Библиотека счастливых

Кали Кейс

Библиотека счастливых

© Bragelonne, 2021.

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

© Василькова А., перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. Строки

* * *

Грегори – в благодарность за то, что внимательно читал, и за его бесценную помощь.

Арно – за будущее.

Глава 1. Отъезд

– Люси, если ты не уедешь, мы с тобой себя уморим.

Лионель выдал мне это за поздним воскресным завтраком, где-то между бутербродами и ломтиками ветчины. Муж смотрел на меня горестно и печально, и я поняла, что он прав. Хотя я и так уже, кажется, отчасти умерла. Почти полтора года назад. И теперь меня хватило только на то, чтобы спросить, вертя в руках вилку и не поднимая глаз от яичницы-болтушки:

– А мы?..

– Это давно уже не «мы»…

Он встал из-за стола, скрежетнув ножками стула, и с пустыми руками ушел в кухню. И во мне была пустота. В ставшем бесполезным животе. С тех пор, как произошла трагедия, я чувствовала себя совершенно пустой. Поэтому собрала чемодан и назавтра же покинула нашу парижскую квартиру. И пока я шла к подруге, последние слова, которыми мы обменялись, слабым эхом отдавались у меня в голове:

– Я люблю тебя…

– И я тебя люблю.

Тогда я впервые поняла, как, а главное – почему двум любящим людям приходится расставаться, чтобы жить дальше, чтобы не возненавидеть друг друга, чтобы не пропасть.

Чтобы перестать взваливать на другого тяжесть вины.

Когда я неделей позже подхожу к двери маминой квартиры, в голове у меня разыгрывается совсем другая драма: надо ли мне в таком состоянии туда идти? Я очень люблю ее, но… мама есть мама. Анник семьдесят четыре, она овдовела десять лет назад и после папиной смерти успела отвыкнуть жить с кем-нибудь вместе. А главное – у нее настоящий талант, не подавая виду, меня воспитывать.

Едва позвонив в дверь ее дома во втором округе Парижа, я начинаю жалеть о том, что пришла.

Все, что мне сейчас требуется – это выпить! Побольше и поскорее. И покурить. Хотя вообще-то я не курю. Но по-моему, «почти разрыв» с мужем может рассматриваться как смягчающее обстоятельство. Я едва успеваю сделать шаг в сторону лифта, а мама уже открывает – похоже, слух у нее все еще отменный. Лицо мамы встревоженное, а смотрит она так, как будто это из-за меня гибнут бельки.

– Девочка моя дорогая, до чего же я рада тебя видеть. Как ты?

– Примерно так, как если бы по мне прошелся диплодок с тремя тираннозаврами на спине, но в остальном все прекрасно. И я рада тебя видеть, мама.

Что бы вы там ни думали, это правда – несмотря на то, что я пыталась сбежать, пока не поздно. Мама – мое прибежище, мой маяк в бурю, моя скала. Разберется с любой кризисной ситуацией. Ее единственный недостаток? Ей не нравится, когда я выпиваю! Мама меня обнимает, и я мгновенно расслабляюсь.

– Входи, чаю хочешь?

Ну, что я вам говорила? Мой мир рушится, а она мне чайку попить предлагает. Ее собачка Шиши, узнав меня, прыгает вокруг, виляя хвостом, и пытается облизать мне руки. Я ее глажу – так мы здороваемся. Потом я разуваюсь, чтобы доставить маме удовольствие и не запачкать ее прекрасный белый ковер, вешаю куртку в прихожей и только потом спрашиваю:

– А покрепче у тебя ничего не найдется?

– Кофе, что ли?

– Нет, я, скорее, имела в виду водку или спирт для протирки, чтобы глотнуть и забыться.

– У меня есть портвейн. Иди в гостиную, устраивайся, сейчас принесу.

Ура. Думаю, мое бледное лицо с черными кругами вокруг глаз – ну, вылитая панда – явственно показывает, в каком я состоянии. Отношу сумку в гостевую комнату и, с тоской поглядев на папины фотографии и на снимки с нашей свадьбы, иду к маме в гостиную. Там стоит оранжевый диван, купленный на благотворительной барахолке, – я всегда говорила, что на нем живут призраки, но, как ни странно, никто никогда мне не верил, – белый диван и кресло. Мама открывает бутылку и наливает темно-красное вино в маленькие хрустальные рюмки, которые особенно любит, потому что они достались ей от родителей. Заметив, что я уставилась на старый оранжевый диван, она поджимает губы.

