Неженка

Денис Игумнов

Неженка

Медовые пятки

 У Ромы я гостил не в первый раз, гостил в загородном доме – не на даче, а именно в полноценном доме, особняке, в котором, при желании, можно было жить круглый год. Такой его, я думаю, личный форпост в нашем полном случайностей мире. Подспудное беспокойство, наверняка, сопровождало Рому, как, впрочем, и меня. Моё внутреннее напряжение не находило выхода, от этого у меня болел желудок по утрам и печень – по ночам. А у него, насколько я мог заметить, всё складывалось тип-топ. Он занимался предпринимательством – малым бизнесом, открыл консалтинговое агентство, вёл тренинги по продажам. Раньше он, как я до сих пор, мучился в продажах: сначала сам бегал за клиентами, потом руководил, а когда стало совсем невтерпёж стал преподавать – учить других тому, что ему самому обрыдло. Молодец, вот у меня бы так не получилось, всё на что меня хватило – это стать руководителем отдела небольшой фирмы по производству пряников – звучит, конечно, не очень, но эти пряники мне давали заработать на хлеб, на эти пряники я содержал себя и платил алименты. Между прочим, любой бизнес – стресс, и обучать других амбициозных или линевых, или тупых, или странных, да вообще работать с людьми – не сахар. Рома приспособился: если его накрывал вал негатива, то он поступал просто – сбегал к себе на форпост, иногда, за компанию, приглашал и меня.

 Мы с ним познакомились, работая в одной смешной конторе, которая горела желание продавать куртки-непродувайки собственного изобретения и производства: дутые прозрачные разноцветные куртки из полиэтилена (ПВД). Ничего у них, конечно, не получилось, хотя планы были наполеоновские. Деньги инвесторов быстро закончились и остались горе изобретатели у разбитого корыта отрицательного финансового результата за первый квартал их кипучей деятельности, и со складом, набитым дутыми непродувайками, как гоголевская няня гречневой кашей. Это было моё первое место рабаты, а Романа – второе. На почве нервного стресса, культивируемого в конторе как наилучшее средство управления торговым персоналом, который мы глушили после работы, а иногда и вместо неё, невообразимыми простому человеку потоками дешёвого алкоголя, мы и сошлись. Кстати, то жуткое пойло не мешало нам продавать, и мы среди двенадцати апостолов новой религии курток-непродуваек занимали первые места по продажам, естественно. Продавали недостаточно, чтобы окупить расходы даже на свои оклады, но зато могли чувствовать себя лучшими лузерами среди остального стада худших лузеров. Честно, не далеко мы от остальных-то и ушли, но молодость, безудержная энергия, погоня за удачей, кое-какие деньги – у меня так вообще первые настоящие деньги в моей жизни, – позволяли с надеждой смотреть в будущее и не терять вкус к жизни.

Потом мы с Ромой работали вместе ещё в двух компаниях, а потом наши пути разошлись – мы стали делать карьеру по отдельности друг от друга, что хорошо – лишняя конкуренция в борьбе за мягкое кресло босса ни мне, ни ему была ни к чему. Главное – мы не теряли связь и помогали советом друг другу в трудных ситуациях, спускали вместе пар в ресторанах, нередко – пока я не остепенился, не женился, – тусовались в клубах, лакомились на ночных пастбищах сладким клевером девушек, ищущих любви и приключений.

 В общем, так случилось, не знаю сам как, но все прежние мои друзья – из института, школы, с прежних мест работы – сначала отошли на второй план, потускнели, как старые дедовские фотографии, а потом и вовсе исчезли из моей жизни. Остался у меня один настоящий, единственный, любимый, надёжный друг – Рома. Ну да, я женился – это как-то нас на какой-то период отдалило, но потом – тогда, когда мы с женой разошлись (кого я обманываю, жена меня бросила, забрала ребёнка и ушла к другому), костёр нашей дружбы разгорелся с новой небывалой силой. Он – холостяк, я – в разводе, так чего рассусоливать? Деньги есть, веселись от души, а верный друг тебя всегда поддержит. Мы с Ромой одногодки, через пять лет наш ждёт рубеж – сорок лет – надо брать от жизни всё. Ну, не так уж мне много и надо: многое запретное, типа наркотиков, меня никогда не интересовало, а в остальном я старался придерживаться меры. Рома меня в этом поддерживал и никогда не переходил черту допустимого разврата, отделяющую веселье от топких болот неизлечимых пороков.

