Безлюди. Сломанная комната

Флори хотела огрызнуться, что и без чужих наставлений знает, как обращаться с собственным телом, однако язык онемел и, нехотя шевельнувшись во рту, смог выговорить только короткий вопрос:

– Кто вы?

– Гаэль, – ответили ей, как будто имя что‑то объясняло. И все же оно напомнило о том, при каких обстоятельствах Флори впервые его услышала.

Ее охватил озноб, точно она снова оказалась на заснеженной улице Пьер-э-Металя, следуя за незнакомкой в черном. У Гаэль была бледная кожа, как у призрака; впалые, дымчатые глаза, как у призрака; и такие же холодные, как дыхание самой смерти, прикосновения.

– Что… вам… нужно?

– Это сложный вопрос, – ответила похитительница, сдобрив слова утешающей улыбкой. – Я все объясню, когда ты немного оправишься.

Удивительным образом эта непрошеная жалость придала ей сил. Флори смогла приподняться, вцепившись в латунный поручень, и сесть. Голова кружилась, трясущийся на рельсах вагон усиливал недомогание.

– Выпей воды, – заботливо проворковала Гаэль и протянула дорожную флягу.

Осторожность и взыгравшая в ней гордость почти убедили Флори отказаться, но жажда заставила передумать. Она уже предала благоразумие, когда доверилась незнакомке, и утратила гордость, признав свою беспомощность. После нескольких глотков живительной влаги тошнота отступила. Пространство вокруг обрело четкость, и Флори осмотрелась. В небольшом окне, покрытом копотью, мелькал унылый пейзаж, а глухую дверь, ведущую в коридор, подпирал огромный сундук. Гаэль – сама скромность – сидела на деревянной скамье напротив, сложив руки на коленях.

– Никто не видел тебя. Ты едешь со мной как багаж. – Признание прозвучало буднично, словно она уже поднаторела в похищении людей и не в первый раз использовала сей трюк. – Но я решила вытащить тебя, чтобы твои мышцы не затекли за долгую поездку.

– Как любезно.

Флори покосилась на сундук, не представляя, как тот мог служить местом ее заточения. Слишком большой для багажа и слишком мелкий для того, чтобы туда поместился человек. Однако Гаэль удалось провернуть это и не вызвать подозрений у досмотрщиков.

– Куда мы едем?

– В тихое уютное место. Тебе понравится.

– Мне понравится, если вы вернете меня домой, – отчеканила Флори, хотя ее положение едва ли позволяло диктовать условия.

– Успокойся, детка. – Гаэль одарила ее снисходительной улыбкой. – Обещаю, что отпущу тебя, как только окажешь мне небольшую услугу.

– Я не стану вам помогать.

– Почему?

Вслед за ее наивным вопросом последовал очевидный ответ:

– Вы похитили меня!

– Я просто организовала нам поездку.

– Я не давала на нее согласия.

– Но ты согласилась мне помочь.

– Вы обманули меня!

– Всего лишь утаила некоторые сведения. – Ее прямая осанка, вздернутый подбородок и невозмутимо спокойное лицо говорили о том, что Гаэль не испытывает ни капли сожаления о содеянном. – К тому же, – добавила она, – я готова честно рассказать, что заставило меня пойти на такое. Мне нечего скрывать, госпожа Гордер.

Момент, когда из глупой «детки» она вновь стала «госпожой Гордер», ознаменовал начало серьезного разговора.

– Не лукавьте, Гаэль, – сказала Флори, выбрав тот же снисходительный тон, каким говорили с ней. – Вам есть что скрывать. Например, мое присутствие здесь. Что, если я позову на помощь?

Расслабленная улыбка похитительницы ясно дала понять, что запугать ее не вышло.

– Мы в последнем вагоне, детка. Без особых удобств, зато в уединении. Никто здесь не появится. Проводник предупрежден, что меня нельзя беспокоить до прибытия, и даже не сунется сюда.

– Я все равно закричу.

– Давай. – Серые глаза вспыхнули пугающим азартом, словно Гаэль, как ловец бабочек, хотела посмотреть на жалкие метания своей пленницы, угодившей в ловушку. Флори и сама понимала, как ничтожны ее угрозы. Грохот поезда поглощал все другие звуки, перекричать его было невозможно. Подводя ее к тому же выводу, Гаэль добавила: – Если сорвешь голос, напою тебя пряным молоком. Я купила бутылку перед отъездом.