– Перестань смотреть на него так, будто на нем сидят призраки.

– Только не говори мне, что ты их не видишь. Даже Шиши никогда на него не запрыгивает!

Она хмурится, а я, подливая масла в огонь, тычу в уличенный диван пальцем:

– Да вот же они!

Мама в ужасе глядит на меня, но я не унимаюсь:

– Это старичок и старушка. Они здесь, рядом с нами, и…

– Хватит, это не смешно!

– Но мама, постарайся найти в этом хорошую сторону: ты в квартире не одна! Я уверена, что вы, все втроем, отлично поладите между собой.

Она с опаской обходит оранжевый диван, а мне смешно. Мама садится рядом со мной, пытаясь скрыть замешательство, но я-то вижу, как она косится в ту сторону.

– Бу!

Мама вздрагивает и бросает на меня укоризненный взгляд.

– Люси, прекращай уже валять дурака!

Некоторое время мы смотрим друг на дружку. Я чувствую, как к глазам подступают слезы, и, стараясь не расплакаться, усаживаюсь по-турецки в кресле с пухлыми подушками, беру у мамы из рук рюмку, одним глотком ее осушаю и сжимаюсь под маминым беспокойным взглядом.

– Мама, не смотри на меня так! Мне грустно, и я имею право пить.

– Не надо бы тебе…

– Мама! Лионель попросил меня покинуть нашу квартиру, я на больничном с тех пор, как… сама знаешь, с каких, и даже роман дописать не могу. Я – ходячее несчастье и ни на что не гожусь. Надо быть честной. И сознательной. Может, это единственные два достоинства, которые у меня остались.

– Нет, ты еще и красивая.

– Мама, моей заслуги в том нет! И вообще-то, это сексизм – определять женщину по ее внешности.

– С вами, молодыми, все стало так сложно. Я уже даже не имею права сказать своей дочери, что она самая красивая. Как бы там ни было, ты слишком сурова по отношению к себе, дорогая моя.

– Да нет, просто реально смотрю на вещи.

– Тебе надо навести порядок в своей жизни, восстановиться, дать себе время пережить то, что с тобой произошло, и шагать дальше.

Чуть не спросила, с какой ноги начать, но удержалась.

– Мама, ты – воплощенная мудрость, я тебя даже побаиваюсь.

– Я придумала…

Сощурившись, смотрю на нее. Это подозрительно. Я научилась остерегаться ее слишком искрящегося взгляда, такой вот улыбки и такого внезапного воодушевления. И готовлюсь к худшему. К счастью, мама не затягивает паузу и продолжает таким тоном, словно ей в голову пришла самая гениальная мысль столетия:

– Уезжай туда!

Туда, где все ново и дико? Не уезжай!

Я лихорадочно соображаю, а в голове у меня продолжает крутиться эта песня Жан-Жака Гольдмана. Сдвигаю брови – я все еще остерегаюсь.

– Туда… это куда?

– В Бретань, дорогая моя! В дом твоих бабушки и дедушки.

Я не ошиблась. Бретань – дикий край. Там полным-полно злобных чаек, которые готовы спикировать на вас, чтобы оторвать пальцы (говорят, они покушаются только на блинчики, но я уверена, что это вранье).

– Дом, куда мы с папой ездили летом? В Сен-Мало? И что мне там делать? Рыбу удить? Старовата я для новой профессии. И у меня аллергия на мидий!

– Тебе тридцать пять – ты молодая. А мидии вообще ни при чем.

– Молодая, молодая… относительно. А что, в этом доме все еще можно жить? И туристам его не сдают?

– Там, конечно, все в пыли, но жить можно, не сомневайся. А сдавать его папа всегда отказывался, он слишком дорожил этим домом и не хотел рисковать, боялся, вдруг чужие что-нибудь испортят. Там сохранилась вся обстановка, мебель, посуда, кое-какие вещи твоих бабушки и дедушки. Для папы все это было полно бесценных воспоминаний. А мне содержание этого дома довольно дорого обходится, так уж лучше пусть в нем кто-то живет.

Она неспешно допивает вторую рюмку портвейна и протягивает мне ключи, улыбаясь так, как всегда улыбаются мамы, уверенные в своей правоте.

Выезжаем завтра на рассвете. Если уж вести беспорядочный образ жизни, так почему бы не рядом с океаном, среди чаек-людоедок?

Мы с ними должны отлично поладить. Их французское название происходит от бретонского слова «gwelan», означающего… «плакать». В конце концов, может, я буду чувствовать себя не такой одинокой?