Кажется, три года назад он приобрёл свой форпост, я тогда ещё пытался играть в семейную жизнь, хотя она мне никогда не нравилась, а роль заботливого папочки напрягала – и это несмотря на то, что своего сына я любил по-настоящему, но вот его мать всё портила – портила своей заботой, претензиями идеями, своим существованием со мной в одной квартире, наконец. Это нелюбовь, что поделать, такое бывает, случается с людьми каждый день. Мне трудно ей желать счастья, после всего того, что она мне наговорила и натворила, но теперь мой ребёнок с ней, а значит, пусть она будет себя чувствовать настолько хорошо, чтобы с моим, нашим сыном всё было в порядке, и он вырос полноценным, здоровым человеком. Так… Я немного отвлёкся. Да, Рома приобрёл дом – дом на краю леса, в трёх километрах от дачного кооператива, на отшибе цивилизации. Узнал я об этой его покупке не сразу, а через несколько месяцев. И не то чтобы он скрывал, а как-то так вышло – не было повода рассказывать, он доводил свой форпост до ума и ещё что-то в том же роде. Но было и то, я чувствовал, что Рома не горел особым желанием рассказывать про дом – не мне, а вообще кому бы то ни было. Знаете, как бывает, даже близкому другу не стоит рассказывать подробности своих постельных утех. Вот и для него этот дом был в своём роде чем-то интимным – ну, по началу – это точно.

Ничего не вечно под луной, всё течёт, всё изменяется – и вот наступил момент, когда он меня познакомил со своим форпостом. Познакомил, чтобы я знал, что он есть, но пускать меня в близкие отношения с ним не спешил. Приглашал посетить каменный, серый особняк под бордовой черепичной крышей, прячущийся в тенях елей и сосен, редко. Всего я там был три раза. У меня сложилось впечатление, что звал он меня туда, только когда у него что-то такое не срасталось, а он уже настроился на определённый лад, и чтобы совсем уж не менять планы в таких случаях, он звал меня.

 Значит в этот раз Рома меня тоже позвал, когда не срослось – в четвёртый раз. Что в предыдущие наши посиделки в форпосте, что сегодня, вёл он себя вроде бы не зажато, но не так, как всегда, был не таким, каким я привык его видеть. Вроде бы всё то же – пили, балагурили, но… Как бы это точнее объяснить… Если только на примере: Рома никогда не отказывался от женского общества, а находясь здесь, он на все мои предложения о том, чтобы пригласить девочек, реагировал отрицательно, отнекивался, называя какие-то уж совсем неубедительные причины. Ладно, его дом – его правила, я не настаивал.

 Мы выпили совсем немного для нас, послушали музыку, и я пошёл спать. Сегодня Рома был ну уж через чур мрачен, просто поставил рекорд по унылости даже для этого места. Поэтому, когда мне надоело делать попытки вывести общение на обычную высоту весёлого, непринуждённого трёпа, я плюнул и, выпив на сон грядущий ещё сто грамм виски, пошёл к себе в комнату. А ведь на улице даже не стемнело, послеобеденное время – самое-то, чтобы веселиться, а вот на тебе, – с досадой, думал я. Рома как-то вяло пытался меня удержать, но быстро сдался.

 Заснул я почти мгновенно, это в городе меня, бывало, донимала бессонница, а здесь свежий, пропитанный хвоей воздух, да ещё и алкоголь – вырубило меня за минуту. Как вырубило, так неожиданно и вставило. Что-то выдернуло меня из сна. Пока мозг не спешил включаться, я нашарил на прикроватной тумбочек телефон и посмотрел на время. Всего я проспал два с половиной часа. Оконные стёкла отсвечивали розовым – время раннего июньского вечера, до полного заката ещё часа три.

И вот опять! Наконец до меня дошло, что меня разбудило и почему так резко включило. Девичий голос, голосок – звонкий, высокий, доброжелательный. Неизвестная мне девушка спрашивала или предлагала: «А если так? Да? Возможно, так лучше?»

Интересно: девушка, да откуда она взялась? И что они там с Ромой делают? Мысли о сексе я отринул сразу. Когда занимаются любовью, с такими интонациями в голосе не говорят. А потом там фоном играла музыка – не знаю название группы, а песня очень хорошо мне знакома – вояж-вояж – французский взрыв мозга из 80-х годов. Надо пойти узнать. Я встал, натянул джинсы, одел рубашку и пошлёпал в просторную, но темноватую и всегда прохладную гостиницу. И вот, что я там обнаружил:

 Гостиная перестала утопать в тени, но, что меня радовало (не люблю жару), оставалась прохладной. Так вот, просторная гостиная стала ещё более просторной из-за того, что теперь была хорошо освещена. Рома включил люстру, прячущую в своём хрустальном теле с десяток мощных светодиодов, и тени всосало в углы, а стены, вроде как, отошли назад под напором потока света.

