С привкусом пепла

– Ерохина! – оборвал Марков. – Ну чего к человеку лезешь? Я думал, ты с интересом, а ты с занозой своей!

– О чем речь? – прищурился Зотов.

– Эх. – Марков обреченно вздохнул.

– Месяц назад штаб партизанских бригад представил меня к ордену Красной Звезды, – отчиталась Ерохина. – Обещали самолетом прислать, а его нет и нет. – Она разгорячилась. – Понимаете, я не карьеристка, мне и не надо было, я отказывалась, но все равно, знаете, обидно!

– Знаю, несправедливость, – совершенно серьезно кивнул Зотов. – Обещаю, как только окажусь на Большой земле, разобраться с вопросом.

– Не обманете? – насупилась разведчица.

– Ерохина, – простонал Марков.

– Честное слово, – прижал Зотов руку к груди.

– Я запомню, – пригрозила Ерохина пальцем и тут же обезоруживающе улыбнулась. – Товарищ командир сказал, вы в Новоселки собрались, проводить?

– Сами управимся, – ревниво пробурчал Шестаков. – Чертовой бабы нам не хватало.

– Степан! – изумилась Ерохина. – Не приметила тебя, извини, коровья погибель.

– Здравствуй, Аннушка! – расцвел фальшивой улыбочкой Шестаков.

– Привет, Сирота. – Ерохина снова пытливо посмотрела на Зотова. – Так проводить или нет?

Зотов растерялся. Брать лишнего человека не хотелось, но еще меньше хотелось обидеть разведчицу. Спасибо, на выручку пришел Марков, цыкнувший на Ерохину:

– Я тебе провожу, егоза! Велено к Еремееву рысью бежать?

– Велено, – с вызовом ответила Анна. – Я товарища Зотова провожу – и бегом к Еремееву, там крючочек махонький получается, километров на семь.

– Километров на семь! – ахнул Марков. – Ты в своем уме, Ерохина? Еремеев донесение в срочности ждет, а ты? Я тебе приказываю, Ерохина, ты у меня…

– Ну ладно, Михаил Федрыч, не кипятись, – смилостивилась Анна, пряча бесовской взгляд. – Иду к Еремееву.

– Во, а то развела тут, понимаешь. Приказов не выполняешь и товарища Зотова задержала, – нравоучительно покряхтел командир.

– Больше не повторится! – бодро соврала Ерохина. – Всего наилучшего, товарищ Зотов, авось еще свидимся! – И разведчица пошла восвояси, маняще покачивая широкими бедрами.

Зотов сглотнул и дал отмашку Шестакову, крохотный отряд покатился на первое боевое задание. Следом увязалась пара проклятых собак, но далеко от лагеря они не пошли, погавкали для порядка и уселись под деревом. Одна аж облизнулась. Миновали посты. Шестаков уверенно свернул в непролазную чащу. Карпин за ним. Зотов перекинул автомат через шею и свесил на грудь. И тут же поморщился. Немецкий гений дал маху, разместив рукоять затвора с левой стороны оружия. Металлическая хреновина пребольно уперлась под ребра. Для левшей конструкция подходящая, но много ли их? Поэтому немцы носят МП-40 через плечо или на груди, но прикладом налево и стволом к правому плечу, что, мягко говоря, неудобно, если требуется быстро изготовиться к бою.

Зотов прекратил изобретать велосипед, проклял немецкого инженера и повесил оружие на плечо. Солнце зацепилось краем за облако и померкло. Вроде только небо чистое было. Лес разом нахмурился, растеряв большую часть своей красоты. Подлесок из лещины и можжевельника превратил путь в непроходимые джунгли. Зотов чувствовал себя первопроходцем в дебрях Центральной Африки, не хватало разве что бабуинов и рыка пантер. Могучие сосновые стволы густо заросли трутовиком и лишайником, неопрятными клочьями опускающимся до самой земли. Перекликались и щебетали птахи, где-то далеко завела унылый отсчет невидимая кукушка. Интересно, сколько человек из группы в этот момент задало птице сокровенный вопрос? Зотов воздержался. Спросишь, а она кукукнет раз и заткнется, подлая тварь, всегда этого боялся, а в военное время тем более.

