонар в растерянности остается сидеть на садовом стуле.

После обеда я поговорила с мамой, поделилась с ней своими грандиозными идеями и почувствовала, что она относится к ним слегка скептически. Думаю, ей трудно в это поверить. Вообще-то и мне самой тоже. Сначала она посмотрела на меня как на умственно отсталую, которая при этом говорит на рачасапе (а я так старалась объяснить внятно), потом поглядела на Шиши и Коко, которые ничем ей не помогли, и, наконец, заулыбалась и закричала, что я гений. Ну то есть не совсем так, она сказала, что план у меня гениальный, но не будем мелочиться, да?

И с тех пор, как я с ней этим поделилась, мама без остановки носится по всему дому – надо же навести порядок и все подготовить. Я не вмешиваюсь, мне есть чем заняться в ближайшее время. Я собираюсь уходить – мы с Амандиной договорились встретиться в баре, – и когда уже заканчиваю причесываться, мама просовывает голову в приоткрытую дверь ванной. Прищурившись, смотрит на меня так, будто пытается читать мои мысли. Я не первый день с ней знакома.

– Ты же знаешь, что ничего из этого не выйдет?

– Я уверена, что если постараться… Погоди, дай сосредоточиться!

– Мама, я тебе тысячу раз говорила, что…

– Знаю! Ты сейчас думаешь, что я не смогу догадаться, о чем ты думаешь!

– Не угадала, я думала про слово «антепенультим».

– Анте… как дальше?

– Посмотри в словаре – по крайней мере, тебе будет чем заняться, пока я выпиваю с Амандиной. Да, а заодно поищи там слово «кальпа».

– Что? Какого еще скальпа? Я прекрасно знаю, что это означает, и не для того тебя растила, дорогая моя, чтобы ты угрожала своей матери. Нет, это просто…

Она продолжает кипятиться, но я уже направляюсь к выходу. На пороге оборачиваюсь и широко улыбаюсь.

– Мамочка, я тебя обожаю! До скорого!

Закрывая дверь и даже выйдя на ведущую к пляжу дорожку, я слышу, что она все еще продолжает бухтеть. Теперь мне уже не терпится, чтобы поскорее наступило завтра и чтобы я могла поговорить с Леонаром, – хотя жалко было бы пропустить сегодняшнюю встречу с Амандиной. Сто лет я не ходила никуда с подружками, не трепалась с ними радостно и беззаботно обо всем, что в голову взбредет. Слишком долго. Я позабыла себя, стараясь забыть трагедию, случившуюся в моей жизни. Как ни странно, мне куда лучше это удалось в том, что касается меня самой. Воспоминания никуда не делись.

Войдя в крепость, вижу булочницу за столиком устричного бара рядом с пляжем или морем, смотря по расписанию приливов и отливов. На ней платье в цветочек и кофточка, выгодно подчеркивающие ее пышные формы. Она улыбается и встает, чтобы со мной поздороваться.

– Как я рада тебя видеть! Сто лет здесь не была, хотя муж все время старается выпихнуть меня поразвлечься.

– И правильно делает, хороший у тебя муж.

Амандина выглядит такой счастливой.

– Да, мне с ним очень повезло. Мне кажется, он всегда сначала думает обо мне, а потом уже о себе. Ну, а ты? – Она смотрит на меня. – Вижу, носишь обручальное кольцо, значит, ты замужем?

Глупо с моей стороны было не предвидеть, что ей захочется об этом пошушукаться. Сердце начинает отчаянно колотиться, стоит мне подумать о Лионеле, вспомнить, как у нас все с ним начиналось, вспомнить эти пять лет, которые мы прожили вместе, и какие чудесные планы мы строили. А потом случилась беда.

Подходит официант – очень вовремя, теперь я успею обдумать свой ответ.

– Что закажем?

– Бутылку белого вина и устриц?

Она на мгновение отводит взгляд, и, чуть помедлив, говорит:

– Ты бери что хочешь, а я закажу яблочный сок и паштет, мне не очень хочется есть.

Официант улыбается.

– Значит, несколько устриц, белое вино, паштет и яблочный сок? Хорошо, красавицы, сейчас все принесу.

Может, за эти десять секунд Амандина успела забыть, о чем спрашивала меня перед тем? Да нет, по глазам вижу, что, к сожалению, это не так. Ничего страшного, пока официант повторял наш заказ, я успела серьезно подготовиться. И прекрасно знаю, что буду говорить. Во всяком случае, теоретически. В голове у меня ответ сложился.

