Дневник из преисподней

И все же взывать о помощи – это не слабость, как я думала раньше, а ощущение сердца, что ты не один в этом мире. Я почти завидую тем, кто способен просить о поддержке и надеяться на нее, ибо даже в последние дни своей жизни я не в силах просить о ней и не могу прошептать: «Помоги…».

Одиночество не мешало моему сердцу откликаться на зов о помощи там, где он был озвучен. Моя душа была убеждена, что никто не должен страдать и умирать в одиночестве, никто не должен в одиночестве жить, ибо оказанная помощь – это веление нашего человеческого сердца, рожденного для любви. Внимание и забота к тем, кто нуждался во мне, проявлялись независимо от мира, в котором я жила; времени, которое меня поглощало; возраста, не желавшего соответствовать установленным рамкам и границам.

Желание помочь, как потребность в пище, возникало само собой, потому что я не могла просто стоять, смотреть и ничего не делать. Именно поэтому я спустилась в темницу, нашла Рэймонда и помогла Мастеру в его лечении. Вот только мое сердце не сказало мне, как я потеряю его…

Направляя Огонька вслед за Магистром, я позволила себе думать о Рэймонде. Его истерзанное пытками тело я не могла забыть, и оставленные милордом уродливые шрамы все еще стояли перед глазами, свидетельствуя о перенесенной им боли, почти превратившей Рэймонда в безумца. Он никогда не упоминал о милорде, находясь в сознании, но в бреду, почти ускользая от меня, Рэймонд кричал, взывая к смерти, как к своей спасительнице. И еще он просил милорда подарить ему смерть и спрашивал его, почему он отказывает ему в этой милости.

Я никогда не решилась бы задать милорду тот же вопрос, но болезненные воспоминания всколыхнули и собственные бредовые мысли. Неизвестность тяготила меня, заявляя свои права на мое измученное и больное тело, которое не позволяло ясно мыслить и здраво рассуждать. Я думала о том, как скоро мое тело столкнется с такой же темницей, а смерть покажется милостью или даром, который нисходит в ответ на молитвы к самим Небесам. И безумный страх охватил меня при виде черного замка милорда, показавшегося мне ловушкой – капканом, построенным лично для меня.

Мои друзья были слишком далеко, чтобы взывать к ним, а желание говорить с Магистром умерло по пути. И я не понимаю, как смогла войти в дом милорда и не закричать при виде огромной картины, на которой художник изобразил счастливую королевскую семью. Родители Рэймонда и сам Рэймонд – юный и немного высокомерный, смотрели на меня со стены.

Грэм всегда незаметный и молчаливый, не смог удержаться:

– Мне довелось присутствовать на праздничной церемонии в честь дня рождения наследного принца Рэймонда. Король и его супруга смотрели друга на друга точно так же, как на картине.

Милорд совершенно спокойно воспринял его слова и почти вплотную подошел к Грэму, ответив только ему:

– Когда-нибудь я повешу на стену другую картину. И тогда вы расскажете кому-то еще, что вам довелось присутствовать на первой официальной встрече принцессы Лиины и Магистра. И он взял ее на руки, а она обняла его за шею, прижавшись к груди.

Милорд подхватил меня прежде, чем я отстранилась, и мои руки обвили его шею – просто сработали инстинкты. Я падала с ног от усталости и даже была благодарна за то, что мне не пришлось подниматься самой по бесконечно длинной лестнице, ведущей на верхние этажи. И когда он оставил меня на кровати, укрыв шерстяным пледом, я смогла лишь в ответ прошептать:

– Грэм принадлежит только мне. Это моя игрушка, милорд…

Утром меня разбудил шум за окном, и я с трудом заставила себя подняться и умыться. Судя по пустой дорожной сумке, лежавшей на стуле возле окна, Грэм уже распаковал мои вещи, но не стал будить. Я вымылась и переоделась, проделав это раза в три медленней, чем обычно. Болезнь совершенно измотала меня, и сон не принес облегчения.

Я вышла из комнаты и тут же наткнулась на Грэма, казалось, простоявшего под моими дверьми всю ночь и все утро. И даже спрашивать его об этом не стала, подозревая, что так оно и было. Он проводил меня до столовой, но внутрь не вошел. Милорд уже позавтракал, не дождавшись меня, что не являлось здесь чем-то неуважительным по отношению к гостю. Напротив, считалось, что гость сам определяет свой распорядок жизни, и слова гостеприимства: «Будьте, как дома» в этом мире применялись буквально.

