Безлюди. Сломанная комната

– Сумма? – настойчивее спросил Дарт.

Язык денег был ему практически незнаком, но эти двое владели им в совершенстве. Дуббс годами ворочал финансами приюта и, судя по окружающему упадку, делал это исключительно в пользу своих карманов. Точно так и госпожа Грубер, вдруг возомнившая себя заботливой тетушкой, питала к делу вполне очевидный интерес. Когда речь шла о судьбе двух сироток, оставшихся без монеты за душой, она позорно отмалчивалась, игнорируя письма из приюта, но сейчас внезапно объявилась, щеголяя подготовленными фразами и отрепетированными ужимками.

Только деньги могли повлиять на них. И Дарт ждал, наблюдая, как в глазах Дуббса разгорается огонь, как нервно ерзает на стуле госпожа Грубер. Счет шел на минуты.

– Видите ли, – осторожно начал директор, думающий с таким усердием, что на лбу выступила испарина, – вы задаете очень сложный вопрос.

– Понимаю. – Дарт кивнул. – Давайте-ка я его упрощу. Приюту нужны средства, а мне нужна Офелия Гордер. Вас убедят, допустим, две тысячи?

От такого щедрого предложения у Дуббса даже дыхание перехватило, и он зашелся в приступе кашля, от которого, казалось, задребезжали стекла в рамах. Женщина-канарейка брезгливо отодвинулась от стола. В своем жизнерадостном пальто она выглядела совершенно неуместно в этом унылом кабинете.

Голос директора, сиплый после приступа кашля, прервал его наблюдения.

– Мы всегда благодарны тем, кто жертвует приюту, – сказал Дуббс. – Но на таких условиях принять помощь не сможем.

– Назовите свои условия.

– У меня нет таких полномочий.

– Да неужели? – Дарт уперся руками в столешницу, нависнув над растерянным директором. – Были, да пропали?

– Это… особый случай. Я… действую по приказу. – Дуббс поднял взгляд к потолку, негласно обозначая, откуда получал распоряжения.

Городское управление. Это не стало открытием, но завело Дарта в тупик. Ни решительное наступление, ни предложенные деньги не смогли переломить ситуацию. Директор был жалким исполнителем, и власть его не выходила за пределы приютских стен.

Детская иллюзия рассеялась как дым: тот, кого раньше Дарт представлял грозным и влиятельным человеком, оказался слишком труслив, чтобы нарушить обязательства, и слишком глуп, чтобы скрыть истинную причину своего отказа. Таких, как он, невозможно убедить, зато легко обмануть. Изобретатель был не силен по части притворства, а потому Дарт снова попятился к двери.

– Простите. Я сейчас.

Выходя в коридор, он уже знал, чьими талантами воспользуется. Ему нужен хитрец, искусный лжец и ловкач, способный провернуть фокус. Личность циркача – мягкая, податливая, заполнила его разум в считаные мгновения. Очнувшись на полу, Дарт бодро вскочил и направился в кабинет с таким настроем, будто собирался дать свое лучшее представление. Однако зрители ему попались неблагодарные: Дуббс хмуро уставился на него исподлобья, женщина-канарейка и вовсе скорчила кислую мину.

– Итак, на чем мы прервались? – спросил Дарт, потирая ладони. Ловкость пальцев зависела от тепла, и он пытался согреть их перед началом фокуса. – Ах да. Мы говорили о городской управе, хотя я, конечно, недоумеваю, почему власти пекутся о семье, чьи проблемы до сегодняшнего дня всячески избегали. Вы не знаете, госпожа?

Она вздрогнула, не ожидая, что придется разбираться в тонкостях решений, принятых другими людьми. Весь ее вид, включая желтое «оперение», говорил о том, что происходящее было авантюрой, где ей отводилась простая роль сердобольной тетушки: ноль ума, максимум фальши. О том, что придется шевелить извилинами, госпожу не предупредили.

Дарт наклонился к ней, – так близко, что разглядел тонкие заколки, «сшивающие» ее голову с круглой шляпкой. Хмельной задался вопросом, насколько они остры, а безделушник прикинул, можно ли незаметно стащить одну, чтобы пополнить свою коллекцию булавок. Бесполезные мысли, накатывающие друг за другом как волны, едва все не испортили. Но циркачу было не привыкать проворачивать фокусы под несмолкаемый гул голосов, и он продолжил:

– Как думаете, откуда взялся их интерес? Из воздуха?

