Дневник из преисподней

И все же, я не встретила в мыслях орлов откровенной враждебности, и тогда я позвала Алекса и позвала его снова, но мне не ответили. Разум мой был открыт. Во мне не было ни страха, ни злости, ни ненависти, ни любви. Я хотела лишь одного – увидеть Алекса и встретиться с ним. Я звала его, двигаясь все дальше и дальше, но никто не предложил мне помощи, словно все орлы наглухо закрылись от меня. Вместе с тем, я знала, что меня услышали, а они знали, чего я хочу.

Природа Ранта Энарэ изменилась. Мы с Огоньком ступили на каменистую землю, почти лишенную растительности и воды, и она показалась мне совершенно чужой, словно людям и орлам не было места среди царства серых камней и бесплодных равнин. И только Король Орлов Лан был единственным, кто владел всеми этими землями, и я почувствовала его присутствие прежде, чем увидела его самого. Думаю, мы увидели друг друга одновременно и как только это произошло, все его эмоции обрушились на меня, как снежная лавина, под которой чувства и разум оказались погребенными на огромной глубине. Он не скрывал своей ненависти, и моя голова отяжелела от его эмоций и мыслей, словно ей надавали пощечин – безжалостных и изощренных. Лан просто подавил мою волю, уничтожив последнее сопротивление моего сознания, и с ужасающей силой урагана, сметающего все на своем пути, вторгся в мой разум.

Дальнейшее произошло с невероятной быстротой. Я не успела даже толком понять, что случилось, как оказалась на земле, грубо и бесцеремонно сбитая стремительным броском сильной и грозной птицы. Огонек испуганно шарахнулся прочь, затем развернулся и попытался атаковать орла, вонзившего свои когти в мою одежду. Но прежде, чем ему удалось что-то сделать, крылья Лана подняли меня в воздух могучим и мощным рывком. Небо стремительно рванулось мне навстречу, а земля закружилась внизу маленьким островком.

Мы летели недолго, и смею заверить, полет не доставил мне удовольствия, как не понравилось и падение. Лан просто швырнул меня на камни, и спрятав свои крылья, невозмутимо наблюдал за тем, как я пытаюсь встать на ноги. Его когти впивались в камень и снова возвращались в мягкие подушки перьев, напоминая мне мою кошку, точно также выпускавшую когти и прятавшую их. Вот только Король Орлов Лан делал это не потому, что его гладили по спине.

Лан хотел немногого, всего лишь получить Годертайн. Он смотрел в мои глаза и говорил:

– Ты отдашь его мне, и мы расстанемся навсегда. Верни то, что принадлежит мне по праву рождения.

Мне нужно было согласиться с ним…

Дальше было не интересно. Мое тело, отброшенное к камням, закричало от боли вместе со мной. Лан сломал мои ноги и оставил на скале корчиться от боли и изнывать от палящего солнца. На маленьком каменистом пятачке серой скалы негде было спрятаться от него и его обжигающих лучей. Меня хватило только на то, чтобы подползти поближе к небольшому выступу на скале, дающему хоть какую-то тень. Одновременно я высказала вслух все, что я думаю о методах короля, и чего желаю ему в этой жизни и после смерти. Я вспомнила все крылатые выражения родного языка, но легче не стало. Спрятав голову в тени, я замерла, стараясь не тревожить измученное тело.

Мне кажется, на какое-то время я потеряла чувство реальности и перестала понимать, что со мной происходит. Ноги налились болью и свинцовой тяжестью, а жажда довела до исступления.

Чувствуя, что умираю, я позвала Алекса из последних сил и мой зов был адресован всем орлам, потому что я молила о помощи. Но мне снова никто не ответил. И тогда я выплеснула свое разочарование в голубые и нестерпимо жаркие небеса. Я проклинала всех, кто меня слышит, но не отвечает мне, и я сказала орлам, что они заслуживают лишь мертвые и погасшие звезды, потому что недостойны нести на своих крыльях их вечное сияние и бесконечную красоту.

Наступившая ночь была полна галлюцинаций и бреда. Мне казалось, что где-то рядом журчит ручей и в нем течет вкусная и прохладная вода. Я касалась ее ладонями и пыталась испить, но она ускользала от меня. Несколько раз, проваливаясь в бездонную черноту то ли сна, то ли потери сознания, я все же понимала, что боль и серые камни – это реальность. И я снова и снова упрямо звала Алекса, пытаясь не сорваться в огромное и черное озеро, готовое поглотить меня, или в ледяную пропасть, наполненную бледным светом серебристого льда, чей холод манил мои угасающие мысли, стремящиеся обдумать что-то очень важное.