У нас с Лионелем все прекрасно. Он сейчас в Париже, пока я в Бретани пишу роман. Мы каждый день перезваниваемся только ради того, чтобы услышать друг друга, у нас любовь, мы счастливы, просто купаемся в счастье! И что я в результате отвечаю?

– Мой муж сейчас в Париже.

Я горда собой. Делаю паузу и…

– В общем, он мне уже не совсем муж.

Ой, а это еще зачем? Что я говорю? Снова делаю паузу.

– Ну, в общем, я уже толком не знаю. Мы, наверное, на время расстались. У нас все немного разладилось…

Куда меня повело?

– Ой, как жаль. Но из-за чего так вышло? Вообще-то, если я лезу не в свое дело, ты так и скажи, не стесняйся, я в самом деле бываю бестактной.

Приносят наш заказ, и я залпом выпиваю бокал вина. Пытаюсь улыбнуться, но у меня сводит живот, я мгновенно заледенела внутри, меня сковали горечь поражения, печаль, разочарование, ощущение утраты и одиночества, отсутствия любви. Сглотнув, отвечаю:

– Да так, отношения истрепались, быт заедает нас, мы изнашиваемся. Уже не можем поддерживать друг друга в наших планах. Я думаю, что мы утратили пыл, который был вначале.

Смерть.

Бесконечная печаль.

И ничего не поправить.

– Ты все еще любишь его?

– Да, по-прежнему. Несмотря ни на что, он остается любовью всей моей жизни.

Сама удивляюсь, выпалив такое. Я сказала это, не задумываясь, и мне больно осознавать, что я по-прежнему люблю Лионеля, но у меня такое чувство, будто я потеряла инструкцию от нашей пары и теперь не знаю, как с нами обращаться. Амандина осторожно накрывает мою руку своей и ласково на меня смотрит.

– Ну, тогда еще не все потеряно.

Я улыбаюсь ей в ответ и залпом выпиваю второй бокал вина. К счастью, выпивка всегда поднимает мне настроение, и вскоре начало нашего разговора забывается. Амандина полна жизни, она оптимистка, и мне рядом с ней по-настоящему хорошо.

Наш разговор вскоре сворачивает на Леонара, на жителей Сен-Мало и на друзей булочницы, но он прерывается, когда через несколько столиков от нашего какая-то женщина начинает скандалить.

– Юбер, я хочу еще выпить! Принеси мне бутылку шампанского.

– Я не уверен, что тебе надо…

– Я всегда знаю, чего мне надо. А главное – я хочу выпить, очень, очень, ОЧЕНЬ хочу! И мне есть чем заплатить! У меня есть деньги, настоящие деньги. Я порядочная. Не предаю тех, кого люблю, и не врунья. И я тебя очень люблю, Эбур…

– Юбер…

– Юбууур!

Амандина смотрит на нее во все глаза – она ее узнала.

– Надо же, Вивианна сюда явилась.

– Неееет!

Выворачиваю шею, чтобы увидеть высокую худую женщину у меня за спиной. Она встает и, пошатываясь, ковыляет к бару, явно надеясь выклянчить еще вина. Поворачиваюсь к Амандине:

– Бедняжка, видно, ей совсем паршиво. Ее дела не улаживаются?

– Да нет, все совсем плохо. Ее книжная лавка закрылась окончательно, и помещение сдали другому заведению. На самом деле она уже несколько месяцев не платила за него, денег не было.

– Наверное, это очень тяжело – знать, что там так быстро сменится вывеска…

– Да, и по-моему, это довольно странная история, ей должны были дать чуть побольше времени на то, чтобы поправить дела. Но управляющий, то есть ее муж, получил предложение, от которого не мог отказаться. Хозяева нового заведения хотели занять помещение как можно быстрее. И в довершение всего подруга, у которой она жила последние несколько месяцев, выставила ее за дверь. Устала нянчиться с депрессивной пьянчужкой, которая все время ругается.

– Надо же. И что она собирается делать теперь?

– Кажется, сняла комнату через Airbnb, но это временный выход. Долго ей не продержаться… все знают, что у нее плохо с деньгами. Мне ее жалко, ей всегда жилось нелегко.

– А что?