Я наотрез отказалась от горячего блюда, фруктов и десерта, но с удовольствием выпила сладкого чаю, из чего милорд окончательно сделал вывод, что я нездорова:

– Вы больны, – констатация факта и немного сочувствия, – вам необходимо вернуться и лечь, Лиина! – В его голосе отразилась забота, но вежливость и воспитание требовали от меня хотя бы поддержать беседу за столом, которую начал сам милорд.

– Напротив, я думаю, что выздоравливаю, и мне хотелось бы прогуляться по саду, который я видела вчера. Издалека он показался мне огромным и очень ухоженным. Не думала, что вы интересуетесь садами, милорд. Хотя я очень люблю цветы.

Он ответил мне сразу, и голос его был мягким и даже извиняющимся:

– На самом деле я равнодушен к садам, как и цветам, но я подумал, что мы вместе могли бы наслаждаться их красотой или вы смогли бы научить меня, как это делается.

Солнце стояло уже высоко и пригревало, когда мы вышли за ворота и углубились в сад. И мы почти добрались до небольшого родника, шум которого я слышала за деревьями, когда милорд спросил меня:

– Вы расскажете мне, почему не ответили на мое первое приглашение?

Я остановилась, одновременно поняв, что больше не могу идти, и огляделась по сторонам в поисках места, где можно присесть. Милорд понял меня без слов, словно я была центром его внимания в эти минуты, и предложил мне присесть на его куртку, тут же небрежно брошенную на траву.

Он был настоящим джентльменом и этим всегда привлекал меня. Мне нравилось даже его спокойствие, пока я не поняла однажды, что всегда соблюдающий правила, милорд с такой же спокойной невозмутимостью убивает и своих врагов. А его холодный гнев и не менее холодная ярость сумели оставить в моем сердце следы, до которых огню очень далеко. Но тогда было все по-другому и я видела в нем намного больше человеческих качеств, чем вижу сейчас.

Я не знала, смогу ли правдиво рассказать об истинных причинах, по которым его первое приглашение осталось без ответа. Мое путешествие по Ранта Энарэ оставило столь неизгладимое впечатление, что я и с принцем Дэниэлем не смогла бы его толком обсудить. Но я призналась, что получила приглашение с опозданием, поскольку находилась в «гостях» у Короля Орлов Лана Эли Гэра. Уж это милорд наверняка знал и без меня. И он кивнул мне в ответ, а затем попытался расспросить о подробностях «гостеприимства» Короля Орлов. Его вопросы о цели моего визита и тематике наших бесед с Ланом, навели на мысль, что милорд полагает мое пребывание в Ранта Энарэ в статусе официального посланника принца Дэниэля. И ему несомненно интересны результаты проделанной мною работы.

Откровенная ложь не была в моих правилах и я искренне призналась, что визит не являлся официальным, и мы расстались с правителем Ранта Энарэ отнюдь не на дружеской ноте. Однако есть надежда, что Король Орлов не станет вмешиваться в дела людей в ближайшее время. И мне было все равно, как мои слова расценил мой собеседник.

Какое-то время мы молчали, а потом милорд задал мне странный вопрос, словно никакой беседы и не было, а мы лишь продолжаем очень старый и почти забытый разговор:

– Вы когда-нибудь видели, как умирает земля, на которой вы родились? Желание владеть целым миром переполняет душу, а он погибает прямо на глазах! И ничего нельзя изменить.

Он будто спрашивал меня, понимаю ли я его? И я ощутила его желание. О, да! Я понимала его. Когда рушится до боли знакомый мир, на его месте всегда возникает другой – иногда настолько чуждый, что невозможно к нему приспособиться, но смертельно хочется приспособить его к себе.

Мой мир однажды рухнул, разбив мое сердце на сотни ледяных осколков, которые я собирала так долго, что перестала понимать, для чего живу. Я не могла изменить себя, но желание изменить окружающий мир появилось из холодной и мертвой души само собой.

