скачать книгу бесплатно
Леня Круглов был поэтом. Его печатали детские журналы и один раз упомянули в вечерней газете. Интересно, мол, работают… и длинный список, в котором фамилия Лени стояла седьмой.
– Сам каким-нибудь творчеством займешься! – продолжал он. – Там же атмосфера, художнический дух!
– Какой дух?
– Художнический! Как войдешь, вдохнешь запаха кулис, так сразу хочется чего-нибудь написать… Ты стихи не пишешь? – Леня сердито подступил к Сомову. – Пишешь?
– Не умею, – ответил Сомов.
– Пиши тогда прозу! Прозу все умеют…
– Как это? – удивился Сомов.
Леня внимательно посмотрел Сомову в глаза, проговорил в задумчивости:
– Мда… Ну какой-нибудь талант-то в тебе есть?
Сомов задумался, перебирая в уме свои таланты. Все они казались незначительными.
– Ну ничего, – утешил Леня, – устроишься в наш дом культуры, талант найдешь… А денежки будут: кап, кап, кап…
– Рисовать можно, – проговорил Сомов.
– Во! Ты как любишь? Маслом? – Леня облизнулся.
– Я – для себя.
– Самодеятельность, что ли? – Леня снова насупился. – Рисовать надо с толком. Выходить на профессиональный уровень. Сейчас никто ничего просто так не делает. Или хочешь до старости тротуары мести?
При чем здесь тротуары, Сомов не понял, но на всякий случай ответил:
– Не хочу.
– Вот! Тогда устраивайся, будешь доволен.
Сам Леня один раз в неделю вел в доме культуры поэтическую студию «Перевал». Единственное, что ему мешало в нынешней работе – устаревшее название. Теперь он добивался переименования ее в «Перелом».
По образованию Сомов был инженером. Теперь все так говорят – по образованию, и никто не говорит – по профессии. Сомов был с этим согласен, потому что инженером по профессии не стал даже после трех лет работы в закрытом конструкторском бюро. Закрытым оно называлось, по-видимому, оттого, что попасть туда можно было лишь через две вахты, а устроиться на работу – только через знакомых. Сомова устраивала двоюродная сестра. Характер деятельности сотрудников там тоже был закрытым. В чем смысл его собственной работы, Сомов за все три года так и не понял. Должность называлась инженер-сметчик, а из запомнившегося осталась бесконечная колонка цифр, которые нужно было сложить, и результат под жирной чертой, который никогда не совпадал с необходимой цифрой. Сомов хорошо сознавал свою сомнительную ценность для бюро, поэтому очень удивился, когда сотрудники всполошились, узнав, что он уходит. Видимо, закрытым бюро называлось еще и потому, что просто так из него никто не уходил. Зарплата, коллектив и работа считались здесь интересными. А еще удивил начальник. Три года он не замечал Сомова, даже не здоровался, а тут вдруг вызвал, стал расспрашивать, предложил десять рублей к окладу. Сомов вежливо отказался и почувствовал себя солидным человеком, что так необходимо в двадцать четыре года.
– Ну что ж, – сказал начальник, – если надумаете, возвращайтесь двигать науку к нам. Нам нужны крепкие молодые ребята.
Начальник, видимо, считал, что без физической силы науку двигать трудно. Они пожали друг другу руки, и Сомов подумал про него: «Хороший мужик».
Дома Сомов сообщил о переменах родителям так:
– У меня теперь новый телефон будет. Дом культуры называется.
Отец подумал и серьезно сказал:
– Тебе двадцать четыре года.
Сомов тоже подумал и согласился. А мать вздохнула и спросила:
– Когда же ты женишься?