Напоминание о Пьер-э-Метале вызвало в сердце Флори горькое чувство. Она вдруг со всей очевидностью осознала, что находится далеко от дома и тех, кто мог бы ее спасти. Основная железнодорожная ветвь тянулась с севера на юго-восток, проходя через главную станцию – город Терес, где останавливался и досматривался каждый состав. Вряд ли Гаэль рискнула бы вызволить ее из сундука и сохраняла спокойствие, если бы они уже не миновали надзорный пункт. Флори посмотрела в окно: там, за мутным стеклом проплывали скалистые пейзажи предгорья, дикие, пугающе-незнакомые.

Гаэль поняла все по-своему.

– Думаешь выпрыгнуть в окно? – Она усмехнулась. – Не советую, детка. Размозжишь себе голову о рельсы. Или, того хуже, попадешь под колеса. А я не хочу, чтобы ты пострадала.

– Тогда чего вы добиваетесь?

– Выслушай меня, детка. – В ее голос вновь вернулась та раздражающая мягкость.

Прежде чем объяснить свои мотивы, Гаэль обратилась к саквояжу и вытащила оттуда тряпичную куклу – девочку с торчащими в стороны косичками, тонкими, как мышиные хвосты. Ее тельце было сделано изо льна, а глаза и рот вышиты цветными нитками. В своем пестром платье с кружевом она выглядела потрепанной, как и положено всякой любимой игрушке. Бережно расправив крохотные оборки, Гаэль сказала:

– Это все, что осталось от моей Летти.

Не успела Флори осмыслить услышанное, как ей всучили эту несчастную куколку. От нее веяло щемящей тоской, безысходностью, и эти же чувства отражались на лице самой Гаэль. Поджав дрожащие губы, она молчала, неотрывно наблюдая не за самой Флори, как той показалось вначале, а за ее руками. Так музейные смотрительницы бдят за сохранностью ценных экспонатов.

Повисла долгая пауза, и только грохот поезда не давал тишине заполнить пространство. Наконец Гаэль нашла в себе силы продолжить.

– Так звали мою дочь. Скарлетт. – Она произнесла имя с гордостью и улыбнулась своим воспоминаниям, но улыбкой горькой и измученной, полной страданий, будто кто‑то вогнал ей под кожу крючки и дергал за невидимые ниточки, заставляя уголки ее губ тянуться наверх. – Восемь букв. Как и у тебя, детка.

От такого неуместного сравнения Флори стало не по себе.

– Раз вы знаете мое имя, так и обращайтесь ко мне соответствующе. Я вам не детка, и в матери вы мне не годитесь, – сказала она и тут же пожалела о том, что была слишком груба. В печальных серых глазах блеснули слезы, и в этот миг Гаэль изменилась, будто сбросила защитную маску и показала истинное лицо. Вместо коварной похитительницы предстала безутешная мать, пережившая страшную потерю.

– Конечно, Флориана, – одними губами прошептала она и потянулась, чтобы забрать куклу, как будто решила, что человек, не проявивший ни капли сочувствия, не достоин прикасаться к памятной вещи.

Отлученная от реликвии, Флори вовсе не расстроилась, а напротив, испытала облегчение и смогла подобрать нужные слова:

– Я глубоко сочувствую вашему горю, Гаэль.

– И ты понимаешь мою боль. Мы обе потеряли самое дорогое, что у нас было.

Флори нахмурилась, неприятно поразившись тому, что похитительница не просто знала подробности ее жизни, а использовала их, чтобы приравнять ее чувства к своим, связать их обеих одной болью.

– Мне не хочется обсуждать это с вами. Простите.

Гаэль опустила глаза, увлекшись тряпичной игрушкой: стала поправлять кружевные оборки, обводить пальцем контур вышивки, словно рисуя черты лица заново. И в этом состоянии отрешенности, в некоем подобии транса, она провела несколько минут, а потом, вынырнув из забытья, опять заговорила:

– Что бы ты сделала, узнав, что твоих почивших любимых можно вернуть к жизни?

Вопрос как ножом резанул ее по сердцу.

– Я… не думала об этом, – в замешательстве ответила Флори.

– Так подумай сейчас и скажи, – словно почуяв ее слабость, надавила Гаэль. – Представь, что у тебя есть ключ от двери, а за ней ждут твои родители. И нужно всего лишь открыть замок, чтобы воссоединиться с ними. Ты бы согласилась? Открыла бы им дверь?!

– Этого никогда не произойдет, что бы я ни ответила.