Желание переделать свой мир и подчинить его себе было мне хорошо знакомо. Но в отличие от милорда мне и в голову не приходило пытаться осуществить его. Больше одной жизни прожить невозможно и я не собиралась тратить ее на войну со всем миром.

Я кивнула милорду в ответ и впервые заметила, как красивы его глаза, когда он спокоен и расслаблен, а он продолжил:

– Война, которую я начал, не могла завершиться ничем, кроме гибели всего, чего я желал. И я предложил брату заключить соглашение, потому что поверил в ваше существование, несмотря на свое неверие в пророчество. Вам никогда не победить меня, Лиина… – Милорд слегка наклонил голову и уже не отводил от меня своего взгляда. – Во время войны вы снились мне. Вы улыбались мне в моих снах и так заразительно смеялись, что я улыбался вам в ответ. Когда я просыпался, я помнил ваши глаза и ощущал нестерпимое желание прикоснуться к ним. Я чувствовал ваше присутствие даже наяву.

Его откровенные слова смутили меня. Никто прежде не говорил мне о моей улыбке или моих глазах. Да я и не считала себя красивой. Так, общее впечатление было положительным, но и только. И я вдруг ощутила сомнение, ибо никогда не покупалась на откровенную лесть, а его слова были больше похожи на ложь, чем на правду. И тогда эмоции поглотили меня и совершенно неожиданно для него, да и для себя тоже, я рассмеялась.

– Простите, милорд, но ваши слова – словно еще одна страница очередного любовного романа. В моем мире так называют истории о любви, написанные людьми. Никогда не любила их! Прочитала однажды пару книг, пытаясь разобраться в своем отношении, и поняла, что мне они неинтересны. Если ваши слова – это очередная игра, то я признаю, что и правила в ней ваши, но кто сказал, что я обязана играть по ним?

Я уже не смотрела на него, я смотрела на деревья, склонившиеся над водой искусственного озера, зеркальная поверхность которого отражала солнечные лучи. И серебристые блики над водой были слишком прекрасны, чтобы оставить их без внимания.

В эти мгновения милорд не был похож на правителя Элидии и я ощутила себя старше его. Но мои слова задели в нем что-то, ибо голос его прозвучал устало и тихо:

– Похоже, я пытаюсь быть с вами откровенным, но вы не в том настроении, Лиина.

Интонации в его голосе вдруг заставили почувствовать себя виноватой. В одном я была с ним согласна – откровенность заслуживала моего внимания. В мире милорда почти не лгали друзьям или врагам. И я сбавила обороты:

– Я думаю, ваше присутствие в моих снах оставило после себя недобрую память. Мне вы не улыбались в них никогда. Вы причиняли боль и я понимала почему. Я также понимаю ваше желание подчинить себе целый мир. Но сейчас вы говорите мне о моей улыбке так, словно мы очень близкие друзья, и потому я не верю вам.

Его лицо слегка изменилось и на нем проявился некий интерес и даже недоумение, словно я кинула ему пробный мяч, а он поймал его и теперь не знает, что с ним делать. Но «мяч» не удержался в его руках надолго и он «отправил» его мне со словами:

– Об этом я не подумал, Лиина! Но вы в определенной мере правы. Я ненавидел вас, когда вы смеялись. И чем чаще я видел вас, тем больше ненавидел. В какой-то момент я возненавидел даже себя, ощутив непреодолимое желание не просыпаться никогда. Я вдруг утратил вкус к битве и понял, что не смогу победить брата. И мое решение прекратить войну было принято мною, потому что я устал ненавидеть вас и самого себя.

Он вдруг резко встал и посмотрел на меня сверху вниз, вынуждая тоже подняться. Я встала и голова моя закружилась, а в глазах заструились серебристые змейки. Мне стало нехорошо, но милорд этого не заметил:

– Я не прошу вашего прощения за свое вмешательство в ваши сны, потому что они помогли мне понять, насколько вы сильны. Но они также помогли мне понять, что я могу стать для вас другом. В чем-то мы очень похожи, Лиина. Я могу быть очень терпеливым и хочу, чтобы вы это знали…

Милорд проводил меня до замка, и в конечном итоге, я закончила день так же, как и вчера – в собственной постели. В нее я рухнула, не раздеваясь. Не было сил. Но в тот момент, когда моя голова прикоснулась к подушке, меня посетила странная, но до боли знакомая мысль. Я пришла к выводу, что любой мир наполнен условностями – различными, даже ненужными, но без них невозможно существование самих критериев правильного или неправильного поведения. Сложившиеся правила нужны для того, чтобы жизнь не превратилась в череду примитивных, диких и непредсказуемых поступков. Осознанные правила поведения сдерживают самые темные инстинкты человеческой души, чья формула напоминает фразу: «бей и беги!», особенно в моменты, принятые считать оскорбительными для достоинства или чести. Иначе, почему у меня сжимаются кулаки всякий раз, когда кто-то «наступает мне на хвост»?

