Библиотека счастливых

Лихорадочно придумываю, чем отговориться (мой дом – и только мой – вот-вот накроет гигантская волна; Коко подхватила ветрянку; Шиши взбесилась; взбесилась моя мама…), но не успеваю. Поздно! В дверь уже звонят. Вытаращив глаза, в ужасе смотрю на дверь, а мама – на меня, не в силах понять, что меня довело до такого состояния.

– Да что с тобой творится, в конце концов?

– Мама, сейчас такое начнется! Имей в виду, я была очень рада с тобой познакомиться. На всякий случай – Коко обожает яблочные кунь-аманы из лавки Амандины и каждое утро склевывает по кусочку. Только слишком много не давай, не то она весь балкон загадит.

Ну хорошо, я, может, самую малость преувеличиваю и драматизирую, но с учетом того, кто стоит у нас под дверью, лучше предупредить маму, что я могу и не пережить этого вечера. И все же, хотя чувствую себя так, будто мне предстоит сделать ход в игре «Джуманджи» и на мой дом сейчас обрушится неминуемая опасность, когда они звонят в третий раз, я выхожу из ступора, делаю глубокий вдох, приклеиваю к лицу улыбку, поворачиваю ключ и наконец открываю дверь. Мой час пробил, до свидания.

– Добрый вечер и добро пожаловать!

Амандина улыбается, в руке у нее большая плетеная корзина с булочками, Вивианна стоит с таким видом, будто ошиблась адресом, Леонар прячется за спиной у женщин и что-то ворчит себе под нос, а Матильда во все горло распевает «Мальбрук в поход собрался».

Так-так, сейчас начнется потеха.

И точно – всего через несколько секунд Леонар негромко сообщает:

– Знал бы, что это вы, не пришел бы.

– Леонар, на флаере указан мой адрес. Да и мое имя тоже.

– Амандина сказала мне, что принесет бесплатные булочки, вот я и пришел, – бубнит он.

Стараясь не засмеяться, приглашаю их войти, знакомлю с мамой и веду туда, где мы будем заниматься. Все усаживаются вокруг стола. Леонар слегка дрожащими руками открывает очешник, надевает очки, смотрит на меня и спрашивает:

– И что вы собираетесь с нами делать? Дадите тупые задания, а потом надо будет читать все это вслух, и хвалить друг друга, и убеждать друг друга, что все мы гении?

Матильда, сидящая рядом с ним, шумно вздыхает, берет булочку с шоколадной крошкой и ириску, кладет перед Леонаром и выговаривает ему:

– Старый ты ворчун! Ешь ириску и бери бумагу и ручку.

– Ириска мне не по зубам! Она к ним прилипнет, и я вообще говорить не смогу.

Он продолжает что-то бубнить с недовольным лицом, но все же берет у девочки угощение. Теперь моя очередь прошептать (достаточно громко, чтобы он услышал):

– Пожалуй, это было бы неплохо…

– А? Что вы сказали? Бормочете себе под нос.

– Так нос же мой, вам-то что до того?

– До того смешно – обхохочешься! – злится он.

Матильда улыбается, глядя на нас.

– Оба вы смешные. Ссоритесь, прямо как Леонар с Кариной.

– Кто это – Карина? – любопытствую я.

Матильда и Леонар отвечают одновременно:

– Его дочка!

– Никто!

Сдается мне, сегодняшний вечер может принести больше открытий, чем предполагалось. И только я задумалась, подходящий ли сейчас момент для того, чтобы расспросить Леонара о его семье, как снова раздается звонок. Мы переглядываемся – можно подумать, мы оказались в фильме ужасов, и кто-то только что шепнул нам: «Сейчас вы все умрете!»

Все, кого я знаю в этом городе, сейчас сидят вокруг стола. Амандина явно подумала о том же – она оглядывает всех пятерых, будто пересчитывает, и, нахмурив брови, спрашивает:

– А это кто?

Пожимаю плечами, отодвигаю стул и иду открывать.

– Добрый вечер, это здесь проходят занятия литературной мастерской? Извините за опоздание. Можно мне все же к вам присоединиться, вы не против?

Передо мной стоит брюнет лет сорока, в джинсах, голубой рубашке и пиджаке. Взгляд темных глаз, модельная стрижка и вообще весь его облик делового человека никак не сочетаются с тем сбродом, который ждет (и наверняка не очень-то смирно) в соседней комнате.

– Конечно, можно, входите, мы еще не начали.

Новый гость присоединяется к остальным, я предлагаю всем выпить чаю или сидра и тут вдруг замечаю на столе блестящую жестяную банку. Вот неожиданность!

– Чей это «Ред Булл»?

Матильда до такого еще не доросла, я бы скорее заподозрила Вивианну, у которой явно слипаются глаза, но тут к банке энергетика протягивается рука, и я слышу:

– Это мое!

– Но Леонар, это же вредно для здоровья! Вы и без того в ударе, вам не надо добавлять энергии, а то как бы с сердцем плохо не стало!

– Я же не обсуждаю, правильно ли вы питаетесь, и не подсчитываю, сколько бутылок сидра вы за последнее время выпили в одиночку.

В ужасе поглядев на маму, решаю, что самое время сейчас предложить каждому быстренько представиться остальным, чтобы отвлечь внимание от меня. Опасность может подстерегать там, где я не жду никакого подвоха. Не придет ли маме в голову отправить меня лечиться или к анонимным алкоголикам?

Так что таинственный незнакомец вскоре перестает быть таинственным незнакомцем: его зовут Ральф, и он – управляющий супермаркетом.

Мне представлялось, что наши занятия должны состоять из двух частей: первый час мы посвятим играм, второй будет тематическим, мы поговорим об основах работы над романом. Сегодня вечером мы поиграем в чепуху, а потом поговорим о создании персонажей. И наконец, попробуем сочинять истории.

Меня расспрашивают о том, как я работаю, и я с удовольствием делюсь своими приемами; потом даю им задание, они берутся за дело, а я сижу рядом, присматривая за ними, готовая отвечать на вопросы, если те появятся.

И вот настает время прочитать вслух то, что получилось. Каждый из участников с неожиданными для меня (особенно со стороны Леонара, который воздерживается от неприятных комментариев) любопытством и доброжелательностью слушает, а потом комментирует то, что было написано за последний час. Леонар придумал бездомного-отшельника, который живет под мостом и питается газетной бумагой, Матильда – рыбку, которая выбирается из аквариума, чтобы отправиться из Таиланда в Италию, Вивианна свою историю не дописала (думаю, уснула), мамина героиня – принцесса семидесяти четырех лет, которая выходит замуж за короля, а вот Амандину Шиши вдохновила на создание говорящей собаки, которая мечтает слопать чайку. Что ей мешает? То, что они одинакового размера. Ральф, похоже, задания не понял, он рассказал историю честолюбивого руководителя предприятия, который готов папу с мамой продать ради развития своего бизнеса. В общем, свою историю.

Меня смех разбирает, и в то же время я подумываю, не махнуть ли на все рукой. Но я видела их улыбки, слышала их смех, запомнила, как они старались. Все включились в игру и теперь, прощаясь, меня благодарят, они очень рады, что попробовали.

Смотрю им вслед – я тоже очень довольна. Каждый из участников, хотя это было не обязательно, что-то опустил в копилку, которую я поставила на стол. Средства, полученные за это первое занятие, позволят мне и дальше угощать ворчливого старичка кунь-аманами и покупать книги. В последние несколько лет я предусмотрительно откладывала деньги. И правильно делала – с моими теперешними доходами я бы не выкрутилась. А с этими деньгами я смогу несколько месяцев продержаться и прокормиться, тем более что за жилье мне платить не надо. Одной заботой меньше.