– Ошибаешься. – Гаэль торжествующе улыбнулась, будто одержала победу в выдуманном ею же поединке. – И у меня есть доказательства.

Она вновь обратилась к своему саквояжу и, достав пару листов с заметками, вручила их Флори.

– Что это?

– Рецепт безлюдя, – с благоговением ответила Гаэль. – Только вдумайся: дом, возвращающий к жизни.

– Это же… невозможно.

– Ты даже не прочитала.

В своей слепой вере она была похожа на наивного ребенка, готового принять за истину любую захватывающую идею.

– Гаэль, – осторожно начала Флори, силясь подобрать правильные слова, – я… понимаю ваши чувства и… отчасти их разделяю, но, пожалуйста, послушайте меня как специалиста, работающего с безлюдями. Построить дом, о котором вы говорите, невозможно. Это выдумка, легенда, сказка.

Гаэль отпрянула, будто от пощечины, и на ее лице вспыхнул гневный румянец.

– Ты нарочно так говоришь, чтобы я отпустила тебя! – выпалила она и добавила что‑то еще, резкое и грубое, но ее голос утонул в пронзительных гудках. Вмешавшись, они раскололи разговор на две части. Исчезла Гаэль-благодетельница, и Гаэль-мать, оплакивающая дитя, и Гаэль-мечтательница, верящая легендам. Она снова стала той, кто наделил себя правом распоряжаться человеком, как вещью.

– Мы скоро въедем в горный тоннель, – объявила Гаэль и подскочила, точно внутри нее пришла в движение какая‑то пружина. – Полезай обратно.

Щелкнул затвор, заскрежетали петли, и тяжелая крышка сундука открылась. Оттуда, словно из пасти чудовища, дыхнуло тухлятиной.

– Давай, живо! – рявкнула Гаэль. – Поднимайся!

Флори не двинулась с места.

– Я туда не полезу, – решительно заявила она, наивно полагая, что сможет противостоять женщине, обозленной ее непослушанием.

Гневно сверкнув глазами, Гаэль схватила ее за плечи и подняла с деревянной скамьи. Ослабшая и изнуренная, Флори едва держалась на ногах. Хватило одного толчка, чтобы вывести ее из равновесия. Она неуклюже упала на колени, чудом не приложившись об угол сундука, как тут же ее подхватили под руки и потащили. Флори пыталась кричать и сопротивляться, но добилась лишь того, что отсрочила момент своего неизбежного заточения. Ее затолкали внутрь, утопили в ворохе зловонного тряпья. А потом крышка захлопнулась, и все погрузилось во мрак.

Когда Флори снова очнулась, то поняла, что находится в другом месте. Здесь было тихо, тепло и не пахло гнилыми опилками, как те отрепья, пропитанные дурманом. Она лежала неподвижно, не открывая глаз, будто надеялась, что все случившееся с ней – просто ночной кошмар. О, как бы ей хотелось проснуться в мягкой постели под балдахином, прижаться к горячей спине Дарта и обрести в объятиях безмятежный покой. Она позволила себе предаться грезам, отчаянно цепляясь за них, но долго это не продлилось.

Пребывая на границе яви и полудремы, Флори почувствовала постороннее присутствие: будто кто‑то стоял у кровати и наблюдал. В больном сознании тут же возник образ старика, склонившегося над ней. Вот его надсадное дыхание; вот его подслеповатые глаза шарят по ней, разглядывая, будто она аптекарская склянка с лекарством; вот его немощные руки, обтянутые сухой, как пергамент, кожей, тянутся к ней. Флори распахнула глаза и тут же испуганно отпрянула при виде огромной оскаленной пасти. Существо – серое, сотканное из плотного дыма, казалось мороком, но взгляд его светлых, будто затянутых бельмами, глаз, был почти осязаемым: тяжелым и холодным. И оно, несомненно, набросилось бы на нее, если бы не Гаэль.

– Призрак! – прикрикнула она, войдя в комнату и гремя посудой на подносе. – А ну кыш!

C появлением хозяйки клыкастый монстр поджал уши и отступил, превратившись в послушного пса. Гаэль прогнала его за дверь и с видом благородной спасительницы прошествовала к кровати.

– Поешь, тебе нужно набираться сил.

При виде чая и оладий желудок Флори предательски заурчал.

– Как долго мы ехали? – спросила она, стараясь игнорировать запах еды и свой голод.

– Почти сутки. И еще столько же ты отсыпалась. – В голосе Гаэль промелькнул укор, как будто Флори и впрямь была виноватой, что дурман так подействовал на нее. – Надеюсь, ты отдохнула достаточно, чтобы приняться за работу.