В последний день службы Сомов принес на работу бутылку вина и бутерброды. Идея сотрудникам понравилась, и хотя разговоры о нехватке денег занимали большую часть времени, тут же у многих нашлись необходимые трешки и пятерки, а инженер Клодт дал десять рублей и, вздохнув, сказал:
– Давно не собирались…
Работали в тот день как-то особенно дружно, а всем входящим сообщали:
– У нас Витенька увольняется…
По реакции входящих можно было подумать, что слышат они примерно следующее:
– У нас Витенька застрелился…
Спрашивали, что не понравилось, кто обидел и при этом почему-то подмигивали и понимающе показывали большим пальцем на потолок. К концу дня инженер Клодт сказал, что у Сомова, видимо, призвание, и все немного успокоились. После работы выпили отделом, а начальник сектора спросил:
– Мы к тебе, Виктор, в кино ходить будем… Пропустишь?
Сомов обещал всех пропустить и был сильно польщен, что начальник отдела при всех его о чем-то просит. Как-то само собой очутились в кафе, и к концу вечера Сомову стало жалко своих бывших товарищей по работе.
– Вы тут тоже не очень-то засиживайтесь! – призвал он, машинально указывая на столик. – Надо вперед идти, совершенствоваться!
Последний тост, который Сомов запомнил, был за искусство.
Сомов всегда любил слово «культура» и все, что с ним связано. А слова «дом» и «культура» в его понимании соотносились примерно так же, как храм и религия, хотя если бы спросили, верующий ли он, Сомов, вероятно, удивился бы. Школьником он ходил в кружок «художественного рисования» в одном из таких храмов культуры. На всю жизнь ему запомнилась тишина, вежливое обращение в гардеробе и мягкие звуки рояля из-за дверей музыкального класса.
Серым февральским утром в понедельник Сомов вместе с Леней поехал устраиваться на новую работу. Он долго выбирал, в чем ехать: в старом костюме с галстуком или в черном свитере, который тоже был старым. Вообще с одеждой у Сомова были натянутые отношения. Во-первых, мешал высокий рост, что часто не позволяло купить понравившуюся вещь, а во-вторых, если позволял рост, не позволяли деньги. В шестнадцать лет Сомов думал: «Ну как можно школьником модно одеваться? Это же родительская шея!» – и носил что покупалось от беды, поскольку родители смотрели лишь на то, чтобы вещи были не дырявые. Привычка осталась и в двадцать лет: «Как можно модно одеваться на зарплату в сто рублей?» Сомов смутно догадывался, что так думать можно до пенсии, которая тоже, кстати, невелика, но надежду на то, что хоть когда-нибудь можно будет не стесняться своей одежды, он не терял. Надел все-таки костюм и галстук. Хотелось выглядеть солидно. В автобусе народу было мало, Сомов с Леней сидели. Кандидат в работники культуры показывал свои документы. Леня с интересом прочитал биографию, полистал трудовую. Нашел на последней странице две благодарности и спросил:
– Ранения не отмечены?
Сомов волновался и шутки не понял.
– Это одна, видимо, за субботник, тогда всем давали, – сказал он, – а вторая – не знаю…
– Зря увольняешься, – вдруг проговорил Леня.
– Почему?
Сомов словно кусочек льда проглотил.
– Тебя любили, уважали… У нас в доме культуры благодарностей не пишут…
– Наверное, так принято? – осторожно спросил Сомов.
Леня вдруг улыбнулся, заглянул в чистый ото льда пятачок окна и сказал:
– Смотри – девахи пошли… Любишь девах?
С полчаса сидели в приемной. Директора не было. Секретарша в малиновом платье, больше подходящим для официального вечера, держала в руке большую кружку с узорами, пила чай. Из кружки торчала ложечка. На столике стояла маленькая баночка с вареньем. Звали секретаршу Марией Викторовной. Было Марии Викторовне лет сорок пять, но она, видимо, считала, что гораздо меньше. Секретарша оказалась женщиной улыбчивой, медлительной и приятной, как густо заваренный чай. Ее грудной хорошо поставленный голос успокаивал.
– Леонид Егорович? Хотите чаю?
– Буду, – ответил Леня.
– Тогда ищите стакан… А вы? – обратилась секретарша к Сомову.