Вот так и вышло, что в понедельник утром я сажусь в свою маленькую «клио» и отправляюсьв Сен-Мало. Не имею ни малейшего представления, что я там буду делать, но еду. По крайней мере, у меня есть цель. А на месте что-нибудь придумаю. И буду покупать вино, сидр и кунь-аманы[1]. Вспомнив вкус еды моего детства, подумав про гречневые блины и блинчики с соленым маслом, на которые мы набрасывались, вернувшись с пляжа, я улыбаюсь. Может, жизнь покажется не такой уж паршивой, если намазать ее толстым слоем соленого масла?

Как бы там ни было, сворачивая на шоссе, ведущее к северо-западу, я только за эту мысль и цепляюсь. Долгие часы в дороге дают мне возможность подвести довольно-таки плачевный итог моей жизни. Хорошо, что я – женщина разумная, не то моя машина уже поздоровалась бы с ограждением.

Моя специальность – методист по ТПР (понимать как Технологии Поиска Работы), я помогаю безработным вернуться на рынок труда, обучая их писать мотивационные письма и резюме. Случается, у некоторых из этих милых людей нет ни малейшего желания посещать мои занятия, и они показывают это, вздыхая или возводя глаза к небу, стоит мне открыть рот. И я даже не стану вам рассказывать, как злобно они на меня смотрят, когда я в тринадцатый раз советую им во время собеседования не называть бывшего начальника придурком.

Увлечения: книги и сочинительство. У меня уже вышло семь романов, но в литературных кругах я по-прежнему известна своей безвестностью. И все еще жду успеха, как у Орели Валонь.

Брак: на эту тему говорить не будем, спасибо за понимание.

Настроение: на глубине шести футов под землей. И его едят черви.

Цель в жизни: считать свои пальцы. Считать и пересчитывать. То есть – никакой.

Хотя нет… цель у меня есть. За несколько месяцев съесть как можно больше кунь-аманов, бретонских фаров[2] и карамели, потом вернуться в Париж и снова начать управлять своей жизнью. Набрав двадцать кило.

Еще три часа пути – и я наконец въезжаю в Сен-Мало и качу по набережной Трише в сторону крепости. Издали увидев океан, открываю окно и вдыхаю морской воздух, по которому так скучала. Я даже уже и не вспомню, когда в последний раз приезжала сюда. Лет пятнадцать, а может, и двадцать назад. Незадолго до того, как умерла бабушка. Я забыла этот дом, как забывают все, что осталось в детстве – слишком была поглощена своей жизнью, своей работой и нашими с Лионелем планами.

Проехав вдоль прямого участка крепостной стены, а потом – мимо большого пляжа, еще через какие-нибудь пять минут оказываюсь у дома Бабули Жижи и Дедули Жеже (при жизни соответственно Жинетты и Жерара), стоящего в пятидесяти метрах от океана. Останавливаю Титину в заросшем высокими травами саду и думаю, что пора бы расстаться с привычкой называть все и всех нелепыми уменьшительными именами.

День пасмурный, хмурый, очень подходящий к моему настроению, а серые тучи, которые я вижу, выбираясь из машины, ничего хорошего мне не сулят. Да, я знаю, насколько коварны бретонские кучево-дождевые облака.

Трехэтажный кирпичный дом с фасадом, скрытым плющом, всегда принадлежал моей семье. Перед внутренним двориком раскинулся большой сад, я вспоминаю наши семейные обеды и то, как мы порой до поздней ночи засиживались на террасе за играми. На стене табличка. Время ее не пощадило, но все же я еще могу разобрать надпись.

«La Malouinière».

На самом деле нашему дому это название не подходит – он не был построен судовладельцами в XVIII веке и не расположен за пределами города, но в детстве мне очень нравилось это слово, и я решила, что он должен называться так. Бабушка с дедушкой так его и окрестили, чтобы доставить удовольствие маленькой девочке, какой я тогда была.

Улыбаюсь, вспоминая об этом.

Стоит только выйти из машины – ветер залепляет мне лицо волосами, падают первые капли дождя, – и я бегу к багажнику, чтобы достать чемоданы и как можно скорее затащить их в дом. Я слишком хорошо знакома с предательской погодой Бретани для того, чтобы проявлять оптимизм: прямиком на нас идет шторм.