И все же мой инстинкт самосохранения, как и право на защиту и самооборону, под напором необходимых и осознанных правил и норм поведения – тех же условностей, трансформируется в вежливое молчаливое ожидание извинений. И даже когда их не последовало, воспитание заставляет просто пожать плечами и жить дальше.

Правила поведения в любом организованном и упорядоченном обществе сохраняют баланс между силами воздействия и противодействия. Их соблюдение, как и наказание за нарушение, являются жизненно важными для сохранения этого баланса.

Конечно, нельзя научить целый мир соблюдать только определенные правила, ибо мир слишком разнообразен, и одинаковые условности не подходят каждому новому обществу. Но для мира милорда основные правила одинаковы и их соблюдают. И еще как соблюдают! Манеры милорда изысканны и ничуть не изменятся даже в процессе убийства своего врага. Он соблюдает правила и от этого становится еще более опасным, потому что правила диктуют ему быть сильным.

И все же я могла ошибаться! Не слишком ли примитивное толкование условностей и правил поведения, как обычаев, навязанных обществом? Манера поведения, стиль разговорной речи, внимание, оказываемое другому человеку, – все это могло быть проявлением внутренних свойств и качеств души, а также характера самого милорда. Иначе говоря, для него это также естественно, как дышать.

Вежливость не являлась игрой, а изысканность манер – притворством. Милорд мог быть таким, потому что за его спиной лежал огромный пласт культуры и воспитания, гордости и чести, усвоенный им, а не навязанный ему. И вряд ли он думает над тем, что его окружает. Разве птица думает о небе, в котором летает?

Это я думаю о правилах поведения и своих собственных манерах, потому что мой мир наполнен в основном не очень вежливыми и воспитанными людьми. И никаких столетий не кроется за плечами – я даже не знаю, кем были мои прабабушка и прадед. Мне некем гордиться и мое собственное воспитание оставляет желать лучшего.

И все же мое внутреннее «я» всегда восставало против грубости и хамства, и потому я требовала от себя слишком многого по меркам родного мира, но этого было мало, чтобы соответствовать правилам, действующим для милорда. Я уснула с мыслью, что должна измениться или милорд уже победил…

Не скажу, что пробуждение было приятным. В конце концов, мой организм не выдержал и разболелся всерьез. Грэм забеспокоился первым, а за ним забеспокоился и милорд. Я слишком хорошо помню мягкое и холодное прикосновение его рук к моему горячему лбу и встревоженный взгляд, чтобы верить в его беспокойство.

Травы местного доктора мне не помогли. Через два дня кашель и жар лишь усилились, и тогда милорд призвал своего личного целителя сэра Нэйва Раэна – очень известного и признанного специалиста во всей Элидии.

Первое впечатление от его посещения запомнилось мне надолго. У него был изумительно красивый голос и лицо, внушающее абсолютное доверие, словно какая-то магия жила в его глазах. Само его присутствие вызывало облегчение, и каким бы неприятным вкусом не обладало лекарство, предложенное им, я старалась не морщиться, пытаясь его проглотить, как будто беспокоилась о собственной репутации. Мне хотелось быть сильной в его глазах, несмотря на невыносимую слабость. И я радовалась, как ребенок, когда он одобрительно смотрел на меня, обещая скорое выздоровление, если я проглочу очередной горький коктейль из лекарственных трав.