Мои мысли ускользали от меня, но я думала: откуда берутся люди, не обладающие такими качествами, как сострадание и нежелание причинять боль? Мне казалось, что наши тела – всего лишь оболочки или сосуды для наших душ, но я не понимала, почему мы такие разные, словно в одних телах жили человеческие души, а в других – злобные существа, поработившие и умертвившие то, что называлось душой.

Я думала: каким образом эти существа попадают в наши тела? Пускаем ли мы их сами или они изначально живут в нас с самого рождения? Заперты ли они в подвалах и клетках нашего тела, и мы лишь открываем эти двери ключами своей злобы и ненависти? Или они приходят извне, привлеченные нашими неправедными поступками?

В любом случае, души подобных людей, причиняющих боль другим, все равно, что мертвы, и сохранять жизни их телам казалось мне неправильным, словно смерть могла оказать человеку неоценимую услугу, отпустив на волю оставшуюся часть человеческой души, возможно, все еще существующей.

А потом я поняла, что ошибаюсь во всем, или я поняла это, потому что боль стала невыносимой. Я подумала, что нельзя увеличить количество «добрых» людей, уничтожая всех «злых», ибо невозможно оценить меру добра и зла в каждом человеке. Не творится зло во имя добра и возмездие во имя справедливости. Но кто сказал, что мы не можем защищаться?

С этой мыслью я открыла глаза и в первую минуту испугалась, что ослепла. Лишь спустя какое-то время поняла, что с неба падает настоящий дождь, именно дождь, и мне это не снится. Сил хватило только на то, чтобы перевернуться на спину и попытаться присесть.

Мои ладони и губы ловили капли дождя и я все никак не могла напиться, несмотря на настоящий ливень и потоки воды, стекающие со скалы. Я вглядывалась в огромное иссиня-черное небо, а звезды, висевшие над самой моей головой, смотрели на меня. Ослепительно яркие они гасли, когда тучи закрывали их свет, а затем появлялись вновь и свет их падал на струйки дождя, окрашивая их в серебро.

От воды я ожила, словно засохший цветок в пустыне, и силы стали возвращаться ко мне. Я не думала о своих ногах, я думала только об Алексе, и снова позвала его, переполненная страданием и страстным желанием увидеть его, ощутить прикосновение его рук или крыльев.

Кровь прилила к вискам и застучала, причиняя боль, и каждый удар моего сердца был похож на удар палкой по ребрам, и я возненавидела свое тело за слабость. И тогда я закричала вслух, а затем повторила свой зов, отправив его так далеко, как могла:

– Ты нужен мне, Алекс! Больше всего на свете я хочу увидеть тебя. Невыносимо думать, что ты не слышишь меня. Еще страшнее сознавать, что ты в беде и потому не приходишь. Ты – мое солнце, Алекс. Вернись ко мне!

Его ответ не пришел с черных небес. Он словно родился во мне, как еще один приступ невыносимой боли. И я почувствовала изумление Алекса. Он не понимал, почему я его зову, а еще он страдал и вслед за болью меня поглотила холодная волна обреченности и готовности к смерти. И я так и не поняла, моей она была или его?

Гаснущее сознание несколько раз повторило этот вопрос прежде, чем исчезнуть и затеряться среди звезд, на которые я смотрела. Я закрыла глаза на мгновение, а когда открыла их, то звезды уже висели так высоко, что их свет не мог конкурировать с начинающейся зарей. В огромном небе я увидела маленькую черную точку, стремительно приближавшуюся ко мне, и когда крылья Алекса заслонили звезды и небо над моей головой, я заплакала тихо и без слез от радости, облегчения и безмерной тоски.

Он принес с собой теплое одеяло и горячий травяной чай. Не знаю, откуда он взял его, но сделав глоток, я взглянула в глаза Алекса и поняла, что люблю его, а дождливая бесконечная ночь, полная боли и страданий, наконец-то закончилась и для него, и для меня.

