Верь/не верь

– Да что вы такое говорите, Алексей Васильевич? – Она смущается, сжимая Толкина в руках.

– А, ты тоже эльфа ждешь? Ну, жди. – Мужик посмеивается, но беззлобно. К увлечениям дочери он относится с терпеливым пониманием, лишь бы пиво за гаражами не пила. Женина компания размалеванных толчков крепкий алкоголь не одобряла, потому что денег на него не было, зато увлекалась походами, в которые батя с удовольствием ездил вместе с ними, вспоминая свою учебу на археологическом. Женя говорила, что он честно прочитал одну книгу и даже смастерил себе лук, а Алина полагала, что тот просто нашел себе повод отвлечься от жизненного однообразия и бесконечных бумажек.

– Я умного жду, – Алина улыбается. – Ну чтоб на Тарковского с ним ходить хотя бы.

– Это хорошо. Глупых в мужья брать нельзя, а то поговорить не о чем будет, и любовь не сложится.

Любовь. Слишком сложная материя для Алины. Классики описывали ее по-разному, но сходились в одном: это высший дар. Испытать на себе пока не получилось, девчонки в школе описывали любовь самыми разными словами, но на дар это было не похоже, а после школы и поговорить не с кем, кроме Женьки, но та мечтала о белокуром эльфе, а это совсем другая история, не цветочки с кладбища носить подружке во дворе. Хотя Толик по секрету говорил, что так Глеб за своей первой девушкой ухаживал. Правда, назвать девушкой валютную проститутку сложновато, но у Гробовецкого аж шесть лет получалось.

Кинотеатр в закатном зимнем полумраке кажется особенно серым – квадратный мраморный монстр с высокими окнами. Алина снова чуть не наворачивается с каблуков на ледяной корке, Женька помогает ей доковылять до входа. На Тарковского пришло, как и ожидалось, целых пять человек. Черно-белое кино нынче не в чести.

– Ты на дискотеку пойдешь? – Алина шепчет подруге на ухо.

– Нет, не хочу. Папа нас домой отвезет, – Женька чешет нос, чихнув в ладони.

Домой не хочется, а одной на дискотеку нельзя, засмеют. На дискотеку надо ходить с подружкой или с парнем, лучше, конечно, с парнем, чтобы не подумал никто, что ты дурочка страшная.

«Андрей Рублев» на большом экране вызывает восторг, Алина жалеет, что нельзя себе запретить моргать, чтобы не пропустить ни одного кадра.

После фильма она выходит оглушенная, ногами передвигает по инерции, Женька снова помогает держаться, не давая свалиться с лестницы.

– Как тебе фильм?

Подруга пожимает плечами, прикрывает рот, хихикнув.

– Актер красивый. Из него бы получился отличный Арагорн.

Алина кисло улыбается. У кого что болит.

– Я останусь, за мной мальчишки зайдут. У Толика там бабка померла, мы на дискотеку собирались, чтоб он развеялся.

– Ладно. Давай тогда, на созвоне!

Женька уносится к гардеробу, а Алина остается в холле и, усевшись на лавку, открывает книгу. Буквы не хотят складываться в слова, ее мысли очень далеко, где-то в сцене с колоколом. Никакие мальчишки за ней не зайдут, да и хватит уже с конвоем из милиционеров и отцовских друзей ходить, не обидят ее на улице. Всего-то восемь вечера, сама дойдет. Фильм никак не выходит из головы, ей очень интересно, на какую камеру он был снят, – больно красиво получилось; как ставили свет, как проходили актерские пробы… Она обязательно поступит на режиссуру со второго раза и тогда купит себе такую камеру, осталось только найти своего героя, про которого захочется снять большое кино.

– Любите Тарковского?

Она вздрагивает, поворачивая голову. Рядом с ней сидит незнакомец странного вида, в рубашке, спортивках и лакированных туфлях. Это специально, интересно? У него очень необычное лицо: длинный тонкогубый рот, несуразный нос, широко посаженные глаза, на голове беспорядок русых волос.

– Люблю. Я каждую неделю хожу смотреть, пытаюсь постичь его гений. – Девушка замечает в руках незнакомца книгу, с интересом вглядываясь в обложку. Рене Генон, «Кризис современного мира». Такого она точно не читала. – Хорошая книга?

Мужчина пожимает плечами, открывая на странице с закладкой.