Зотов поравнялся с Шестаковым и спросил:

– Что за Анна Ерохина?

– Пондравилась? – хитро прищурился Степан.

– А я вообще охочий до баб, – отшутился Зотов. – Рассказывай давай, не томи.

– Хорошая девка. – Шестаков наморщил лоб. – Выскочка, каких мало, и торопыга, но своя в доску, до последнего вздоха. С осени партизанит, родных у ней то ли побили, то ли угнали в неметчину. Сама с Воронежа, а может, с Орла, толком не знаю, секретность, мать ее так. Смелая, удержу нет, завсегда поперед батьки в самое пекло. Ценят ее шибко у нас. Мужиков не подпускает, привередливая стерва. Сашка Демин по первости клеился к ней, он бедовый, еще до войны всех девок в губернии перепортил, так она его поленом по башке приласкала, сразу отстал. А вы спытайте удачу, начальству, может, чего и перепадет.

– Старый я, – отмахнулся Зотов.

– Ага, старый, – усмехнулся Степан. – Анька одно время к Решетову присохла, он мужик видный, в группу просилась к нему, а он ни в какую. Бабам не доверяет и правильно делает, косы длинные, языки-помело. Смекаю, боялся, в группе свары из-за юбки начнутся.

– Степан, а почему она назвала тебя «Коровья погибель»? – не удержался Зотов.

– Шуткует, лахудра. – Шестаков поморщился, как от зубной боли. – То дело прошлое, быльем поросло.

– Ну спасибо за информацию. – Зотов сбавил шаг, подождал, пока Шестаков отойдет, и поманил Воробья.

– Рассказывай про Горшукова. Только тихонечко, шепотом.

– А чего говорить? – растерялся Колька. – С одной деревни мы, Валька старше меня, защищал завсегда.

– Было от кого?

– Сосед, Митька Бобылев, проходу мне не давал, – признался Воробей. – Он знаете какой сильный! Как со двора выйду, он меня и отлупит, гад. Прямо фашист. Мне мамка перед школой пинджак справила, в городе колечко золотое, что от батьки осталось, на занавеску сменяла и сшила пинджак. Трогать до школы запретила. Да разве удержишься? Ушла мамка в поле, а я пинджак из сундука достал и напялил. Ой хорош был пинджак, залюбуешься, с воротником, с пуговицами от дедова полушубка и даже с карманом вот здеся. – Колька потыкал в щуплую грудь. – Решил, чего это я один такою красотою любуюсь? Ну и выпер на улицу, встречай, деревня, справного жениха да в новом пинджаке. Ток вышел, у забора Митька стоит, ножичек в землю втыкает, и ловко так получается. Поздоровался сволота, спрашивает: «А куда это вы такой важный да красивый, Николай Батькович, направляетесь?» Я дурак, уши развесил. Надо было сразу до дому тикать, как рожу его углядел.

Зотов не прерывал, пускай человек выговорится.

