Неженка

– Уходи! – потребовал я, хотя знал, что теперь она никуда не уйдёт.

– Нет! – твёрдо, с железным скрипом в голосовых связках, ответила Вика.

Я пожал плечами и не стал спорить. Для меня её присутствие здесь и сейчас было лучше, чем отсутствие. Навряд ли после того, что она хотела увидеть, Вика меня заложит.

Пока мы общались, зверь очнулся, замычал, и я ударил наконец, освободил свой молот, отпустил его в короткий полёт к мокрому чавку. Раз – убийство… Убийство! Я убил человека… нет, я уничтожил порождение зла, смертельно опасную гадину, избавил мир от очередного кровавого выползня.

Когда всё кончено, но ничего ещё не кончено. Говорю Вике:

– Пошли на выход, нечего здесь больше делать.

Неудавшаяся актриса снафф-муви упрямо замотала головой и продолжала неотрывно смотреть на труп её обидчика. Я пытался до неё достучаться. Может, у неё это шок?

– Послушай, мне осталось прибраться, закопать тело. Понимаешь? Ну?

Нет, бесполезно, я только время терял. Вот упрямая, я же не её психолог, чтобы вникать в её заскоки. А время-то уходит, скоро совсем стемнеет. Ладно, по-честному, меня больше волнует нечто другое – и это не то, что я убил – не, не убил, а совершил казнь (что же, я теперь плач получается? Потом, потом будем рефлексировать), – лопата, чтобы всё решить, нужна лопата. А она точно должна быть. Раз её нет в комнате пыток, то она должна быть где-то рядом. Очень удивлюсь, если у этого гада где-то поблизости нет своего собственного кладбища. Оставив Вику грустить в одиночестве, смотря на сотворённое мной праведное зверство, пошёл за лопатой.

Лопату я нашёл за хижиной, а недалеко я обнаружил и кладбище – с дюжину прибавленных земляных оладий бугорков. Ну, тревожить невинноубиенных, закапывая рядом с ними их же убийцу, я не стал, конечно. Могилу, нет, яму я решил копать у ближайшего холма, вспучивающегося плешивой глиняной болячкой в метрах двадцати от задней стенки хижины, сразу за небольшой ложбинкой. Определив место похорон, я решил вернуться назад за телом, боялся, что после работы землекопом, у меня не достанет сил тащить мертвеца в его новый дом. У меня и сейчас уже дрожали колени, и голова кружилась. Убивать – такое себе развлечение – не для нормальных людей, точно. На подгибающихся ногах я побрёл за трупом.

Около двери я остановился, чтобы перевести дух, и услышал звук… да, точно, звук воды – тихое журчание то ли ручейка, то ли горной речушки. Журчало, определённо, из-за двери. Что за чёрт? Что там происходит? Я осторожно, словно боясь обжечься, приоткрыл створку двери на одну ладонь, одним глазком заглянув внутрь… Чудеса, да, такого я представить себе не мог – это с моей-то буйной фантазией! Актриса Вика стояла ко мне лицом, у мёртвого маньяка в изголовье, её юбка была приподнята и скручена к пупку, она стояла широко, чуть подогнув, расставив ноги и мочилась на кровавое месиво, что я сотворил из черепушки Ромы. Вот тебе и ангелочек, жертва, да ей только во взрослом кино сниматься, цены бы ей не было. Теперь её пятки не были медовыми и больше уже никогда не будут. Фантазии, мои глупые фантазии, – с грустью подумал я. Не будут, а может, никогда и не были…

Три щелобана

Я забрал свои вещи из палаты, из вещевой, и пошёл на выписку, к своему лечащему врачу. Ну, оделся во всё своё цивильное, только на ногах сандалики пока оставил – переобуюсь после выписки, перед выходом на улицу. Спустился на первый этаж – повезло, очереди не было – взял выписку, и когда вышел из кабинета, на радостях прокричал, подсознательно копируя известно пушкинское изречение, в потолок что-то вроде «Ёпта, ай да я!». И тут же в правое ухо мне прилетело:

– Эй, потише! Здесь же больница, молодой человек.

Смотрю, а это на меня, на раненного – правда, уже выздоровевшего, раненного, – хлыщ в белом пиджаке наехал. Гладенький, упитанный, но без лишнего веса, а с ним рядом стоит пожилая пара хорошо одетых пенсионеров – значит, хлыщ – это их сынок. Ну, сейчас. Во мне взбурлила жажда пролетарской справедливости и я выдал:

– Чего? – зловеще протянул я этаким рыком низким, чтобы сразу указать хлыщу место в иерархии существ человеческих.