– Утерянная традиция может быть реставрирована и оживлена только благодаря контакту с духом живой Традиции. Интересная мысль, весь фильм крутил ее в голове. А у вас? – Он говорит немного в нос, голос резкий, можно даже сказать, острый для непривыкшего уха.

Алина утыкается в книгу.

– Тогда Диссонанс Мелькора разросся, и прежние мелодии потонули в море бурлящих звуков, но Илуватар все сидел и внимал, покуда не стало казаться, что трон его высится в сердце ярящейся бури, точно темные волны борются друг с другом в бесконечном неутихающем гневе.

Неожиданный собеседник замолкает, о чем-то задумавшись. На его лице расцветает осторожная улыбка.

– Вы знаете, что в некоторых трактовках философии герметизма музыка обладает магическим воздействием и может влиять на человека особенным способом? Например, музыка в дорийском ладу способна вызвать чувство опьянения без алкоголя. Говорят, что те, кто поклонялись Дионису, всегда играли ее на своих сборищах.

Алина с интересом прикрывает Толкиена.

– Вы это все увидели в одной строчке фантастического произведения? Вы, наверное, литератор?

– Нет, просто проассоциировал. Я философский оканчивал. А вы?

Она поджимает губы, потерев их друг об друга.

– Буду пробовать второй раз поступить на режиссуру в этом году. – Чувство стыда алеет на щеках.

– Это достойная профессия. Теперь понятно, почему вы любите Тарковского. – Он протягивает книгу. – Поменяемся? Я вам потом занесу вашу книгу, не переживайте. Интересно узнать, что там стало с этим Мелькором.

Алина несмело берет книгу, отдавая «Сильмариллион». Интересная какая, сразу видно, что самиздат. Сшита вручную и обложка самодельная.

– Я Алина. – Она вытаскивает закладку, разрисованную незнакомыми символами.

– Андрей. Прогуляться не хотите?

Она отрицательно мотает головой.

– Я не вчера родилась. Вот поведете в ресторан, а потом расплачиваться чем-то неприличным заставите.

Андрей смеется.

– Не заставлю. У вас моя книга, это было бы невоспитанно с моей стороны.

– Мне в десять нужно быть у ДК, меня отец заберет. И учтите, я умею стрелять. – Она намеренно пытается казаться взрослее, чем есть, и гораздо приличнее, чем надо бы.

Мужчина поднимает руки, склоняясь в шутовском поклоне.

– Это хорошее умение. Современная дама должна уметь за себя постоять. Так поедем?

Алина думает секунду, а затем кивает. Мать убьет, если узнает, а кто ей расскажет? Не Женька же, которая давно уехала домой кроить новый костюм. Отец говорил, что с незнакомцами в ресторан ходить нельзя, обязательно потребуют что-то взамен. Соседку, по слухам, изнасиловали после того, как взяла ломтик арбуза. В голове проскальзывает очень детская, очень тупая мысль, что тогда-то родители поймут, как она мучилась в клетке их душащей заботы, в клетке чужих ожиданий. В детстве она часто прокручивала мысль о своей смерти, холодном теле в гробу, задаваясь вопросом: а кто придет на похороны? А кто будет плакать громче всех, будут ли они скорбеть по ней каждый год в дни памяти? Пусть лучше ее этот Андрей закопает в лесополосе, чем она вернется к матери, которая будет всегда ей недовольна.

Впрочем, если ее найдут изнасилованной, мать все равно будет недовольна.

– Поехали, – Алина поднимается. Андрей выше, это приятно, он вряд ли читал «Братство кольца» и вряд ли понял бы шутку про гнома и гордую эльфийку. Мужчина помогает ей упаковаться в шубу, вечерний холодный ветер дует в лицо, раздувая с трудом накрученные волны на волосах. Когда ее подводят к машине, она недовольно поднимает брови.

– «Бумер»? Серьезно?

– Нафилософствовал, – Андрей улыбается довольно приветливо. У Гробовецкого был старый мотоцикл, а тут целый бандитский пепелац, не только мать, но и отец словит инфаркт. Алина падает на пассажирское, чуть не царапнув каблуками машину. Происходящее не воспринимается как что-то ужасное скорее как долгожданное приключение, которое она ждала после полугода безвылазного сидения дома.

– Это вам Генон помог, или Ницше тоже сойдет? Я читала этого старого хмыря, очень занимательный и пессимистичный взгляд на жизнь. – Андрей включает кассету с… Рахманиновым. Интересно.