Дарт провел над ее ухом и показал монетку, словно достал ее из-под желтого воротника пальто. Затем несколько раз прокрутил между пальцами.

– Никому не было дела до сестер Гордер и вдруг – бац! – Он хлопнул в ладоши, и когда раскрыл их, монеток стало уже две. – Это вам.

Дарт протянул руку в предлагающем жесте, и женщина-канарейка, обманутая его наигранным добродушием, сцапала наживку.

– Все мы падки на деньги, не правда ли, госпожа?

Изобличающий фокус пришелся ей не по нраву. Она тут же отпрянула и швырнула в него монеты. С гулким стуком те упали на дощатый пол и покатились куда‑то под стол, к ногам директора.

– Довольно, господин… – Он кашлянул, словно подавился фамилией. – Вы зря тратите наше время.

Дарт выпрямился, по привычке одернул лацканы, представляя, будто на нем цирковой камзол, что странным образом придало ему уверенности.

– Я скрашиваю ожидание. Скоро здесь появятся следящие, и тогда вам будет не до смеха.

– Не нужно пугать нас представителями закона.

– Эти представляют беззаконие, – отчеканил Дарт. – Вы же знаете, что следящих не зря называют флюгерами. Они так переменчивы и податливы… А сегодня как раз ветреная погода.

– Вам меня не запугать. Я двадцать лет на этом месте.

– И как оно? Не жмет? – Он не сдержал издевательской ухмылки.

Дуббс гневно запыхтел, как паровой котел, готовый взорваться.

– Хамства в свой адрес я не потерплю.

– Могу сказать что‑нибудь госпоже Грубер. Устроит?

– Да что вы себе позволяете! – взвизгнула она, не желая быть жертвой злословия. И правильно делала, что опасалась.

– Прекратите паясничать, – одернул его директор.

Дарт пожал плечами:

– Нам все равно придется коротать время, пока ждем следящих.

– Если они здесь и появятся, то затем, чтобы поддать вам. Вчера, как видно, они не выбили всю дурь, – прорычал Дуббс и грузно поднялся, опираясь на огромные кулаки.

Только сейчас Дарт понял, почему женщина-канарейка так смотрела на него с первой секунды его появления. Он совершенно забыл про ушибы, что остались после вчерашней встречи со следящими. Целительная мазь от Бильяны заглушила боль и сделала синяки менее заметными, но не стерла их с лица. Не в таком виде он хотел появиться в приюте. И не по такому поводу.

– Подождите-ка минутку, – пробормотал Дарт, отступая и уже подыскивая личность для следующей попытки.

Оказавшись в коридоре, он впал в тупое оцепенение. Частые метаморфозы измотали его. В голове было пусто, как в зимнем поле, и только гулкий голос, точно ветер, бороздил эти бескрайние просторы.

«Дай я! Дай! Я!» – настойчиво повторял хмельной, пока Дарт не уступил.

Привалившись к стене, он медленно сполз на пол, чувствуя, как что‑то давит на виски, пульсирует изнутри, будто голова стала роялем, а боль – молоточками, извлекающими звук. Гул в ушах усилился, перед глазами стало черным-черно, а потом темноту прорезала острая, как бритва, личность хмельного.

Во рту появился отвратительный привкус ржавых гвоздей. Примерно такой же, какой оставляет после себя гадкое пойло из худшей забегаловки. Дарт сплюнул на пол, утер кровь из носа рукавом и, опираясь на стену, встал. Он дал себе еще немного времени, чтобы оправиться, привыкнуть к изменениям и обдумать свои действия. Как оказалось, у хмельного не было плана, лишь неудержимый азарт, что двигал им всегда, толкая в гущу драки, на дно бутылки, в самое пекло.

Пока он собирался с мыслями, за дверью неистовствовала женщина-канарейка:

– Чего он бегает туда-сюда? Видели его? Вылитый псих! Вызовите охрану, в конце концов.

Дарт усмехнулся, поражаясь наивности этой особы. Неужели по пути сюда она не заметила, что сторожка у ворот пустует и никто не следит за тем, что творится на территории приюта и кто в него вхож. Тем не менее одного защитника она обрела. Когда Дарт ворвался в кабинет, натравленный и раздухаренный Дуббс бросился в бой.

– Вы нарываетесь, – грозно сказал он с хмурым видом, и на миг стал похож на того директора десятилетней давности, чей авторитет в приюте был незыблем и неоспорим даже самыми отпетыми хулиганами. – Вы не имеете права здесь находиться и… – Тут он осекся, заметив, как стремительно Дарт приближается, как решительно сжимает кулаки.

