скачать книгу бесплатно
…Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы…
Кто-то из учеников поднял руку и спросил Полину Ивановну, что такое «стогны».
– Кто может ответить на этот вопрос? – обратилась к классу Полина Ивановна.
Славка, конечно же, ответила, что это площади. Тара однажды, рассказывая ей об отце, цитировала слова его роли из спектакля по «Овцебыку» Лескова: «На торжищах и стогнах проповедовать в наш просвещённый век не дозволяется».
– Нет. Это неверный ответ. Ты не можешь рассуждать логически. Подумай, на чём ездили в Петербурге в то время? На извозчике. А кто вёз экипажи? Лошади. А чем питаются лошади? Сеном. А в чём хранится сено? В стогах. Значит, что такое стогны? – Полина Ивановна смотрела на Славку, как на тяжелобольную.
– Площади, – ответила Славка, игнорируя «железную» логику Полины Ивановны.
С тех пор в дневнике Славки и по литературе, и по русскому языку стали чередоваться единицы с пятёрками. Пятёрки ставились за контрольные работы, когда ни к чему нельзя было придраться, а единицы за устные ответы.
Однажды после очередной единицы, выставленной Славке, Тара пошла к Полине Ивановне объясняться.
Полина Ивановна сидела в своём кабинете, как всегда сверкающая кольцами, массивными серьгами и бусами, как новогодняя ёлка. Волосы, взбитые начёсом, стояли перпендикулярно голове. Она была довольна собой и встретила Тару фальшивой улыбкой.
– Девочка, совершенно не умеет мыслить логически! Спрашиваю, что такое «цигейка». Она не знает. Даже, если не знает, можно же хоть немного подумать и выстроить логическую цепочку: цигейка – цирк – циркуль – каракуль.
Тара смотрела на убедительно и «логически» рассуждающую Полину Ивановну и не могла понять, почему этот человек считается хорошим специалистом, возглавляет метод объединение учителей русского языка и литературы и, может быть, скоро станет директором…
– Поздравляю, поздравляю! Такой великолепный урок! Я всегда говорила, что Вы у нас творческая, неординарная личность! – в кабинет, приоткрыв дверь, улыбаясь медово-паточной улыбкой, заглянула Полина Ивановна (легка на помине!). И её каблучки процокали дальше по коридору.
Председатель аттестационной комиссии Галина Александровна буквально оторопела:
– Ну и актриса, ну и лиса!..
Затем она собрала разложенные перед ней бумаги в сумку, ободряюще улыбнулась и простилась с Тарой.
А у Тары подвело живот, и только сейчас она вспомнила, что с утра ничего не ела. А потом Тара реально ощутила запах чёрного круглого хлеба. Как тогда. В натюрморте. В тот год, который перевернул её привычную жизнь…
Когда-то всё было по-другому. Тогда она работала программистом в вычислительном центре цементного комбината.
Сейчас и перфораторы, и неподъёмные магнитные диски, и ЭВМ размером с русскую печь, что занимает половину избы, ушли в прошлое.
Работу на цементном комбинате можно было ежедневно снимать на плёнку и вставлять без купюр в американский фильм о жизни в дикой России. Американские обыватели приняли бы его на ура.
Электронно-вычислительная машина занимала чердачное помещение двухэтажного здания. Крыша его так раскалялась летом, что стрелка круглого термометра, висящего на стене, зашкаливала, пройдя отметку 40°. Словно приклеенная намертво, в этом положении она оставалась практически всё лето. Цементная пыль толстым слоем покрывала всё вокруг. Бороться с ней было бесполезно.
Летом ребята-программисты обслуживали этот электронный саркофаг, обливаясь потом и раздевшись до пояса. А девушки делали в машинный зал короткие вылазки и спешили ретироваться вниз в кабинет с вентилятором.