– Митька руками всплеснул, – горячо зашептал Воробей. – Говорит: «Че это такой барин по деревне пехом идет?» И к себе убежал. А был у Митьки конь деревянный, на колесах, с гривой и седлом, ну прям как настоящий, все завидовали, ну и я в том числе. Митька кататься никому не давал, разве подпевалам своим, и то за сахара кус или пробку одеколонную. Вернулся с конем, садись, говорит, прокачу. Я обомлел. Ну, думаю, Митька человек, а я его последними словами хулил. Залез на коня, Митька за веревку тащит, всем проходящим кивает, глядите, мол, какого ценного фрукта везу. Я заважничал, приосанился. А он все быстрее и быстрее везет, я в повод вцепился, виду не показываю, что напугался. А Митька бегом бежит, колеса на кочках прыгают, конь скрипит, а впереди лужа огромная, в ней свиньи баландались. Я ору: «Митька, стой!» А он как не слышит. Мне бы прыгать, а я спужался, ветер свыщщет в ушах. Митька разогнался, в сторону – прыг, я прямо в лужу и въехал, конь на бок, я в грязь, по самые уши. Все, думаю, утоп, оно и к лучшему, мамка труп отыщет, плакать примется, не до пинджака ей будет. Лежу – утопаю, а лужа неглубокая. Поднялся я, Митька хохочет, за животик хватается, грязюка со свиным говном обтекает с меня. Этой суке конопатой потеха. Разозлился я, начал коня ломать, помирать – так с музыкой. Тут Митьке не до смеху стало, полез он сам в лужу, коня выручать. А Валька мимо шел, мы с ним особо не дружили до этого, он ведь старше, во втором классе учился. Накостылял Митьке, коня бабке Егорихе через забор перекинул, прямо на грядки, а она злющая была – страсть. Митьке потом коня не вернула. Изрубила она коня этого несчастного топором и в печке сожгла.

– Пиджаку, я так понимаю, конец? – спросил Зотов, едва сдерживая смех.

– Да не совсем, – шмыгнул носом Колька. – Валька велел не реветь, спер дома мыла кусок, побежали на реку пинджак стирать. Долго возились, грязищу растерли равномерно. Времени сушить не было, выжали кое-как, я его обратно в сундук запихал и сижу как ни в чем не бывало. В избе подмел, козе корма задал. Мамка вернулась, все охала, какой помощник справный растет. Я ей ничего не сказал, боялся, шкуру спустит. В школу настала пора идти, мать говорит: «Одевай, Коленька, пинджак новый, будешь у меня как начальник важнецкий». Полезла в сундук, а там… – Воробей болезненно сморщился. – Грязища с пинджака на мамкин полушалок протекла, на скатерть нарядную, с бахромой, и плесенью зеленой взялась.

Под ногами мягко пружинила моховая подстилка. Наполненные влагой следы быстро затягивались.

– С матерью ясно, а батька у тебя кто? – поинтересовался Зотов.

– Батьки нет, – сказал Колька будничным тоном. – Он у меня геройский был, с австрияками в империалистическую дрался, в Гражданскую белых бил, Перекоп брал. Стал первым председателем нашенского колхоза. А в двадцать восьмом папку убили, я родился через два месяца.

– Отца не видел? – зачем-то спросил Зотов и только тут понял, насколько сглупил.

– На фотокарточке, – вздохнул Колька.

– Как он погиб?

– Вражины убили. – Колька подобрался, словно звереныш, и Зотову показалось, что мальчишка смотрит на Шестакова. – Бандиты подстерегли, когда он по темноте с телятника возвертался. Схватили, к амбару гвоздями приколотили, брюхо вспороли, а внутря напихали соломы и льда. С ним брательник старший мой ехал, Мишка, ему тогда шесть годков было, увязался с отцом, проткнули вилами Мишку. Когда сторож отца нашел, тот живой еще был, бормотал что-то, очень батя сильный был человек. Повезли в больницу, в райцентр, да по дороге и помер.

– Убийц задержали?

– Не-а. Люди говорили, братья Ящины это, они сами из раскулаченных, на отца зуб имели ого какой. Милиция облаву устроила, да без толку, ушли гады. Ничего, поквитаюсь. – Колька бросил очередной волчий взгляд, и теперь точно в спину идущего впереди Шестакова.

Зотов решил в тему не углубляться.

– Вернемся к Горшукову. Значит, вы лучшие друзья?

– Как братья. – Губы парнишки тронула теплая улыбка. – На Десне плоты строили, морские баталии устраивали, Валька адмиралом Ушаковым был завсегда, турков громили. На бывшей барской усадьбе клады искали, на санках с увалов катались, змея пускали.

Зотов внезапно затосковал по узким, кривым улочкам старой Москвы, по играм, по смрадному дыханию краснокирпичной громады «Трехгорной мануфактуры», где детство закончилось в двенадцать лет.