– Это у вас нет прав держать ее здесь! – выпалил он, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на Дуббса.

– Отнюдь. У меня есть все бумаги.

– Дай-ка посмотреть.

«Пусть покажет – я их в рот ему затолкаю», – подумал он, наблюдая, как директор роется в ящике.

На стол легли злополучные бумажки – хитроумное оружие, изобретенное в недрах тайных кабинетов. В этом, полагал хмельной, и заключалась слабость всех служащих, накрахмаленных воротничков и кабинетных сидельцев. Они всерьез полагали, что тонкие листы, измученные печатными аппаратами, способны прикрыть их задницы, защитить или оправдать. Как бы не так. Бумага была всего лишь бумагой, что бы на ней ни писали.

Не глядя, он сгреб документы со стола и порвал: пополам, затем еще раз и еще… Директор едва не забился в припадке.

– Что вы… да как вы… смеете?!

Горсть бумажных клочьев полетела ему в лицо, пунцовое от гнева. Один обрывок прилип ко взмокшему лбу, но Дуббс был настолько зол, что не заметил.

– Немедленно покиньте кабинет! – взревел он.

– А то что?

Дарт не расслышал ответа, отвлекшись на внезапную находку. Нож для бумаг – такой острый, такой одинокий на краю стола… и так удобно лежит в ладони. Госпожа Грубер тоже оценила это и вскрикнула (стало быть, от восторга). Дуббс захлопнул рот, и в кабинете наконец настала тишина. Его намерение было очевидно им обоим. Они хотели увидеть мерзавца и психа – и он явился по приглашению.

– Ты нарываешься, директор. У тебя есть минута, чтобы подумать над своим поведением.

На лице Дуббса нарисовалась испуганная гримаса, и страх его становился все более отчаянным с каждой бесцельно потраченной секундой. Оказывается, так он набирался мужества, чтобы возразить.

– Это не моя прихоть и не мое решение. – Директор поднял взгляд к потолку, имея в виду городские власти, по чьему распоряжению действовал. – Меня заботит судьба ребенка, о чем я буду говорить лишь с госпожой Гордер. Так и передайте. Приют – не тюрьма, а прибежище для несчастных душ.

Где‑то в глубине сознания снова заворочался Тринадцатый – осколок той несчастной души, чьим спасением, оказывается, занимался директор. Дарт сглотнул подступивший к горлу ком, и во рту вдруг стало горько, как от сонной одури.

Женщина-канарейка фыркнула, выражая негодование.

– Неужели вы думаете, что после такого вам доверят беззащитное дитя?

– Выход там. – Острием ножа он указал на дверь. – И лучше воспользоваться им прямо сейчас, иначе не успеете на дневной паром в ту задницу мира, откуда вас принесло.

Госпожа Грубер бросила обвиняющий взгляд на Дуббса, словно он лично притащил ее в Пьер-э-Металь и подверг измывательствам.

– С меня хватит! – взвизгнула она, находясь на краю истерики. Вскочила и принялась нервно оглаживать заломы на пальто, продолжая дрожащим, надтреснутым голосом: – Боюсь, я не справлюсь с воспитанием девочки, выросшей в таких условиях.

Под «такими условиями» следовало понимать его самого, заставившего заботливую тетушку выйти из игры во имя собственной безопасности.

И пока Дуббс прощался с ней, рассыпаясь в извинениях, Дарт использовал момент, чтобы избавиться от хмельного, опасаясь, как бы тот не натворил дел, вдохновившись ножом для бумаг и бурлящей в нем злостью. Он вернулся к привычной, хорошо освоенной личности – удобной, как разношенные туфли, что надеваешь без всяких усилий. Покачнулся, ухватился за край стола, чтобы не рухнуть посреди кабинета в миг, когда детектив вновь получил главенство над остальными. Гул в ушах исчез, и по сгустившейся вокруг тишине Дарт понял, что женщина-канарейка ушла, а Дуббс молча наблюдает за ним.

– У вас кровь, – сообщил он участливо, будто и впрямь обеспокоился.

Дарт вытащил из кармана платок и утерся, размышляя, что на сегодня с превращениями покончено, иначе его голова не выдержит и взорвется. Кажется, кровоточащий нос разжалобил Дуббса, или уход госпожи Грубер так повлиял на него, но тон его стал более дружелюбным.