– Она была еще ребенком, когда ее мать ушла из дома и больше не появлялась. А отец неизменно обзывал бедняжку ничтожеством, похоже, он считал ее виноватой в том, что жена от него сбежала, и вымещал на ней злобу. Вивианна росла в нездоровой обстановке. Думаю, после разрыва с Марком все ее психологические проблемы обострились. Ей очень трудно справиться с тем, что от нее отворачиваются, тяжело оставаться в одиночестве…

– Иногда вся жизнь уходит на то, чтобы раны зарубцевались.

Не добившись шампанского, Вивианна подходит к загородке, отделяющей террасу от моря, и хватается за веревку над водой, как за спасательный круг. Прилив сегодня вечером особенно сильный, порывистый ветер гонит все более высокие волны. Лучше бы ей отойти от этой веревки. Но это я так считаю, а Вивианна прицепилась к ней, как ракушка к камню в заливе Сен-Бриё – и происходит неминуемое.

Эту волну я заметила метров за десять, она неслась так, что даже волнолом из врытых в песок бревен не мог ее остановить. Волна с невероятной силой ударяется о камни, поднимается вдоль стены, и соленая вода обрушивается на Вивианну, которая как раз начала задорно распевать «Все крики, все сигналы SOS» – будто послание, обращенное в беспредельность. Мы слышим отчаянный визг, перекрывающий грохот волн и шум ветра, и, глядя на вымокшую с головы до ног Вивианну, не знаем, смеяться или плакать, зрелище трагикомическое. До нашего-то столика волна не дошла. Мы переглядываемся, и кажется, нам одновременно приходит в голову одна и та же мысль. Не успеваю я предложить Амандине пойти и привести сюда Вивианну – она уже встает.

Растерянная Вивианна не оказывает ни малейшего сопротивления, когда мы, подхватив ее с обеих сторон под руки, ведем к нашему столику. Быстро, пока она не заледенела, накидываем на ее узкие плечи обе наши кофты и заказываем ей чай, чтобы она согрелась.

– Тебе получше, Вивианна? – мягко спрашивает Амандина.

– А шампанское-то где? Я же заказала его Энюру. Буру. Абару. Не помню, как там его. Выпьете со мной шампанского?

– Выпей лучше это, Вивианна, тебе надо согреться.

Амандина подает ей горячий чай, та делает несколько глотков и морщится.

– Так себе шампанское. Где этот Юбшш, надо ему сказать.

С трудом удерживаясь от смеха, говорю:

– Юбер его зовут, и это не шампанское, а черный чай.

Вивианна недоверчиво смотрит на меня, потом на чашку, окунает палец в чай, тут же вытаскивает – горячо же! – и облизывает. Снова смотрит на меня, щурится.

– А вы кто такая?

– Люси, я недавно покупала у вас книги, помните? Я и сама пишу романы.

– Ага, знаете, книги спасают людей.

И, будто это может служить подтверждением, снова макает палец в чай и тянет в рот. Тут до нее наконец доходит, и она начинает ныть.

– Что за гадость, это не шампанское. Жизнь не задалась. Я неудачница. Хочу умереть. Пойду обратно к веревке, дождусь волны и открою рот.

– Зачем?

– Хочу утопиться.

Надо же, похоже, я не одинока. Амандина хмурится и заставляет Вивианну глотнуть еще чая.

– Ладно, Вивианна, давай допивай, и мы проводим тебя до дома. Тебе надо отдохнуть, немного поспать. Завтра все наладится.

– Домой? Если мне попадется Марк со своей ПП, я их прибью.

С кем? Поочередно гляжу на обеих женщин и в конце концов переспрашиваю:

– ПП?

– Со своей пиявкой-потаскушкой!

Мы хохочем, даже Вивианна смеется, дрожа и держась за живот. Но через несколько секунд она останавливается и грустно, как будто ее внезапно настигла реальность, произносит:

– Некуда мне идти. Дом достался ему. Он все предусмотрел в договоре о раздельном режиме имущества! И теперь я со своим чемоданчиком в этой конуре, а все мои книги еще на складе книжной лавки. И через месяц я должна освободить помещение. Влипла по полной. Да где же это чертово шампанское?

Когда она начинает вопить «Бебер!», официант быстро прячется за стойкой. Мы осторожно ее уводим, провожаем до временного жилища, поднимаемся вместе с ней по лестнице, помогаем снять промокшую одежду, укладываем Вивианну в постель и уходим. У булочной прощаемся, расцеловавшись, как давние подружки, каждая из нас довольна, что нашла бесценную наперсницу.

Когда я возвращаюсь домой, мама уже спит. Надеваю пижаму, залезаю под одеяло и вижу на подушке записку:

Я так и знала, что ты неспособна угрожать своей матери! Иду начинать новую кальпу, калпу, калльпу (черт, как же это пишется? уже забыла), то есть ложусь спать.

Я люблю тебя, приятных снов, дорогая моя.

Я улыбаюсь и, устраиваясь в постели, вспоминаю Леонара, Амандину, Коко и Вивианну. И спрашиваю себя, во что же вляпалась, приехав в Сен-Мало.

Глава 6. Библиотека

Просыпаюсь оттого, что Коко скачет по моей кровати (но как она сюда попала?), – и мне тут же приходит в голову новая мысль.

– Коко, вали отсюда!

Маленькая чайка бросает на меня гневный взгляд, раскрывает клюв, пронзительно вскрикивает и перелетает с моей постели на подоконник открытого окна.

– Да ладно, с чего ты так разоралась-то?

Коко обижается и улетает. Но явно не очень далеко, потому что я слышу, как она топочет по доскам крыльца как раз под окном моей спальни.

Мой проект начинает разрастаться, и я не уверена, что справлюсь. Особенно с этой местной компанией умников. Я знаю, у всех у них сердце доброе, но понимаю и то, что все они упрямцы с сильным характером.

Сегодня с утра мне надо прежде всего поговорить с Леонаром и изложить ему мой план. Сходив, как обычно, в булочную, с бьющимся сердцем, полная нетерпения, дожидаюсь его в саду. То и дело поглядываю на дорожку, встаю на цыпочки, высматривая соседа поверх кустов, иду к дому, возвращаюсь на прежнее место, и так пять раз подряд.

На шестой раз я замечаю вдали моего старичка, вижу, как он, прихрамывая и стуча тростью, бодро шагает к калитке, время от времени останавливается, чтобы отдышаться, и продолжает путь.

Я нервничаю, дыхание у меня учащается. Чего я больше всего сейчас опасаюсь? Его реакции. Боюсь, что мое предложение разочарует Леонара.

Услышав, как скрипнула садовая калитка, сажусь на место, как ни в чем не бывало открываю компьютер и притворяюсь, будто работаю.

– У вас черный экран, только что вынесли компьютер? Вы сегодня с утра какая-то странная, признавайтесь, что задумали?

Поднимаю глаза, делаю серьезное лицо.

– Да ничего, просто думаю.

– Да что вы? С вами такое случается?

Я начинаю сердиться.

– Может, лучше сядете, чем болтать всякие глупости?

Он хмурит брови, но, помедлив, в конце концов придвигает себе стул. Я смотрю, как Леонар усаживается рядом со мной, опираясь рукой на стол, чтобы сохранить равновесие, и не упускаю случая его поддразнить:

– Что, боитесь? Мне кажется, вам неспокойно.

– Ничуть не бывало. Просто я уже немножко знаю вас и теперь гадаю, какого еще кролика вы извлечете из своей шляпы.

– Нет у меня шляпы!

– Это образное выражение!

– СТОП! Хватит дурацких шуток. Мне надо сказать вам что-то важное.

– Знаю, потому и пришел.

– Вот как? А не ради булочек? Что ж, раз так – тем хуже для вас.

Я отодвигаю от него пакетик с кунь-аманами, Леонар смотрит на меня как на полную идиотку и широким жестом обводит стол с лежащим на нем пакетиком.

– Может, прекратим этот цирк?

Я собираюсь ответить какой-нибудь глупой шуткой с упоминанием животных, типа «из большого осла не выйдет слона», но замечаю, каким взглядом он на меня смотрит, решаю больше не мучить старичка и выпаливаю:

– У меня есть одна мысль.

– Всего одна? Не слишком ли вы утомились после стольких размышлений?

– Ой, до чего смешно! В общем, я подумала, что вы могли бы… поселиться здесь!

– Что?

Он закашлялся, и я, воспользовавшись этим, выкладываю ему все заготовленные со вчерашнего дня доводы:

– Дом большой, места много, у вас будет отдельная просторная комната. И тогда вы сможете остаться в своем квартале, почти не менять своих привычек и по-прежнему встречаться с вашими местными подружками.

– Нет у меня никаких подружек, – насупившись, ворчит он.

– А как же Амандина и Матильда? И песчинки на пляже, которые вы знаете наизусть?

– Песчинки? Нет, с вами все же что-то не в порядке. Вы не думали показаться специалисту?

– Спасибо, я прекрасно себя чувствую! И не валите с больной головы на здоровую, это вы первым заговорили со мной про песчинки.

Несколько секунд он внимательно смотрит на меня, почесывая в затылке, потом опирается локтем на стол и наконец отвечает:

– Словом, вы предлагаете мне жить вместе с вами, вашей чайкой и… вашей матушкой? С вашими-то отвратительными характерами? Вы в самом деле хотите меня угробить?

– Мы, знаете ли, не собираемся вечно здесь торчать. Мама живет в Париже, а я… ну, я пока точно не знаю, как поступлю, но у меня есть время подумать. Как бы там ни было – вы в самом деле считаете, что вам будет лучше взаперти с десятками таких же старичков, вдали от Сен-Мало? Настоящий кошмар!

Он смотрит на меня и, похоже, напряженно размышляет. Воспользовавшись паузой, я поднимаю палец, чтобы привлечь внимание Леонара, и прибавляю:

– А взамен я хотела бы кое о чем вас попросить. И даже, честно говоря, о двух вещах…

– Так я и знал! Вы никогда ничего не делаете просто так! Если хотите, чтобы я приударил за вашей матушкой, которая чувствует себя одинокой, даже и не мечтайте, я не альфонс!

Не могу удержаться от смеха.

– Конечно, нет, вы – Леонар!

Он вздыхает, плечи у него опускаются.

– Угу.

Старик разглядывает меня, и я догадываюсь, что он взвешивает «за» и «против», обдумывает, какие у него есть варианты. Наконец Леонар спрашивает:

– И чего же вы от меня захотите, если я здесь поселюсь?

Тут я понимаю, что победила, и губы сами собой растягиваются в улыбке. Пора поделиться с ними своими планами.

– Во-первых, вы могли бы заняться садом. Выращивать фрукты, овощи, какие-нибудь цветы. Я предоставила бы вам полную свободу, лужайка совсем запущена, и здесь достаточно места, чтобы вы смогли бы что-нибудь с этим сделать. Заодно это помогло бы вам поддерживать форму, побольше двигаться, чтобы не растерять остатки мускулатуры.

Даю ему минутку, чтобы он мог усвоить сказанное, и вижу, как на губах у него появляется едва заметная улыбка, а глаза начинают блестеть.

– Насчет сада – это вполне возможно. А что еще?

Несколько секунд молчу, подбирая слова. Леонар ерзает на стуле.

– Ну, говорите уже, вы меня нервируете.

Набрав побольше воздуха, торжественным тоном произношу:

– Что ж, прекрасно. Я бы хотела, чтобы вы стали официальным воспитателем Коко. Она, понимаете ли, растет, и вскоре малышке понадобится кто-то, кто поможет ей взрослеть, будет ходить с ней на рыбалку, отучит приставать к туристам и привьет хорошие манеры. Вы могли бы взяться за это?

– Вы совсем спятили!

Поджимаю губы и снова делаю паузу, чтобы не рассмеяться.

– Леонар, я шучу, не сердитесь. На самом деле мне хотелось бы открыть читальню… со всеми вашими книгами. Расставить по дому диваны, и в саду тоже устроить такие уголки, где люди могли бы спокойно посидеть с книгой. А вы выдавали бы им книги и следили за порядком. Таким образом, ваши романы будут всем доступны, в полном соответствии с вашим желанием. Что вы на это скажете?

– Что-то вроде библиотеки? С виду не скажешь, но… на самом деле не так уж вы и сумасбродны.

– Да, вот именно, что-то вроде библиотеки. Спасибо. И… я должна расценивать это как согласие?

– У меня ведь в действительности нет выбора?

– В действительности нет.

Чувствую, что ему хочется еще о чем-то меня спросить, я уже немножко его знаю и знаю, что он никогда не решится обратиться за помощью, а потому, не дожидаясь, пока Леонар заговорит, предлагаю:

– Если хотите, мы поможем вам перенести вещи.

– Ну, если вы на этом настаиваете…

Мы переглядываемся и улыбаемся.