– Валька учиться заставлял, – продолжал Воробьев. – Арифметикой со мной занимался, она у меня плохо шла завсегда, не люблю цифры складывать, скукота. Я книжки любил, про полярников и пиратов.

– Мечтаешь стать пиратом-полярником? Брать льдины на абордаж и завоевывать сердца белых медведиц?

– Не-а, не угадали. – Колька впервые за время короткого знакомства рассмеялся. – Моряком. Страны другие смотреть, людей, пирамиды египетские. А Валька ржал, говорил «какой из тебя моряк, плаваешь как топор». Я из-за этого однажды на спор Десну переплыл.

– А Валька кем хотел стать?

– Летчиком, как товарищ Чкалов. Семилетку окончил, уехал в Почеп доучиваться и дальше в Борисоглебское летное поступать.

– Дружба, поди, не такая крепкая стала?

– Ага, Валька только на каникулы приезжал, взрослый весь такой. В сороковом явился с комсомольским значком, гордый, хвастался, девушка у него появилась, на танцы ходят, в кино. До этого презирал парней, которые с девчонками крутят, говорил, мужчина должен быть одиноким волком, от баб не зависеть, иначе запилят до смерти, детей наплодят, какие тут подвиги и приключения. А сам… эх. Наколку сделал на руке с ее именем. – Колька ткнул себя в стык большого и указательного пальцев. – Вот не дурак?

– Дурак, – согласился Зотов. – В летное с наколкой не примут.

– Да он потом каялся, песком затирал, кислотой травил, кожу лезвием резал, руку всю закарябал, теперь почти не видно уже. Авось не заметят. На прошлое лето вообще не приехал, заскочил на два дня, сказал, на стройку устроился, раствор месить, кирпичи таскать. Укрепляться физически и материально.

– А потом война началась, – понятливо кивнул Зотов.

– Ну. Слухи ходили, что Валька годков приписал и с Красной Армией отступил, вроде воюет под Москвой. А он в августе объявился, я обомлел. Похудел, осунулся, не узнать. Злющий как черт. Оказалось, ни в какую армию не взяли его, остался в Почепе и сбег домой перед приходом фашистов.

– Лукин сказал, Валька был замечен в сотрудничестве с немцами.

– Да как же, – фыркнул Колька, перелезая через перегородившее дорогу склизкое, заросшее мхом бревно. – Много он знает, этот Лукин. Брешут люди. В деревне у нас румыны стояли, так Валька к ним на кухню пристроился, воду таскать и дрова.

– Похоже на сотрудничество.

– Это для отвода глаз, – шепнул Колька. – Валька хотел в доверие втереться и оружие получить: спер гранату, такую, с крышечкой отвинчивающейся, и десять патронов. А потом румыны ушли, вместо них немцы неделю стояли, эти злые, глазастые. Один, сволочь краснорожая, у нас последнюю курицу пристрелил и икону бабушкину забрал. Так он увидел, что Валька возле оружия трется, пальцем поманил: «Ком, юнге, ком» – и как даст прикладом по голове. Хорошо, вскользь пришлось. Кровищи – страсть, думали, помрет Валька, а он ничего, оклемался, хотел немца этого прибить, да они уже укатили. Вот и все сотрудничество, а в отряде раздули историю.

– Мне это представили чуть не как дело врага народа.

– Валька не враг! – вспыхнул Воробьев. – Он знаете… знаете какой! Он из школы знамя нашего пионерского отряда спас и хранил! А за такое расстрел! Мы с этим знаменем хотели до Берлина дойти и на самой высокой башне поднять!

«Надо же, в Берлин они собрались», – хмыкнул про себя Зотов и сказал:

– Ладно, с этим разобрались. А почему Валька постоянно из лагеря уходил?