Рома стоял перед шикарным мягким чудищем, огромным монстром – темно-коричневым диваном, покрытым пушистым кремовым пледом, и прижимал к лицу фотокамеру приличных таких размеров, профессиональных, я бы сказал. А на диване, да, на диване, подобрав ноги, сидело чудо – молоденькая, тоненькая, но фигуристая девушка, светленькая и воздушная. Милое личико, гладкое и какое-то дышащее молодостью и здоровьем, какая-то не то маячка, не то невесомая кофточка, короткая, но не до неприличия, юбочка. Я вошёл, и она на меня посмотрела, не перестав мило улыбаться – улыбка не во все тридцать три акульих зуба, а едва заметная, блуждающая, спокойная.

Признаться, несмотря на всю привлекательную внешность девушки, меня в ней зацепило не личико или весьма значительные упругие достоинства фигуры, а то, на что обычно большинство людей не обращает внимание – её пятки. Да-да, её чудесные пятки – медовые, и не потому, что они на вкус такие сладкие – да и откуда бы мне об этом было знать? – а из-за того, что их цвет напоминал мне оттенок цветочного мёда, и будто изнутри светятся.

– О! Ты проснулся? – наконец заметив, куда смотрит девушка, Рома обернулся в мою сторону. – Знакомься. Это Вика. Она пробы проходит.

– Я – Сергей, – представился я, а потом, после того как услышал подтверждение из розовых уст девушки того, что она – действительно Вика, задал естественный в таких обстоятельствах вопрос: – Что за пробы? – Мой вопрос прозвучал громковато, а всё потому, что французская певица закончила путешествия в глубины собственного я, и музыка смолкла.

Роман, будто меня не услышав, продолжил:

– Вика приехала, пока ты спал. Она раньше должна была, да не смогла.

– Да, я думала, что у меня сегодня не получиться. Квартирная хозяйка обещала заглянуть к нам, посмотреть на квартиру. Она жутко у нас подозрительная, проверяет нас каждый месяц. А двух других девочек – мы все моделями в агентстве «Серебряная Луна» работаем, – что со мной живут, сегодня нет в городе. Но хозяйка перенесла визит на завтра, а я освободилась.

– Нам повезло, – сказал Роман и улыбнулся улыбкой довольного чеширского кота, увидевшего, что хозяйка оставила на столе открытую банку со сметаной.

Правда, я не понял, кому повезло и почему, но это ладно, а вот какие это пробы – тот вопрос, что не давал мне покоя. И я открыл рот, чтобы снова его задать – я, знаете ли, упорный, не люблю того, что недопонимаю. Роман, хитрый чёрт, меня опередил, понял, что я сейчас начну что-то спрашивать, на что он не хотел отвечать – сейчас, по крайней мере, не хотел, – и пояснил:

– Извини нас, мы тебя потревожили. Но ты не беспокойся, мы сейчас уйдём. Продолжим съёмки на природе. Ок? – вопрос он задал, как я понял, одновременно мне и Вике. Я промолчал, поняв, что лучше другу не мешать, а Вика поинтересовалась:

– Натурные съёмки? Да, ты говорил, что фильм будет о путешествиях и много придётся сниматься на открытом воздухе. Замечательно, – Вика спрыгнула с дивана, – я готова.

До меня стало доходить… Мой друг, такой затейник и старый прохвост, освоил новый метод съёма девушек. Он знакомился с моделями, с начинающими актрисами (студентками каких ни будь театральных училищ) – ну, так мне это представлялось – ведь логично? – и приглашал их сюда, типа, на фотопробы к будущему фильму – своему шедевру. Понятное дело, что никакого отношения к киноиндустрии он не имел, и теперь становилось ясно, почему он себя со мною так себя вёл. Ещё бы! Рассчитывал на свидание с такой сногсшибательной красоткой, судя по её взглядам, бросаемым в его сторону, готовой на многое ради получения своей первой роли на большом экране, а пришлось довольствоваться общением со мной, что тоже не плохо, но не после таких обломов. Но вот что мне не понятно, так это конкретная технология – как Роме удавалось приманивать, заманивать на съёмки девушек, а то, что это было не в первый раз, можно считать состоявшимся фактом. Что он им говорил, как втирался в доверие, что предпринимал, чтобы не сгореть по ходу пьесы. Ведь наверняка у творческих людей свой жаргон – словечки там разные, позы, взгляды. Значит он готовился, а мне об этом ничего не рассказывал, засранец.

– Кино, говоришь? – нарочито серьёзно спросил я Рому. – Это хорошо. А на природе – особенно! – Для убедительности я поднял вверх указательный палец.

Рома понял мой подкол, осознавая свою вину (я надеюсь), засуетился, подошёл, и просительно заглядывая мне в глаза – уж больно, судя по этому его взгляду, ему Вика приглянулась, – проговорил, глотая некоторые буквы, потому что во рту пересохло:

– Ну ладно, мы пойдём, – получилось у него: «Ну адно, мы пойём», – а ты… ты, чтобы не скучал, посмотри кино какое-нибудь. У меня там, около телевизора диски старые есть. Там фильмы с прошлого века – всё как ты любишь.

– Да ну! Диски? Вот это да! Здорово. Ну а вы там тоже не скучайте. Ну а я пойду диски смотреть, – это я громко сказал, а проходя мимо него, чуть слышно заявил, чтобы только он меня услышал: – Волшебный пиз*обол, ты мой должник.

Через пару минут Рома и Вика ушли. Рома навесил на себя ещё пару чудных фотоаппаратов в комплект к тому, которым он до этого баловался, взял штатив и камеру. Вика же взяла только куртку, да и обула свои медовые пяточки в золотые босоножки – полный улёт, восьмидесятый уровень фетиша.

Когда они ушли, я последовал совету Ромы – пошёл смотреть фильмы. Ну а что мне ещё оставалось, не портить же другу всю малину? Тем более телек у него был классный – в полстены, с какой-то новомодной технологией присутствия, сверхчёткого изображения.

Коллекция у него была так себе. Немного старья неувядающей классики ужасов 80-70-х годов – сейчас так уже не снимают, – несколько боевичков, пару мелодрам, эротика. В общем, бери что хочешь. А ещё за всеми дисками, в уголке лежал диск в белой обложке, на которой ничего не было написано. Я его взял в руки, повертел, положил на место, взял диск с названием «Культя» – если не смотрели, то советую, отменный трешачок, – и снова вернулся к безымянному диску. Скорее всего, там было порно, ничего необычного, но почему-то мне хотелось посмотреть, чем это мой друг себя и своих гостей возбуждает. А может это на меня так подействовала эта Вика. Не знаю, да плевать. Открыл коробку и засунул диск в щель проигрывателя. Удобно разместившись на диване, я включил кино… Бля, лучше бы я этого не делал, лучше бы я в детстве ослеп. Рома, тот самый Рома, которого я считал отличным парнем, моим другом, преобразившись во что-то тёмное, мне не известное, под звон хирургических инструментов пытает девушку. Стоны, нечленораздельные крики жертвы, его возбужденное сопение и БОООООЛЬ. Так много боли, что мне стало физически плохо, меня тошнило, пульс играл в скачки с препятствиями. Долго такого зрелища я не выдержал, выключил фильм любителя-маньяка…

Чтобы успокоится, пробую спокойно посидеть, закрыв глаза. Но становиться только хуже: перед внутренним экраном продолжает крутиться мерзкое кино – брызгает кровь, глаза лезут изо орбит, и этот… эта тварь с совершенно нечеловеческим лицом ходит вокруг с какими-то кривыми ножницами вокруг жертвы. Тьфу, сука, мой приятель – оборотень, разве что шерстью не обрастает, а так форменный зверь. Да ещё это его странная застывшая маска вместо лица, если бы я его так хорошо не знал, то мог подумать, что это не он, а кто-то отдалённо на него похожий. Но это он! Он.

Да, что же это я туплю? Некогда тут рассиживаться. Он же Вику увёл куда-то в лес – и не для того, чтобы устроить ей фотосессию, хотя и это тоже, но не в той форме, что она ожидает. Надо спешить. Очевидно, что занимался он этим паскудством не в доме, у которого, как я заметил, даже подвала нет, а где-то в другом месте, но рядам, иначе бы не имело смысла.

Я выбежал из форпоста и рванул в сторону леса, по тропинке. Очень скоро я выдохся – из-за сильного волнения пришлось перейти на быстрый шаг. Да, так будет правильно, и дышать мне нужно не как загнанная лошадь, если я хочу спасти девушку. И как же это он про диск забыл? Неужели Вика так понравилась, что у него в голове от его скотских желаний помутилось? Или он просто забыл? Правда, я слышал, что такие убийцы ничего не забывают, но ведь и монстры иногда расслабляются, делают ошибки, а в противном случае, как бы их тогда ловили.

В поисках мне помогает или бог, или дьявол, а скорее – обстроившаяся в экстремальных обстоятельствах интуиция. По тропинке, через чащобу – к полянке. Оттуда, с полянки, слышно, что там кто-то возиться. Перед самым просветом я свернул в сторону, подобрался со стороны кустарника. Раздвинул ветки и вижу, что маньяк Рома сидит на животе актриски и с энтузиазмом во взоре душит её. Вика уже закатила глаза, пальцы уже даже не скребут, а вяло гладят руки подлеца, ещё несколько секунд и Вика всё – потеряет сознание, чтобы проснуться в аду. Только её ноги пока активны – они попеременно стучат о землю, а ступни опять голые, туфель нет, должно быть, слетели во время борьбы.

Рывком из кустов и бью по-футбольному с ноги, в чердак маньяка. Хорошо так попал – в затылок. Рому мой удар сбивает на сторону, он с трудом приподнимается и выдает неописуемое:

– Ты чего? – плаксиво так спросил, обиженно. Больно ему, маленькому.

Чтобы он понял, ещё раз награждаю его за заслуги перед сатаной – бью и попадаю голенью прямо чётко в челюсть. Гражданин маньяк в отрубе. Оборачиваюсь и смотрю на Вику. У неё юбка задралась, видно розовые трусики, вижу сквозь приоткрытые веки две полоски глазных белков, из правой ноздри ползёт червячок крови.

Оглядевшись по сторонам, я обнаружил на краю поляны то, что и ожидал – куб хижины из бруса, сверху обшитый листами жести, выкрашенными в цвет бычьей крови. Размер хижины – 4х4 метра. Уверен, ну вот просто на сто процентов уверен, что где-то рядом этот урод устроил своё частное кладбище, и, прибывая в отменном состоянии духа, периодически подрачивал на могилы своих жертв – такое у меня сложилось впечатление после просмотра пяти минут его записей. Уёбок, мать его. Но проблему с ним никто, кроме меня, не решит.

 У меня есть выбор, два пути: или сдать его в полицию; или… Я себе не прощу, если пущу всё это на самотёк. Это нужно сделать, это правильно. А вот полиция может и меня сделать виноватым – пособником, а маньяк своими показаниями им поможет – отомстит мне за то, что кайф ему обломал, да рожу начистил.

Вика очнулась и сразу заорала. Точнее, заорать у неё не получилось, хотя, судя по раздувшемуся от натуги горлу, очень и хотелось: из её рта вышел протяжный хрип, бурлящий из живота, продирающий травмированное маньяком горло, и выходящий наружу дергающей судорогой воя. Она смотрела не на валяющегося падалью маньяка, а на меня – смотрела ошарашенным взглядом квадратных глаз и орала-хрипела-выла. Её следовало как можно скорее успокоить, если я хотел успеть воплотить задуманное в жизнь.

– Тихо, тихо, тихо, – начал спокойно, не повышая голоса, уговаривать я, – я тебе ничего не сделаю. Уже всё. Видишь, – я указал на маньяка, – я его вырубил, он больше тебе не опасен. – Она слушала меня и больше не орла, но стоило мне сделать паузу, как Вика снова захрипела. – Спокойно, я тебя не трону, не трону. Если хочешь, то можешь уйти прямо сейчас.

Вика стала дышать ровнее, её затрясло, а самое главное, послушав меня, она больше не пыталась драть горло. Пока она сидела, приходила в себя, я взял чудовище за лодыжки и поволок к хижине. По пути я ещё раз посоветовал Вике:

– Думаю, тебе лучше уйти. Иди, скоро стемнеет, а ты в таком состоянии, что и заблудиться не долго. Извини, проводить тебя не могу. Дела у меня, как видишь. А дела такого рода надо доводить до конца.

Девушка потешно шмыгнула носом, втянув в себя обратно свою кровь, кивнула головой. Ну вот и ладно, она меня поняла, умничка. А лишние свидетели мне не к чему.

– Прощай, Вика, и забудь обо всём, что здесь произошло, – сказал я ей на прощанье.