– Ницше поможет только спиться, если есть такое желание. Я все же сторонник старой метафизики и противник ее отрицания, – пока они едут по городу, Алине спокойно, никаких темных дворов, никакой попытки свернуть в лесополосу. На ключах его машины болтается забавный брелок с собачьей сворой. Даже обидно. Неужели ее и правда везут в ресторан и «страшного жизненного опыта», которым стращал папаня, так и не случится? О метафизике Алина читала вскользь, намереваясь углубиться в философские вопросы уже во время обучения в институте, но жизнь распорядилась немного иначе.

– Вы нашли исток истоков? Там дают BMW? Или брелки?

Андрей смеется, ему откровенно нравится шутка. Какой странный мужик.

– Можно и так сказать. Что есть наличное, я для себя определил немного не так, как ожидалось от выпускника моей специальности.

Машина тормозит у «Роскоши». Все, что Алина знает об этом ресторане, так это то, что цены там конские и держат его бандиты, потому что отремонтировать дореволюционное двухэтажное здание деньги нашлись только у них. Папа говорил, что это «черный кабак», намекая на зоновское деление, и каждый раз плевался, если приходилось проезжать мимо.

– Там нет мусоров? – Она выпаливает быстрее, чем успевает осознать. Андрей щурится с интересом, глушит мотор.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Ненавижу мусоров. – Ничего умнее она придумать не смогла. Мужчина одобрительно ухмыляется, но никак не комментирует. – Вы так и не сказали, откуда деньги на машину, – переводит тему, пытаясь скосить под дуру.

– Бизнес. – Андрей выходит, галантно открывает ей дверь. – Пойдемте, а то замерзнете.

Двери ресторана перед ней тоже открывают, Алина чувствует неловкость. В собственной голове она должна была встретить умного, красивого и богатого мужика, который влюбится в нее с первого взгляда и будет охапками таскать розы, а на первое свидание повезет в питерскую «Асторию». Судьба же своими грубыми стежками перекроила эту ее фантазию, и вот она уже в бандитском кабаке с несуразным дядькой, который дал ей почитать книгу французского философа. Кроме машины, других злодейских атрибутов обнаружено не было, ни татуировок на пальцах, которыми пугал папенька, ни золотой цепи толщиной с руку. Может, он и не бандит вовсе, а так, крышу бандитскую имеет. Удивительно тасуется колода.

Зал встречает дымным полумраком, курят буквально все, Алина сдерживается, чтобы не поморщиться. Стены обиты бордовой тканью, на сцене надрывается маленький цыганский квартет. Все столики заняты гостями, за баркой сидят мордовороты гротескно-бандитской наружности, с блестящими лысинами и золотыми зубами. Она уж было собралась развернуться, но Андрей кладет ей руку на плечо, останавливая.

– Все в порядке, не нужно переживать.

Только в этот момент приходит страх. Пубертатные мысли о красивой смерти теперь кажутся форменной тупостью, возможная близость собственной ужасной кончины больше не кажется окутанной трагическим флером романтики французской готической прозы. К ним подбегает низкий мужичок с выбитым зубом, влажно лобызает ее запястье и так же быстро удаляется, согнав с места самую цивильно выглядящую парочку. Мерзость какая, ее аж передергивает. Парочка вытаскивает деньги и быстро откланивается, приветственно кивнув Андрею. Странно.

– Садитесь, – отодвигает стул. – Вино? Коньяк? Шампанское?

– Черный кофе. – Она пялится в меню, понимая, что очень голодна, но у нее совсем нет денег, мама не дала ничего, а билет был куплен заранее.

– Не нужно стесняться, за это ничего не будет. Разве что я принесу вам почитать «Множественные состояния бытия», но это настоящая пытка, не соглашайтесь. – Его непосредственность слегка успокаивает, но не настолько, чтобы перестать искать подвох.

– Соглашусь. Пока ограничусь только кофе. Мне нравится ваш брелок. – Тащит из пачки сигарету. От нее смердеть за километр будет от такой дымовой завесы, так пусть нагоняй будет по делу.

– Могу подарить вам его на память. Позвольте задать личный вопрос. – Андрей делает немного трагическую паузу. – Что вам красные сделали? Вы не похожи на воровку. – Ослепительно улыбается. Алина опускает глаза, пытаясь придумать, как покрасивше соврать, не говорить же, кто ее папаня, а то ее отправят с бандитским конвоем домой. Или сразу убьют.