Я не видела, как он менялся, потому что глаза закрылись сами собой от ощущения песка, попавшего в них. Я только слышала, как шуршит его одежда, пока он одевается, ибо крылья его и перья могли исчезать, но не обладали способностью превращаться в простую человеческую одежду. В мире нет совершенства.

– Как ты? – С этими словами он поднял меня с земли, запеленав в одеяло, как ребенка.

– Ног не чувствую… – Я почти умудрилась улыбнуться ему, еле сдерживаясь от желания снова заплакать.

Мы спустились в каменную долину, и Алекс не проронил ни слова, пока мы спускались. Он нес меня, как драгоценный груз, крепко прижав к груди, боясь потревожить израненное тело, завернутое в одеяло. И все равно каждый его шаг болью отдавался во всех моих мышцах и суставах.

В долине нас ждал Огонек, и я не знаю, сколько времени он простоял так в надежде, что рано или поздно я появлюсь. Тихое ржание было его приветствием, и не веря до конца в мое появление, он то и дело норовил прикоснуться мягкими и горячими губами к моим щекам и волосам, словно пытался попробовать меня на вкус и окончательно убедиться, что я – это я.

У меня не было сил на ответную ласку, их не было вообще, и Алекс постарался устроить меня на спине Огонька с максимальным комфортом, а затем сел рядом со мной и крепко обнял. Мы тронулись в путь, известный лишь Алексу, а я старалась не рухнуть на землю, прижимаясь к груди своего спасителя, время от времени погружаясь в состояние, напоминающее сон. Я словно увязла в трясине своей усталости, почти не выплывая из нее, а наоборот, снова и снова падая на дно омута, чьи тяжелые и мутные воды давили на грудь, не позволяя дышать.

Мы добрались до дома Алекса в самый полдень, хотя довольно трудно назвать домом огромную и холодную пещеру, чьи своды терялись где-то в мрачной темноте, а стены образовывали причудливые выступы и сталактиты. Сами стены отливали серебристым светом сотен тысяч маленьких светлячков, мерцающих в темноте, но они не могли разогнать тьму вокруг себя. Едва тлеющие угли, уже покрытые серым налетом умершего костра, все еще пытались дарить тепло, и маленькие любители пещер то и дело подлетали к теплому пеплу, словно хотели оживить его своими яркими огнями.

Алекс положил меня ближе к теплу и разжег огонь, а затем ушел с кувшином куда-то вглубь пещеры, откуда раздавался шелест воды, и я мгновенно провалилась в сумрачное состояние охватившего меня сна, ибо наконец-то испытала облегчение от одной только мысли, что мне не придется больше отвечать за себя и можно возложить всю ответственность на другого.

Я почти не слышала, как Алекс греет воду и готовит еду, лишь чувствовала его присутствие рядом с собой и жар от огня, но запах приготовленной еды вывел меня из состояния полного безразличия и апатии. В конце концов, я не ела горячую пищу очень давно, и мой голодный желудок явно не горел желанием умирать. Мы молча поели, и совершенно обессилев, уснули прямо возле костра. И я уверена в том, что сны нам не снились…

Я проснулась от прикосновения Алекса и какое-то мгновение не могла сообразить, где нахожусь, ибо костер давно погас и вокруг воцарилась темнота, которую не могли разогнать даже огни светлячков. Она царствовала в пещере, но совершенно не мешала Алексу, из чего я заключила, что в темнте он видит намного лучше людей. Я скорее догадалась, чем увидела, что он улыбается мне, и я улыбнулась ему в ответ. Я снова была дома, даже если этот дом – всего лишь холодная и огромная пещера, тянувшаяся куда-то далеко-далеко в бесконечное чрево горы.

Алекс вынес меня из пещеры на яркое солнце и уложил на траву, а затем разрезал кожаные брюки почти до колен, вызвав бурю моего негодования. И все же, как бы я не возмущалась, зрелище под штанинами было довольно тревожным.

– Нужно было заняться тобою еще вчера! – Алекс нахмурился, а затем открыл небольшую сумку, принесенную из пещеры, и достал из нее набор медицинских инструментов и перевязочный материал.

Сделав несколько неглубоких надрезов на моей коже, он густо смазал их какой-то пахучей мазью и забинтовал надрезы. Затем снова ушел в пещеру и вынес из нее ведерко с синей глиной – нечто вроде гипса, как я поняла из объяснения Алекса. Толстым слоем он наложил глину на мои ноги и дал ей подсохнуть, лишив таким образом подвижности мои ноги. Он делал свою работу быстро и очень профессионально, словно занимался врачеванием всю свою жизнь, и я не могла не отметить это.

