Жаворонок Ёся

Поначалу школа располагалась на той же улице, но чуть дальше – метров на сто от нынешнего здания. Это было небольшое, но добротное саманное строение, некогда принадлежавшее корнету, командовавшему взводом кавалерии. Его с подчиненными прислали в эти места во времена столыпинских реформ, чтобы следить за выполнением царского указа о заселении здешних земель безземельными крестьянами из Новороссии и центральных губерний России.

Под жилье для кавалеристов были построены два каменных здания. Они располагались в непосредственной близости к железнодорожным путям, южнее здания вокзала, за водонапорной башней. Эти массивные постройки служили казармами для размещения драгунов.

После революции оба здания долго пустовали, но вскоре их переделали в многоквартирные дома для железнодорожников. Несмотря на это, старое название – «казарма» – навечно закрепилось за ними в народной памяти. Даже спустя десятилетия местные жители продолжали называть их только так.

Корнет, по натуре человек тихий и спокойный, решил поселиться подальше от военной муштры и суеты. Его выбор пал на маленький полуземлянный домик из сырца, который ютился на возвышенности вблизи спуска к реке. Ходили слухи, что прежде в подобных "хоромах" почивала семья местного бая Шукенова. Эти места с красивым видом на реку Илек, обрамленные белоснежными известняковыми берегами, так запали корнету в душу, что он решил остаться здесь навсегда.

С помощью бесплатной силы – своих подопечных солдат, – а также личного труда, он быстро построил себе небольшую усадьбу. Просторный дом, ухоженный двор с плетнем и садом, где раскинулись плодовые деревья, стал его убежищем. Когда дом был готов, корнет вызвал сюда всю свою семью и вскоре вышел в отставку, окончательно порвав с военной жизнью.

Говорили, что корнет жил здесь, наслаждаясь покоем и природой. Белые склоны реки Илек, зеркальная гладь воды и густые заросли вдоль берегов стали для него источником вдохновения и душевного уединения. Но времена изменились.

С приходом советской власти корнета, как и многих других зажиточных жителей, раскулачили. Его семью выслали в Сибирь, а его имя постарались стереть из памяти местных жителей. Дом, некогда полный жизни, опустел, а о его хозяине вспоминали лишь шепотом, словно боясь, что сама тень прошлого может вернуться.

Саманный дом корнета, с его высокими стенами и просторными комнатами, был построен на совесть, как символ богатства и положения своего владельца. Однако судьба распорядилась иначе. После раскулачивания дом передали под школу.

Внутри, в четырех комнатах, одновременно обучались дети всех возрастов. Первоклашки сидели на своих низеньких скамейках рядом с шестиклассниками, а старшие ребята часто помогали младшим справляться с трудными задачами. Теснота и шум царили повсюду, но никто не жаловался – знали, что даже такая школа была даром.

Во дворе бывшего кулацкого дома стоял длинный сарай. Раньше там содержалось многоголовое стадо коров, овец и лошадей. Теперь жители Аккемира, объединившись, превратили его в дополнительные классы. Половину помещения отвели под спортзал. Именно там каждый год ставили елку для новогоднего праздника. В темных, но таких родных стенах дети водили хороводы, а главным событием был момент вручения кульков с подарками. В каждом кульке лежал единственный мандарин – маленький, оранжевый, словно яркое солнышко посреди холодной зимы. Его вкус помнили долго, растягивая удовольствие на несколько дней.

Но со временем стало ясно – школа больше не справлялась с количеством учеников. Нужно было новое здание, большее и современнее. Инициатором строительства стал Алексей Алексеевич Алексеев, которого за глаза прозвали «Три А». Он был человеком волевым и строгим, и его решение звучало однозначно: жители поселка должны построить школу своими силами.

Под строительство отвели участок рядом со старым зданием. Раньше там, на этом месте, у кулака были летние загоны для скота. От ближайшего обрыва реки Илек начали возить глину и воду, а каждая семья должна была выделить по два стога соломы для изготовления самана. Солому перемешивали с глиной и водой, формировали кирпичи, которые сушили под палящим солнцем. Все – от мала до велика – участвовали в этом процессе.

Деньги на строительство собирали тоже сообща, и сумма зависела от количества детей в семье. Чем больше детей, тем больше нужно было внести. Для многодетных матерей-одиночек это стало настоящим испытанием. Многие буквально последние копейки отдавали ради того, чтобы их дети могли учиться.

Когда школа наконец открылась, далеко не всем детям разрешили в нее войти. «Не заплатили – значит, не хотят учиться!» – был краток Алексей Алексеевич. Матери плакали, стоя у закрытых дверей школы, а дети со слезами смотрели на новых счастливых учеников. Лишь вмешательство районного руководства спасло ситуацию – всем детям, независимо от достатка семьи, было разрешено посещать школу.

Старое здание школы не пустовало. Там обустроили школьный интернат для детей из четырех совхозных отделений и чабанов. С понедельника до субботы ребята жили и питались там, возвращаясь домой лишь на выходные. Старые стены, пропитанные историей, продолжали служить детям, хоть и в новой роли.

Алексей Алексеевич, завершив строительство школы, вскоре перебрался в Москву – столицу советской страны. Его волевой характер, организаторские способности и умение добиваться результата не остались незамеченными. В Москву он уехал с гордостью за проделанную работу: школа, построенная его усилиями и инициативой, стала примером того, как общими силами можно достичь больших высот.

Хочется верить, что Аккемир навсегда остался в его памяти как место, где он оставил часть своей души. Пусть изредка, в тишине своего нового кабинета, он мысленно возвращался туда, к шуму стройки, к звуку лопат, к стуку молотков и детскому смеху.

День последней промакашки

Сквозь стекла окон в класс проникал заманчивый и будоражащий луч яркого весеннего солнца. Он, словно прожектор, разрезал пыльный воздух, заполняя помещение теплом и ощущением обновления. На уроке стояла привычная тишина. Зоя Васильевна, их строгая, но справедливая первая учительница, сдержанно улыбалась. В одной руке она держала что-то новое, что сразу привлекло внимание учеников. Затем, слегка постучав указкой по доске, она объявила:

– Дети, с завтрашнего дня мы больше не будем пользоваться перьевыми ручками. Чернильницы и промокашки уходят в прошлое. Она подняла вверх маленький стеклянный резервуар с чернилами, будто прощаясь с ним, и с легкой торжественностью добавила:

– Наше будущее с шариковыми ручками. Это проще, удобнее и чище.

Класс ахнул. Кто-то радостно зашептался, предвкушая, как исчезнут кляксы и мокрые страницы. Больше не придется стыдливо прятать испачканные чернилами руки, а по субботам, во время генеральной уборки, не надо будет пытаться оттирать чернильные пятна с деревянных парт, изводя мыло и щетки.

– Чтобы с завтрашнего дня у всех с собой были автоматические ручки, – строго велела Зоя Васильевна.

Но Ёся не разделял общего восторга. Он лишь задумчиво смотрел на круглое углубление для чернильницы в деревянной поверхности парты. В голове крутились мысли: а что теперь с ним делать? Че будет зря тут пыль собирать. Замазать? Или лучше отшлифовать рубанком?

Одновременно его охватила радостная догадка, что вместе с перьевыми ручками исчезнут и промакашки. А значит, больше не будет этого ненавистного шороха, который так раздражал его. Каждый раз, слыша шелест промакашек, Ёся невольно ежился, и по телу пробегали мурашки. От неприятного звука он инстинктивно начинал облизывать губы и смачивать пальцы слюной.

Ёся не знал, как и где теперь достать эту загадочную новинку – авторучку. В их семье всегда было трудно с любыми школьными принадлежностями. Даже перьевыми ручками приходилось делиться: одна – на двоих, а то и на троих. Часто бывало, что один писал, пока другой ждал своей очереди, стараясь не слишком мазать страницы чернилами от волнения. А теперь вдруг понадобились новые, современные ручки, на которые, казалось, у них не было ни малейшей возможности.

Мальчик невольно сжал плечи, думая о том, как скажет братьям и сестре. Ему вдруг стало горько и пусто. Была бы жива мама, она бы точно что-то придумала. Она всегда умела найти выход, где другим казалось невозможно. У нее хватило бы таланта и уговора, чтобы найти деньги или договориться в магазине, а может, и у завуча выпросить "заветное".

Но теперь Ёся чувствовал себя совершенно потерянным. Он снова взглянул на круглый вырез в своей парте – месте для чернильницы. Мама всегда говорила, что образование – это главное и что никто у него этого не отнимет. Но как теперь учиться, если даже ручки своей у него нет?

Ёся перевел свой взгляд на свою старую перьевую ручку. Она лежала в деревянном пенале, будто обиженная тем, что ее списали со службы.

Зазвенел звонок, объявляя большую перемену.

– Свободны! – громко объявила Зоя Васильевна, а затем добавила: – Все, кроме Ёси. Ты задержись.

Мальчик сконфузился, его щеки слегка порозовели. Одноклассники странно посмотрели на него, некоторые хихикнули. Татарин Марат, сидящий на парте у окна, проходя мимо, молча, но выразительно показал жестами – будто надевал петлю на шею, намекая, что Ёсе предстоит нечто серьезное.

Класс быстро опустел, оставив Ёсю одного. Он сидел за своей партой, пока тишина не стала почти ощутимой.

– Подойди ко мне, – спокойно сказала Зоя Васильевна.

Мальчик молча поднялся и подошел к учительскому столу.

– Директор школы распорядился, – начала она, внимательно глядя на Ёсю, – что ты и твои братья с сестрой можете питаться в столовой интерната. Младшая уже кушает в детском саду, а вот вам придется приходить в школу пораньше, чтобы успеть позавтракать до начала занятий. На большой перемене вас ждет второй завтрак – там компот с пряником или что-то подобное. Ну и обед с ужином, конечно. Понятно?

Лицо Ёси внезапно озарилось улыбкой – ведь сегодня он еще ничего не ел, ни крошки. Мальчик кивнул, стараясь скрыть радость, которая переполнила его сердце.

– Вот и хорошо, – продолжила учительница, чуть смягчив тон. Она посмотрела на свой стол, где лежала шариковая ручка, та самая, которую она презентовала на уроке, объявляя начало новой эры. Взяв ее в руки, Зоя Васильевна протянула мальчику.

– Держи. Это от меня подарок. Но запомни – никому ни слова. Не хватало еще, чтобы кто-то подумал, что у меня среди учеников есть любимчики.

Ёся осторожно взял ручку, словно это была драгоценность. Его глаза светились благодарностью.

– Спасибо, – тихо произнес он.

– Иди, – улыбнулась она, махнув рукой, – теперь ты свободен.

Мальчик, прижимая подарок к груди, вышел из класса, чувствуя, что этот день стал для него началом чего-то нового – не только из-за ручки, но и из-за доброты, которую он так неожиданно получил.

Ёся, выйдя из школы, направился прямиком в столовую интерната. Это было для него в новинку. Он встал в очередь, оглядываясь по сторонам. Его окружали чужие и незнакомые дети – дети чабанов и жителей отдаленных уголков совхоза. Они казались ему дикими и настороженными, смотрели на новичка с подозрением, будто он мог нарушить их устоявшийся порядок. Ёся чувствовал себя не в своей тарелке. С интернатскими детьми у него почти не было контактов – они жили своей обособленной жизнью. На переменах сразу уходили в интернат, а учились в параллельных классах: у местных, аккемирских, были «А» классы, а у интернатских – «Б».

Когда наконец очередь дошла до него, Ёся почувствовал облегчение. Из маленького окошка, окрашенного в синий цвет и обрамленного широким подоконником, ему протянули пахнущий пряник. Он взглянул на повариху – тетю Любу, маленькую, круглоликую женщину с покрасневшим от пара лицом.

– Спасибо, – прошептал мальчик, смущенно опуская глаза…

Мальчик поспешил выйти на улицу – обратно к знакомому и понятному миру.

Он добежал до входа в школу, подошел к ветвистому карагачу, прислонился к шершавому стволу дерева и с удовольствием откусил кусок пряника. Сладкий вкус, как теплая волна, заполнил его изголодавшийся желудок, и он на мгновение забыл обо всех тревогах.

Неподалеку его одноклассники азартно играли в лянгу. В кругу ребят лянга – небольшой кусочек овечьей или козлиной шкуры с пришитой к ней свинцовой пуговицей – взлетала вверх и снова возвращалась вниз, будто ожившая. Один из мальчишек ловко подбрасывал ее носком, затем пинал вверх, стараясь удержать в воздухе. Лянга с легким глухим звуком перелетала от одного игрока к другому, и каждый из них старался как можно дольше удерживать ее в воздухе, ударяя то внутренней, то внешней стороной стопы. Это была игра на ловкость, выносливость и внимание.

Когда кто-то промахивался или ронял лянгу, раздавались смешки, поддразнивания и иногда добродушные шутки. Но все это было частью игры – ее азартного, соревновательного духа.

Ёся наблюдал, как ловко ребята бьют лянгу то внешней, то внутренней стороной стопы, мастерски контролируя ее траекторию. Но сам он никогда не умел играть в эту игру. Ему всегда казалось, что у него не хватает ни времени, ни ловкости, ни желания учиться. Все это детское веселье было для него чем-то чуждым, недоступным. Он был слишком занят другими мыслями, заботами, взрослыми не по годам.

Откусив еще кусочек пряника, он продолжал смотреть, как лянга взмывает в воздух, а вокруг раздаются радостные крики и смех. Может, когда-нибудь он попробует и сам – но не сейчас. Сейчас ему было достаточно просто наблюдать, чувствуя, что жизнь вокруг продолжается, несмотря ни на что.

На пороге школы появился старшеклассник. В руках у него был медный колокольчик. Он взмахнул рукой, и по двору разнесся звонкий, протяжный звук, оповещая, что перемена окончена и пора возвращаться в классы.

Ёся спешно достал из кармана ненавистную ему промокашку – ту самую, которая так раздражала его шелестом, – и аккуратно завернул в нее оставшуюся половину пряника. “Угощу младшую сестренку, когда она вернется из детсада”, – подумал он, чувствуя тепло от своей идеи…

На следующий день, казалось, вся школа говорила лишь об одном – о новых авторучках. На уроках, переменах, в коридорах – повсюду школьники хвастались, разглядывали, сравнивали и обсуждали свои новинки. В совхозном рабкоопе, единственном магазине поселка, выбор был небольшой, так что большинство обзавелись одинаковыми ручками – темно-синими с золотистым наконечником.

Ёся, глядя на все это, с удовольствием отметил, что его авторучка, подаренная Зоей Васильевной, была серого цвета. Она отличалась от других, и это почему-то грело его душу. Но когда он обернулся к Лоре, девочке, сидящей за его спиной, то заметил, что ее ручка была не просто другой – она была необыкновенной. На красном фоне переливались фиолетовые узоры, словно из иной, более яркой и праздничной жизни.

– Конечно, – громко, сквозь зубы, бросила Люда, сидевшая на заднем ряду. – У твоей тетки, Тамары Дерновой, в рабкопе самое лучшее только из под прилавка. Глядите, люди могут на нее куда надо заявить.

Люда поджала губы, ее голос звучал то ли с осуждением, то ли с завистью. Лора ничего не ответила, только гордо держала ручку в руках, словно не замечая выпадов.

На большой перемене Ёся, как и в предыдущий день, сбегал в столовую интерната. Сегодня на второй завтрак подавали теплые, сальные оладушки, посыпанные сахаром. Ёся так торопился, что буквально проглотил свою порцию, даже не заметив вкуса. Но проблема возникла сразу – руки запачкались жиром, а салфеток под рукой не оказалось. Он попытался стереть жир землей, набрав ее горстью, но только сделал еще хуже – грязь размазалась по ладоням.

Пришлось идти к бабе Марфе в подсобку. Она, как всегда ворча, взяла его за запачканные руки, намылила их грубым хозяйственным мылом и с видимой досадой потерла, пока грязь и жир не исчезли.

В этот момент прозвенел звонок. Большой медный колокольчик громко возвещал начало следующего урока. Ёся вздрогнул – времени больше не оставалось. Он поспешил на занятие, торопливо вытирая еще мокрые руки о штаны.

Когда он вошел, в классе уже царила тишина. Все заняли свои места, и только он один остался последним. Ёся старался зайти как можно тише, но скрип двери все равно предательски нарушил покой. Он тут же почувствовал на себе строгий взгляд Зои Васильевны, от которого у него все внутри сжалось. Учительница не произнесла ни слова, но ее осуждающее выражение лица говорило больше, чем любой выговор.

Мальчик потупил глаза, стараясь не встречаться с ее взглядом. Он торопливо прошел к своей первой парте и сел, пытаясь быть незаметным. Но каждый его шаг, каждый скрип ботинок по деревянному полу, казалось, отдавались громким эхом в напряженной тишине класса. Ёся чувствовал, как все взгляды, хоть и ненадолго, были направлены на него, и это заставляло его еще больше стыдиться своей задержки.

– Дети, – привычным тоном обратилась Зоя Васильевна, – а сейчас мы будем писать сочинение на тему: “Кем я стану, когда вырасту?”.

Не успела она договорить, как за спиной у Ёси раздалось глухое рыдание. Весь класс мгновенно обернулся. Лора, уронив голову на парту, плакала, ее плечи сотрясались от рыданий.

– В чем дело? – подошла учительница и мягко положила руку ей на плечо.

– Украли, украли мою ручку! – визгливо выкрикнула Лора.

Класс ахнул.

– Кто? – строго, но сдержанно спросила Зоя Васильевна. – Вы же все пионеры, а пионеры не воруют. Лора, проверь хорошо свой портфель. Может, ты положила ее в карман?

– Нет, – всхлипывая, ответила Лора. – Я все уже обыскала.

– Это точно дело рук цыпленка! – громко заявила Люда, указывая на Ёсю. – Откуда у сироты деньги? Вот он и стырил!

Лора резко оторвала голову от парты и метнула на Ёсю злой взгляд. Ее глаза буквально пылали яростью. Мальчик в ответ отчаянно замахал руками, то и дело пожимая плечами.

– Это не я! – всем своим существом он пытался доказать невиновность.

Но было уже поздно. Портфель Лоры стремительно полетел в его сторону и с глухим ударом угодил по голове. Ошеломленный несправедливым обвинением, Ёся вскочил на ноги. В этот момент в ситуацию вмешалась учительница.

– Тихо, все на места! – строго сказала она. – Ёся, покажи свои карманы и дай сюда свой портфель.

Мальчик молча подчинился. Зоя Васильевна внимательно проверила все, но внутри были только его старая перьевая ручка и новая, серая авторучка.

– Вот, откуда у вшивого такая красивая ручка? – не унималась Люда.

Учительница повернулась к Лоре.

– Лора, давай проверим твой портфель.

Лора послушно передала свой портфель. Зоя Васильевна тщательно обыскала его, но ничего не нашла.

– Люда, подойди ко мне со своим портфелем, – голос учительницы стал строгим, требовательным.

Люда заметно замялась, ее уверенность улетучилась.

– Я сказала, подойди, – повторила Зоя Васильевна.

Нехотя, с явным раздражением, Люда встала и подошла к столу. Учительница открыла ее портфель и почти сразу нашла злополучную ручку Лоры.

Класс замер.

– Люда, чтобы твои родители сегодня же после уроков пришли в кабинет директора. Не забудь их предупредить. Пям на следующей перемене сбегай домой.

Люда молча опустила голову и вернулась на свое место. В классе повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом тетрадей. Ёся почувствовал, как его сердце, еще недавно переполненное обидой, теперь сжалось от жалости к Лоре и даже к Люде.

Усевшись за свою парту, Люда неожиданно громко и вызывающе заявила:

– Мои родители точно не придут. Им это не надо. Мы вообще уезжаем жить в другое место.

Учительница посмотрела на нее строго и невозмутимо ответила тем же тоном:

– Ну, мы еще посмотрим, придут они или нет. У нас есть на них управа. И меня, честно говоря, даже не интересует, куда вы собрались переселяться.

– В Хабаровск, – упрямо и настырно добавила Люда, вскинув голову, будто бросая вызов всему классу.

– Так, ребятишки, – хлопнула в ладоши Зоя Васильевна. – Время пошло, пишем сочинение.

Класс притих, лишь слышались шорох бумаги и тихий скрип ручек. Но за первой партой, где сидел Ёся, все было иначе. От обиды и несправедливости у мальчика все еще текли слезы. Он видел, как они капали на чистый лист раскрытой тетрадки, оставляя прозрачные пятна, но ничего не мог с этим поделать. Свою последнюю промокашку он вчера отдал вместе с кусочком пряника младшей сестренке. Носового платка, как у девочек, которые прятали его в рукав, у него никогда не было.

Шмыгая носом и вытирая лицо рукавом, Ёся все же начал писать.

“Кем я хочу стать? Незнаю. Я боюсь. Наверное тоже умру. Ставьте два.”

Закончив, он на секунду замер, а затем, неожиданно для самого себя, резко встал, положил тетрадку на стол перед недоумевающей учительницей и стремительно вышел из класса, громко хлопнув дверью.

В классе повисла тяжелая тишина. Никто не осмелился даже пошевелиться. Зоя Васильевна, хмурясь, подняла тетрадь Ёси и прочитала написанное. Она лишь вздохнула, но ничего не сказала…

На следующий день Ёся пришёл в школу первым. Он сидел за своей партой, низко опустив голову, стараясь быть незаметным, словно тень. Вчерашний протест и внезапная смелость давно улетучились, оставив в душе лишь смущение и страх перед наказанием.

Когда урок начался, Зоя Васильевна раздала проверенные тетрадки. Ёся с замиранием сердца принял свою. В голове промелькнула мысль: “Когда она все успевает? Наверное, всю ночь проверяла. Не спала, бедная…”

Он аккуратно открыл тетрадку и не поверил своим глазам. На первой странице, внизу его короткого сочинения, красовался отпечаток значка – ярко-красная звезда, символ отличной оценки, которую Зоя Васильевна ставила только за лучшие работы. Но рядом была приписка:

“Понимаю тебя. Но за поведение ставлю тебе жирный кол! Пионер не имеет права бояться! Мы сами строители своего счастья и своего будущего! Запомни это навсегда!”

Мальчик замер, внимательно читая слова учительницы. Сердце защемило от стыда, но в то же время внутри появилась какая-то странная, теплая решимость. Он посмотрел на красную звезду, ее контуры выделялись яркими чернилами, и ему вдруг стало легче. Пусть его поступок был неправильным, но Зоя Васильевна не отвернулась от него, она верила, что он способен на большее.

Рядом с ее словами была еще одна маленькая деталь, которая заставила его улыбнуться. Учительница сделала исправление в его тексте, дополнив его запятыми. И сделала это перьевой ручкой. Ёся вдруг понял: даже педагог, который предсказывал им будущее с шариковыми ручками, сам до сих пор пишет чернилами. Возможно, дома, в тишине, ей тоже было важно сохранять привычные, теплые мелочи прошлого.

В этот момент Ёся дал себе обещание. Он станет сильнее, перестанет бояться. Потому что пионер действительно должен сам строить свое счастье.

В начале следующего урока к его парте в первом ряду подошла невысокая, пухленькая казахская девочка Служан. Не сказав ни слова, она обменялась взглядами с Жамилей, маленькой соседкой Ёси, и, как бы по молчаливому уговору, они поменялись местами. Жамиля, тихонько поднявшись, пересела на место Слу, а та уселась рядом с Ёсей, словно это было заранее спланировано.

Мальчик удивленно посмотрел на новоявленную соседку, не понимая, что происходит. Ее самоуверенные движения и безмолвная решительность выглядели настолько странно, что он не мог не почувствовать легкое беспокойство. Слу молча разложила на парте свои тетради, бросив на Ёсю короткий взгляд, который он не смог расшифровать.

Весь этот обмен местами выглядел так, будто девочки что-то знали, о чем он даже не догадывался. Ёся чувствовал себя неловко и не знал, стоит ли что-то спросить. Но урок начался, и тишина снова воцарилась в классе, оставляя его в догадках, что же все-таки это значило.

Служанка. Райком партии в шоке

Этот апрельский день был особенным – первым, когда после долгих зимних месяцев, проведенных взаперти в теплых сараях, поселковые коровы вновь могли пастись на пастбище. Воздух был свежим, в нем пахло просыпающейся землей и сухими травами. Гулкое мычание коров раздавалось повсюду, словно они сами радовались возвращению свободы.

Приплод этого года – бычки и телки – пока оставались дома. Их планировали выводить на пастбище только в мае, когда степь согреется по-настоящему. Пока что для малышей было слишком холодно. Овцы из частных хозяйств паслись в отдельном стаде – для них был свой пастух, который загонял их далеко на холмы.

Дамежан стояла у ворот своего двора, терпеливо ожидая возвращения коровы. Когда-то у них было три буренки – настоящая необходимость для многодетной семьи. Но недавнее постановление советской власти запретило держать больше одной коровы на двор. Это особенно ударило по большим семьям, коих в Аккемире было большинство. Попробуй-ка накормить ораву детей одним ведром молока.