– Госпоже Гордер следует решать вопрос самой, – сказал он с назидательным видом. – И не с приютом, как вы понимаете.

Дарт кивнул, глядя в его вытаращенные, блеклые, как у рыбы, глаза.

– Вам приказали держать Офелию здесь?

– Да.

– Тогда чем вы отличаетесь от тюремщика?

Дуббс озадаченно раскрыл и закрыл рот, не найдя, что сказать, а Дарт осознал, что все это время потратил впустую, пытаясь подобрать ключ к двери, ведущей в тупик.

– Дайте хотя бы встретиться с ней.

Пристыженный и растерянный, директор согласился на уступку и даже вызвался пойти с ним. Дарт справился бы и без поводыря, но не стал противиться. В конце концов, Дуббсу не мешало выбраться из своего кабинета и размять ноги. Он зашагал впереди, надсадно дыша, периодически захлебываясь кашлем, который, множась гулким эхом, простирался на весь этаж.

На первом же повороте Дарт понял, что его ведут в столовую, и оказался прав. Распахнутые двери открывали вид на шеренгу ребят, выстроившихся с подносами. Приютские уже собрались к обеду, и от их непрекращающейся болтовни вокруг стоял раздражающий гул, похожий на жужжание в улье. Время от времени его перебивал громогласный ор кухарки на раздаче.

«Пошевеливайся! Суп остынет!»

«А ну кыш!»

«Ты куда столько хлеба набрал? Положи на место!»

«Ничего, и третий день поешь одно и то же, привереда! Вы, чай, не аристократом будете?»

– Ждите здесь, – приказал ему Дуббс и направился дальше, оставив Дарта оббивать пороги столовой.

Вдыхая запах тушеной капусты и наблюдая за тем, как столы постепенно заполняются шумными стайками ребят, он погрузился в очередное воспоминание, навеянное окружением. У дверей столовой, там, где сходились две плешивые стены, на которых от сырости не держалась известка, был «угол наказаний». Туда ссылали нарушителей. Всякий, кто пренебрегал правилами поведения, рисковал оказаться отлученным от стола и приставленным наблюдать, как остальные опустошают тарелки. Так, по мнению воспитателей, поддерживалась дисциплина и постигалась культура поведения за столом.

Дарту тоже доводилось приобщаться к подобным урокам. Однажды это случилось после того, как он подрался, отстаивая свое место в очереди. Все началось со словесной перепалки и тычков локтями, потом в ход пошли подносы, которыми они колотили друг друга по голове, бокам и спине, пока их не разняли. Наказание ждало обоих: зачинщика определили на кухню чистить подносы, а Дарта – в тот самый угол. Уж лучше бы наоборот! Он предпочел бы работать целый день, нежели стоять в назидание остальным. Обед закончился, приютские разбрелись по комнатам, а он остался ждать, когда воспитательница, определившая его сюда, отменит наказание. Казалось, что прошла вечность, прежде чем она возникла на пороге столовой. «Все, иди», – проворчала она. «А обед?» – осмелился спросить Дарт. «Ты не заслужил!» – бросили ему в ответ и захлопнули двери, отсекая любые возражения и просьбы.

И сейчас он уставился на те самые распахнутые створки – перекошенные, с пятнами стертой краски в местах, где их касалось множество рук. Очередь с подносами оскудела, большинство уже расселись, и только одна фигурка не принадлежала ни тем, ни другим. Она стремительно шагала к выходу, пружиня и подпрыгивая, явно сдерживаясь, чтобы не перейти на бег и не нарушить одно из правил.

– Дарт! – радостно взвизгнула Офелия, перескочив порог. Ее глаза светились восхищением и благодарностью, коих он был недостоин. А она, обманутая ложной надеждой, встретила его как героя, пришедшего вызволить ее из заточения. Пора бы ей прекратить читать эти сказки, чтобы реже разочаровываться в жизни и людях.

– Прости, я… – Он не успел договорить, застигнутый врасплох ее порывистыми объятиями. – Я не могу забрать тебя сейчас.

Офелия резко отпрянула:

– Почему?

Дарт хотел честно рассказать обо всем, но осекся, заметив в дверном проеме Дуббса. Точно тюремный надзиратель, он стоял неподалеку и следил за ними исподлобья. Секундной заминки хватило, чтобы Офелия сообразила, в чем дело:

– Если ты не можешь, почему Флори не пришла?