– Работу?

– Дом. Безлюдь. Тебе нужно изучить материалы, чтобы подготовиться. Если чувствуешь слабость, можешь остаться в постели, – любезно разрешила Гаэль, а потом уже строже добавила: – Но только сегодня.

– Я не стану даже пытаться. – В ее положении было опрометчиво и опасно заявлять о таком. Флори вспомнила о Призраке, едва не вцепившемся ей в глотку, и смелости поубавилось.

– Понимаю твои сомнения, детка. Все мы сомневаемся в своих силах, боимся, что не справимся. Но я верю в тебя и знаю, на что ты способна.

Льстивая речь ее не впечатлила.

– Я не строю безлюдей, а лишь присматриваю за ними, – возразила Флори.

Гаэль покачала головой и ушла. Минуту спустя вернулась с газетой и, разложив ее на одеяле, ткнула пальцем в заголовок.

– А это тогда что?

Флори пробежала глазами по строчкам. Материал освещал финальное судебное заседание о лютенах, за которым последовала отмена Протокола в Пьер-э-Метале. Стараниями газетчиков ее имя было вписано в хроники и связано с образом освободительницы, изменившей местные законы. Конечно, историю приукрасили, но людям была нужна яркая легенда, а не правда.

– Здесь не написано, что я конструирую безлюдей.

– Но ты знаешь, как с ними обращаться. Не зря же тебя прозвали «матерью свободных безлюдей». И ты должна мне помочь.

– Вам нужен домограф.

На миг на лице Гаэль вспыхнула гневная гримаса, но когда мимолетное чувство угасло, она спокойно продолжила:

– Мне не нужен простой специалист. Я искала того, кто способен понять мою боль и оценить дар, которым я отвечу. Я искала тебя, Флориана. И никто другой не справится лучше. Дома строят разумом, безлюдей – сердцем.

– Да что вы знаете об этом?!

– Больше, чем любой обыватель, – ответила Гаэль. – Я долго готовилась, прежде чем пригласить тебя. И это, признаться, стоило немалых усилий. Хочешь взглянуть, как я все устроила?

До сих пор не понимая, где находится, Флори охотно приняла предложение, однако тело не разделяло ее решимости. Она сползла с кровати и, пошатываясь на слабых ногах, побрела за Гаэль. Из крохотной спальни они попали в такую же маленькую гостиную, где горел камин. У огня, притворившись горстью золы, дремал дымчатый пес. Заслышав шаги, он настороженно поднял огромную голову и глухо зарычал. Таящаяся угроза придала сил, и Флори взмыла по шаткой лестнице, не замечая ступеней. Чердак находился под скошенной крышей, съедающей пространство, и сам воздух был спертым и давящим, как в том сундуке, где она провела большую часть поездки.

Снаружи дом терзали порывы ветра, и что‑то скрипело, завывало, измученно стонало в стенах. Казалось, что в один момент ветхое жилище рухнет, не выдержав натиска стихии. Здесь, куда не добиралось тепло растопленного камина, было промозгло, пахло сыростью и гнилым деревом.

Гаэль привела ее в небольшую комнатку с окном, заколоченным досками. Сквозь щели просачивался тусклый свет и тянуло холодом. Вместо мебели пространство заполняла всякая рухлядь: старая дверь, прислоненная к стене, сваленная груда досок с торчащими гвоздями, разложенные на полу изразцы, когда‑то украшавшие камин, вырванное вместе с рамой окно в деревянной обрешетке и прочий строительный хлам.

– Сокровища из сердцевины безлюдей, – торжественно объявила Гаэль.

– Разграбленные хартрумы, – изумленно ахнула Флори.

– Все, как написано в рецепте, – продолжала она, преисполненная гордостью. – Со дня на день я жду последний элемент, так что можешь начинать.

– Нет, я не буду этого делать.

И тут ее внезапно настигло осознание, что случилось с безлюдями, чьи хартрумы потревожили. Они могли попросту погибнуть, как всякий живой организм, из которого извлекли важный орган.

При мысли, что и с ней способны обойтись с подобной жестокостью, Флори испытала ужас и медленно отступила к двери. Сбежать она не успела. Ее тут же схватили и впечатали в стену с силой, какой, казалось бы, не может быть в худой, болезного вида женщине.