А он почему-то не испугался и очень так уверенно повторил:

– Материться прекрати.

Не, он не понимает. Как же мне ему объяснить-то так, чтобы он здесь и сейчас же на койку больничную не прилёг – благо и ехать никуда не надо, – а я не присел из-за буйного нрава своего. Кстати, до ранения я таким вспыльчивым не был, но и таким жизнерадостным тоже. Ранение в голову – это вам не фунт изюма, всякие последствия вызвать может. Мне на передке хорошо прилетело – думал, что пришла моя последняя минутка – ангел-хранитель спас, вывез. Я без шуток – об ангеле-хранителе, верю в это явление на сто процентов. Ангел-хранитель, правда, как понимаю, не всегда рядом, не всегда бодрствует, не знаю куда он пропадал иногда, но сейчас случился именно такой денёк, надо же. Ангела нет – я быканул. Подорвался, вильнул между пенсионерами и к нему. Натянул его плечи к коленям и… Ну, бить я его не стал, но наказать – вот это другое дело. Хлыщ дернулся, но хватка у меня железная, – не смотри, что пять месяцев в больнички провалялся, отжимался и приседал я регулярно, хоть и нельзя было, – скрутил его, не вырвешься. Пока он пыхтел, продувая себе промежность, отвесил ему по макушки три резких, смачных щелобана. Нащелкал и отпустил его, а сам в кресло сел, чтобы переобуться в уличное. Родители хлыща испуганно хлопали глазами, не пробуя его защищать, что необычно. Ведь почти все на их месте, а старики особенно, бросились бы своё чадо защищать.

Хлыщ бодро поднялся в стойку: глаза горят, щеки красные. Ба! Как же это я сразу не заметил – это же не хлыщ никакой, а доктор в халате белом, а не в пиджаке, как моему потерпевшему уму привиделось. Старики, значит, не родители ему – пациенты. Причуды моего восприятия цветов и предметов после ранения сыграли со мной злую шутку. Но давать заднюю не люблю, видя настрой доктора предложил совсем как дворянин прежних времён, ну почти, вышло само-собой, не специально:

– Хочешь удовлетворения? Пожалуйста. Всегда готов. – Прозвучало, надеюсь, иронично, может он поймёт и не захочет продолжать.

Запыхтел наш доктор снова, со стороны могло показаться, что он от страха задрожал, ан нет – просто часто задышал.

– Пойдём! – заявил доктор. Не ожидал, не ожидал от него такого, молодец. Посмотрим, что дальше будет.

Оставил я сумку с вещами на сидушке, ботинки задвинул под сидушку и пошёл за доктором. Интересно, а куда он меня ведёт? Махаться в тубзик? Судя по его виду, дрался он, если вообще дрался, последний раз в младшей школе. Ему только интеллигентских очков не хватало до полной картины укоренившегося в народном сознании штампа о таких субъектах.

Так, повернули налево, пошли вглубь здания, запетляли. Правильно, больница наша – это лабиринт, в котором доктор, оказывается, ориентировался отлично. Настолько отлично, что я потерялся – перестал соображать, где мы находимся. Наворачивали круги, наворачивали и вышли в вестибюль, к выходу на улицу. Вот тебе и на! Не знал я этого пути, а доктор знал, видать, не новичок. Народ шастает туда-сюда – день посещений больных – родственники, друзья, активисты пришли проведать героев (госпиталь-то военный), несут выздоравливающим горы вкусной еды и теплую, искреннюю заботу в сердце, что важнее. Доктор шмыг за турникет, я за ним, а он развернулся и к стеклянной будке, где охранники бездельничают. Ну, тут я догадался, куда он меня вёл – не на честную драку – это точно. Я ему вдогонку только и успел сказать:

– Да ну брось, ты серьёзно?

А он, конечно, серьёзно, такие типы всегда серьёзны. Не отвлекаясь на меня, он охранникам:

– Видите, вот этого? – И на меня пальцем тычет. – Больше его к нам не пускайте.