Я устала. Мама все еще в гостиной, и я иду к ней, чтобы выпить чаю перед сном. Обхватив ладонями горячую чашку, пью мелкими глоточками, наслаждаясь тишиной после оживленного вечера.

Мама сидит напротив меня, накрыв ноги бабушкиным любимым пледом, на коленях у нее устроилась Шиши.

– Ну, как ты, детка?

Делаю еще глоток, чтобы дать себе время подумать.

– По-моему, все хорошо… я не ждала, что у меня так быстро появятся здесь знакомые. Амандина – просто прелесть, а Леонар, когда узнаешь его поближе, оказывается не таким уж вредным.

Она кивает и слишком долго медлит, прежде чем прибавить:

– Лионель о тебе спрашивал.

Удар под дых. Дыши! Дыши, какого черта! Поерзав на диване, отвечаю:

– Отчего бы ему не поговорить прямо со мной?

– Он и пытался, но ты не отвечаешь на его звонки. Я могу только представлять себе, что чувствуешь ты, но ему тоже плохо и одиноко. Что ты думаешь делать, перезвонишь ему? Попробуешь как-то наладить отношения?

Ой, нет, только не теперь, пожалей меня, мама. Не заставляй через это пройти. Не вызывай призраков. Пусть они хотя бы ненадолго оставят мои мысли в покое. Пожалей меня, мама, отгони их прочь. У меня осталось так мало плоти, так мало надежды, так мало желания жить, не дай им и это проглотить.

Мне бы так хотелось избавиться от болезненных, отравляющих чувств, въевшихся в меня, как татуировка.

Но нет, слишком поздно.

Воспоминания осаждают меня, берут за горло. Режут как ножом. Раздирают. Глаза жжет, внутри все скручивается, сердце разбивается, пламя гаснет, душа улетает, и горе снова заполняет меня всю целиком. Колин скоро исполнилось бы два года.

– Я не могу… я…

Не могу сдержать слез, они катятся по щекам, обжигают, разъедают кожу, от меня остается обугленное существо, которое я изо всех сил стараюсь вернуть к жизни. Безуспешно. Стараясь унять рыдания, задыхаясь, шепчу:

– Всякий раз, стоит мне подумать о нем, вспоминается все остальное. У меня нет сил с этим справиться, я так сильно тоскую, как будто часть меня ушла навсегда.

– Понимаю, дорогая моя, понимаю…

Я больше не могу держаться, даю волю печали и кидаюсь к маме. Она баюкает меня, крепко прижав к себе, но демоны уже вернулись, они завладели моими мыслями, моими воспоминаниями. И никогда не оставят меня в покое. Никогда.

Позже, в постели, я в нерешительности тереблю бумажник. А что если… Станет ли мне еще хуже, если я на нее посмотрю? Или меня это успокоит?

Я уже несколько месяцев ее не доставала, но знаю, что она на месте. Там же, где всегда.

Фотография, причиняющая мне такую боль.

Не вытерпев, открываю бумажник, вытаскиваю ее из кармашка и смотрю. Я знаю снимок наизусть до мельчайших деталей. Уголки загнулись оттого, что я так часто их теребила, я столько раз ее показывала. Всем подряд. Почти каждый день. Колин была чудесным ребенком. Улыбчивым. Мне все время хотелось целовать ее щечки, гладить мягкие светлые волосики. А ее запах…

Маленькая моя.

Закрываю глаза, сжимаю в руках фотографию, закусываю щеки изнутри, чтобы этой физической болью заглушить душевную. Мне надо поспать, успокоить свое тело и свой ум, я принимаю таблетку и проваливаюсь в ватное облако.

Кругом темно. Совершенно тихо. Глубокая ночь.

И вой. Мой собственный.

Я ее видела.

Сердце отчаянно колотится, пижама насквозь мокрая от пота, все мышцы свело. Я совсем проснулась, сижу в кровати и рыдаю, меня трясет, я не могу справиться с собой. Маму разбудили мои крики, она входит в комнату, бросается ко мне. Я все еще рыдаю, судорожно вцепившись в одеяло.

