скачать книгу бесплатно
– Коля, тебе не говорили, что ты – зануда?
– Что?!
– То, что слышал.
– Это я-то зануда? – рассердился Николай. – Прежде всего, я твой врач, а потом уже брат. И как врач, оказываю тебе, пациенту, огромное внимание. Зануда! Надо же сморозить такое! Всё. Уезжай. Не хочу больше тебя созерцать. Катись на свой Урал, ты вполне здоров.
Николай обиделся не на шутку, и как не извинялся Сергей, как не убеждал брата, что пошутил, – ничего не помогало. Только когда Сергей стал собирать свои вещи, Николай подошёл к нему и, вымученно улыбнувшись, промолвил:
– Давай мириться, Серёга. Как раньше.
– Мы не ссорились, Коля. Тебе это показалось.
Николай с недоверием покосился на брата. Уже через секунду в его глазах светился радостный блеск.
– Неужели?
– В самом деле!
Братья рассмеялись, крепко обнялись.
– Тогда держи краба.
Сергей пожал руку Николаю так, как это делают моряки, с обхватом за кисть. Они расстались.
В Чусовой Сергей Жигарёв вернулся ранней весной. Снег на обочине уже почернел, уплотнился, покрылся сверху ноздреватой корочкой. Местами из-под снега неприглядно выпучивались грязные комья земли.
Было раннее утро, и Сергей не стал дожидаться автобуса, пошёл пешком. Перевалил через Колапову гору, внизу показался родной посёлок. Вокруг стояла мёртвая тишина. Хрусткий наст под ногами взрывал её будто громовыми раскатами, и звук этот, казалось, был слышен на другом берегу реки.
Посёлок просыпался. То там, то здесь поднимался над крышами домов робкий дымок. По дыму можно было определить, какая хозяйка встаёт рано, а какая ленится, нежась в постели.
Его взгляд остановился на избе, стоящей по-над берегом. Над ней клубился столб дыма.
«Встала Катерина, – удовлетворённо отметил про себя Сергей, – и тёплая волна нежности прокатилась в его груди. – Одна живёт, могла бы ещё спать. Однако, поступает как все трудолюбивые бабы в посёлке – топит печь ранним утром. А вдруг не одна? – неожиданно осенило его. – Я ж ей не звонил и писем не писал. Много времени утекло. Она женщина свободная, красивая. Почему должна дожидаться меня, нарушившего своё слово»? – задал он вопрос сам себе. И тут же ответил: «Потому, что я назначил испытательный срок. Если любит, будет ждать сколько угодно. Вертихвостка мне не нужна».
И вдруг ему стало стыдно за себя, за эгоизм, с которым он жил последнее время, за дурацкое испытание верности Катерины. Защемило под сердцем, заныло нестерпимо. То ли необъяснимая тревога, то ли появившаяся внезапно ревность толкали Сергея вперёд всё быстрее и быстрее. Он побежал, а пробежав сотню метров, остановился. Зачем бежать-то? Если одна живёт – успею, зайду на огонёк. Сердце загнанно заходилось в груди, отдаваясь сильными толчками в висках.
«Не одна, не одна», – злорадно стучало сердце. Он постоял, успокоился, потом размеренным шагом направился к своему дому.
Мать уже хлопотала по хозяйству во дворе. Увидев сына, обрадовалась. Вытерла руки наспех о подол, обняла его.
– Батя где?
– А бог его знает. Опять в тайгу подался. Ещё темно было, как ушёл. Ты-то как, сынок? – Ефросинья заглянула в лицо Сергея.
– Николай утверждает, в норме всё. Ему не верить нельзя.
– Слава Богу. Поблагодарил хоть Колю-то?
– Конечно, мам.
– Когда сулится в гости? Не сказывал срок-то?
– Его не понять, мам. Вначале хотел поехать вместе со мной, потом передумал, летом обещался. Но, по-моему, в этом году вообще не приедет. Работа у него такая – хирург. Ты знаешь, какие очереди к нему? Знаешь, сколько людей хотят оперироваться именно у него? Толпы! Належался я, насмотрелся. Только и слышно: Николай Степанович, да Николай Степанович!
– Вот и, слава Богу, вот и хорошо. Стало быть, нужен людям наш Колюшка-то. Он добрый, с детства такой. Пусть сеет добро своё, добром и обернётся.
Ефросинья замолчала, сгребла морщинистой рукой передник, смахнула слезу.
– Пошли в избу, сынок. Завтракать пора.
Трёхлитровый чайник, посвистывая носиком, дожидался на плите. Мать разлила чай в кружки, поставила варенье. Посредине стола в большой эмалированной чашке ещё дышали жаром свежеиспечённые шаньги. Вопрос о Катерине вертелся у Сергея на кончике языка. Выждав некоторое время, он всё-таки не утерпел, спросил:
– Не знаешь, как поживает Катерина Гайворонская? Замуж никто не позвал?
Спросил и замер, ожидая ответа.
– Живё-ёт, – протянула мать и как-то необычно вздохнула. – Одна живёт. Кто ж её прокажённую-то в жёны возьмёт? Разве что из города кто польстится, аль дружки Ромкины подомнут под себя.
– Почему… прокажённая?
– Как почему? Известное дело: отец – Иуда был, она, стало быть, дочь Иуды. По Евангелию-то, сказывают, Иуда Иисуса Христа нашего предал, народ озлобил против себя. Вот и Катерина злобит сельчан. Предаст она мужа своего, если таковой найдётся, рано или поздно предаст. Лучше бы съезжала из посёлка, не терзала бабские души. Вон сколько мужиков с войны не вернулось. Сколько без вести пропало. А может, этот Гайворонский их и порешил. Всё может быть. Никто сейчас не скажет. Катерина – дочь изверга. Живёт, людей сторонится, никак отцовское золото отыскать не может. Отец-то, сказывают люди, много его награбил в войну. В доме оно спрятано. Сбудет Катька своё золото и – поминай, как звали.
Сергей сидел неподвижно, ощущая в себе лёгкий озноб, как при поднявшейся внезапно температуре. То, что он услышал, – поразило его несказанно. Сергей мог бы, без сомнения, объяснить матери, что Катерина здесь не причём, что дочь за отца не в ответе. Но он понял: мать не примет никаких объяснений. Ей это было ни к чему. Она поверила в кривотолки односельчан достаточно глубоко, и переубеждать её в чём-то обратно было бессмысленным занятием. Откровенно говоря, он и сам на некоторое время усомнился в своих представлениях о Катерине и не знал, как поступить. Захотелось срочно увидеть её своими глазами, расспросить обо всём обстоятельно. Но шло время, а он не сдвинулся с места. Постепенно такая мысль отошла в сторону. Мать повздыхала и удалилась.
«Но почему так несправедливо всё сложилось? – задавал многократно вопрос себе Сергей. – В чём причина? Как и чем можно помочь Кате?» Размышлял, мучился и не находил ответа.
…Катерина проснулась от неясной тревоги в себе. До этого ей виделся сон и, пробудившись, она принялась восстанавливать его в памяти. Ах, да! Вспомнила! Бабы не подпускали её к колодцу. Стояли плотным кольцом и возмущенно что-то кричали. Рты их раскрывались широко, глаза округлились, а голоса не было слышно. Что они кричали, понять было невозможно. Всё происходило, как в немом кино. Катерина обошла стороной дом Кутеихи и заспешила к другому колодцу. Но и там стояли те же самые бабы. Неимоверно хотелось пить. Катерина облизнула пересохшие губы. Оглянулась назад, и там тоже стояли бабы. Они беззвучно раскрывали рты и размахивали коромыслами. Катерина в растерянности остановилась посредине улицы и не знала, что предпринять. Вдруг появился звук, она отчётливо услышала каждое слово визжавшей Кутеихи:
– Не дадим, бабы, воды Катьке! Пусть пьёт из лужи!
– Не дади-им! Пусть лакает из лужи! – хором подхватили бабы, и Катя проснулась.
Долго лежала в постели, не поднимаясь.
«А ведь сон в руку! – обрадовалась она – Надо выкопать свой колодец, в огороде».
Лицо её озарилось улыбкой, глаза блеснули лучами восходящего солнца. Она выпрыгнула из постели, закружилась по комнате.
«Сделаю свой дом крепостью. Тогда от людей не нужно будет ничего. Продукты буду привозить из города. Пусть бабы злятся от бессилия».
На востоке яркой синевой наливалось небо. Солнце сноровисто катилось из-за Колаповой горы, разбрызгивая ослепительный свет во все стороны. Блеснула между елей спокойная гладь реки Чусовой. Зарождался очередной день.
Было около восьми часов утра, когда Катерина вышла из дома. Ласково пригревало солнце. Лопаты стояли в углу сарая, поржавевшие и в паутине. Их не касалась чья-либо рука со дня похорон отца. Выбрав одну из них и прощупав черенок на прочность, Катерина направилась за дом, где, по её мнению, было самое подходящее место для колодца. Поплевав на ладони, как это делали мужики, она вонзила лезвие лопаты в землю и наметила контур ямы. Вначале толстым слоем шёл жирный чернозём. Катерина сложила его отдельной кучкой.
«На грядки пригодится», – рассудила она по-хозяйски. Потом последовала глина, но не вязкая, с песчаными примесями. Такая глина обычно используется для кладки печей. К полудню Катерина углубилась на черенок лопаты и была очень довольна своей работой. Горели ладони, пот струился по лицу, но она будто не замечала этого. Передышки длились недолго. Как только ветер, струящийся над землёй, охлаждал разгорячённое тело, Катерина спускалась в яму и возобновляла работу. Увлечённая трудом, она не заметила Кутеихи, которая воровски подсматривала через щели в заборе. Через четверть часа по посёлку пополз слух: «прокажённая» откопала золото и собирается бежать из посёлка.
Не обошёл слух и избу Жигарёвых.
– Отцовским следом пошла, пакостница, – процедила сквозь зубы Ефросинья. – Верно подмечено: не родит свинья бобра, а того же порося.
– Что ты такое говоришь, мама? – не выдержал Сергей. – Да, отец Кати – полицай, убийца. Но она-то никого не убивала, не предавала, не сделала людям ничего плохого. Почему все ополчились на неё?
– Она будет позаковыристее отца своего, – гнула Ефросинья. – Попомните моё слово. Он-то что? Погубил людей и поплатился жизнью за грехи свои. Сполна. А Катька скрытная, неизвестно, что ещё удумает, что отчубучит. Тем и опасная. Примется пакостить исподтишка. Да и жадности в ней через край. Не знает, где золото зарыто, а ищет, упорно ищет, потому, как корысть ею движет.
– Мама! – Сергей негодующе зыркнул на мать, считая её в эту минуту своим врагом. Ефросинья, наверно, угадала его мысли по глазам. Пожала плечами, будто отказываясь от спора, и отвернулась к печке. Сергей сорвался с места, выскочил из дома, громко хлопнув дверью.
В посёлке висела полуденная тишина. Яркие краски весны резали глаза. Задорно кричали воробьи, прыгая в молодой траве. День стоял ясный и благодатный. Сергей брёл по посёлку, не замечая ничего вокруг. В ушах, вновь и вновь, раздавался голос матери: «Катька скрытная, неизвестно, что ещё удумает, что отчубучит. Жадности в ней через край. Корысть ею движет».
Он не заметил, как очутился у дома Гайворонских. Совсем близко послышалась песня. Пела Катерина. Сергей толкнул калитку, вошёл в ограду. Залаял пёс Тузик. Он был в преклонном возрасте, но собачью службу нёс исправно. Песня прекратилась, через минуту появилась сама хозяйка. Увидев Сергея, Катерина вспыхнула, испугалась чего-то. Её брови – тонкие, чёрные, вначале поползли вверх, затем недовольно сдвинулись к переносице. В глазах стоял немой вопрос.
– Здравствуй, Катерина!
Катя недоверчиво кивнула в ответ, осталась стоять посреди двора.
– Бог в помощь! – Сергей открыто улыбнулся, шагнул ближе. Девушка попятилась, отступая к черемухе.
– Уходи, – тихо промолвила Катя и остановилась. – Ты поздно пришёл, слишком поздно.
Её рука неуверенно поднялась, нащупала узелок на платке и, не развязывая его, сдёрнула платок с головы. Она повернулась спиной к Сергею и пошла, не оглядываясь к своей яме.
– Почему поздно? – нелепо крикнул ей вслед Сергей.
Катерина не ответила. У свежевырытой ямы остановилась, присела на траву. Сергей подошёл, поместился напротив неё на опрокинутом вверх дном ведре. Их глаза встретились.
– Пожалеть пришёл или насчёт золота поинтересоваться?
Сузившиеся глаза Катерины в недоброй усмешке остановились на лице Сергея.
– Давно не видел, вот и решил навестить.
– От скуки, значит, к ничейной девке прибиться надумал. А что? Разумное решение. Одинокая страдалица, сама на шею бросится, не раздумывая, и непременно приласкает.
Не давая возможности возразить, продолжила с пренебрежением:
– Ошибаешься. В жалельщиках я не нуждаюсь. Проживу как-нибудь и без них. Иди своей дорогой. Не мешай работать.
Пальцы Катерины нервно теребили узелок на платке, пытались его развязать.