Заметив мое удивление и даже уважение к его целительскому таланту, Алекс коротко пояснил, что молодые орлы, прежде чем научиться летать, много раз ломают свои кости, и залечивать переломы умеют все, кто хоть раз в жизни приближался к небесам.

– Мазь ускоряет заживление переломов, но нужно, чтобы она попадала в кровь. – Алекс сочувственно посмотрел на меня и кивнул, а затем спросил голосом преподавателя, недовольного знаниями своего студента: – И какие же крылья принесли тебя в Страну Орлов? – Что, по всей видимости, означало: «За каким чертом тебя сюда принесло?» или: «Каким ветром тебя занесло в этот край?».

Я невольно поморщилась от хорошо знакомого мне тона, ибо сама не раз применяла подобные интонации в отношении других, но в чем-то Алекс был прав. Несмотря на мою тревогу за него, я осознавала опасность своего поступка и для себя тоже, ибо Лану был нужен не только Алекс, но и я. И было совершенно невозможно утверждать однозначно, кто же из нас был необходим Лану Эли Гэру больше всего. И я ответила ему словами, которые где-то уже читала:

– Делай что должен и будь что будет… Я поступила так, как считала правильным. Не сердись на меня, Алекс!

Он прикрыл глаза левой ладонью и слегка покачал головой – «горбатого исправит могила», но вслух ничего не сказал. Молчали мы долго, но я не пыталась продолжить наш разговор, инстинктивно понимая, что Алекс не закончил, а лишь мысленно подбирает нужные слова:

– Твой единственный и непредсказуемый поступок изменил мою жизнь, а я всегда считал, что способен сам определять свою судьбу. В чем я еще ошибался, Лиина? – Он посмотрел на меня так, словно мне были известны все ответы на вопросы его сердца. – Благодаря твоему вмешательству мой брат отпустил меня и даже напомнил, что я по-прежнему принадлежу к его роду.

– И что я еще сделала, кроме «глупой» выходки? – Я скорее констатировала факт, чем спрашивала, и Алекс кивнул мне, скорее соглашаясь со мною, чем опровергая мой сарказм.

Что Лан предлагал ему было и так понятно. Алекс мог улыбаться мне и Дэниэлю, но я знала, что он тоскует по своему миру, своему народу и своей прежней жизни. И эта тоска была неизмеримо больше, чем его привязанность к принцу Дэниэлю или ко мне. Тем не менее, Алекс способен был противостоять ей и его последующие слова лишь подтвердили мое мнение.

– Ты заставила моего брата спуститься с небес на землю – в самом прямом смысле, и звезды умерли для орлов на какое-то мгновение, показавшееся вечностью моему брату. Твой зов освободил мое сознание, плененное Ланом, и сквозь пелену мрака я увидел свет и снова вернулся к нему. А еще я заметил страх в глазах брата и это стоило той боли, которую я испытал благодаря ему…

Глаза Алекса неожиданно потемнели, а дневной свет лишь подчеркнул их черноту. На меня смотрели совершенно чужие глаза, и взгляд их наводил на мысль, что испытания, пережитые Алексом, были более серьезными, чем он преподносил.

– Ты возненавидела мой народ, и орлы утратили связь с небесами, а Лан потерял свою силу. Все орлы перестали чувствовать друг друга, словно ты уничтожила способности, дарованные нам от рождения! – Его слова падали с губ, словно ледяные капли дождя, ударявшиеся о землю, – глухо и в то же время очень отчетливо.

И я никак не могла понять, что он чувствует, рассказывая свою историю. Я могла лишь слушать, как он говорит.

– Лану не позволили убить меня, Лиина. Мой народ захотел узнать о тебе больше, захотел понять тебя. Даже я захотел этого. Когда я падал на дно глубочайшей пропасти и мне изменило мое собственное тело, охваченное болью, я не мог ни о чем думать. Я не думал о тебе, не думал о Дэниэле, не думал о своем народе или отце, а мой брат лишь хотел моей смерти и не желал останавливаться… – Голос Алекса дрогнул, и он посмотрел на меня так, словно впервые увидел, глазами, где не было ничего, кроме ночной мглы.

Я не пыталась его жалеть, но ответное сострадание – чувство, более чем естественное, зародилось также естественно и свободно, потому что и мне было больно, когда Лан пытался вернуть Годертайн. Только я не смогла выразить своих чувств, безмерно удивленная его откровенностью, но я также не дала повода сомневаться в себе.

Он почти наклонился к моему лицу, пытаясь донести до меня слишком важные вещи, но не прикоснулся ко мне. И тогда я коснулась его и убрала со лба пряди волос, путавшиеся в ресницах, словно хотела заглянуть глубоко-глубоко в его бездонные и черно-синие глаза.

– В твоем проклятии, обрушившемся на нас, Лиина, было столько ненависти и столько любви, что стало возможным все. Ты отняла у нас не только наши души, но и нашу способность летать, и мы ощутили себя простыми людьми. Орлы ощутили страх еще больший, чем страх перед смертью или жизнью без звезд. Мы все пережили мгновения длиною в целую жизнь. И только я не испугался тебя, и мой народ это понял. Для меня не важно, какими способностями обладает твое тело, важно лишь то, что ради меня ты готова противостоять целому народу. Но это сделало тебя равной не мне, а Лану, ибо сила его столь же безгранична, как и сила моего отца. Поэтому мой народ тебя принял. Помни об этом, Лиина… – Он снова замолчал, и прошло слишком много времени прежде, чем он продолжил, а я могла бы просидеть возле него тысячу лет в полном молчании и тишине.

Мне хотелось всего лишь видеть его, слушать его голос, касаться его лица, трогать локоны волос, не думая ни о собственной боли, ни о страданиях других.

– Ты так и не ответила мне, почему ты здесь? – Глаза Алекса наконец-то прояснились вместе с солнечным светом, поглотившим тьму, и я улыбнулась им.

У меня не было ответа и я не могла объяснить даже себе, почему я здесь и почему мои эмоции столь разрушительны для орлов. Вряд ли я осознавала до конца те чувства, которые испытывала к Алексу, и если он полагал, что они полны любви, то кто я такая, чтобы это отрицать?

Проснувшиеся во мне невероятные и непостижимые способности тоже не казались мне настоящими рядом с Алексом, и они не делали меня счастливой, а внушали лишь опасение. Талант – не панацея и не способ лечения, а проклятие длиною в целую жизнь…

Порой я думаю, что даже в самой малости, дарованной нам от рождения, мы не всегда можем сохранить человеческое лицо и человеческую душу. И я не знаю, чего здесь больше – нежелания быть человеком или незнания того, как им быть. А если нам дано слишком много, нежелание или неумение быть человеком рождает губительные последствия и бороться с этим невозможно, как невозможно бороться с неким абстрактным злом.

Каждый человек, наделенный определенным талантом, гениальный или безумный – в зависимости от оценки общества, рожден и живет для развития этого общества. Такие люди нужны человечеству и борьба с ними – это самоубийство.

Общество, избирающее нормой некую усредненную величину, пытающееся подогнать под нее все свое население, обречено на медленную гибель и исчезновение. И я не хочу жить в мире, где нормой становится незнание и невежество, а талант – гоним и презираем.

Когда мы подойдем к черте, за которой не останется необычных и нестандартных людей, сумрак и тьма поглотят даже тех, кто искренне считает нормой любое отсутствие света в человеческой душе. Норма – это мнение большинства и меньшинство будет всегда проигрывать.

Но тем сильнее ответственность, возложенная на тех, в чьих душах горят искры божественного света. Их ответственность – это умение быть человеком и желание передать частичку своего света другим. Не смерть и не боль делают нас людьми, а любовь и сострадание.

Я не могла сказать Алексу, что мои способности напугали меня больше, чем его собственный народ, ибо понимала, что боролась за свою жизнь не из любви, а из ненависти. Я также не могла сказать ему, что я чувствую, ибо не была до конца уверена в том, что его освободило – мое сострадание и любовь к нему или моя реализованная ненависть к его брату?