– А вы подарите! Я… Мы не сходимся с ними в вопросах личной свободы. – Складывает руки на груди, откидываясь на стуле и перекатывая в зубах дымящуюся сигарету. Это ее Глеб научил, так выглядит круто и по-взрослому. Мужчина заинтересованно смотрит и отцепляет брелок от ключей, официант приносит кофе, Алина выдыхает дым через нос.

– Неужели у столь прекрасной девушки есть опыт заключения? Прошу, – протягивает подарок. Двенадцать борзых, почему двенадцать, интересно?

– Спасибо. Разве что пожизненного заключения. – Она мрачно усмехается, тут же одергивая себя. – Шучу. Просто у меня родственники работают в структурах и очень нервно относятся к моей свободе, репутации и прочему. Достали. Никакая служба не дает права ограничивать совершеннолетних в передвижениях.

К столику подходит все тот же мужик, наклоняется, что-то шепчет Андрею на ухо. Под окнами трещит милицейская сирена. Алина испуганно сжимается, парой затяжек добивая до бычка и залпом выпивая обжигающий кофе. Мужчина выглядит задумчивым, смотрит внимательно, даже оценивающе. Он не успевает ответить, как двери зала распахиваются и вваливаются те, о ком они только что говорили.

– Сука, да откуда… – Алина зло щерится, тут же наклоняясь и заныривая под стол. Музыка останавливается, в зале включают верхний свет. Шум голосов резко обрывается.

– Извините, что прерываю ваш отдых. Где-то здесь моя дочь, я очень прошу вас посодействовать в ее поиске, чтобы мы не поймали кого-то, кого не планировали, в этот замечательный вечер.

Голос отца волной разносится по залу, Алина радуется, что на столах длинные скатерти. Андрей встает и уходит куда-то. Хорош принц, чтоб его.

– Абрам Вениаминович, зачем же так нервничать? Вы поэтому весь оперотдел взяли? Ваша дочь сделала что-то незаконное? Так почему же вы подозреваете, что она пошла в столь приличное заведение?

Алина закусывает губу, мысленно снимая с Андрея последнюю претензию. Скатерть задирается, радостное лицо лейтенанта Фурсова расплывается в улыбке.

– Я нашел! – Ее вытаскивают за волосы, она визжит, пытаясь царапаться рассерженной кошкой, лейтенант поднимает ее на ноги, тут же получив коленом между ног.

– Отвали от меня, гнида! – Алина поправляет волосы. – Всю прическу испортил. СТОЯТЬ! Не подходите ко мне, не трогайте меня своими грязными руками! Статья 49, каждый гражданин СССР имеет право вносить в государственные органы и общественные организации предложения об улучшении их деятельности, критиковать недостатки в работе. Так что вот вам моя критика: отвалите, я ничего не сделала, кроме как родилась не в той семье.

Фурсов кряхтит, чуть склонившись, мягко берет ее за локоть, Алина дергается.

– Алиночка, мы больше не в СССР…

– А конституцию новую так и не приняли, так что это действующий закон. Да отстань ты! – Она подходит к отцу с гордо поднятой головой, злобно зыркнув и радуясь, что не споткнулась на своих цырлах. У Абрама Вениаминовича лицо, как обычно, непробиваемо-спокойное.

– Пойдем в машину.

– Нет.

– Не позорь меня…

– Я. Никуда. С тобой. Не пойду.

– Кургин.

Двухметровый начальник опергруппы просто перекидывает Алину через плечо и выносит из зала, пока она вопит и лупит его книгой по спине. Бесполезно.

– Шубу мою забери, узколобый!

Алину сгружают в отцовскую машину и закрывают, она ладонями бьет в стекло и материт весь отдел. Нужно будет подучиться ругаться… Взбешенный отец оглушительно лупит дверью и сразу трогается с места, перекидывая шубу на заднее сиденье. Она специально отворачивается, чтоб не смотреть на него.

– Алиночка, скажи мне, ты совсем из ума выжила? Ты хоть знаешь, кто повел тебя в ресторан? – Его голос подрагивает от едва сдерживаемой ярости. Еще немного и орать начнет.

– Мне больше интересно, откуда это знаешь ты. – Она почти рычит, готовая обрушить новую волну гнева на бедного папеньку. Он, в конце концов, ни в чем не виноват. Только опозорил ее на весь кабак, теперь ей туда путь заказан, а так не виноват, как обычно. У них в отделе все никогда ни в чем не виноваты.

– Это Андрей Тероев.