Тут меня опять слегка (слегка! заклинило: я к нему, а он так ловко вильнул и за спинами рослых охранников спрятался, увидал, значит, в моей перекосившейся физиономии недоброе. Ну, в общем, меня вывели. Спорить, доказывать, что я пока ещё пациент, не стал. Не видел смысла. Я поступил по-другому. Естественно, хотелось устроить махач, навести справедливость. Но зачем мне эти приключения? Не успел выписаться и – ага!

Вывели меня – бережно, под ручки, без хамства, – а там такая лестница в ступеней двадцать вниз – она мне чем-то лестницу из фильма Эйзенштейна «Броненосец Потёмкин» напомнила – не удивляйтесь, я не любитель, просто в детстве одним из первых фильмов своих посмотрел – вот и запомнил, всплыло, говорю же, ранение в голову – штука насколько опасная, настолько же и интересная. Мозги после свинцовой встряски стали совсем по-другому работать. Пока меня оттесняли на улицу, доктор семенил за спинами охраны. Спускаться он с нами не стал – встретил каких-то знакомых врачей, поручкался с ними и стал им что-то взахлёб рассказывать, на меня руками показывая, те тоже на меня вылупились. Ничего, смотрите, не возражаю. Глазели они на меня до того момента, когда я завернул за колонну. За колонной постоял, скурил две сигаретки, помедитировал, смотря в серое сентябрьское небо, а когда решил, что хватит ветру лицо подставлять, пошёл обратно. Это, друзья, верный способ, – если вас откуда-то выгнали, не надо отчаиваться и ломиться обратно сразу, подождите и идите, тогда шансов вернуться – намного больше.

Во-первых, мне нужно было забрать мои вещи, а во-вторых....

Как я и ожидал, охрана на меня не обратила внимания. Там на входе два турникета. Пристроился за двумя тучными женщинами, нагруженными сумками со снедью, а когда они стали свои карточки временных пропусков прикладывать, я проскочил к свободному турникету, подлез под барьером – и вот я уже опять на территории больничного рая. Блудный сын вернулся. Пошёл за своими вещами напрямки, а не как доктор вёл – всё равно его путь не запомнил. Мне оставалось пройти всего с десяток метров до площадки, где располагались несколько кабинетов и лежала моя сумка и ботинки, когда меня схватили за рукав. Я почти не удивился, только сердце ёкнуло – не сильно. Я повернулся и вижу – дедушка, тот, который мне вещи выдавал из вещевой кладовки, он ещё и просто гардеробщиком в госпитале работал, я несколько раз там, у вешалок видел.

– Следует отблагодарить, а то неправильно как-то, – сказал непонятное гардеробщик.

– Ну чего ты, дед, пристал. Отвали, – ответил я на его претензии – беззлобно ответил, не понимал, о чём это он.

А гардеробщик не успокаивается, голос повышает:

– Я старался-старался, а он!

У меня в затылке заныло, запульсировал шов. На нас стали обращать внимание проходящие мимо люди. Что делать? Вцепился в меня, как рак в дохлую кошку. Ну и денёк. Что я натворил-то? Чем небеса прогневил? Я буквально тащил за собой деда по коридору и, между тем, подошёл к своему креслицу, где я вещи оставил.

– Ну что тебе надо? Объясни, – попробовал я вразумить гардеробщика.

– Как это – чего? – удивился дедушка. – Я ему ботинки почистил, помыл, а он «чего».

Тут я заметил, что мои гражданские ботинки, скучающие под сидушкой, буквально сияют. А х ты, чёрт, а я -то думал, что крыша едет – и у меня, и у него. Неудобно получается. Проявил старик инициативу. Наверняка, это у него такой нехитрый способ подработать – угодить выписывающимся солдатам и получить от них за услуги надбавку к нищенской зарплате и ещё более нищенской пенсии.

– Понял, дед, не пыли, заслужил, – обнадёжил я гардеробщика.

– Между прочим, они все в говне были, – выдал неожиданное дед. удивил неприятно. Ну, грязные немного, но не в этом самом – это точно.

– Ладно, не гони, не набивай цену.

– В говне! – не унимался старый, обиженный в благородных чувствах, фантазёр. – В говне! – ещё раз, громче прежнего проорал дедок.

– На, держи, не переживай, а то вставная челюсть выскочит.

 Дал я ему сто рублей, может и больше дал бы, когда б он про говно не стал орать на всю больницу. И спасибо я ему не сказал, он же схватил купюру, засунул её в штаны и, бурча себе под нос нечленораздельное что-то, но явно нелицеприятное для меня, гордо удалился.