По крыльцу расхаживает молоденькая, с еще серым оперением чайка, смотрит, как я отчаянно сражаюсь со своей ношей. Кидаю на нее недобрый взгляд и, пыхтя, сваливаю багаж перед дверью – сразу видно, что в последнее время я совсем не занималась спортом. Входят ли в понятие «последнего времени» последние десять лет? Думаю, в ближайшие дни я смогу глубоко и подолгу размышлять над этим. Как и над другими важными вопросами типа «есть ли у пингвинов колени» или «зебры – белые с черными полосками или наоборот»?

На самом деле меня пугает время, которого у меня будет хоть отбавляй.

Череда минут и секунд приведет меня в пустоту, к отсутствию, одиночеству, отчаянию, трагедии и смерти. Хватит ли мне сил встретиться со всем этим лицом к лицу?

Стук птичьих лапок, топчущихся по доскам, сбивает меня с мысли, и я переключаюсь на чайку. Наверное, выгляжу жалкой в ее глазах. Хорошо, что она не может прочитать мои мысли! М-м… чайки же не умеют читать мысли, да? Люси, заканчивай с дурацкими вопросами!

Люси, ты что, думаешь, будто…

Чайка орет. Хватаюсь за голову. Я уверена, что эта птица, при ее росте в двадцать сантиметров, смотрит на меня свысока, и невольно пытаюсь наладить с ней отношения, должна же она понимать, кто здесь хозяйка. Как знать, может, у нее ум устроен, как у собаки, и ей сразу надо дать понять, кто будет командовать.

– Чего тебе?

Пронзительный вопль.

– Можешь объяснить? Я не совсем поняла.

Чайка крутит головой и топорщит перья, будто хочет объяснить, что я дура, и мне хочется подойти поближе и согнать ее с крыльца. Но становится любопытно, что будет дальше, и я, прищурившись и слегка наклонив голову, смотрю на нее так злобно, как только могу, и тычу в птицу пальцем. Можно подумать, мы друг дружку оцениваем.

– Послушай, цыпочка, настроение у меня очень паршивое. А мои пальцы мне еще пригодятся. Не будешь ли ты так любезна отсюда свалить?

Чайка тоже наклоняет голову и снова пронзительно кричит.

– Да-да, поговори еще, но знай, что я тебе не верю!

Чайка делает три мелких шажка бочком, как будто ей нечем заняться, а я тем временем роюсь в сумке в поисках ключей. Дверь поддается не сразу. Вхожу, оставив чайку снаружи и напоследок украдкой на нее взглянув, чтобы убедиться, что она за мной не идет.

С этими странными птицами никогда не знаешь.

И тут меня ошеломляет еще один вопрос, на этот раз как нельзя более своевременный и заслуживающий того, чтобы над ним задуматься: а зачем я сюда притащилась? Я втайне надеялась, что, как только доберусь до места, меня озарит, как только перешагну порог, сразу все пойму про свое будущее, и вот… ничего.

Ничегошеньки, ровным счетом. Задрав голову, неизвестно кому выговариваю:

– Ну, спасибо! Я надеялась, что вы проявите чуть больше участия! Или слишком многого от вас хочу, если прошу показать, куда двигаться дальше? Да нет, просто, кроме как броситься в ледяную воду, раскрыв рот, чтобы побольше хлебнуть, я в самом деле больше никаких перспектив на будущее не вижу.

Вхожу в большую гостиную и, поеживаясь, окидываю взглядом мебель, накрытую пластиковыми чехлами и едва различимую в полутьме. Открываю ставни, чтобы впустить побольше света, и понимаю, как много проблем меня ждет. В ближайшие дни придется потрудиться, чтобы сделать дом уютным и снова пригодным для жизни. Пыль, паутина и отсутствие стимула – при таком сочетании предстоящая работа кажется мне не более легкой, чем строительство пирамиды.

Глава 2. Может, познакомимся?

В сентябре Сен-Мало затихает – летние туристы разъезжаются по домам, и улицами снова завладевают местные жители. Стихии, по своему обыкновению, стараются показать нам, что они по-прежнему сильнее нас. Сегодня тоже ветрено. Я решаю прогуляться вдоль пляжа, а потом дойти до крепости и купить себе достойный бретонки завтрак. Я не накрашена, в своей фиолетовой ветровке похожа на сахарную вату или на воздушный шар, который то раздувается, то сдувается, на мне старые линялые джинсы – хорошо, что я никого здесь не знаю, потому что чувствую себя невзрачной, унылой и вялой.

За последние месяцы я похудела.