– Шило в жопе мешало, – обиженно пробормотал Колька. – На задание не брали его, молодой, опять же история эта дурацкая, с сотрудничеством. А он немцев бить хотел, понимаете? Зачем бы мы тогда в партизаны пришли? На кухне работать, у хромого Кузьмича в вечных помощниках? Вот Валька и убегал, хотел доказать, что не лыком шит. Кто Кокоревский гарнизон разведал? Кто в лесу миномет, шесть винтовок и ящик гранат нашел? Кто упредил, что полицаи дорогу на Литовню перекрыли и досматривают всех подряд? Валька. Думаете, его просто так Решетов в группу позвал? К нему только лучшие попадают.

– Тогда с чего ты взял, что Валька пропал, а не унесся разведывать или добывать минометы, а может, сразу уж самолет.

– Издеваетесь? – обиделся Воробей. – Во-первых, он бы мне рассказал, а во-вторых, винтовочка Валькина осталась в землянке. Понимаете? А он с винтовкой не расставался, даже на обед и до ветру с ней ходил, гладил, разговаривал, тряпочкой масляной протирал. А теперь Вальки нет, а винтовка стоит.

Карпин остановил движение, повернулся, сделал страшные глаза и приложил палец ко рту. Зотов понимающе кивнул. Партизанская территория кончилась, нужно было держать ухо востро.

Глава 7

В лесу было тихо, тренькали птицы, дробно выстукивал дятел, ветер лениво перебирал вершины мохнатых елей, унизанных тяжелыми гирляндами шишек. Солнце выскочило из плена дымчатых облаков, разлив волну мягкого, расслабляющего тепла. Густой мрачный ельник начал редеть, появились островки молодой и сочной весенней травы.

Зотов даже не очень-то и устал, меряя шагами звериные тропы, лесные опушки и узкие полоски влажной земли, затейливо вьющиеся среди мертвых болот. Просвет, возникший после полудня, раздался вширь, призывно мигая кусочком чистого неба. Порывы свежего ветерка разгоняли утреннюю сырость и прель.

Егорыч, идущий замыкающим, чуть слышно присвистнул, лег за дерево и поставил пулемет на сошки дулом назад. Неужели привал? Мимо тенью скользнул Карпин, пошушукался со старшиной, вернулся и с ноткой беспокойства сказал:

– У нас хвост.

– Кто? – ужаснулся Зотов, слепо пялясь в мешанину веток и сосновых стволов.

– Дедушка Пихто. Шуганем из всех стволов и ноги в руки.

Зотов лег и подтянул автомат. Немного знобило от предвкушения близкого боя, зубы противно приклацнули. Среди кустов замелькало светлое пятно, вспотевший палец сам собой переместился на спуск. Главное – в суматохе не потеряться, мало приятного потом бродить в незнакомом лесу. Круглая мушка наложилась на мелькающее пятно, и… на тропе собственной персоной возникла отважная разведчица Анна Ерохина. За спиной матерно выругался Шестаков.

– Здравствуйте, мальчики! – Анна остановилась и приветливо помахала рукой. – А я давненько за вами иду, все думаю, когда же товарищи московские разведчики внимание обратят?

«Товарищи московские разведчики» прозвучало насмешливо. Дескать, тренированные, обученные, и так опростоволосились. Вот настырная баба. Откуда она тут и зачем?

Зотов поднялся, отряхивая прилипшую к кителю хвою, и миролюбиво спросил:

– А как же Еремеев?

– Успеется, – подойдя вплотную, беспечно улыбнулась Ерохина. – Очень уж хочется с товарищами московскими разведчиками пройтись. Вы ведь не бросите в лесу одинокую беззащитную девушку? Тут и волки, наверное, есть.

– Ага, волки дураки с тобой связываться, – обреченно прошептал Шестаков.

– А если Марков узнает? – Зотов жестом велел группе продолжить движение.

– Если Коровья погибель не капнет – не узнает. – Анна подмигнула Шестакову.

– Больно мне надо, – фыркнул Степан.

Ерохина пошла рядом с Зотовым и спросила:

– Вы к нам надолго?