Злость молниеносно улетучивается, Алина резко разворачивается, тряхнув гривой русых волос.

– Шутишь…

– Нет, не шучу. Кто знает, чем бы закончился вечер, если бы я не подоспел. Фурсов повел девушку в кино и увидел вас. Как ты вообще додумалась к нему в машину сесть? Мама сказала, что вы с Женей должны были поехать на дискотеку под присмотром Алексея Васильевича. – Видно, что папенька прикладывает все силы к тому, чтобы говорить с ней нормально.

– Они домой поехали, я осталась. Хотела обдумать фильм в одиночестве. С каких пор подобные личности ходят на Тарковского вообще?

Отец нехорошо ухмыляется.

– Философ – его кличка в криминальном мире. Он образованный, хитрый и безжалостный человек.

Алина сжимает книгу в руках до побелевших костяшек.

– Мне он таким не показался… Мы с ним книгами обменялись. Он обещал вернуть Толкина, как прочитает.

– Забудь об этой книге. И забудь вообще, что этот вечер был. Если ты некоторое время посидишь дома, мне будет спокойно.

Какой ненавязчивый домашний арест. Снова. Матери они ничего не сказали, та только за помаду поворчала, но быстро сникла под взглядом отца. От ужина Алина отказалась и сразу ушла к себе в комнату, выключившись прямо в платье под прочтение бандитского фолианта. Разбудил ее голос матери.

– Ты зачем книги раскидываешь?

– А? – Она моргает несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд. На часах уже утро, отец наверняка уехал на работу.

– На пороге нашла, возьми. И помойся, ради всего святого!

Взглянув на самодельную обложку, она расплывается в идиотской, совершенно детской улыбке.

«Множественные состояния бытия», Рене Генон.

4

Привет!

Ну ты и дебил, конечно, как можно ментам верить? Что, помог он тебе документы сделать? Им верить нельзя, я ж тебе говорил. Твое тупое стремление к самостоятельности привело к этому. Почему ты у меня помощь не принимал, а у этого принимал? Он же жертва аборта. Надеюсь, тебя там не бьют, ты же тощий и мелкий. Но не ссы, я буду тебе писать каждую неделю, у меня столько новостей. Короче, я решил, что начинаю новую жизнь. Задолбал меня этот завод – ни денег, ни говна, ни ложки. На Катьке я не готов жениться, она же тоже из красных, хоть ее эта система и не превратила в сволочь, я этого очень боюсь. Если согласится уехать отсюда, тогда можно и о кольце подумать, а пока – шиш с маслом, Лебедевы не прогибаются!

Возвращайся скорее.

Анатоль, 11.01.1991

– А тебя как зовут? – Анатолий раньше не видел этого мальчика на лестничной клетке. Он отпросился у бабушки погулять во двор, чтобы найти друзей, потому что на зимних каникулах все обычно выходят кататься на санках. Санок у Анатолия не было, но было большое желание у кого-то попросить покататься. Бабушка была не против, она радовалась, когда внук приезжал, но все время была занята кем-то другим. Мама говорила, что бабушка помогает людям, но как именно не уточняла, впрочем, ему это было и не особенно интересно.

– Глеб. – Мальчишка резко разворачивается, смотрит волком, как будто ему сейчас будут предъявлять какие-то претензии. Толик спускается, втягивает носом воздух. Пахнет сигаретами.

– А я Анатоль. Не Анатолий, а именно Анатоль, меня все так называют, – задирает нос, пытаясь казаться старше и серьезнее. – Дай мне тоже, а то я бабушке расскажу, что ты тут куришь. Секреты должны быть общими, иначе кто-то обязательно проболтается. У нас в Ленинграде всем выдают сигареты бесплатно. – Он поджимает губы. Глеб смотрит в ответ немного удивленно.

– Я не курю, откуда у меня такие деньги? А ты из Ленинграда? Что делаешь тут?

– Меня родители к бабушке отправляют на каникулы, чтобы я был ближе к народу. В Ленинград только самых лучших берут. А ты? С родителями живешь?

– С братом и мамой. Но она на работе все время. – Лицо Глеба как-то неуловимо грустнеет. – Папа погиб, летчиком был. Настоящий герой.

– А зачем тогда куришь тут, если дома никого нет? – Анатоль щурится с подозрением.

– Я не курю, прекрати!

– У тебя есть друзья?

Глеб замолкает, мнется с ответом, как будто вспоминая длинный список своих друзей.