 Собрал я свои вещички, обулся, а тут объявился он – мой крестник в белом халате. Хлыщ. Заметил меня и оторопел. А я ему, проявляя благородство (по началу-то я совсем не так планировал поступить):

– Да, приятель, вот так бывает. Ты их в дверь, а они в окно. Ладно, ты меня не бойся, не трону… пока, – обнадёжил я пациента. А что? Был доктор, а стал пациент. Что вы думаете, доктора никогда не болеют? Особенно, если им помочь. Шутка.

 И здесь заиграл оркестр. Не вру, самый настоящий оркестр, вживую. Заиграл фальшиво, криво, но как-то душевно, по-доброму. Оказалось, что группа умственно отсталых, которая тихо сидела в дальнем углу, достала инструменты и вдруг стала играть – репетировать что ли, или просто приспичило в неурочный час? И дирижировал ими (а у них был дирижёр!) точно такой же, как они, даун – ну, или кто-то там, в названиях умственных болезней не разбираюсь, уж извините, – да, взрослый, но с лицом ребёнка. «Трутуту трутуту трутутуту трутуту трутуту туртутум». Сюр, конечно. Но мелодия знакомая. Может, что-то студенческое, слышал, когда в техникуме учился? Отличное окончание больничной истории. Чёрт с ним, с доктором этим, самовлюблённым хлыщом. Главное…

– Я здоров! – выкрикнул я, сразу обращаясь ко всем присутствующим – к хлыщу, к убогим оркестрантам, к пациентам, к богу

И тут же из кабинета высунулся мой лечащий врач, он с любопытством посмотрел на меня, на оркестрик, а мне почему-то стало хорошо, легко, и я повторил:

– Я здоров! Меня вылечили!

Несчастные музыканты, услышавшие меня, перестали дудеть и стучать, и захлопали – меня стали поздравлять. Я закинул рюкзак с вещами за спину, поклонился музыкантам, лечащему врачу, на прощанье помахал выпиской перед носом хлыща, и ушёл – домой.

Дедайты

– Вот зачем ты нас сюда затащил? – ныла Василиса. – Я бы сейчас на пляже лежала, коктейль пила.

– Права Вася, чего мы в этих твоих горах не видели? – поддержал Василису Егор.

– Ребят, не судите Диму строго, вы же знаете, как оно бывает, – вступилась за своего парня Света, но как-то неуверенно вступилась – ей тоже топать три часа по козьим тропам да под июльским солнышком задолбало.

 Дима отмалчивался. Не хотел вступать в спор, иначе спор легко мог превратиться в перепалку, свой вспыльчивый нрав он знал хорошо и не хотел выглядеть перед друзьями козлом бесчувственным. Место лидера надо не просто заслужить, его надо выстрадать – в том числе, и в таких неоднозначных ситуациях. Вчера вечером, когда они сидели в кабаке, у моря, любовались закатом и пили лёгкое южное вино, Дима предложил организовать пикник на горе. И идти-то вроде бы было не далеко – всего километра три-четыре по побережью до горной гряды – ну, не полноценной гряды, а так, скопление пологих гор, поросших лесом и кустарником, – а там и того ближе до вершины, но и до самой вершины идти необходимости не было – там на полпути была каменная площадка с голубым прозрачным озерком и водопадом, который это самый горный бассейн и питал. Экскурсии туда не водили, потому как водопад неудобно располагался и нормальных подходов к нему не существовало. Прожжённые дикари-туристы и местные, конечно, знали, о таком шикарном месте, а для общей массы отдыхающих существовали проторенные маршруты с удобствами – подъездные дороги, канатки, кафе и рестораны, винные дегустации и прочие блага тюленьего отдыха. Но ведь это скучно и не интересно, куда как лучше, если вы сами найдёте заповедное местечко и насладитесь в одиночку его красотой, – так думал Дмитрий.

Дима всех сагитировал, как он это умел, бодро начал, но потом, видно, свернул где-то не там – в чём он себе, не то что своим друзьям, упрямо отказывался признаваться, – и теперь вёл ребят по петле, пытаясь на интуитивную ощупь отыскать этот чёртов водопад.