– На летние каникулы, – осторожно ответил Зотов.

– Ой как хорошо! – вполне искренне обрадовалась Ерохина. – А как мне к вам обращаться?

– Мы люди не гордые, можно по имени-отчеству.

– А если по званию?

– Я не военный. По учительской части, – почти не соврал Зотов.

– Преподаватель? – вскинула Ерохина бровь.

– Труды и немецкий язык.

– Шутите?

– Самую малость.

– Понимаю, секретность, – кивнула Анна и неожиданно брякнула: – А что сейчас женщины носят в Москве?

– Ну, всякое там, – на секунду смешался Зотов. – Шляпки, платья, шинели.

– А в Орле?

– Про Орел не скажу, – признался Зотов. Интуиция тихонечко пискнула. Появилось ощущение, будто его профессионально раскручивают. Вроде вопросы банальные, собеседница миленько улыбается, можно списать на природное любопытство, а моргнуть не успеешь, выложишь лишнее, как на допросе у хорошего следователя. Разводит на откровенность со знанием дела. Откуда ухватки? Самородок из брянской глубинки, природный талант? Такому в деревенских школах не учат.

– Жаль, – расстроилась Ерохина. – Ах, ну да, Орел в оккупации, откуда вам знать. Нравится у нас?

– Да ничего. – Зотов отметил, как разведчица лихо сменила тему. – Кормят паршиво, а вот девушки очень красивые. Погощу недельку, баек партизанских послушаю и укачу, буду хвастаться, как за линией фронта фашистов бил.

– Ну-ну. – Анна ожгла насмешливым взглядом. – Значит, паркетный?

– Он самый. В кабинетах штаны протираю, решил с оказией к партизанам слетать, полезно для роста в партийных чинах.

– И далеко планируете дорасти?

– Пока не загадываю, плохая примета.

– А зачем тогда в Новоселки пошли? По дороге можно и голову потерять.

– Кто не рискует, тот не пьет.

– И товарищ командир вас к расследованию привлек.

– Свадебным генералом, – доверительно сообщил Зотов. – Буду важно надувать щеки и отпускать глупые замечания. Люблю, когда должность большая, а ответственности нет почитай.

Анна понимающе похихикала.

– А вы, значит, разведчица? – уточнил Зотов, уводя беседу от своей скромной персоны.

– Помаленьку, – скромно кивнула Ерохина. – Тут подсмотрю, там подслушаю, курочка по зернышку…

Дальше разговор закрутился вокруг успехов и неудач разведчиков брянских партизанских бригад. Спустя полчаса остановились на развилке заросших рябинником троп.

– Ну вот, пожалуй, и все, – вздохнула Ерохина. – Вам прямо, мне направо, к Еремееву на доклад. До свидания, товарищи московские разведчики.

– Спасибо за компанию, – улыбнулся Зотов.

– Вам спасибо, для меня вести с Большой земли как глоток воздуха. – Ерохина задорно подмигнула и пошла своей дорогой, ступая быстро и неслышно. Все смотрели вслед отважной разведчице. Мелькающий платок затерялся в лесу.

Бурелом одолели, согнувшись в четыре погибели, и залегли на самом краю леса. Открылся вид на низменность, заросшую ивняком, осокой и кустарником, похожим на пышные круглые шапки.

– Еще километр, – с ударением на «о» сказал Шестаков, – и выйдем к Десне. Место до самой реки открытое, но зеленка густая, проскочим. Да и немцу тут делать нечего, сплошные болота, лягух разве ловить.

– Лягушек французы едят, – буркнул Капустин.

– А мне один хрен, – отозвался Степан. – Я итальяшек видал. Сучьи коты. Через нас шли, песни орали, улыбались, лягушек не жрали, чего не было, того не было, но корову у соседки первым делом свели, расписку всучили на сотню марок. Соседка сначала обрадовалась, дескать, культурная нация, а потом бумажкой этой задницу подтирала. Курей всех побили, перья в каски навтыкали и отбыли Москву брать. Где-то там теперь и лежат.