– Вот что, детка, – прошипела Гаэль, вдавливая ее в холодную поверхность, – чем быстрее закончишь работу, тем быстрее освободишься. А пока осваивайся на своем месте.

Прежде чем Флори поняла, что значат эти слова, ее резко отпустили. Ватные ноги подкосились, и она сползла по стенке на пол, испытывая к себе – слабой и жалкой – отвращение. Гаэль исчезла за дверью и заперла ее на ключ. Наказанная за непослушание, Флори осталась одна в этой тесной комнатушке среди награбленных вещей из хартрумов. Их, как и ее саму, отлучили от дома, вырвали с корнем и заточили здесь в угоду безумным целям.

Первым порывом было расколотить все, чтобы разрушить планы Гаэль, но потом она поняла, что этим ничего не добьется, лишь подвергнет угрозе других безлюдей и продлит свое заключение. Немного успокоившись, Флори решила осмотреться: проверила заколоченное окно, попыталась заглянуть в щель между досками. Просвет оказался слишком узким, и пришлось оторвать одну перекладину, впустив в помещение еще больше холода. Потянуло сквозняком, и ее босые ступни закололо от холода. Вычурное платье из фланели, в которое ее переодели, точно куклу, почти не грело. Мысль о побеге вспыхнула и тут же погасла. Даже если сейчас ей удастся выбраться из дома, то без обуви и зимней одежды она не уйдет далеко, а обречет себя на смерть. Нельзя действовать опрометчиво. Она нужна Гаэль живой, а значит, у нее есть время, чтобы все обдумать.

Мир из окна выглядел как чистый холст: ни деревьев, ни домов, ни копоти на снеге. Дом стоял в глухом, забытом людьми месте, и тишина здесь была такой плотной, что казалось, поглотит даже крик.

Но она все равно закричала.

Глава 6

Дом среди скал

Ризердайн

Охо был затерян среди скал. И не город вовсе, а большой дом на лоне природы: каменные стены под облачным сводом. Отрезанные от прочего мира, словно запертые в неприступной крепости, местные жители вели скромный быт, что, однако, не отняло у них прирожденной стати. Здесь каждый, даже простой торговец или ремесленник, отличался гордой осанкой, уверенностью во взгляде и точеным профилем, словно высеченным из камня. Южное солнце покрыло их кожу бронзовой пылью, суровая жизнь в горах закалила характер. Неприхотливые, выносливые, ловкие и бесстрашные оховцы разительно отличались от избалованных неженок с побережья, к которым причислял себя Риз.

В давние времена Охо был скромным наблюдательным пунктом у подножия скал. Постепенно его заселили смотрители и рыбаки, деревня раздалась вширь и, исчерпав этот клочок земли, поползла вверх. Морской промысел оставался главным доходом местных жителей, пока запасы рыбы не оскудели. Чтобы прокормить свои семьи, люди ушли в горы. Торговля и ремесло занимали малую часть населения: стариков, женщин и тех, кому не нашлось места в стане шпионов, добывающих ценный и неисчерпаемый ресурс – информацию. Благодаря ей Охо существовал и процветал.

В город вела одна дорога через канатный подъемник. Он вспарывал крутой склон как уродливый шрам, проходил меж скудной растительности, прорывавшейся сквозь камень, и заканчивался у маленьких домиков, примостившихся прямо на скалах, как гнезда чаек.

Делмар и Охо разделяла каменная гряда, достаточно было перемахнуть через нее, чтобы оказаться на месте. Но в назначенный час на заброшенной верфи Риза ждало старое рыбацкое судно с провожатым – угрюмым оховцем, не проронившим ни слова за весь путь. К моменту, когда они прибыли в маленькую гавань, Риз утвердился в мысли, что к нему подослали немого. Что ж, это был изобретательный метод держать его в неведении, а секреты – неразглашенными.

Они сошли на причал. Доски, покрытые заиндевелыми водорослями, проседали под тяжелой поступью оховца. Все вокруг, кроме самих скал, казалось зыбким и ненадежным, даже опорные столбы, откуда начиналась воздушная переправа. От соленого и влажного воздуха механизмы проржавели. Кабины скрипели, качались на ветру, грозясь сорваться с натужно гудящих канатов, и Риз в который раз пожалел, что не настоял на своем, чтобы лететь на Пернатом доме. Мельком взглянув на крепления тросов, он собирался отказаться от опасного подъема, но суровый вид сопроводителя напомнил, что здесь не будут церемониться с тем, кто боится высоты и ненадежных конструкций.