– Она… пока не знает, что случилось, – почти шепотом признался он. – Мне нужно время, чтобы разобраться.

Ее глаза померкли от понимания, что они обе в опасности: Флори действительно исчезла, а сама она обречена на заточение в приюте. Офелия хотела спросить о чем‑то, но за ее спиной внезапно громыхнул кашель.

За пару мгновений в уме детектива возникла идея, и Дарт поспешил поделиться ею, пока Дуббса истязал очередной приступ.

– Южное крыло. Окно рядом с постирочной. Будь там завтра в полночь.

Надежда снова вспыхнула в ее глазах. Едва заметно Офелия кивнула и больше ничем их не выдала. Они разыграли душещипательную сцену прощания, способную растрогать даже того, чье сердце давно очерствело, и расстались, каждый унеся с собой тайну.

Вскоре Дарт усомнился в придуманном плане. Случилось это по воле матери, когда он заехал к ней, чтобы поделиться новостями и попросить пузырек сонной одури, нужной исключительно для важного дела. Но ему пришлось пожалеть о своей затее.

– Ты с ума сошел?! – воскликнула Бильяна, даже не подозревая, насколько близка к истине. – Это же похищение. Думаешь, у следящих будет много подозреваемых? Да они к тебе первому придут. И не ошибутся.

Дарт ответил, что Гленн заручился поддержкой командира Тодда, но довод оказался неубедительным даже для него самого. Толку от следящих было не больше, чем от зонта в ураган, надеяться на них не стоило. Ведь, Офелию мог забрать из приюта только законный представитель.

Его меркнущую решимость добил справедливый вопрос:

– А что делали твои хваленые защитники вчера?

В какую глубину отчаяния или безумства нужно скатиться, чтобы всерьез надеяться на помощь тех, кто вчера пересчитывал тебе ребра и грозился смешать твое имя с грязью? Вот что следовало спрашивать на самом деле. У него болезненно заныли ушибы, словно по воле Бильяны ее целительная мазь перестала действовать, дабы напомнить ему, как они появились. Дарт не хотел представлять, что будет с ним, если он не получит обещанной поддержки. Картина грядущего выходила скверная, от одной лишь мысли об этом сводило зубы. Пытаясь скрыть смятение, он напомнил Бильяне про сонную одурь, и они отправились в купальни, где хранились отвары, бальзамы и прочие лечебные примочки.

Вдоль стен тянулись деревянные стеллажи с разнообразными склянками: натертыми до блеска, отмеченными этикетками, расставленными в строгой последовательности. Идеальный порядок позволял Бильяне быстро находить нужное, вот и на сей раз она решительно потянулась к одной из полок, не глядя схватила пузырек из янтарного стекла и направилась дальше, бесшумно ступая на войлочных подошвах. Дарт, остановившийся в дверях, подумал о том, что сегодня в купальнях непривычно тихо: не бурлит вода, не гудит под сводами потолка эхо, только слышится слабый звон склянок в руках Бильяны.

– Я отдам тебе ее при условии, что ты пойдешь туда не один.

– Я справлюсь. – Он протянул ладонь, рассчитывая получить вожделенный пузырек с сонной одурью.

– Уверен?

Она посмотрела на него, и ее глаза поменяли цвет: вокруг обычной серости появился карий ободок, признак примененной силы. Бильяна не могла обращаться, как большинство лютин, но ее способности меняли внешность иначе. Одну, наиболее заметную и пугающую черту, она прятала под длинными рукавами. Никто не видел, как под кожей, точно вздутые вены, вились стебли, когда она готовила снадобья или врачевала. Другую же особенность скрыть было невозможно. Стоило Бильяне обратиться к своей силе, ее глаза начинали темнеть. Сейчас же они были половинчатыми: карими у краев и дымчато-серыми внутри.

– Не пытайся меня лечить, – раздраженно выпалил он, ощутив на коже легкое покалывание, будто его обмотали грубым шерстяным пледом.

– У тебя болит голова.

– Прекращай…

– Снова мигрени? – продолжала она, упрямая.

«Скажем ей?» – робко предложил безделушник.

«Скройся», – рыкнул хмельной, и в голове Дарта на время стало тихо… и пусто.

– Тебе нужен отдых, – заключила она и моргнула.

Покалывающее прикосновение ее силы исчезло, но неприятное чувство, будто его тело осмотрели и ощупали, никуда не делось. Дарт нервно дернул плечами, еле сдерживаясь, чтобы не разразиться гневной тирадой. Ему не нужен ни отдых, ни бесполезные наставления. Все, что он хотел получить, придя сюда, – пузырек сонной одури.