– Переправляться как будем? – спросил Зотов, делая вид, что ему не очень и интересно.

Плавал он плохо и всегда этого очень стеснялся. Одно дело – вальяжно барахтаться рядом с городским пляжем, на виду у мужественного спасателя, и совсем другое – форсировать незнакомую реку одетым и не снимая оружия.

– Как бог даст, – в свойственной ему паскудной манере успокоил Шестаков. Он поднялся и двинул правее, забирая в сторону чахлых кустов. Там обнаружилась ложбина с бегущим по дну мутным, торфяным ручейком, надежно укрывшая группу от нежелательных взглядов. Ручей потихонечку расширялся, слепо тычась среди подмытых, увитых побегами вьюна берегов. Ивы и молоденькие, корявые ясени сомкнули над головой подобие арки, дав тень, пронзенную, словно сито, тоненькими солнечными лучами. Под ногами причавкивала набухшая грязь. Русло было завалено скользкими, влажно поблескивающими корягами, напоминавшими спины доисторических крокодилов. Идти приходилось осторожно, чтобы не наследить больше обычного. Егорыч, идущий замыкающим, провалился по колено в черное жирное месиво, освободился с противным хлюпаньем и проворчал:

– По таким следам нас слепой отыщет, не то что немцы с собаками.

– Немцам тут делать нечего, – скривился Шестаков. – Фашист не дурной, в грязи валандаться не приучен. Сюда даже «бобики», так у нас полицаев кличут, нос не суют. Жабье царство, цапли и те в здешних болотах без вести топнут. Ни троп, ни дорог на десять верст в обе стороны. Партизанский заповедник, ети его в дышло.

– А ты, Степан, откуда все знаешь? – поинтересовался Зотов.

– Сызмальства в лесе, – буркнул Шестаков, перепрыгивая зыбкое место. – Дед-покойничек приучил, первейший охотник был в наших краях. Лес-то он как? Торопыг с крикунами не любит, а ежели к нему с почтением, он и накормит, и обогреет.

Ручей выписал петлю, набрал силу, засверкал золотистым песком, и глазам открылась бескрайняя водная гладь. Мечты Зотова на крохотную речушку разлетелись хрустальной вазой, сброшенной с полки внезапно загарцевавшим котом. Красавица Десна раскинулась в ширину метров на сто. Противоположный берег зарос плакучими ивами, ниже по течению узким клином разрезал реку длинный, утопающий в зелени остров. Под ногами осыпались струйки мелкого, выбеленного солнцем песка.

– Ух ты, сейчас бы с удочкой зореньку скоротать: котелок с ушицей на углях попыхивает, в речке литрик беленькой охлаждался, – мечтательно причмокнул Карпин. – Может, ну ее к бесу, эту деревню? Отпуск устроим.

– Вон там, где Навля впадает, раки прямо кишат, – указал Колька. – Вода холоднющая, зубы чечетку стучат, а сотню надергаешь. С укропчиком, м-м-м…

– К ракам пиво потребно, – скривился лейтенант. – Да и какая раки еда? Пока хвосты обсосешь – наплачешься. Жалко мне их всегда было, падл, живыми варить. Нет, тут удочка нужна или сетка, я б вам показал, как рыбу ловить. Степан, клюет тут?

– Как в рыбном отделе, успевай ведро подставлять, – пробасил Шестаков, вылезая из овражка. – В другой раз щук натаскаем, вдовушка знакомая больно вкусно в печи запекает, со сметаной и луком. Сверху корочка золотистая похрустывает, изнутри белое мясо паром исходит.

– Прекратите, – простонал Капустин, шумно глотая накопившуюся слюну. – Ну вот что вы за люди?

– Обыкновенные, рядовой, – рассмеялся Карпин, но тут же погрустнел. – Я ведь на рыбалке год уже не был. У нас, на Волге, знаешь какая рыбалка? – Лейтенант развел руками чуть ли не на метр. – Вот такие судаки! По восемь кило!