– Конечно.

– Врешь.

– Вру, – нехотя признается. – Со мной никто не хочет дружить, мне за братом смотреть надо.

Анатолий кладет ему ладонь на плечо с видом мудреца, познавшего жизнь, Глеб дергается, хоть и выше на целую голову.

– Ты не нервничай. Я буду твоим другом, раз никто не хочет. Со мной тоже не хотят. А раз мы в одном подъезде живем, то должны поддерживать тут порядок. Предлагаю курить у тебя на балконе, а то у моей бабушки есть веник, она нас будет гонять по всему двору. Хоть и старая, а знаешь, какая проворная!

– Да не курю я! Это дядя Федя…

– Заливай, – перебивает Анатоль.

Глеб несмело улыбается, кажется, немного расслабляясь. Нервный он какой-то, дерганый весь. Мама его бьет, что ли?

– А я буду приносить тебе варенье и рассказывать, как жить в Ленинграде. Вот вырастешь, захочешь переехать и сразу своим станешь – зуб даю!

В бытовке душно и людно, все заводские тунеядцы собрались на обед, но вместо еды из-под стола уже была добыта самогонка. Начальство уехало очень рано, знаменательный день. Таисия Лаврентьевна вышла замуж! На вкус Анатоля, ее только самоубийца замуж возьмет: жирная, старая, жопа на коленях.

– Тетя Песя обещала на свадьбу пригласить. Хоть пожрем как люди, халява. – Иваныч дымит махоркой, довольный, как будто его женили. Тетей Песей Таисию Лаврентьевну начали называть с подачи Анатоля, им это казалось очень смешным, сама же обладательница прозвища была им крайне недовольна и грозилась всех уволить. А кто работать будет? Умные все такие.

– На хер. Не в «Роскоши» же она ее справлять будет, а жрать вонючее столовское варево нет никакого желания. – Толик крутит в руках стопку с прозрачной жидкостью и, пожав плечами, замахивает.

– А у тебя-то деньги на «Роскошь» есть, ленинградский ты наш. – Иваныч закатывает заплывшие, отечные глаза. У него кирпичного цвета щеки и шея, как будто красной сеткой покрыты. Кто-то говорил, что это проблемы с сердцем. Херня, брешут. Иваныч всех переживет.

– А зачем мне за деньги? Я хочу просто так. Но я не баба, на цырлах ходить не умею. – Сует в рот соленый огурец.

– Так Гробовецкого, своего кента, попроси, он же вхож. Пусть заплатит за тебя, как за девку. – Иваныч громко сморкается в рукав. В бытовку протискивается старый Вовчик, сухонький дедок с хитрющей рожей и длинной бородой. Анатоль старается не попадаться ему на глаза, чтобы не попасть под горячее словцо. Вовчик умел осадить любого.

– Че, молодежь, водочку жрете? – Ставит чайник. – Не предлагай, я свое уже отбухал. Меня бабка закодировала, я все.

Анатоль не хочет идти домой. Есть ощущение, что старуха выпила из него все жизненные силы, любое напоминание о ней сжимает сердце костлявыми пальцами. Два года. Два года она мучила его, издевалась, устраивала показательные выступления, пока соседи причитали: она же старенькая, ее жалеть надо! Сами просто никогда не ухаживали за больными родственниками. Мало кто остается нормальным, у некоторых крыша течет даже сильнее, чем у самих стариков, которые не хотят понимать, что у младшего поколения тоже должна быть жизнь, а не сплошные утки и стирка. Но Анатоль выполнял все ее желания безропотно, просто с каждым днем все больше, все глубже погружался в себя и в беспросветное отчаяние, из которого его ни Катька не смогла вытащить, ни кореша, ни знакомые. К концу первого года остался только алкоголь, а теперь и в нем надобность отпала: старуха умерла, оставив после себя усталость, вонь и чувство опустошения, но никак не радости или горя. Ничего. И ради этого столько страданий?

После похорон бабы Шуры ему некомфортно находиться рядом с Гришей, армия изменила его в худшую сторону. Он никогда не был ангелом, но теперь… Есть в нем пугающий, злобный надлом. Анатоль, хоть и выпитый старухой, людям всегда помогать старался, не мешать чужому жизненному укладу, не добивать, если человек пытается выбраться со дна, а вот Гриша – наоборот. Знает же, как он устал от бабкиных обрядов, нет, опять эту шляпу будет нести про традиции, на хер. Еще раз – точно врежет.