– Отдохну, когда со всем разберусь, – пообещал он и снова требовательно вытянул руку.

Бильяна продолжила настаивать:

– Прошу тебя, не ходи туда один. Это опасно!

– С радостью позвал бы Деса, но сейчас помощник из него неважный.

– Кстати, об этом. – Бильяна вручила ему склянки: одну с сонной одурью, другую, без этикетки, с неопознанной темной жидкостью. – Передай Десу. Я сделала для него настойку. Только предупреди, что это лекарство на неделю, – ворчливо добавила она. – А то выпьет залпом и не скривится.

– Спасибо. – Удивленный ее внезапной заботой, Дарт рассовал пузырьки по карманам. – Я думал, ты не станешь ему помогать…

Бильяна склонила голову, будто пристыженная его словами. Он вовсе не хотел укорять ее, просто не понимал, что заставило ее так резко изменить отношение к Десу. Где проходила тонкая грань между ее милосердием и осуждением?

– Увы, я не могу спасти каждого, – призналась она и надсадно вздохнула, словно вспомнила о чем‑то, тяготившем ее сердце. – В прошлый раз не смогла.

Дарт нахмурился, чувствуя, как тени прошлого сгущаются вокруг. Сколько тайн хранилось в памяти его матери? Сколько боли стояло за этими откровениями?

– Ты о чем? – осмелился спросить он, не зная, готов ли услышать ответ.

– О моей Силиции. – Каждый раз она произносила имя подруги с особой нежностью и тоской, словно до сих пор не могла смириться с потерей. – Я не рассказывала, от какого недуга она страдала. От чего мы пытались ее спасти.

– Ты говорила, что все началось после смерти ее сына.

– Старшего, – добавила Бильяна. – Он первым появился на свет и первым его покинул. Силиция была безутешна. Потеряла покой и сон, изводила себя, и ничто не могло успокоить ее, пока она не встретила одного медиума-спирита. Он был жуликом и шарлатаном, но Силиция верила в его мистификации. Держалась за последнюю ниточку, что связывала ее с сыном. Когда погиб младший, она погрузилась на самое дно своего беспросветного горя, и облегчить его могла лишь надежда на чудо. За это лекарство Силиция была готова отдать все. Вскоре Диггори заметил прорехи в семейном капитале и попытался вразумить сестру. Он увез ее в столицу, сделал все, чтобы вырвать из лап иллюзий, не избавляющих от скорби, а медленно сводящих с ума. И ему удалось бы спасти ее, если бы ослабленный организм Силиции не подхватил островную лихорадку, что в те годы свирепствовала на юге. И Диггори тоже заразился. Так они и погибли. Бильяна замолчала, словно в знак скорби, а потом вдруг обмякла и тихо проговорила:

– Я могу излечить тело, но не разум. И как бы мне ни хотелось помочь, здесь я бессильна, сынок.

Глава 5

Ветхий дом

Флориана

Мрак был живым, его присутствие – осязаемым. Его лапы, липкие и цепкие, как щупальца спрута, держали ее на глубине сознания, – там, где мысли сбивчивы и мутны, точно ил, а чувства притуплены. У мрака не было ни тела, ни формы, но его бесплотная тяжесть не давала пошевелиться. Что‑то душило ее, что‑то давило на веки, запечатывая их.

Мучительно медленно рассудок поднялся на поверхность, прорвавшись сквозь темную завесу и очистившись от вязкой мути. Придя в себя, Флори с трудом разлепила глаза и тут же зажмурилась от яркого света. Она долго не могла понять, где оказалась. Ее качало и трясло как в лихорадке, в ушах гремела оглушающая дробь. Лишь после надрывистого, трубного гудка паровоза к ней пришло осознание, что она находится внутри вагона, лежит на жесткой деревянной полке, куда не удосужились бросить даже захудалый матрас. Стоило подумать об этом, и тело болезненно заныло.

Она попыталась пошевелиться, но затекшие мышцы свело такой сильной судорогой, что дыхание перехватило. С губ невольно сорвался полувсхлип-полустон, и это привлекло внимание человека, притаившегося в углу. Зашуршала газетная бумага, и спустя несколько секунд темный силуэт навис над Флори. Холодная рука коснулась ее щеки, будто утешая.

– Тише-тише, детка, – пропел ласковый женский голос. – Не делай резких движений.