В тот же день после обеда мы начинаем переносить коробки Леонара в его будущую комнату на первом этаже нашего дома. Я не сказала ему, что мы не поселили его на третьем этаже из-за преклонного возраста, он бы точно нас отругал, сказал бы, что его трость куда лучше наших ног и что он вполне может даже бегать по лестницам. Из желания перечить (и чтобы нам досадить) старик вполне мог бы потребовать, чтобы его поселили на самом верху. А через несколько дней сломал бы шейку бедра. Нет уж, и речи быть не может! Так что он станет жить рядом с гостиной-библиотекой и получит в свое распоряжение отдельную ванную. А я оставляю за собой комнату, где мы проводили первое занятие литературной мастерской, потому что наш проект читальных уголков вполне может привлечь в дом новых начинающих авторов.

Мы с мамой живем на втором этаже, и в нашем распоряжении еще остается весь третий. Там есть спальня, еще одна ванная и кабинет, где я пишу, когда погода не позволяет мне работать в саду. Мы обе просто счастливы оттого, что дом оживает. Особенно радует темпераментный и ворчливый дедуля.

Когда мы возвращаемся с коробками во второй раз и складываем свою ношу в гостиной, он замечает Шиши, которая валяет дурака и носится как угорелая за мухой.

– Скажите вашей чайке и вашей собачке, чтобы они ко мне не лезли, хорошо?

Взглянув на собачку, которая скачет, высунув язык, и похоже, развлекается вовсю, отвечаю:

– Ой, не волнуйтесь, им не нравятся старые кости… и они склонны избегать людей, которые не умеют радоваться жизни.

Он бросает на меня убийственный взгляд, а я, поставив на пол коробку, легонько похлопываю его по руке.

– Ну что, хотите взглянуть на свою комнату или будете продолжать ворчать в прихожей, глядя на мух?

Он что-то бурчит, но кивает и, стуча тростью по паркету, следует за мной в гостиную. Заметив, что за диваном прячется Коко, я прикладываю палец к губам, мол, надо помалкивать. Она наклоняет голову с таким видом, будто все поняла, и продолжает, не шевельнув ни единым перышком, следить за нашей странной процессией.

У двери будущей комнаты Леонара я останавливаюсь и с театральным видом поворачиваюсь к нему.

– Вы готовы? Один… два…

– Предупреждаю вас, если вы сейчас скажете «два с половиной» и «два и три четверти», я отправляюсь в дом престарелых.

– И не собиралась это говорить, я не ребенок!

На самом деле я именно это и хотела сказать, но раз так – не стану. Улыбаюсь и ору во все горло:

– Тадаааам!

Сегодня днем, когда он был в соседней комнате, я, сказав, что хочу упаковать безделушки из его спальни, забрала фотографию Леонара с женой с прикроватной тумбочки и сняла со стен другие семейные снимки в рамках и картины, а потом точно так же разместила все это в его новой комнате, хотелось сделать ему такой сюрприз.

А еще я попросила маму потихоньку забрать из шкафа его постельное белье, чтобы Леонар мог и дальше спать на собственных простынях.

Хотя он и не подает виду, я знаю, что этот переезд его глубоко волнует и что ему очень тяжело расставаться с домом, с которым связаны все его воспоминания. С домом, где он был счастлив, где они с женой провели свои лучшие годы.

Я чувствовала, что старик расстроен и растерян, это было заметно по его жестам, по тому, как он поглаживал каждую вещь, когда забирал ее с привычного места, чтобы уложить в коробку. Я слышала это в его вздохах и угадывала по тому, как он все сильнее сутулился, как сжимались его губы, когда он заново перебирал все эти свидетельства своего прошлого, все милые сердцу воспоминания. Глаза у него повлажнели, и он под каким-то предлогом ушел в другую комнату.

И теперь, открыв наконец перед ним дверь его нового жилища, я вглядываюсь в его лицо – хочу увидеть хоть немножко радости, хоть немножко надежды, какой-нибудь намек на то, что он не беспросветно несчастен. Леонар все время стоял понурившись – а теперь поднимает голову, входит в комнату и на мгновение замирает. Широко раскрывает глаза, делает еще пару шагов и оглядывается кругом. Тянется к картинам, дрожащими пальцами трогает и поглаживает рамы, потом замечает фотографию на тумбочке у кровати. От волнения ноги у него подкашиваются, он садится на кровать, берет фотографию в руки, молча смотрит на нее.

Я тихонько пристраиваюсь рядом, чтобы он ощущал чье-то присутствие. Плечом к плечу. Не говоря ни слова.

И вот тут его рука стискивает мою. Мы сидим так еще несколько секунд, и когда по его щекам начинают катиться слезы, а рука разжимается, я оставляю старика одного, чтобы он мог дать волю чувствам.