– О! – весело, с надеждой и злорадным чувством победителя воскликнул Дима. Он увидел за кустами, что нависали на тропу сверху, или ему почудилось, что что-то подобное он уже видел на фото, которые выкладывали те счастливчики, которым удалось дойти до водопада. – Смотрите! Мы на месте почти. – Когда Дима волновался или чему-то радовался, он всегда сплёвывал через зубы, получалось у него одновременно по-уличному залихватски и отвратительно обильно – особенно эта его нехорошая привычка бесила Свету. Вот и сейчас, почуяв, что и в этот раз окажется прав, он сплюнул.

Дима, почувствовав прилив сил от близкой удачи, побежал вперёд. Запрыгнув горным козлом в кусты, он раздвинул ветви и.. ничего. Никакой воды, никаких озёр и водопадов. По инерции он сделал ещё несколько шагов, левая нога поехала вперёд и вниз, Дима взмахнул руками, словно собирался взлететь, а потом провалился под землю. Сознания он не потерял, летел вниз всего метра два, приземлился жёстко, но без последствий в виде вывихов, растяжений и прочих переломов.

– Дима, ты как там? – услышал он над головой испуганный полушепот Светы. Нет, сначала был визг, потом топот и хруст, а потом Света заговорила.

– Братан, отзовись. Ни черта не видно. Ты где? – Это уже Егор старался наладить связь с потерпевшим.

Надо было что-то отвечать. Дима встал, проверил поясницу, покрутил шеей, и сказал:

– Нормально. Порядок. Здесь яма какая-то, сейчас вылезу.

– Ну, давай. Тебе помочь? – Егор предлагал помощь. Теперь он, как и девочки, видел, как внизу ворочался Дима – глаза привыкли к тьме.

– Нет. Не надо пока. Я сам. – Да, настоящий лидер должен всё делать сам, без помощи других, если, конечно, у него есть на это силы. Но пытаться стоит в любом случае.

 Правда, сразу Дима не стал пробовать покинуть темную прохладную яму, пахнувшую сырой землёй и мокрой шерстью. Ему даже на ум пришло, что эта яма, куда он умудрился угодить из-за своего необузданного эго, могла быть берлогой зверя – медведя, например, – но потом, почти сразу, эту мысль он отбросил как глупую, потому что не похожа она была на берлогу. Какой же это медведь делает берлогу, вырывая её вертикально вниз. Аномальный мишка, не совсем в себе. Ну раз косолапый здесь не жил, а запах зверя можно списать на причуды восприятия потревоженного падением сознания, представлялась возможность исследовать земляной пузырь, всосавший в себя безалаберного путника.

Дима, предупредив друзей, чтобы они обождали минутку, и на что сразу получил от грубоватой Василисы шутку в её быдло-стиле, на которую реагировать сейчас не стоило: «Дима-то наш штаны замочил. Теперь тебе, Светик, застирывать придётся», – сделал пару шагов в сторону и огляделся. Берлога – про себя он так стал, всё же, яму называть, – представляла собой неправильную пирамиду, в основании которой лежали два овала, соединённые перемычкой перехода. Дима грохнулся в камеру овала, которая располагалась несколько ниже по склону, здесь было пусто – земля да несколько камешков. А вот в другой камере… Его влекло туда, он ничего там не мог различить, свет из дыры в потолке туда не пробивался, а его туда тянуло – тянуло больше, чем обычно Диму привлекали всякие неизведанные штуки, бросавшие вызов его мужскому началу – не так, чтобы сильно, но ощутимо, сравнимо с лёгким зудом, незаметно поселившимся между лопаток и никак не желавшим оттуда уходить.

Дима быстро абстрагировался от происходящего наверху, голоса стали тише, их бубнёж доносился до него как сквозь толщу воды, он чиркнул зажигалкой, повесил перед собой мотылёк огонька и пошёл по переходу во вторую камеру пещеры гантели-пирамиды. Шаг, другой, шажок, ещё, и ещё. Во второй камере было всё также, как и в первой – земля, камней поменьше, – а ещё, у дальней стены в выемке у самого пола, на холмике непонятно черной, будто закопчённой земли лежала книга в железной обложке. И вот к ней-то и тянуло Диму. Ему бы удивиться: «Откуда здесь книга? Что за книга», – а он, вроде как, и обрадовался, вроде как, и долго её и искал, и вот теперь он здесь. Его толкало вперёд желание, а за грудь вперёд тянуло пальцами ледяного сквозняка, казалось, идущего, от самой книги, в ней же рождающегося и в неё же уходящего.