– Мама, она плакала, клянусь тебе, я слышала, как она плачет.

– Да, я знаю, детка. Все пройдет, все пройдет. А теперь ложись, поспи еще.

– Наверное, я схожу с ума.

– Нет-нет, не бойся, все будет хорошо. Я здесь, я с тобой…

Она ложится рядом, гладит меня по голове, вот так же мама утешала меня, когда я была маленькая, долго-долго меня успокаивает, обнимает и баюкает, и в конце концов я засыпаю.

Назавтра я чувствую себя так, будто по мне раза три, не меньше, проехал локомотив. Мама еще спит, а мне надо продышаться до того, как идти в булочную. Машинально одеваюсь, выхожу и иду в сторону пляжа. Кроссовки вязнут в песке, ветер бьет в лицо, в воздухе висит водяная пыль, крики чаек затихают в прохладном утреннем воздухе, как будто доносились из другой реальности. Я испытываю странное ощущение – будто с каждым шагом мое избавление все ближе.

А что если бы прямо сейчас все закончилось?

Уже больше полутора лет я кажусь себя страшной обузой для окружающих. Для Лионеля. Для мамы.

А если осмелиться? Освободить их от обязанности заботиться обо мне? Разве в конечном счете так не было бы лучше для всех?

Волны.

Еще один шаг. И еще.

Теперь волны лижут мои кроссовки. Я смотрю, как пена расползается и впитывается в песок. И улыбаюсь. Еще чуть-чуть. Теперь я иду по колено в воде.

Надо только пройти еще немножко. Прямо. Не задумываясь.

– Я дочитал.

Вздрогнув, поворачиваюсь и вижу перед собой Леонара, который протягивает мне книгу Марка Леви.

Он тоже зашел в воду, но говорит таким тоном, как будто вполне естественно там стоять, несмотря на утренний холод и ветер.

– Кстати, должен вам сказать, что ваш сад в катастрофическом состоянии. Вам надо бы выполоть сорняки до того, как окунаться. Знаете, очень душеспасительно бывает все это повыдирать.

– Ддд… да, конечно. Вы совершенно правы, Леонар. Как только соберусь с силами, я этим займусь.

У меня стучат зубы, но я чувствую странное тепло. Опускаю глаза и вижу его руку на своем рукаве.

– Люси, не лезьте в воду. Она слишком холодная. А у меня еще много книг для вас.

У меня по щеке катится слеза. Я возвращаюсь.

Несколько секунд спустя Леонар уходит, а у меня такое ощущение, будто я вышла из транса. Иду к дому, ветер сушит кожу, ее неприятно стягивает из-за соли.

Как ни странно, Леонар еще не вернулся домой. Сидит на скамейке, с которой хорошо виден вход в «Малуиньер». И покидает свой пост, лишь увидев, что я открыла калитку и вошла в сад. Он прав, сорняки так разрослись, что больше ни для чего места не осталось.

В гостиной чудесно пахнет кофе – мама только что его сварила, а теперь спокойно читает на диване. Наливаю себе чашку, на ходу здороваюсь с мамой и быстренько поднимаюсь к себе наверх, пока она не заметила мою промокшую одежду. Глотаю обжигающий кофе, потом переодеваюсь в сухое, меняю штаны и носки. А потом решаю вести себя как всегда – как будто все хорошо.

Так что я иду к Амандине, покупаю булочки к завтраку и традиционный кунь-аман для соседа, а потом устраиваюсь в саду с компьютером. Я уже выбрала следующую книгу, которую дам почитать Леонару – «Ты поймешь, когда повзрослеешь» Виржини Гримальди. Поглаживая голубую обложку, вспоминаю, какое приятное впечатление осталось у меня от истории молодого психолога Джулии, которая устраивается на работу в «Тамариск», дом престарелых в Биаррице. Обаятельные главные герои, полные юмора сценки и нежное отношение Джулии к старикам меня очень тронули, при этом книга смешная. Надеюсь, что Леонар будет бережно с ней обращаться и что она, несмотря на его настороженность и предубеждения, ему понравится.