Я очень привязалась к нему за время болезни, даже не знаю почему. У меня никогда не было старшего и заботливого брата, но в моем сердце всегда оставалось место для него. Думаю, сэр Раэн каким-то образом занял свободную нишу, не подозревая об этом, но мои чувства к нему однажды подвели меня…

Спустя несколько дней после моего выздоровления, милорд представил мне сэра Эн Ан Жи, на которого возложил официальные обязанности моего Хранителя – человека, отвечающего за мою безопасность собственной жизнью. Мы легко и почти сразу же перешли с ним на ты, и я назвала его Анжеем во многом благодаря тому, что его сходство с доктором Раэном было просто поразительным.

Мы так часто пытаемся выдать желаемое за действительное, что находим друзей там, где их никогда не было. Возможно, так происходит потому, что большинство людей следует одному правилу: «Поступай с другими так, как с собой!». И мы слишком часто ошибаемся, ошибаемся и снова ошибаемся, но продолжаем верить людям, которые нам понравились, особенно с первого взгляда.

Вместе с тем, разочарование таится за каждым углом, поджидает нас в самый неожиданный момент, и все заканчивается, как обычно: предательством, разочарованием и гибелью самых прекрасных надежд. Неправда, что в наших глазах таится душа и ее можно разглядеть, лишь заглянув в них. Я увидела выразительные глаза человека, которому доверили мою безопасность, и я поверила им, не задумываясь. И я ошиблась в своем доверии.

Анжей исполнил приказ милорда и чуть не убил меня, но он точно уничтожил ту часть моей души, где жила любовь к нему, как к старшему брату. Моя привязанность к Анжею очень сильно отличалась от тех чувств, что я испытывала к принцу Дэниэлю, официально объявившему меня своей сестрой, равной ему по статусу. Рядом с Дэниэлем я терялась, словно смирение овладевало моей душой, наполняя ее искренним почтением. Дэниэль был принцем из рода небожителей, которому я верила беспрекословно, а мой Хранитель – земным человеком из плоти и крови, которому я доверяла, как брату. Я не была равной принцу Дэниэю и потому старалась изо всех сил не разочаровать его, но я была равной Анжею, ибо с ним я могла ощущать себя слабой и не бояться этих чувств.

Анжей лишил меня не только любви и привязанности к нему. Я слишком дорого заплатила за свою доверчивость, потому что забыла, что Анжей не просто мой Хранитель, а воин милорда, преданный ему, готовый пожертвовать собственной жизнью во имя спасения моей жизни, но не своей честью, ибо его честь служила милорду.

Когда Анжей ранил меня, я увидела, как его глаза потемнели от боли, но я до сих пор пытаюсь понять, чья это боль – моя или его? И если моя, то как она могла отразиться в его глазах и почему он бросил умирать меня под ночными звездами, зная, что я еще жива? А если боль была его, то простился ли он со мною или надеялся на мое спасение, оставляя живой?

Я забегаю вперед и теряю нить рассуждений и последовательность воспоминаний. Но я не виновата в том, что месяцы, проведенные у Магистра, показались мне очень долгими, а события тех дней яркими, но отрывочными. Они всплывают в моей памяти лишь нечеткими картинами отдельных воспоминаний.

Я помню, как Магистр беседовал со мной о моей безопасности, представляя Анжея. Помню, как часто я и Анжей покидали замок, чтобы осмотреть окрестности. Помню наш разговор о долге и о том, в чем он заключается.

Я снова вижу, как наши кони неторопливо идут по зеленой траве, а солнце печет, оставляя следы загара на обнаженных руках и плечах. И Анжей спрашивает меня о том, как долго я буду гостить в замке милорда. И я отвечаю ему, что это не зависит от моего желания. Чувство долга и ответственность заставляют меня оставаться в стенах замка и мне неизвестно, когда милорд посчитает исполненным этот долг.

Глядя на Анжея, я думала о том, что ответственность является неотъемлемой частью меня самой. И я сказала ему, что это тяготит меня, ибо ответственность всю жизнь диктовала мне свои условия, и я следовала им, не в силах себя изменить. Я сказала ему, что мы не свободны в своих желаниях и подчиненны долгу, который порой призывает нас в самый неожиданный момент. И Анжей дополнил мои слова, отметив, что долг – это не только ответственность, но и служение. Его долг, как Хранителя, означал служение мне и был равен ответственности за мою безопасность. Он сказал, что Хранитель всегда умирает раньше того, чью жизнь призван оберегать.