Не пройдя, а буквально проскользив на подошвах последние метры, Дима плюхнулся на колени рядом с книгой. Огонёк зажигалки задуло, но Дима прекрасно видел, у него словно кошачье зрение проклюнулось, да и книга светилась таким зеленоватым нездешним светом. Диму залихорадило, он вытянул руки над головой, а потом возложил ладони на рельефный рисунок обложки, изображающий женщин и мужчин с рыбьими хвостами и копытами, чокающимися кубками, наполненными червями и жуками, а над всем этим безобразием горел глаз квадратного багрово-чёрного солнца.

Только он прикоснулся к морозному металлу, как кожа его влипла, стала одним целым с книгой, а в мозгу зажужжал сонм нечеловеческих голосов – басами, скрипучими дверями, битыми стёклами и кирпичами. В каждую клетку организма проникли звуки ужаса древнего мира, многие десятилетия ждавшие своего часа, своего носителя, того, кто возродит их к жизни…

– Где тебя там носило? – спросила Света

– Да, брат, где? – Подключился к расспросам Егор. – Расскажи.

– Ну, Васька, же сказала что. Обосрался от страха. Штаны менял.

– Фу, как грубо, – сморщила нос Света.

– Стараюсь соответствовать.

– Не старайся. Я – недостижимый идеал, – объявила Вася, показав на удивление красный язык.

– Ладно, пора в путь, – прекращая дискуссию, сказал Дима.

– Куда опять? – возмутилась Света. И она не выдержала. Союзников у Димы не осталось.

– Действительно, Дима, пошли вниз. Ну их на куй, эти водопады.

– Чего вы разнылись? Не хотите, возвращайтесь. А я вперёд пойду. Тут идти осталось минут пять, и мы на месте, – и будто в подтверждение своего настроя Дима сплюнул, как он это умел, – смачно и далеко.

– Ты это час назад говорил, – пробубнила Вася.

– Выдумаешь ты всякий раз ерунду какую-то, а мы ведёмся, – пожаловался Егор.

 Ребята побурчали, повозмущались, но пошли за Димой – может быть, потому что авторитет его был пока ещё высок, а может, просто одним не хотелось спускаться вниз, ведь из всей их группы один Дима регулярно ходил в горы – да не в такие, а в настоящие, – ориентировался на местности, если не на отлично, то на удовлетворительно, и если до водопадов не дошёл бы, то назад точно бы друзей довёл. Не случилось. Шли они, после обнадёживающих заявлений Димы, не пять минут и не двадцать пять, а часа два, солнце стало садиться, окрашивая красивые пейзажи вокруг в алые цвета марсианских ландшафтов. Друзья Димы перестали нудеть, усталость из их тел ушла, растворилась в окружившей их со всех сторон красоте, а потом и вовсе мир вокруг изменился – перевернулся – туристы неожиданно оказались не в горах, а в краю холмов – почти тоже самое – и природа, и закат такой же, – но с нюансами. Ну а самый большой нюанс – это тот, что вот сейчас они были на горе, шли среди редких сосен, а сейчас уже брели по траве, взбираясь на холм, поросший низким, ползучим кустарником, украшенным неправдоподобно огромными алыми ягодами. Ребята не поняли как такое возможно, где это они не там свернули, они лишь переглядывались, строили из лицевых мышц маски удивления, но молча, слов не находили. Лишь Дима вёл себя так, как будто так и надо, упорно вёл их к одной одному ему известной цели. Вёл, вёл и привёл.

С того холма, на который он их затащил, открывался не только умопомрачительный вид на приморскую долину, но и они увидели на соседнем, самом высоком из всех здешних холмов, вкопавшийся в его вершину замок-бункер, бункер-замок – нечто среднее между готическим рыцарским замком, и серым железобетонным бункером времён ВОВ. И приземистое, толстостенное, и рвущееся вверх иглами башен, обнесённое стенами, с центральной цитаделью, и с бойницами, будто предназначенными для тяжёлых пулеметов.

На закате, когда солнце стремительно таяло в золотой лаве вечернего моря, друзья подошли к воротам замка. Но ворота были закрыты, но вот рядом они обнаружили стрельчатую дверь в стене. Дверь оказалась не запертой. Когда они вошли, то обнаружили, что попали не во внутренний двор замка, а сразу в широкий коридор, ведущий к высокой двустворчатой двери. С обеих сторон коридора тоже имелись несколько дверей, но уже обыкновенных, наверное, в какие-то помещения поменьше, типа опочивален что ли.