Мой старичок появляется в обычное время. Сегодня утром он прихватил с собой банку энергетика. Кладет на стол «Жерминаль» Золя и берет книгу, которую я приготовила для него.

– Ничего, если я немножко посижу здесь, почитаю?

Вот неожиданность! Поднимаю глаза, киваю. Я благодарна ему за то, что не стал меня расспрашивать, с чего это мне внезапно вздумалось с утра пораньше принять холодную и соленую ножную ванну.

Мы сидим рядышком часа два. Он читает, я пытаюсь что-то написать. Иногда я замечаю, как старик улыбается, и лучики-морщинки у глаз становятся глубже. Я уверена, что когда-то Леонар умел и смеяться. На его лице заметны следы былого счастья.

Глава 5. Первые книги

Сегодня мы с мамой навестили Мон-Сен-Мишель. Мы там уже бывали, но нам захотелось оживить воспоминания, и утром мы сели в экскурсионный автобус. Место все такое же волшебное, блинчики все такие же непомерно дорогие, а туристы даже не в сезон валят толпами, но мы отлично провели время.

В пять часов нас высадили из автобуса рядом с пляжем, и мы за четверть часа дошли до дома.

Теперь стоим у калитки и спорим о моем будущем (да какое у меня будущее, не о чем говорить).

– Нет, мама, я не открою здесь блинную. И в Париже не открою. И не уговаривай меня делать сидр!

– Сейчас это модно, люди даже варят свое пиво! Так чем же ты займешься?

Хороший вопрос. У меня нет ответа. Просто жить, прозябать день за днем? Я не могу поделиться с мамой своими терзаниями, рассказать ей, как зашла в море, не хочу, чтобы она еще сильнее тревожилась. Если Анник говорит о моем будущем, значит, верит в него. В отличие от меня.

Мы входим в сад, и у меня появляется странное ощущение пустоты, как будто чего-то не хватает. Но чего? Смотрю во все глаза. Похоже, кто-то поработал в саду, скосил половину травы и небольшой участок вскопал. На земле валяются садовые инструменты – лопата, грабли, тяпка и секатор. А на месте буйных зарослей – такой простор. Задаюсь вопросом, не садовый ли гном все это проделал в припадке безумия, но должна признать, что получилось красиво, и на меня это действует очень благотворно. Мама не может опомниться от изумления.

– Ты наняла садовника? Очень удачная мысль! Так жалко, когда земля пропадает зря. А помнишь, как ты убила кактус?

– Да, и именно потому я траву не трогаю. Она, наверное, умерла бы, заметив, что я к ней приближаюсь. Только я никого не нанимала. Думаю, в облике старого демона иногда скрывается ангелочек… Иди в дом, я через пять минут вернусь.

Кажется, я знаю, кто этот садовый гном.

С улыбкой направляюсь к дому Леонара. Подхожу ближе, и мне кажется, что я слышу голос старика, но слов не разобрать. А когда он наконец появляется в поле моего зрения, я вижу, что Леонар на крыльце говорит по телефону. Похоже, он в ярости – мечется взад и вперед, стуча тростью, брови у него насуплены, губы поджаты. До меня доносятся лишь обрывки разговора.

– Ты не можешь так со мной поступить. Я… нет! Что со мной станет?

Разворачиваюсь и ухожу, стараясь, чтобы он меня не заметил – логично было бы предположить, что сейчас не время его беспокоить даже ради того, чтобы поблагодарить за спасение моего несчастного сада. Но я успеваю заметить прелестную лужайку, пестрые клумбы и клочок земли, на котором растут огромные овощи. Похоже, Леонар обладает скрытыми талантами. До меня долетают еще несколько слов, в том числе – «всю свою жизнь здесь… и речи быть не может», потом, кажется, он в бешенстве дает отбой. Что с ним приключилось?