– Моя дорога – к тебе, Катя, – глухо промолвил Сергей и вздохнул. Потом тем же тоном добавил: – Сюда я шёл. Очень долго. Потому и запоздал.
Чувствовалось, Катерина хотела сказать ещё что-то в непримиримо – язвительном тоне, но, заметив волнение Сергея, заметно смягчилась. После длительной паузы она сказала:
– А я, как видишь, решила колодец выкопать. Бабы-то наши совсем проходу мне не дают. Наслышался, наверно, о моей жизни?
– Предостаточно. Вот и пришёл, чтобы узнать всю правду из первых уст.
– Неужели ты сомневаешься в том, что тебе принесла сорока на хвосте?
– Если бы поверил этой сороке – не пришёл.
– Странно как-то. Народ поверил, а ты – нет? Даже матери своей не поверил?
– Это так, даю честное слово. Но чтобы переубедить её и всех остальных, мне нужно знать правду. Тебе я верю, ты ни в чём не виновата. Я хочу объяснить людям, что они заблуждаются.
– Почему же ты сразу не пришёл, если захотел разобраться? Совесть мучила?
Сергей задумался, ответил не сразу.
– Сомневался.
Катерина досадливо качнула головой.
– Нет-нет, ты не так меня поняла. В слухи я не верю, это правда. Сплетни с самого начала не воспринимал. Сомнения были в результатах операции.
– Какой операции? – недоумённо спросила Катерина.
– А ты что, не знала? У меня была операция на позвоночнике.
– Откуда же мне знать? Ты где-то потерялся, ни звонка от тебя, ни письма. Новостей в мой дом никто не приносит. Что мне оставалось думать? Надкусил плод и бросил. Несъедобным он тебе показался. Пострадала, поплакала, да и смирилась со своей участью. Не я первая, не я последняя.
– Всё обстоит не так, Катя. Совершенно не так. – Сергей сглотнул появившийся в горле комок. – Я занимался в секции рукопашного боя. На соревновании получил травму позвоночника, мог остаться инвалидом на всю жизнь. Спас меня брат, Николай. Он хирург, живёт в Москве. Прооперировал меня в своей клинике, поднял на ноги. Но я продолжал не верить в свое излечение. Думал, проснусь как-нибудь утром и не смогу встать с постели. Мне даже сон однажды приснился. Я видел тебя здоровой и весёлой, а себя на инвалидной коляске. Не по себе стало. Вот и сомневался до сегодняшнего дня.
– А что произошло сегодня? Почему именно сегодня ты прозрел? – спросила Катя насмешливо.
– Выслушал от матери много нелестных слов в твой адрес и понял, что пришло время объясниться.
Катя отложила платок, заговорила с горечью и укоризной:
– Не выкручивайся – не поверю я твоим словам. Вспомни, как мы расставались. Помнишь, что ты мне обещал?
– Чтобы не случилось – мы всегда будем вместе. Вот мои слова. Сегодня я пришел к тебе, чтобы повторить их.
– Пришё-ёл… – с растяжкой произнесла Катя. – Стоило ли возвращаться из жалости? Жалость – не любовь, ты это прекрасно понимаешь. Её ненадолго хватит.
– Не из жалости вовсе появился я здесь. – На щеках Сергея заходили желваки, губы плотно сжались, он шумно вздохнул и выпалил:
– Люблю я тебя, Катя! Понимаешь? Люблю и не мыслю другой женщины рядом с собой!
Катерина замерла и сидела, не шевелясь, будто не расслышала горячих слов Сергея. Лицо её медленно наливалось пунцовым оттенком. Она опустила голову, упёрлась подбородком в колени и вдруг заплакала – тихо, беззвучно. Слёзы катились по щекам ручьём, Катя не вытирала их. Горечь обид, унижений, скопившихся в ней за последнее время, выходила сейчас наружу, как бы очищая организм от ненужных примесей. Она встала и ушла во двор. Оттуда донёсся стук рукомойника – Катерина умывалась.
Сергей взял лопату, спрыгнул в яму. Земля была мягкая, податливая. Лезвие лопаты легко, без особых усилий резала её, отваливая громадные куски.
Он много успел отрыть, пока отсутствовала Катерина. Стоял в колодце в полный рост и видел лишь лоскуток чистого ярко – голубого неба. Неожиданно на этом фоне появилось лицо Катерины. Оно светилось счастливой улыбкой, и только тёмные тени вокруг глаз напоминали о том, что она плакала.
– Кто тут временный? Вылазь! Отдай лопату и власть!
Чувство глубокой нежности переполнило Сергея, оно неудержимо рвалось наружу.