Я помню его слова и мне хочется верить в то, что его долг и ответственность не означали слепое повиновение милорду. Мне хочется верить в то, что я выжила, потому что Анжей не мог позволить умереть мне раньше него…

Почему-то милорд никогда не пытался сопровождать меня в моих маленьких путешествиях по его стране. Он всегда выделял мне охрану, продолжая заниматься своими делами, и подолгу отсутствовал в замке, не обременяя меня причинами своего отсутствия. И все же в какой-то момент он решил уделить мне свое внимание, занявшись моим обучением фехтованию и владению холодным оружием.

Однажды он привел меня в большой и достаточно просторный зал на первом этаже северного крыла замка, построенного уже после войны. Зал показался мне необычайно светлым для своих размеров, пока я не поняла, что при его строительстве архитектор расположил огромные зеркала и окна в такой последовательности, что солнечный свет не только проникал в окна, но и отражался от зеркал, дополнительно освещая все видимое пространство.

Белые каменные стены зала казались неровными, но изображенные на них картины поединков между воинами в боевых доспехах, сглаживали этот эффект. Вдоль одной из стен висело большое полотно, на котором была изображена битва при городе Кэ Аллине – самая первая серьезная осада в начавшейся войне, поглотившей в итоге Элидию. Вдоль другой стены на специальных опорах и стеллажах лежало, висело и стояло разнообразное оружие, используемое в этом мире, – в основном, холодное оружие ближнего боя.

Милорд начал с рапиры, используемой здесь, как и в моем мире, скорее для тренировок, чем для боев. Сняв две из них со стены, он повернулся ко мне. В самом центре зала, глядя мне в глаза, он говорил мне слова, которые поглощали все мое внимание:

– Тактика фехтования – не просто боевое искусство. Это борьба двух противников, их ума, воли и эмоций, в которой каждый из соперников раскрывает свои качества и способность преодолевать волю и желания своего врага. Фехтование позволяет освободиться от страха поражения там, где противник заведомо более силен, нежели ты сама. Ты сможешь победить врага сильнее себя, обладая более быстрой реакцией и движениями. Твоя ловкость поможет сохранить в бою меткость ударов. Твоя выносливость может привести к победе.

Рапира милорда ярко блеснула на солнце, и блеск отразился в его глазах:

– В моем мире шпага и меч являются одними из основных видов оружия, которое применяется в поединке, и ты должна овладеть ими, если хочешь выжить. Самообладание поможет тебе сохранить ясность мышления и научит подавлять эмоции, не теряя при этом искусства управлять своим телом. Решительность обеспечит быстроту в принятии решения и способность немедленно воплотить его в боевых действиях или в поединке. Находчивость позволит в неожиданно острых ситуациях боя действовать раньше противника, предугадывая его решения. Твоя техника фехтовальщика должна быть на высоте твоих тактических замыслов, а замыслы – не выходить за пределы имеющихся возможностей. Опередить противника – вот главная боевая задача!

Милорд говорил голосом моего школьного учителя, которого все безумно боялись. До сих пор помню его ироничную улыбку и приглашающий жест к доске со словами: «А теперь тот, кто считает себя самым умным, еще раз объяснит классу новую тему!». Он словно бросал мне вызов и одновременно поощрял меня на ответные действия. Он научил меня тому, что можно и нужно отвечать на брошенный вызов, но для этого необходимо соответствовать критериям «самого умного и самого сильного».

В детстве я страшилась его неудовольствия, но в то же время безумно хотела соответствовать этим критериям и старательно готовилась к его урокам, несмотря на абсолютную нелюбовь к школьному предмету, который он вел. Ярослав Петрович был единственным учителем в моей жизни, раскрывшим мне глаза на то, как искренне можно любить свою работу и свой предмет. Даже его ирония побуждала меня к учебе, а требовательность и безграничная вера в способности своих учеников, позволили освоить самый нелюбимый предмет на отлично.

Мои воспоминания создали ощущение, что я снова в школе, а безупречный талант милорда, его умение и любовь к фехтованию вызвали желание соответствовать предъявляемым требованиям. Но вместе с этими чувствами меня посетил и страх. С оружием в руках милорд показался мне не только смертельно опасным, но и непобедимым. И я подумала, что он легко убьет меня, если просто захочет, а он продолжал говорить: