Дневник из преисподней

– Фехтовальщик в бою стремится нанести укол противнику первым. Начинается борьба за создание и использование боевой ситуации, позволяющей поразить противника. Как правило, никто не бросается друг на друга сразу. Осторожное сближение, если ты меня понимаешь! – Милорд подошел ко мне очень близко, и я почувствовала скрытую иронию последних слов.

Его глаза все еще улыбались мне, чуть снисходительно и с долей превосходства. Они завораживали меня и не позволяли отвести взгляд. Я чувствовала, как они гипнотизируют меня, но почему-то не хотела сопротивляться или что-то говорить в ответ, а милорд продолжал свое наступление:

– Достигнув нужной дистанции, противник способен совершить решающую, исключающую всякую неудачу, попытку нанести удар и победить, – после этих слов он был близок ко мне, как никогда.

Не в силах избежать его взгляда, я внезапно осознала, насколько он высок и красив в эти мгновения. Пришедший из моих снов, сейчас он казался мне более реальным, чем я сама. И я неожиданно подумала, могу ли я полюбить человека только за то, что его внешность идеальна? Или любовь здесь ни при чем? Может ли мое тело почувствовать страсть там, где любви нет, и насколько физическое совершенство милорда способно взволновать мои душу и сердце?

Не знаю, что он прочел на моем лице или увидел в моих глазах, но его губы первыми прикоснулись к моим губам и они были теплыми и сухими. Секундная ласка, даже не любовный поцелуй, и никакого смятения чувств или эмоций… Я ничего не почувствовала! И почему-то это испугало меня больше всего. Именно испугало, а не удивило.

Как бы сильно мой разум не контролировал эмоции, я знала, что мои чувства способны возвысить меня до небес и также уронить к самому центру земли или в преисподнюю, и разум не смог бы этому помешать. Несомненным было и то, что понимание красоты, будь она мужской или женской, течет в человеческой крови, рождается в нашем сердце, как только оно начинает биться. И любая красота, особенно совершенная, притягивает нас независимо от эмоций любви или ненависти. Мы всегда что-то чувствуем, прикоснувшись к красоте. Почему же я не почувствовала ничего?

Но тогда у меня не было времени поразмыслить над этим, слишком резко и внезапно он отошел от меня, взял в руки другую рапиру и начал урок – первый из многих сотен.

Милорд учил меня управлению рапирой в атаке, добиваясь нужной амплитуды движения моих рук; учил правильно отступать и развивать контратаку; объяснял тактику защиты и демонстрировал фехтовальные приемы, заставляя меня вновь и вновь повторять их, чем довел до полного изнеможения к окончанию занятия. Даже принц Дэниэль не уделял мне столько внимания, сколько милорд уделил всего лишь за первый урок.

За ужином мои пальцы дрожали, и я все еще чувствовала на себе прикосновения рук милорда, направлявших движения моих кистей. Мое тело помнило тепло его тела, и слушая милорда, я не могла избавиться от одной единственной мысли, вертевшейся в голове, – я боюсь его! Меня пугало даже отсутствие чувств к нему – тех чувств, что испытывает любая женщина, в природе которой заложено желание нравиться, и порожденное им кокетство она применяет порой неумышленно, бессознательно, хотя и прекрасно осознает силу своих женских чар.

Глядя на милорда, сидящего на противоположном конце стола, я могла разглядеть цвет его глаз и легкую складочку между бровей. Идеальные пропорции тела просто кричали, свидетельствуя о его красоте, а моя душа в страхе забилась в желудочек моего сердца, заставляя его неровно биться и замирать всякий раз, когда милорд устремлял на меня свой взгляд.

– Я прикажу зажечь камин в твоей комнате, Лиина, ты дрожишь, – он проявил заботу и внимание, отвлекая меня. И он всегда очень пристально наблюдал за моим лицом, зачастую легко угадывая мои мысли и чувства. А я не всегда успевала их прятать.

Затем он продолжил беседу, хотя преимущественно говорил он, а я слушала – слишком роскошным казался мне ужин при всей моей нетребовательности к еде, и я не желала тратить время на разговоры, уничтожая блюда, предложенные шеф-поваром милорда.

В любом случае, я не могла не признать того факта, насколько скромна и неприхотлива еда в моем родном мире для большинства людей. И здесь я как будто наверстывала упущенное время, впервые столкнувшись с блюдами, о существовании которых даже не подозревала.

Леса и реки Элидии ломились от зверья, птицы и рыбы. И шеф-повар милорда умудрялся подавать птицу и рыбу с такими приправами и соусами, что я и тарелку могла бы с ними проглотить. Прознав же про мою любовь к сладкому и фруктам, он готовил десерты специально для меня, и моя жадность стремилась их съесть даже при отсутствии места в желудке.

Заметив, что я потянулась к фруктам, милорд рассказал мне из какой местности их доставили, и какую пользу они несут. В этом смысле он открылся мне совершенно с удивительной стороны. Никогда бы ни подумала, что его занимает процесс поглощения пищи с точки зрения полезности того, что он вкушал. С другой стороны, кажется, Пифагор сказал, что человек является тем, что он ест. И разве не оправдан наш интерес к вкусу, внешнему виду и пользе того, что по своей сути является топливом для организма, способным поддерживать его, насыщать и даже становиться лекарством, излечивающим от различных болезней?

Может, милорд был более земным, чем казалось мне? Или я слишком романтична и мне следовало чаще опускаться на землю? Или мой взгляд на мир, благодаря боли, изменился с романтики на реальность быстрее, чем солнечный свет достигает поверхности земли на восходе солнца?

Вряд ли я могла ответить на эти вопросы тогда, сидя за столом, и поедая фрукты. Даже позднее, когда чувство страха притупилось, а сытый желудок довольно устроился возле камина, мне уже не хотелось думать или размышлять над причиной зародившегося страха. Его породили предчувствия и разум не пытался понять почему, но надо отдать ему должное – он в полной мере прислушивался к моим инстинктам. Они же в тот вечер кричали, что Грэму лучше переночевать в моей комнате.

С этой мыслью по окончании ужина я отправилась на его поиски и в итоге обнаружила на кухне дядюшки Кэнта – шеф-повара милорда, где они с азартом предавались игре, напоминавшей мне карты. Я и в собственном мире не особенно понимала азартных людей, а уж в чужом даже не пыталась запомнить названия игр или их правила. Так что предложение присоединиться к игре я не приняла. К тому же у нас с Грэмом было не так уж и много денег, чтобы кому-то проигрывать их. Они оба неплохо развлекались и у меня не хватило духу прервать их игру. Я пожелала Грэму доброй ночи и отправилась спать одна…

Сколько бы миров не существовало в нашей Вселенной, иногда я думаю, что во всех из них есть мужчины и женщины. И это не следствие закона природы или необходимости продолжения рода. Это божественная гармония, чьи отдельные части составляют единое целое и даже при огромных колебаниях две части одной вселенной всегда возвращают ее к равновесию. Независимо от чувств, владеющих ими, мужчине и женщине не нужны слова, чтобы притяжение сработало. Гармония в их крови и сила ее безгранична…

Было бы наивным полагать, что проведя целый день за моим обучением, милорд просто отправится спать так же, как и я. Хотя наивность, как кто-то однажды сказал, признак не глупости, а чистоты души. Если подсчитать все восхищенные взгляды, которые я бросала на него, и сложить вместе все прикосновения наших тел, то сам процесс обучения легко превращается во флирт. А был он или не был на самом деле – имеет не особенно важное значение.

Спорным остается лишь один вопрос – я закрыла за собою дверь и заперла ее на все замки, дополнительно придвинув шкаф, прячась от милорда или от себя? И кому я на самом деле закрыла дверь – ему или себе?

Сама мысль о том, что милорд когда-нибудь прочитает это, не позволяет ответить мне искренне. И тот факт, что я уснула мгновенно, а милорду не понадобилось сдвигать шкаф, чтобы попасть в мою комнату, вызывает улыбку, смысл которой я не могу интерпретировать даже сейчас.

Мое пробуждение было подобно падению с кровати. Внутренний толчок выбросил меня из сна, словно предчувствуя, что я вот-вот упаду. И я даже не испугалась, увидев силуэт милорда на фоне светлых занавесок, скрывающих выход на балкон.

– Вы поставили шкаф не к тому выходу и не к той двери, Лиина! – Он ступил на ковер и подошел ко мне, а я рассмеялась в ответ тихим смехом.

– Думаю, я забыла, сколько вам лет, милорд, и не подумала, как часто, должно быть, вы карабкались к девушкам на балкон.

– Вы рассмеетесь еще сильнее, если я вам скажу, что со мною раньше такого не случалось, – он присел на кровати возле самых моих ног и продолжил: – Но я рад, что добрался до вас живым. И думаю, мне придется уходить тем же путем, судя по вашим усилиям.

Мы немного помолчали какое-то время, словно он не решался уйти, а я не решалась прогнать его, потому что не знала, чего я хочу. Но внутренний страх исчез.

– Поможете мне отодвинуть шкаф и вам не придется прыгать в окно! – Один Господь знал, чего в моих словах было больше – иронии или сожаления.

Но он покачал головой:

– Ваш верный пес Грэм спит под дверьми и мне не пройти через него…

Я до сих пор не знаю, почему он ушел, так и не дождавшись откровенного недовольства или моего приглашения. Но тот факт, что милорд покинул меня без слов, и единственная вольность, которую он позволил себе – это легкий поцелуй, обеспечило мне бессоницу на всю оставшуюся ночь.

Я ворочалась в кровати, то укрываясь с головой, то выныривая из-под одеяла. Я несколько раз взбила свою подушку, но как бы ни обнимала ее, облегчения это не принесло. И к утру я так и не решила для себя, кто и кого отверг в эту ночь…

Все последующие дни, отданные нелегким тренировкам, были почти копией первого дня. Ради меня милорд забросил все свои государственные дела и в первые недели наших занятий мне пришлось выслушать от него очень много «ненужных и лишних» слов, которые обычно говорят в адрес совершенно бестолкового ученика.

Но спустя месяцы мои руки неожиданно обрели силу и знание того, как ее приложить. К тому же манера милорда сражаться на шпагах и рапирах не имела ничего общего с «осторожным сближением», о котором он говорил.

В показательных поединках со своими людьми он был подобен урагану, стремительно опустошающему все на своем пути. Он казался мне сильным, могучим и непобедимым, и я хотела точно также овладеть его отвагой и знанием, как ее применить.

Целые месяцы превратились для меня в один долгий и нескончаемый день, ибо все они были похожи друг на друга, как близнецы. Тренировки, тренировки, тренировки и перерывы для отдыха и прогулок верхом.

Однажды милорд отправил куда-то Анжея с поручением, выполнение которого заняло у него несколько дней. И впервые за все эти месяцы вместо Анжея на вечернюю прогулку со мною поехал сам милорд. Она стала первой в бесконечных и всех последующих прогулках, и Анжей больше не приближался ко мне на своем сером скакуне.

Милорд давно заприметил, насколько проще мне было чувствовать и понимать его, если он находился рядом. И это было так странно! Зачастую ирония его слов, скрытые мысли, контролируемые чувства и глубоко запрятанные эмоции доходили до меня вовсе не потому, что разум анализировал поступающую информацию и делал соответствующие выводы. Знание того, что он чувствует, рождалось в моей голове или в сердце, даже не понимаю как. Каким бы непроницаемым не казалось его лицо, близкое расстояние помогало мне уловить его эмоции. Этим мы отличались друг от друга, ибо мои мысли и эмоции он без труда мог читать на моем лице.

Даже, когда я пишу, я не могу не думать о том, что где-то за дверью моей комнаты он смотрит на звезды и размышляет о моей судьбе. Я тоже смотрю на звезды из своего окна и тоже пытаюсь размышлять.

Ощущая невидимые нити, связывающие нас, я начинаю верить тому, что зло живет во мне так же, как и в нем, что оно подавляет меня. Я начинаю думать, что наполняя мою жизнь яростью и страстью, любовью и ненавистью, энергией и болью, милорд все время подталкивал меня к самому краю бездны. В конце концов, зло не бывает глупым и наивным, тихим и спокойным, слабым и беззащитным, и я никогда не была такой. Даже стремление милорда к абсолютной власти нельзя было ненавидеть или презирать. Я понимала его и потому не могла осуждать.

Тогда почему, не обладая мудростью добра, силой веры и чистой душой, я всегда отрицала и отвергала само присутствие зла в себе? Я убедила себя в том, что его нет во мне, или всю жизнь лгала себе, не замечая очевидные факты?

Однажды, когда сумерки пали на землю, а ведь кто-то сказал, что сумерки – это время сказок и чудес, мы возвращались в замок с затянувшейся прогулки, и милорд неожиданно спросил:

– Приходилось ли вам убивать кого-нибудь, Лиина?

Вопрос прозвучал так буднично, что я не сразу сообразила, какой ответ на него дать. А когда пауза затянулась, сочла лучшим вообще не отвечать на заданный вопрос, только взглянула на своего спутника, словно пытаясь понять, к чему он завел этот разговор. И Милорд снова спросил:

– Приходилось ли вам убивать?

Я ответила ему:

– Только животных, людей никогда.

– И что вы чувствовали?

– Сожаление, что люди должны есть мясо. Жалость, потому что животное знакомо мне и не раз ело с моих рук. Собственные переживания казались мне слабостью, хотя сейчас я так не считаю, милорд.

Я сказала ему правду. После смерти любого существа, даже призванного поддерживать человеческое существование, всегда остается печаль. Она либо проходит, либо нет, но неизбежно приходит.

– Убить животное не то же самое, что человека, Лиина. Но сожаления я не испытываю. Я много убивал, но никогда ничего не чувствовал, и потому слишком хорошо запомнил ночь, когда впервые ощутил твою боль. Ты потеряла близкого человека, и страдания твоей души совершенно неожиданно пересеклись с моим равнодушием к смерти. Твоя боль вошла в меня и растворилась сама собой, а я не мог постичь разумом, каким образом твоя боль стала и моей тоже. Я понял тогда, что у меня, как и у тебя, есть душа.

Милорд неожиданно остановил своего коня, и я вынуждена была сделать то же самое. Мы посмотрели друг другу в глаза и их холодная красота, как и всегда, заставила меня усомниться в собственном к нему безразличии. Милорд увидел мои сомнения, но не понял их сути и потому спросил:

– Ты в чем-то сомневаешься, Лиина? – Его брови слегка изогнулись, придавая лицу вопросительное выражение.

И я с трудом собралась с мыслями, ибо лгать ему не могла, но и оставить при себе свои мысли тоже:

– Сомневаюсь, что у вас есть душа, милорд. Рядом с вами я чувствую холод, словно вы являетесь его источником. Вам никто не говорил, что вы красивы? – Я наконец-то справилась со своим смущением, но мой неожиданный вопрос смутил и его.

– Мне говорили об этом… Другие девушки и женщины. Возможно, им было виднее! – Он кивнул мне в ответ, поощряя дальнейшие вопросы.

– А говорили вам, милорд, КАК вы красивы? – Я подчеркнула и выделила вопрос. – Ваша красота, милорд, холодна и в ней нет души и ее тепла. Мое смущение рождено не любовью или чувством симпатии, а страхом. Рядом с вами – таким смелым и сильным, я чувствую себя беззащитной и знаю почему.

Я запнулась, неожиданно осознав, что мои слова могут быть восприняты, как прямое оскорбление. Но милорд лишь улыбнулся мне и просто спросил:

– Почему же, Лиина?

И тогда я продолжила:

– Вы способны легко причинить боль, и это пройдет мимо вас, не затронет и не заденет. Вы забудете свою жертву так же быстро, как окружающие нас сумерки превратятся в ночь. Тот, у кого есть душа, не способен на подобную легкость, милорд. Я думаю, что вы почувствовали не боль, милорд, а ее вкус. Боль ощутила я, а вы ощутили вкус моих страданий…

После моих слов милорд тронул поводья и снова продолжил путь, а я последовала за ним. Наступающая мгла на фоне все еще светлого неба быстро пожирала окружающее нас пространство, и деревья вокруг становились все темнее и темнее. Только небеса все еще пытались сохранить свой нежный багровый цвет, но постепенно даже они покорялись всесильной тьме. И словно прочтя мои мрачные мысли, милорд произнес в ответ, перейдя вдруг на ты:

– Возможно, ты права, Лиина. Но, почувствовав ее вкус, я понял, что способен на чувства, которые прежде были мне недоступны. И тогда я понял, что перемены невозможны без тебя и захотел измениться. Для меня не важно сейчас есть ли у меня душа или нет, но полагаю, что тогда я испугался самой только мысли о своей человечности. Ты понимаешь меня, Лиина? Я не только испугался, меня переполнило желание овладеть тобой, разобрать на части, как игрушку, и посмотреть, что внутри. Я хотел завладеть твоей жизнью, твоими чувствами и мыслями, твоей душой и по-прежнему этого хочу. Вот почему ты боишься меня! Я вкушал твою радость и твою боль, но продолжал убивать. Я шел к своей цели через реки крови, ненавидя все живое вокруг. Но в ночных снах мне не снились кошмары – в них я видел тебя и понимал, что тоже хочу покоя. Тогда я предложил Дэниэлю заключить мирное соглашение, используя пророчество, но не веря в него. И самое непонятное для меня заключается в том, что рядом с тобой я снова обрел свои прежние желания, вернул самого себя. Я хочу победы и желаю тебя. Все остальное – это прах у моих ног. Ты не нуждаешься в друзьях, Лиина, тебе нужен лишь я, и не лги себе в том, что жизнь Дэниэля дороже твоей жизни. Не позволяй моему брату использовать твои чувства долга и ответственности. Твоя жизнь имеет свою абсолютную ценность и для меня тоже.

Милорд замолчал и в сгущающейся тьме его слова показались мне пророческими. Мы оба не торопились вернуться в замок и могли наблюдать, как постепенно теряет свои силы сумеречный свет и наступает поздний вечер.

Когда мы вернулись домой и поужинали, милорд проводил меня до спальной комнаты и вместо пожелания доброго сна закончил беседу:

– Вы никогда не убивали людей и потому не можете представить себе, как возможно убить меня. Но вы способны на убийство, ибо знакомы с тем, как отнять чью-то жизнь. Останьтесь со мною и я научу вас всему, что умею и знаю, и тогда вы решите жить мне или умереть…

В ту ночь я долго не могла заснуть, хотя усталость наполняла все тело. Мысли, бродившие в голове, не имели отношения к вечернему разговору, но тема о ценности жизни, особенно собственной, не была для меня новой.

Очень давно я столкнулась со смертью, своей собственной смертью, и врачи меньше минуты боролись за мою жизнь. Они победили, но понятие жизни и смерти приобрело для меня реальный смысл, ибо я заглянула по ту сторону и с ужасом поняла, что в данный момент меня там не ждут.

Более того, мне уготованы вечная тьма и забвение, ибо ТАМ ничего не было и я не существовала. Я бродила в кромешной тьме, не зная того, кем являюсь и кем была, в одиночестве и страхе. И с каждым мгновением я чувствовала, как темнота поглощает меня, стирая последнее осознание своей сущности, как живого существа. И хотя в детстве я не была ни верующей, ни атеистом, а просто ребенком, которому ничего не объяснили, где-то в глубине души я понимала, что не все в этой жизни так просто и легко можно объяснить теорией эволюции Дарвина или математическим уравнением и физической формулой.

Когда мое «я» стало кричать от ужаса, понимая, что исчезает; когда тьма почти уничтожила все мои воспоминания; когда я сумела вынырнуть на поверхность и увидеть свет и бескрайний белый потолок, – именно тогда я осознала, что умирала на краткий миг и вернулась оттуда, где ничего нет: ни меня, ни моей жизни. А во-вторых, я не заслуживаю другого, только пустоты и забвения, ибо даже короткая моя жизнь прожита бесполезно и бездумно. Понимание ценности жизни, особенно своей собственной, пришло ко мне, как пришло понимание слов, что прожить надо так, чтобы не было мучительно больно…

Эти слова не имеют отношения к данной конкретной ситуации, но зато они обладают огромным смыслом, о котором многие не догадываются. Ценность жизни заключается не в ней самой, а в том, как ее проживешь. Вот о чем никогда не заговаривал и не упоминал милорд. И насколько же трудно родиться человеком и прожить человеком всю свою жизнь? Я заснула с мыслью о том, мои ли это слова или я уже слышала их?

Те несколько месяцев жизни в замке милорда оставили странную память о себе. Иногда я вспоминаю о них с удовольствием, даже искренней ностальгией, но в глубине души я всегда понимала всю сложность моих отношений с милордом и невозможность удержать их на острие наших шпаг. Каждый раз мы рисковали, нарушая некий баланс, сложившийся в силу необходимости соблюдать определенные правила и соглашения.

Милорд взял на себя обязательство соблюдать условия мирного договора и требования Дэниэля относительно моей неприкосновенности. Мне же отводилась роль королевы, усиленно размышляющей над тем, защитить ей своего короля или бездарно проиграть эту партию. Мы оба умышленно нарушали равновесие и каждый из нас гадал, чем может закончиться падение и не обрушится ли шпага на голову рухнувшего игрока.

Итак, в конечном итоге мы оба знали, как и куда упадем? Или я подтолкнула милорда к тому, что он сделал? Что, если я не оставила ему выбора? И что, если его любовь всегда была невозможна без власти над моей душой – беспредельной и безграничной? И неужели для того, чтобы сохранить свою душу, я обязательно должна умереть?

Однажды милорд сообщил мне, что вынужден покинуть свой замок на несколько недель. Я до сих пор точно не знаю, для чего отлучался Магистр, но слухи о его встрече с Королем Орлов Ланом до меня все же долетели. Встречались они или нет, я так не спросила, но между ними сложились определенные деловые отношения и впоследствии они не раз встречались абсолютно официально. Их дружба, если можно было назвать их отношения дружбой, однажды коснулась меня раскаленным мечом безумия, рождая боль, разрушающую сознание и мои воспоминания. Милорд всегда переступал ту черту, за которой начиналась моя боль…

После отъезда милорда я и Анжей незаметно вновь вернулись к старому распорядку прежней жизни. Не скажу, что он не занимался со мною, но его уроки были не такими интенсивными, как занятия с милордом. И все же мы очень сблизились.

Вот только сейчас я думаю, что это не он сблизился со мною, а я неосознанно и инстинктивно потянулась к нему, проявив теплые и дружеские чувства, рожденные собственной привязанностью. Анжей был из тех людей, к которым невольно тянешься, необъяснимо испытываешь положительные эмоции, доверяешь без всяких сомнений.

С одной стороны для возникновения подобных чувств необязательно думать объективно и беспристрастно, но как велик риск и как часто в конце пути мы приходим лишь к боли и смерти. Анжей просто подкупил меня своей внешностью, вызывающей доверие, и своей искренностью.

Его слова были просты – без лести и желания нравиться. Редко, кто способен говорить простые и понятные вещи, говорить правду. Я всегда завидовала искренней простоте его слов, потому что в моем мире подобных людей уже не осталось, и я не являюсь исключением. В наших словах всегда есть место неправде независимо от причин, по которым мы лжем. Иногда мы даже не понимаем, что наши выдумка и фантазия – безобидные на вид, все равно остаются ложью.

Наше собственное желание понравиться тому, кто нам нужен или полезен, или просто симпатичен, приводит к постоянной и обыденной лжи, и мы перестаем ее замечать, словно ложь уже не важна, но важна лишь конечная цель, которой мы добиваемся с ее помощью.

Мы наступаем на горло собственным чувствам и идеалам, оправдывая себя тем, что никому не вредим. Возможно, мы не причиняем реального ущерба, но с каждым разом лгать становится легче. И чем чаще мы произносим неискренние слова с искренним видом, тем больше пустоты образуется в нас, тем покорнее мы становимся, и однажды мы начинаем лгать даже самим себе.

За все время, проведенное с Анжеем, я услышала от него только одну фразу, отдающую дань моей внешности. Он сказал, что у меня добрые глаза. В этом смысле милорд никогда не жалел комплиментов. Анжей не произнес ни одного за все время нашего знакомства. И я точно знаю, что Анжей никогда не любил меня, и благодаря этому, был более объективен, чем все остальные.

В какой-то момент постоянное присутствие Анжея стало чем-то обыденным и привычным для меня. Он продолжил занятия со мною, познакомил с другими видами ударного боевого оружия. Именно он первым вложил в мои руки меч и закрепил основы владения им. Он научил меня плавать и уверенно держаться в седле. А еще он научил меня танцевать. Благодаря его урокам, моя зарождающаяся симпатия стремительно переросла в привязанность к нему, а привязанность потребовала откровенности чувств и эмоций. Невозможно не симпатизировать партнеру, заставляющему твое тело повиноваться ему самому и музыке, сопровождающей каждое движение.

Еще он внимательно слушал мою болтовню и отвечал на нее. Его реплики и добрые шутки были уместны и звучали своевременно, порождая смех и улыбку, и он единственный изредка смотрел на меня так, как смотрела моя мама, понимающая меня и принимающая такой, какой я была. Это было настолько важно для меня, что в конечном итоге я стала воспринимать Анжея, как друга, хотя он не являлся им тогда и никогда не стал бы потом…