Мы оба выжили, и только это имело значение для меня, и я сказала ему лишь об этом. И мне не забыть слова его исповеди, как продолжение безграничной боли, оставшейся с ним навсегда:

– Я никогда не был так одинок, как несколько последних дней, Лиина. И я понял, что не трудно умереть в одиночестве, но гораздо труднее в одиночестве жить. Я был готов умереть, зная, что ты жива и жив Дэниэль, но я не готов жить без тебя или без него…

И я подумала, что на краю неминуемой гибели мы становимся сильными, когда ощущаем себя частицей великого общества или народа, частью великой идеи или цели. И так трудно быть сильными, когда смерть мы встречаем в полном одиночестве, а собственный народ проклинает нас или не знает о нашей жертве. Легче всего умереть за идею, за счастливое будущее, за мечты и надежды своего народа и своих друзей, чем за собственные идеалы, которые не поняты или отринуты обществом и народом.

Алекс не был слабее своего короля. Он просто не мог найти в себе сил для сопротивления его воле. Не мог, потому что не было никого, кто поддержал бы его. Оставшись один на один с самим собой и наедине со смертью, он нашел в себе силы не предать частицу человека в своей душе. Но на это ушли все его силы и не осталось ничего, что могло бы сопротивляться жажде убийства, томившей его брата.

И тогда я подумала – желала ли я смерти Лану из любви или из ненависти? Могла ли я убить его? И если да, то из любви к Алексу или из ненависти к самому Лану? И насколько важным является то, каким чувством ты руководствуешься, убивая кого-то, если целью является спасение жизни дорогого тебе человека?

Каким бы ни было отношение Алекса к брату и своему народу, недосказанность в его словах сказала мне больше, чем он хотел бы. И хотя мои сломанные ноги перестали болеть, я все еще помнила, как жажда и боль убивали меня. Лан Эли Гэр пытался сломать меня через боль моего тела, а своего брата он ломал через боль его души – и это самое страшное, ибо их души были связаны от рождения.

Жестокость Лана привела меня к пониманию своих способностей и осознанию меры ответственности за них, и собственное знание испугало меня, ибо моя готовность защищаться, применяя крайние меры, была рождена не любовью…

И все же я снова улыбнулась глазам Алекса и покачала головой, отрицая собственное понимание своих возможностей, отрицая его готовность умереть раньше меня. И я сказала ему, что только живые придают значение жизни и той последовательности, в которой теряют друзей. Для мертвых это не имеет смысла…

Мы больше не говорили в тот день, по крайней мере, о серьезных вещах. Ближе к вечеру Алекс снова занес меня в пещеру и разжег огонь. Я уснула сразу после ужина и проспала даже не ночь, а почти сутки, проснувшись лишь глубокой ночью следующего дня. И с этого момента мое выздоровление стало почти состоявшимся фактом и даже Алекс признал, что мои переломы заживают не хуже, чем у орлов.

По прошествии нескольких дней он осмотрел мои ноги и осторожно снял затвердевшую глину. Затем ощупал каждый сантиметр моей кожи и моих косточек, и бодро выдал:

– Летать не сможешь, бегать пока тоже, но переломы быстро заживают.

И я с готовностью поверила ему, желая как можно быстрее покинуть его не очень-то гостеприимную родину. Слишком яркими были воспоминания о моей первой встрече с Королем Орлов Ланом.

Наши сборы были недолгими, зато долгим и нескончаемым стал наш путь домой. Алекс был слишком слаб, чтобы перевоплотиться, а Огонек не мог нести нас обоих слишком долго. Мы шли со скоростью человека, причем уставшего человека, и наши остановки в пути происходили все чаще, а разговоры все реже. Казалось, мы оба погрузились в атмосферу бесконечной, тихой и молчаливой дороги, уделяя немного внимания лишь окружающему нас пространству и его красоте.

Я чувствовала абсолютное спокойствие рядом с Алексом, и мне не нужно было слышать его голос, чтобы ощущать бесконечность и безграничность всего мира. Я казалась себе слишком маленькой и совершенно ничтожной частицей окружающего меня пространства, и это пугало и привлекало меня одновременно.

Я ощущала, как медленно уходящее время проносит мимо минуты и часы, но от этого оно становилось лишь больше, потому что время стремилось к бесконечности, несмотря на потерю своих секунд и минут.

День и ночь сменяли друг друга, но при свете звезд или в сумерках наступающего вечера я понимала, сколь ничтожными были прежние повседневные заботы моего мира и как быстро могла закончиться жизнь, не затронутая своим смыслом. Еще вчера владевшее мною чувство собственного могущества обрело свой истинный смысл, и я увидела ложь в своем сердце, которая не могла стать правдивой только потому, что я этого желала.