Медленный путь наверх позволил изучить местность: весь город предстал перед ним, как на развернутой карте. Отсюда был виден скалистый мыс, клином уходящий в море, и маяк вдалеке – старый и ветхий, он стойко выносил удары волн. От берега начиналась беспорядочная застройка: дома, выросшие на камнях, точно грибы, теснились друг к другу. Их крыши покрывал снег, похожий на крупинки соли, проступившей на поверхности. Кое-где, отдельными точками, попадались дымящие лачуги, где трудились гончары и кожевенники.

Чем выше они забирались, тем холоднее становилось. Воздух стекленел, и, попадая в легкие, будто разбивался на острые осколки. Дубленая куртка уже не спасала от промозглой сырости, и Риза не оставляла мысль, что его намеренно повели по длинному пути, чтобы доконать холодом и замариновать в тревожном ожидании грядущей встречи. Если так, они добились своего. На фоне местных жителей он чувствовал себя ничтожеством. Сопровождавший его оховец, чьи плечи занимали всю ширину кабины, легко переносил тяготы зимы, хотя на нем был лишь кожаный стеганый дублет без меха и штаны, заправленные в высокие сапоги с карабинами.

Казалось, минула вечность, прежде чем кабина достигла вершины, где обосновалась главная резиденция Охо. Построенная из камня и лишенная всяких архитектурных излишеств, она выглядела отколовшимся от скалы валуном, а внутри нее оказалось темно и сыро, как в пещере. В коридорах не было выставленного караула, но это не значило, что резиденция не охраняется. Зоркое око шпионов не упускало ничего. Риз ощущал, что за ним следят. Поначалу он оглядывался по сторонам, однако ему доходчиво объяснили правила:

– Смотрите прямо. Ходить со свернутой шеей очень неудобно.

Голос раздался словно из чревовещателя: Риз понимал, что с ним заговорил сопроводитель, но, будучи убежденным в его немоте и не видя лица, испытал странное смятение. После скрытой угрозы он задумался о том, какой прием ждет его там, куда его вели.

Наконец они оказались перед тяжелыми дверьми с приставленным караульным. Появление охраны означало, что главный человек Охо, его властитель и хозяин, был где‑то поблизости. Любая важная персона считала своим долгом обрасти верной свитой, создающей вокруг крепкий панцирь.

В Охо не было градоначальника, здесь его считали вожаком. Когда о нем упоминали, то почтенно склоняли головы, будто он стоял перед их мысленным взором и тенью преследовал всюду. Они с уважением называли его Вихо, главный, его настоящее имя держалось в тайне. Его покой оберегали и чтили: никто не видел вожака Охо за пределами резиденции, а тех, кому довелось встретиться с ним, можно было пересчитать по пальцам. Вихо решал самые серьезные вопросы, – все остальные он вверял своим преданным ищейкам.

Напарники обменялись жестами, смысл которых открылся Ризу чуть позже, когда караульный велел следовать за ним, а второй сменил его на посту.

Началась новая череда коридоров. Шагая следом за оховцем, Риз мог разглядеть его длинные угольно-черные волосы с нанизанными на пряди деревянными бусинами. Для местных это было чем‑то вроде оберега.

Они прошли через крытую галерею, соединявшую коридоры с обособленной частью резиденции: потолки здесь были выше, пространство – шире, а воздух – теплее и суше. В комнате, выбранной местом встречи, горел камин. Когда перед Ризом открыли дверь, в лицо ему дыхнуло жаром, будто он отодвинул заслонку и полез в топку.

Свет резанул по глазам. Пришлось щуриться, но мало-помалу он осмотрелся.

Широкие окна открывали завораживающий вид на Сумеречный утес. Расположенный таким образом, что его не касались солнечные лучи, он всегда находился в тени и служил подходящим символом для шпионов, чей успех во многом определялся искусством оставаться незамеченными. На фоне монументального пейзажа сидел человек, и один его облик красноречиво говорил о власти и силе, сосредоточенной в его руках: черные глаза с прямым проницательным взглядом, хмуро сдвинутые брови и волевой подбородок, окаймленный прореженной бородой. На оховца он совсем не походил. Его коротко остриженные волосы, темные, с легкой проседью, отливали червленым серебром, а лицо было бледным, желтоватым, как старая бумага.

Он сидел за пустым столом, не считая дымящего чайника и пары глиняных чашек. Вихо подал знак, и служанка, стоящая подле, принялась разливать напиток. Запахло мятой – почти по-домашнему, обманчиво-уютно.