 Конечно, она ничего не забудет. Невозможно. Как такое можно забыть? Если только себе башку строительным сверлом просверлить и выпустить наружу все свои страхи и плохие мысли заодно вместе с жизнью, тогда, да, забудешь все – универсальный способ. Вике я такого не желаю, это мысли о себе самом, а не о ней. Она выберется и побежит заявлять в полицию, обязательно побежит… А может, не побежит? Не стоит себя обманывать, убаюкивать – очень хочется, но не стоит. Но всё равно, всё равно я должен это сделать – сделать самое значимое в моей жизни, совершить настоящий мужской поступок, которым можно будет гордится. Так редко нам представляется шанс проявить себя с лучшей стороны. Люди, особенно мужики, раскрываются в чрезвычайных обстоятельствах – на войне, в тюрьме, или вот в таких обстоятельствах, в которых я, по воле случая, оказался сегодня.

Вика встала с вечерней, холодной земли, встала из тени, чтобы вернуться к жизни, уйти отсюда и не возвращаться. Она пятилась спиной назад, к тропинке, а юбка так и осталась задранной на бедрах. Трусиков я её, правда, больше не видел, как и ступней, утопающих в зелёной травке. Двигалась она медленно, слегка заторможено, будто находилась под веществами. Я отпустил одну ногу маньяка и не нетерпеливо помахал ей рукой:

– Ну иди, иди! – прогонял её словно бездомную собачонку, увязавшуюся следом, от такого сравнения мне даже стало стыдно.

 Она вроде послушалась, ускорилась и скрылась за деревьями, покинув полянку. Супер. Вика ушла – я затащил маньяка в хижину. Нащупал слева от двери выключатель, включил свет, осмотрелся. Да, так и есть, он здесь устроил для себя индивидуальный кровавый рай. Здесь он был господином, а они, другие, такие слабые и податливые его чёрной воле, – дешёвыми вещами, с которыми весело играть и не жалко сломать, а даже нужно сломать, уничтожить самым извращённым способом – в этом смысл игры. Рай – для него, ад – для его несчастных жертв.

Стены укутаны в полиэтилен; в полу ложбинка кровостока, подныривающая под треугольник правого дальнего угла; один старый диван-книжка; два стула по центру: один – железный, голый, чёрный; другой – как из 19-го века, мягкий, позолоченный, с резной спинкой, сразу видно, что предназначен для его царственной жопы. Ещё слева стоял жёлтый, деревянный шкаф, не открывая его, я уже знал, что там может храниться – инструменты гнусных пыток там, наверняка, лежали, ждали своего страшного часа. Сразу я не заметил пару крюков, торчащих из стен, и ещё одного, свисающего с потолка. Да, и самое, на мой взгляд, жуткое – сам свет, его режущая нормальный глаз ненормальная яркость. Десятки лампочек, распиханные по всей камере пыток – чтобы, не дай бог, ничего не упустить из мучений жертв, чтобы высосать их муки до последней капельки, проглотить и слизнуть остатки из открытой, развороченной болью раны души. Всё. Нет, простите, ошибся. Ещё – запах. Вроде бы везде чисто, грязи нет никакой, а сквозь отчётливый запах дезинфицирующих средств назойливо проступал, пропихивался в носоглотку, как синие ступни невостребованного родственниками покойника высовываются из-под короткого савана, тошнотворный смрадик смерти.

Верёвки я снял с дивана, и связал ими опасного урода – связал крепко – подтянул ноги к затылку так, что он не мог их опустить, не придушив сам себя при этом; голова приближалась к лопаткам. Он уже перестал быть вялым, члены его стали еле заметно подрагивать. Маньяк лежал на животе, а я стоял над ним, сжимая в руках что-то похожее на насадку для лома, тяжёлое, предназначенное для борьбы с гололедицей – эту железяку я нашёл под диваном, когда распутывал верёвку. Я стоял не только над ним, но позади него, видеть меня он не мог. Хорошенько так размахнувшись, от души, уже было отпустил свой импровизированный молот в полёт, как услышал скрип открываемой двери. От неожиданности я основательно струхнул, мог и опозориться, но пронесло – в смысле, сдержался. Я обернулся. Она не ушла. Так я и думал – не думал, а чувствовал – где-то в подполе сознания ворочалось ожидание чего-то подобного. Вика стояла на пороге и смотрела не моргая, совсем как змея, или нет, как плотоядное насекомое, – смотрела на того, кто хотел её разрушить, и кончить от изуверского способа её смерти, от надругательства над её прахом.