Но теперь мне в самом деле надо набить живот.

Добравшись до крепости, сворачиваю на главную улицу, иду мимо «Книжного буйства» – скоро полдень, но книжная лавка еще не открылась, – и, полюбовавшись витриной с влекущими обложками романов, продолжаю свой путь. Булочная «Сласти Амандины» манит меня своей прелестной вывеской и бело-розовыми занавесками, толкаю дверь, звенит колокольчик, я направляюсь к прилавку. От хлебной печи веет теплом и уютом, я на мгновение прикрываю глаза и наслаждаюсь запахами растопленного масла и карамели. Звонкий голос заставляет меня очнуться.

– Доброе утро и добро пожаловать!

Открыв глаза, вижу перед собой молодую женщину с пышными формами, прикрытыми передником с рисунком в виде клубничных пирогов.

– Доброе утро.

– Вы совсем недавно здесь появились, я не ошибаюсь?

– Не совсем…

– Не совсем недавно или не совсем ошибаюсь?

У нее явно хорошее настроение и есть чувство юмора. Я улыбаюсь и, не задумываясь, отвечаю:

– Мои бабушка с дедушкой всю жизнь прожили в Сен-Мало, и я в детстве часто приезжала сюда на каникулы. Но давно здесь не была.

– Да уж, если узнаешь Бретань, потом от нее не отвыкнешь. Прямо как от моих булочек! Меня зовут Амандина, и мы с мужем уже больше пяти лет назад выкупили эту лавку.

– Очень приятно, Амандина, а меня зовут Люси!

Разглядываю разложенные передо мной круассаны, булочки с изюмом, уже облизываюсь, предвкушая… и тут я вижу их…

Устоять невозможно. Показываю пальцем на предметы моего вожделения:

– Два кунь-амана с яблоками и бретонские блины. Да, и можете добавить еще пакетик карамели с соленым маслом?

Совершенно ясно, что я решила свести счеты с жизнью, угробить себя избытком жирного и сладкого.

– С радостью! Отличный выбор.

Она укладывает мои покупки в пакет, протягивает его мне, я расплачиваюсь и благодарю – и вот тут-то у меня за спиной снова тренькает колокольчик. Кто-то низким голосом бормочет «доброе утро», и я вижу, что к нам направляется сгорбленный старичок.

– Доброе утро, Леонар! Как ваше здоровье?

Старичок не утруждает себя ответом, только распоряжается, сдвинув густые кустистые брови и даже не взглянув на витрину:

– Как всегда.

Амандина, похоже, нисколько не обижается на невоспитанного покупателя, но я вижу, что она таращит глаза так, будто осознала собственный промах.

– Ой, Леонар, мне очень жаль, но они закончились. Возьмете без добавок?

И тут старичок, встрепенувшись, начинает размахивать палкой и возмущаться:

– Нет, Амандина, не надо мне кунь-амана без добавок, я хочу с яблоками. С ЯБЛОКАМИ! Неужели трудно запомнить? Я каждый день их беру.

– Леонар, мне правда очень-очень жаль, но вы же видите, что у меня их не осталось.

– Но в это время они всегда есть!

– Возьмите для разнообразия печенье, оно очень вкусное.

– Не хочу я давиться вашим печеньем, как нехристь какой-нибудь.

– А вы, значит, теперь христианин?

– Амандина, это просто так говорится. И не надо мне разнообразия. Я три года каждый день покупаю себе кунь-аман с яблоками.

– Посмотрите, что у нас есть, может быть, вам чего-нибудь из этого захочется?

Старичок хмурится и, не успеваю я рта раскрыть, ворча, выходит за дверь.

Огорченная булочница поясняет, перегнувшись через прилавок:

– Три года – с тех пор как умерла Рози, его жена. Это она каждый день ела кунь-аман с яблоками. Делила его с Матильдой, это их соседка, сейчас ей восемь.

Выскакиваю следом за старичком. Догнать его нетрудно – он плетется, опираясь на палку, со скоростью два километра в час.

– Постойте, мсье!

Он оборачивается, смотрит на меня недоверчиво и осведомляется:

– Вы кто такая? Чего вам надо?

– Я… меня зовут Люси. Я одновременно с вами была в булочной и…

Достаю один из двух яблочных кунь-аманов, протягиваю ему.

– Берите.

Взглянув на меня с подозрением, он несколько секунд выжидает.

– А, так это из-за вас мне их не досталось. Надо же.