Засунув любопытство поглубже, возвращаюсь домой, здороваюсь с Коко и Шиши, которые гоняются друг за дружкой на террасе, – то есть Коко летает, а Шиши скачет – и с пухнущей от вопросов головой иду к маме на кухню.

Назавтра у меня появляется повод для беспокойства. Пакетик из булочной лежит рядом со мной, уже больше половины одиннадцатого, а Леонара все еще не видно. Куда он запропастился?

В одиннадцать я не выдерживаю. Закрываю компьютер с романом, который все равно не двигается, и иду к нему. Леонар сидит на ступеньках крыльца, смотрит на свои руки, лицо озабоченное, лоб наморщен еще сильнее обычного. Он даже глаз не поднимает, когда я сажусь рядом с ним и спрашиваю:

– Что случилось? Вы поругались с литориной?

– Очень смешно.

И после секундной паузы он прибавляет:

– Вернее было бы сказать – с драконом.

Теперь мой черед помолчать, дожидаясь продолжения, но Леонар больше ничего не объясняет. Кладу рядом с ним пакетик и сижу, глядя на старика и надеясь, что он мне откроется, но тот остается закрытым, как устрица. К величайшему моему удивлению, в конце концов он все же начинает говорить.

– Я знаю, вы любите книги. У меня здесь настоящие сокровища. Может, вы их заберете? Мне надо от них избавиться, и хотелось бы, чтобы они были бесплатно доступны всем. Бо́льшая часть этих романов – первые издания, я всю жизнь их собирал. Некоторые даже с автографами, они стоят целое состояние…

– Почему вы хотите мне их отдать?

– Не в этом дело, – ворчит он. – Можете вы их забрать и сделать доступными для каждого, кто захочет прочесть?

– Вы не хотите их продать или подарить вашей дочери?

Он ерзает на ступеньке, и я вижу, что мои вопросы его раздражают.

– Так берете или нет?

– Да-да, конечно, беру. Дом большой, места много, а книжные полки почти пусты. Есть где расставить.

– Хорошо, тогда жду вас с вашей матушкой сегодня после обеда, начнем перетаскивать их к вам. Ровно в два, не опаздывайте.

С этими словами он встает и оставляет меня одну на крыльце.

Больше я ничего не знаю.

В назначенное время мы с мамой, нагруженные пакетами и коробками, стоим у его дома.

Леонар открывает нам ровно в два и знаком предлагает следовать за ним. Дойдя до гостиной, мы надолго замираем в изумлении, разглядывая книги старика, затем мама, как всегда тактично, приступает к допросу:

– Почему вы хотите избавиться от таких сокровищ?

– Мама, перестань! – одергиваю я ее. – Нас это не касается.

Притворяюсь, что меня возмущает ее бесцеремонность, но не могу справиться с удивлением и любопытством, а потому, заставив маму замолчать, продолжаю сама. Мы решительно одна другой стоим.

– И в самом деле, довольно неожиданно с вашей стороны отдать нам самые ценные книги…

Он ставит нас на место – у него это отлично получается:

– Я отдаю их не вам, я отдаю их обществу.

– Но почему?

– Потому что!

– Вы скоро умрете, да?

– Мама!

Меня разбирает смех, но я сдерживаю себя, видя, как насупился Леонар. Глубоко вздохнув, он поворачивается к нам спиной и принимается за работу. Я уже достаточно хорошо знакома с ворчливым дедулей, чтобы понимать, что больше от него никаких пояснений не добьюсь. Мы начинаем складывать драгоценные издания в коробки, и я замечаю, что Леонар двигается будто через силу. Каждый раз, как мы уносим очередную коробку, он все больше сутулится и словно бы съеживается.

Всю вторую половину дня мы ходим туда-сюда между его домом и нашим. Последние книги, которые он упаковывает, похоже, самые ценные, старик укладывает их особенно заботливо. Я, как могу, подхватываю коробки, и Леонар со своим обычным тактом меня предупреждает:

– Осторожнее! Не мешки с картошкой таскаете, они хрупкие.