Зимой в машинный зал затаскивали огромный самодельный электрический обогреватель. Народные умельцы сварганили его из длинной асбестовой трубы, обмотанной спиралью и укреплённой на металлических ножках. Со сменой времени года полуголые торсы жрецов ЭВМ облекались в ватники. Попутно с расчётами на ЭВМ они пекли в обогревателе картошку на весь отдел. Для этого асбестовая труба на всю длину забивалась клубнями, которые девчонки каждый день приносили из дому.
Обогреватель грел машине то один, то другой бок. И чудо техники – ЭВМ, в паспорте которой был прописан строгий температурный режим и еженедельная генеральная уборка, в таких условиях с перебоями, но всё-таки умудрялась работать!
Каждое утро Тара на вахтенном автобусе отправлялась в промышленную часть города и проводила весь день среди серых, громоздких, засыпанных цементной пылью построек.
Душа Тары изнывала, требуя воздуха и красоты.
И она поступила в вечернюю художественную школу. Три раза в неделю по вечерам после работы вместе с такими же, как она, великовозрастными энтузиастами Тара просиживала за мольбертом почти до десяти часов вечера.
Преподаватель, не утруждая их и себя «наукой строгой», компоновал предметы в натурной постановке (а чаще использовал оставшиеся от дневной смены уже расставленные предметы) и уходил по своим делам.
Натюрморты, натюрморты, натюрморты… А над ними летали их мечты. Как безгранично и весело они тогда мечтали!..
Однажды среди треснутых ваз, муляжных овощей и фруктов в натюрморте оказался аппетитный свежеиспечённый, дивно пахнущий каравай хлеба. Такое искушение для голодной братии, не всегда успевающей перекусить после рабочего дня! С молчаливого согласия всех к концу занятия хлеб был выеден со дна до тонкой корочки сверху. От каравая в центре этого незабываемого натюрморта осталась одна лишь видимость…
Художественную школу Тара окончила с отличием, и это потом так вот круто изменило её жизнь.
Тара вспомнила слова Галины Александровны. Ей приятны были одобрения коллеги по профессии. Но в глубине души она не зависела ни от чьих-то козней, ни от чьих-то похвал.
Прозвенел звонок с урока. Тара открыла дверь кабинета и в него влетели первоклашки за своими просохшими расколдованными черепахами. Только эти букашечки, что обнимали её, разраставшимся в одну минуту гудящим роем, только они, глядящие на неё в ожидании чуда, были для Тары высшей наградой.
На подоконнике остался один разноцветный лист. Работа Далилы. Нежные, дождливые, приглушённые оттенки гармонично дополняли друг друга. Сбоку к маме черепахе прижимался маленький черепашонок.
Тара взяла картинку и вышла в коридор. У окна рядом с Далилой стояла Славка, что-то ей оживлённо рассказывая. Далила робко улыбалась и кивала.
Десять лет назад Тара и Славка, взявшись за руки, шли в эту школу на свой первый урок.
В школу, где когда-то училась Тара, дорогу к которой с одним опасным переходом через шоссе она знала наизусть.
Сколько раз потом Тара со Славкой ходили этой дорогой вместе…
А тогда в начале учебного года Тара создала кружок «Братцы кролики», в котором её первоклашки, родившиеся в год кролика (среди них и Славка), не только рисовали, но и кукольные спектакли ставили.
Самым Славке запомнившимся был «Маленький принц». Славка играла главную роль и сама была тогда, как золотистый звёздный ребёнок, упавший с неба. Лётчика играл Славкин одноклассник. Он очень серьёзно взялся за дело. И слова знал назубок, и барашков рисовал. Лиса играла Славкина подружка Рада – тоже учительский ребёнок. А Розой была удивительная девочка, которая своим хрустальным голосочком разговаривала с канарейками из кабинета биологии, и те, на удивление, ей отвечали.
Жаль, что ничего не осталось от того спектакля, ни фотографий, ни записи голосов на кассете. Десять лет пролетели, как картинки за окном скорого поезда…
Но каким же вкусным был тот хлеб из натюрморта! Её хлеб.
АМАРАНТА
Как же замечательно прошло мероприятие по книге о Питере Пэне! В ушах Амаранты всё ещё звучали детские голоса – Я верю в фей! Все так старались оживить маленькую Динь-Динь.
А потом, когда малыши выходили из медиазала, к ней подошёл мальчик в очках и, глядя снизу вверх восторженными глазами, сказал: «Вы такая красивая!».
До слёз…
Радостное чувство вмиг покинуло Амаранту, когда она вернулась домой с работы. Стась и муж снова погрызлись, и не разговаривали друг с другом.
Дочь поначалу приняла мужа Амаранты с открытым сердцем. Она по рассказам Амаранты знала историю их давнего знакомства и желала счастья своей матери. Но постепенно отношения обострялись. Казалось бы, из-за мелочей. Во время общего завтрака муж обычно настраивал приёмник на «Дорожное радио», а Стаське не нравилась «попса», которую изо дня в день крутили на этой волне.
После нескольких стычек чадо стало завтракать в своем закутке. Мужа раздражал беспорядок, оставляемый Стасей за собой повсюду – ни одна вещь, побывавшая в руках Стаськи, не возвращалась на своё место. Муж досадовал, что Стась, налив для себя воду из фильтра в чайник, не наполняет фильтр снова, а ставит пустой на полку, не думая о тех, кому ещё может понадобиться фильтрованная вода. Мужу не нравилось, что чадо не считается с людьми, живущими рядом, не моет за собой посуду. Батарея грязных кружек выстраивается у кухонной раковины, Муж и Стась конфликтовали ежедневно, а Амаранта, понимая, что муж во многом прав, в таких случаях была буфером между ними, и ей доставалось с обеих сторон. Амаранта корила за всё себя. За то, что не смогла привить дочери аккуратность, что, любя её больше всего на свете, никогда не наказывала. За то, что не может отыскать слов, способных примирить близких ей людей, живущих под одной крышей…
В День пионерии у дочери родилась и уже несколько месяцев зрела мысль, найти себе работу в другом городе. Амаранта тот День пионерии не забудет никогда…
Вечером, вернувшись с работы домой, она застала мужа, сидящим на ступеньках мастерской. С первого взгляда поняла – пьян.
– С Днём пионерии тебя! – поприветствовал муж Амаранту неестественно бодрым голосом.
Почти каждый день Амаранта узнавала от мужа, какой сегодня праздник. В перерывах между дежурствами непраздничных дней в его календаре не осталось.
– Какие ты пионерские песни знаешь? Давай споём «Взвейтесь кострами…», – тщательно выговаривая слова непослушными губами, – предложил муж.
– Не хочется, – бесцветным голосом ответила Амаранта и пошла по дорожке к дому.
Муж уснул в мастерской, там он любил курить и смотреть телевизор лёжа. Мастерская вся насквозь пропиталась табачным дымом. На этот раз муж был в таком состоянии, что не смог бы преодолеть метры от мастерской до дома, даже если бы захотел. А уж о том, чтобы подняться на высокое крыльцо, не было и речи.
Амаранте не спалось. В три часа ночи она спустилась по ступенькам в сад, вошла в распахнутую настежь дверь мастерской. По пути подобрала на дорожке башмак. Другой так и остался на ноге беспокойно ворочавшегося во сне мужа. Амаранта стянула с него башмак и поставила рядом с первым у топчана. Выключила телевизор. Двери закрывать не стала, чтобы хоть немного проветрить задымленное и пропахшее винными парами помещение.
Свет в мастерской выключать не стала. В последнее время муж часто спотыкался и падал в темноте. Половину ночи Амаранта просидела на крыльце, глядя на звёзды. Острой, воющей боли, как в первые месяцы после замужества, не было. Только опустошение. Пустота внутри Амаранты вопреки законам физики была тяжёлая. Сухая… Горькая… Бессмысленная…
Озябнув, вернулась в дом и услышала из «китайского фонарика» голос Стаси:
– Хочешь, живи так дальше сама, а я больше не могу.
– Обещаю, за отпуск мы что-нибудь придумаем.
Амаранта уже знала, что отпуск она проведёт со Стаськой в яблочном городе…
А ведь не так давно она мечтала поехать туда вместе с мужем. Только у него, как оказалось, были совсем другие планы.
Никому из коллег Амаранта не могла внятно ответить на вопрос: «Почему вы едете в отпуск не вместе?». Она ведь и сама полагала, что первый семейный отпуск они проведут на родине мужа. И думала так до тех пор, пока в начале мая на работе секретарь не спросила Амаранту, когда та пойдёт в отпуск.
Амаранта посоветовалась с мужем, на какой месяц ей писать заявление, чтобы их отпуска совпали. Оказалось, что муж решительно настроен ехать один.
– Я еду к матери в сентябре. А когда ты пойдешь в отпуск – думай сама.
– Разве мы не поедем вместе? – опешила от неожиданности Амаранта.
– Я еду к матери не развлекаться!
– Я хотела бы поехать с тобой.
– Об этом не может быть и речи!
Щёки Амаранты вспыхнули. Внутренне она съёжилась, превратилась в улитку и уползла из комнаты во двор. Она опять ничего не понимала. Боже! Как больно! В душе у неё затаилась горькая обида. Опять муж провёл черту, разделяющую их общую жизнь на две параллельные не пересекающиеся жизни. Ведь они только-только начали обитать под одной крышей! Зачем он переехал к ней из другого города? Зачем изменил её судьбу? Разве не для того, чтобы больше никогда не разлучаться?..
Амаранта думала об этом, сидя на крыльце. И тогда окончательно решила, что покажет яблочный город Стаське. И поедут они туда в июле, пусть договаривается на июль в своей редакции…
– Обещаю, за отпуск мы что-нибудь придумаем.
Лишь под утро Амаранта смогла забыться сном.
Тягостный сон Амаранты в семь часов утра прервал муж. Он стоял, наклонившись над Амарантой.
– Ещё раз. И ещё. На случай, если умрусь, – едва касаясь губами, муж чмокал макушку Амаранты, как будто чувствуя вину за вчерашнее, и не спешил уходить.
Амаранта забыла, когда он проявлял нежность в последний раз. Она сейчас силилась вспомнить прерванный сон, который распадался на отдельные, почти бессвязные обрывки. В этом сне муж был уродливым карликом из бродячего цирка. Амаранта накладывала ему грим. Рисовала жирные черные брови – уголком, как две лесенки-стремянки. Красные расплывшиеся губы…
Амаранта рисовала и содрогалась – до того неприглядный образ перед ней представал. Да ещё почему-то в парике с густыми каштановыми буклями. «Ну, кто же, как не мы, любимых превращает в таких, каких любить уже не в силах мы». Евгений Евтушенко прав…
Амаранта всё время пыталась разглядеть в муже ТОГО из прошлого. ТОГО, которого она любила. Она цеплялась за свои воспоминания, а они, как морозные хрупкие веточки, обламывались одна за другой. Наверное, муж настолько привык жить с равнодушными, чуждыми ему женщинами, что постоянно или оборонялся, или нападал. Во всём видел подвох, хитрость, обман, посягательство на его личное пространство. Всё чаще Амаранте казалось, что рядом живёт совершенно непонятный, несовместимый с ней человек.
На следующий день с дежурства муж вернулся с веткой чайной розы – сломал на клумбе по пути домой. Пышные нежно-кремовые лепестки облепили ветку кудрявой пенной шапкой, источавшей дивный аромат. Издали казалось, что муж несёт сладкую вату на палочке. А ещё он зашёл на рынок за клубникой. Цветы и клубника – первый раз после свадьбы…
Когда-то до замужества он приносил Амаранте на работу пластиковые контейнеры с первой клубникой и роскошные букеты цветов, вызывая восторг девчонок-библиотекарей. Казалось, это было так давно.
Амаранта, которая записалась в графике отпусков на июль и весь день готовила себя к решительному, серьёзному разговору без сантиментов, опять не смогла на него решиться…
Пора. Пора действовать решительно. Пора уже выполнять обещание, данное Стаське в День пионерии. Она всё сделает вопреки мужу! И вопреки ему съездит в яблочный город. И вопреки ему встретится со своей свекровью Анной Павловной!
Ломая себя, Амаранта созвонилась с отцом Стаськи. Тот недавно расстался со своей гражданской женой Русланой (когда-то она была подругой Амаранты) и жил один. Кроме Стаси других детей у него не было. Оказалось, он сейчас на заработках, реставрирует лепнину Екатерининского дворца в Пушкине. Его квартира в яблочном городе стоит пустая. Его брат с женой и дочерью живут в большом доме у родителей жены.
– Мы поживём у тебя со Стасей недельку в июле? Можно? Захотелось показать ребёнку город моей юности.
– Ключи возьмёте у брата. Я его предупрежу, – услышала Амаранта знакомый призрачно-заиндевелый голос. Она всё равно обрадовалась, что не отказал.
– Спасибо…
Глава 4. НОВЫЙ ГОД
ТАЙКА
– Ну, какая из меня Незнакомка, Йорик Семёнович? – в который раз вопрошала режиссёра Тайка, напрасно пытаясь доказать Йорику, что Незнакомки из неё не получится. Но внутренне она уже понимала, что будет так, как решил Йорик. Ведь это она сама натолкнула Йорика на идею спектакля по Блоку. В тот день, когда она впервые пришла в студию с «температурой сорок», на вопрос Йорика о любимых поэтах она ответила, что с недавних пор интересуется Евтушенко, а стихи Блока любит уже давно.
– Высокая женщина в чёрном с удивлённым взором расширенных глаз застывает у перил моста, ещё храня свой бледный падучий блеск. Снег, вечно юный, одевает её плечи, опушает стан, – пристально глядя на Тайку и в то же время сквозь неё, в ответ на это признание задумчиво пробормотал Йорик.
Теперь эти строчки из пьесы Блока «Незнакомка» Тайка знает наизусть.
Сразу после премьеры спектакля «Под кожей статуи свободы» Йорик принёс на репетицию длинное чёрное бархатное платье. Платье на удивление ладно сидело на Тайке, таинственным образом преображая её. Она сама себя в нём не узнавала.
Новая идея завладела умами студийцев. Решено было взять за основу две пьесы Блока – «Незнакомку» и «Балаганчик» и включить сюда же стихи Блока, связанные с темой театра, кулис, масок. И за названием дело не стало – «Лица и маски Александра Блока». Первое и последнее действие решили играть в обезличенных масках. Причём в последнем – сидеть к зрителям спинами, а маски надеть на затылок. Получалось и дискомфортно, и зазеркально, и тревожно.
Роль поэта, которого искала и с которым так фатально разминулась Незнакомка, досталась студенту-историку Олегу. Высоченный, нескладный и в то же время цельный и целеустремлённый, играл он очень убедительно. Ему верилось сразу.
Спектакль сопровождала живая музыка. У правой кулисы стояло пианино, за которым сидела талантливая девушка Викуша. Она чутко прислушивалась к тому, что происходило на сцене, импровизировала, поддерживала действие.
Репетиции спектакля шли полным ходом. И только место Юноши в голубом плаще оставалось незанятым, хотя студийцев мужского пола было предостаточно.
– Скоро демобилизуется Сашин брат. Он и сыграет, – отрезал Йорик, когда Тайка совсем замучила его вопросом, кто же встретит Незнакомку на мосту.
Саша учился на факультете иностранных языков в пединституте и играл Звездочёта. Оказывается, его старший брат Борис окончил этот же институт и тоже до армии занимался в студии. Тайка его уже не застала. В пединституте не было военной кафедры. И почти сразу после окончания худграфа Бориса мобилизовали в армию. Там он работал художником оформителем при армейском клубе. Срок его службы подходил к концу…