Он хватает завернутую в бумагу слойку, сует ее в пластиковый пакет и уходит, ни слова больше не прибавив. Вот это да. Мне казалось, по части хамства с парижанами никто не сравнится.

Задумываюсь, кто в Сен-Мало хуже воспитан, чайки или старики, но кажется, уже знаю ответ.

Вернувшись домой, устраиваюсь завтракать в саду. Я уже вытащила наружу садовую мебель, стол и несколько стульев пастельных тонов – несмотря на ржавчину, они еще вполне пригодные. Кусаю теплую слойку и закрываю глаза, чтобы как следует распробовать карамель и тающие во рту яблоки. Хрустящая корочка и мягкая начинка, все как надо. Открываю глаза и вспоминаю Леонара. Я в первый же день сумела его разозлить, и теперь в городе есть старичок, несомненно желающий мне сдохнуть.

После завтрака и кофе настроение у меня улучшилось, я иду в дом и начинаю вытаскивать постель и банные полотенца, чтобы все это перестирать. Пока первая закладка крутится в стиральной машине, я стаскиваю чехлы со всей мебели и складываю их в сарае. Открываю все окна, чтобы проветрить, смахиваю пыль, теперь надо везде пропылесосить, а потом уже мыть полы.

«Оглядитесь, присмотритесь к каждому предмету вокруг вас. Он должен вас радовать. […] Если это не так – от него надо избавиться. И немедленно!» – распорядилась Мари Кондо, японская звезда уборки. Она бы точно мне всыпала, потому что я неспособна ни выбросить, ни кому-нибудь отдать ничего из доставшегося мне от бабушки с дедушкой. Я только переставила мебель в гостиной, передвинула туда, где светлее. Когда соберусь с силами и доеду до большого магазина, куплю несколько пледов и овечьих шкур, чтобы стало уютнее и чтобы прикрыть старомодную цветастую обивку диванов.

Отчищаю, оттираю, отмываю с хлоркой, разбираю и убираю до изнеможения. Мне это идет на пользу, потому что не дает задумываться, тонуть и вытаскивать на поверхность самые темные воспоминания. Что же я буду делать, когда закончу уборку? Вернутся ли тогда призраки?

Я запаслась едой, но думаю, напрасно это сделала – уже почти неделю не выхожу из дома и не вылезаю из тренировочных штанов и розового свитера с надписью «Rosé all day[3]». Мама пришла бы в ужас.

И, само собой, я не могу продолжать откармливать себя разогретыми кунь-аманами и готовыми блюдами. Мне надо двигать попой, пока она не стала такой же дряблой, как старые диванные подушки.

Чем бы мне здесь заняться? Со своего дивана в гостиной я через открытое окно смотрю на чайку, наблюдающую за мной с подоконника. Она заявляется каждый день, прогуливается по крыльцу, клянчит кусочек булочки.

– Коко, что я умею? Учить искать работу, писать мотивационные письма типа «вы, я, мы» и резюме с акцентом на умения и навыки?

Ага, я так и вижу, как сочиняю мотивационное письмо для Леонара. Оно ему очень пригодится! Психотип? Ворчун и скандалист. Прочие умения и навыки? Критиковать всех подряд и медленно, очень медленно плестись, опираясь на палку.

Совсем приуныв, я встаю и иду за бутылкой сидра. Откупорив ее, возвращаюсь в гостиную и продолжаю обдумывать свое среднесрочное будущее.

Несмотря на мою подавленность и полное отсутствие стимула, голос, который я стараюсь не слышать, делается все более настойчивым. Я пытаюсь его заткнуть, и у нас получается донельзя странный диалог, между мной… и мной самой.

– Не желаю тебя слушать.

– Но мне надо сказать тебе что-то очень важное!

– Молча-а-ать! Заткнешься ты или нет?

– Люси, ты прекрасно знаешь, что тебе хочется делать…

– Замолчи, сказано тебе! Тебя вообще не существует! Ты у меня в голове!

– И что с того? Я – голос твоей совести.

– Не надо ля-ля…

– Твоей совести!

– Прекрасно без нее обойдусь! Вали отсюда!

– Прислушайся к своему сердцу.

– Даже и не мечтай! Брысь!

– Слушай свою душу, она говорит с тобой.

– Ты говоришь банальности. Нет у меня никакой души. Она ушла вместе с ней. И сердца нет, оно рассыпалось на части и продолжает крошиться. Мое сердце превратилось в машину, которая качает кровь, чтобы против моей воли поддерживать во мне жизнь.