Показываю ему язык.

– Я все видел!

– Я уверена, у вас что-то со зрением, еще бы, в ваши-то годы!

– Вы не думали о карьере комической актрисы?

Надеюсь, мама не слышала, она ведь могла бы принять это всерьез и уговаривать меня начать театральную карьеру. Ну вот, накаркала – я слышу, как она кричит от книжного шкафа:

– Все очень хвалят школу Флорана!

Неласково смотрю на соседа.

– Ну, спасибо, Леонар, удружили.

– Не за что, рад был услужить.

– Берегитесь, самые ценные ваши книги у меня в руках. Будет очень жаль, правда очень жаль, если я использую их для того, чтобы подпирать двери.

– Вы никогда так не поступите.

– Никогда не говорите никогда!

На следующий день я чувствую себя совершенно разбитой, потому что допоздна разбирала и листала сокровища Леонара, но утреннего ритуала не нарушаю. Мне надо сделать еще несколько покупок, и из булочной я возвращаюсь чуть позже обычного. Едва успеваю устроиться в саду, как появляется сосед, входит в калитку и, прихрамывая, направляется ко мне. Садится на стул напротив и, морщась, потирает ногу, как будто она болит все сильнее. Он принес роман, который я дала ему почитать, закладка торчит примерно на середине книги.

– Признайтесь, вы мне это подсунули, потому что там есть старый ворчун по имени Леон?

Вот насмешил!

– Леонар, вы мне приписываете недобрые намерения. Я дала вам эту книгу, потому что очень полюбила стиль писательницы и историю, которую она рассказала. Вы, наверное, тоже ее оценили, если так быстро прочли половину романа.

– Это неплохо. Но ей далеко до Флобера или Золя.

– У каждой эпохи своя литература. Кстати, «Жерминаль» мне очень нравится. Борьба шахтеров, неравенство, восстание Лантье – все это мне просто душу перевернуло.

– Это мрачное, политическое и символическое произведение. В том, что касается классовой борьбы, оно остается чрезвычайно современным. Наше общество лучше не стало, и недостатки у него все те же. Словом, безумием было бы его не полюбить.

Я улыбаюсь – да, это определение мне подходит как нельзя лучше.

– И все же доля безумия во мне есть.

Секундная пауза, в которую врывается крик чайки.

– Моя дочь продала дом. Мы с женой ей его завещали, но передали заранее, чтобы уменьшить налог на наследство. И теперь она хочет отправить меня в дом престарелых, считает, что один я уже не справляюсь, и за мной надо присматривать. И все это из-за одной несчастной свечки, про которую я забыл, и она подпалила занавеску. Новые владельцы приедут через три недели. Признаюсь, я не обращал внимания на письма от нотариуса…

– И где он находится, этот дом престарелых?

– В какой-то дыре на краю света. В Бресте.

– Не такая уж это дыра.

– Для меня это еще хуже. Я всю жизнь прожил в Сен-Мало. Люблю мой город с его крепостью, и торговцев, с которыми изо дня в день встречаюсь и которым не жаль времени на то, чтобы поболтать со мной, и здешний пляж, на котором я знаю каждую песчинку. Все самое лучшее в моей жизни с женой было здесь. Все говорят, что воспоминания навсегда остаются в нашем сердце, но это неправда. Я забываю. Забываю ее запах. Забываю ее улыбку. И потому мне необходимо возвращаться туда, где мы гуляли, и делить с Матильдой кунь-аман, и просыпаться в своей постели, и утыкаться лицом в любимую ночную рубашку Рози, чтобы уснуть. Я боюсь потерять ее окончательно. Если я отсюда уеду, она совсем исчезнет, и мне останется только умереть. Я хочу провести остаток своей жизни здесь. И больше нигде. Но похоже, на этот раз у меня нет выбора.