– Это Витя, – объяснил Леня. – Я его к нам на работу устраиваю.
И без того блестящие глаза Марии Викторовны заиграли:
– Как же вас по отчеству?
Сомов ответил.
– Павлович? – переспросила Мария Викторовна. – Значит вы – сын императора Павла Первого!
– Он инженер, – сказал Леня. – В политико-просветительском стаканы есть?
– Есть, есть… У Борис Семеныча все есть.
Леня ушел, а секретарша, заедая чай вареньем, спросила:
– Наверное, женаты?
– Нет, – ответил Сомов, и ему почему-то стало стыдно.
– Ничего… успеете. Жениться никогда не поздно, а вот замуж можно опоздать.
Мария Викторовна долила кипятку в заварной чайник, накрыла специальной куклой. Сомов от чая отказался, хотя видно было, что чай здесь пьется с удовольствием. Позднее Сомов узнал, что кроме чая Мария Викторовна любит сладкое, интеллигентных людей и разговоры о личной жизни. Она села в кресло и спросила:
– Вам двадцать три года?
– Четыре, – ответил Сомов и снова смутился.
Мария Викторовна вздохнула, и под этот вздох можно было предположить многое. Помолчали… Сомов, чувствуя мужскую обязанность заговорить, спросил:
– А вы – секретарь директора?
– Заведующая канцелярией, – мягко поправила Мария Викторовна. – А секретарша я по совместительству.
– Извините!
– Ничего…
Мария Викторовна кокетливо улыбнулась. Сомову уже стало казаться, что улыбка вообще не сходит с ее лица, лишь затухает на время и снова разгорается.
– У нас на прошлой работе, – сказал Сомов, – был заведующий канцелярией – мужчина. Из-за одной закорючки мог неделю гонять!
– Симпатичный? – спросила Мария Викторовна.
Сомов пожал плечами, ответил:
– Принципиальный.
– Нет, это не по мне… Не люблю нудных мужчин. Мне смелые нравятся.
Сомов машинально выпрямился на стуле. Вошел Леня, показал чашку:
– Жмоты у нас в политико-просветительском. Дали с отбитой ручкой.
Мария Викторовна налила Лене чаю, дала сушку, и они заговорили о том, как хорошо летом отдыхать на Черном море. Сомов слушал вполуха и приглядывался. На больших окнах приемной висели раздвинутые бордовые шторы, стены были оклеены красными обоями, вдоль стены стояли красные стулья и два кресла такого же цвета, а на столике Марии Викторовны рядом с пишущей машинкой стояли духи «Красная Москва». «Красный цвет – для работоспособности», – подумал Сомов.
Дверь распахнулась, и в приемной появился маленький мужчина пожилых лет с красным в синюю жилку лицом, в расстегнутой красивой шубе. Леня вскочил, пряча за спину кружку с горячим чаем, почти крикнул:
– Здрасте, Альфред Лукич!
Так в армии в строю приветствуют командира. Поднялась и Мария Викторовна, улыбаясь, кивнула. Сомову тоже пришлось подняться.
– Это Витя Сомов! – бодро сказал Леня. – Я вам говорил!
Директор буркнул:
– Позову.
Он прошел к себе, оставив маленькие аккуратные следы на линолеуме. Сомов подумал почему-то, что такие следы приятно вытирать. Все трое сели и с облегчением вздохнули. Сомов сам на себя удивился: ну вошел начальник, ну и что? Отчего он испугался? Ведь еще даже не работает здесь!
– Не в духе! – весело сказал Леня.
А Сомов спросил:
– Он же на работе, при чем здесь в духе, не в духе?
– Альфред Лукич всегда на работе! – ответил Леня уже серьезно.
На столике у Марии Викторовны зажглась красная лампа. Секретарша поднялась, оправила платье, широко улыбнулась и вошла в кабинет. Через минуту появилась, сказала:
– Виктор Павлович, вас ждут.
– Ленька! Пошли! – прошептал Сомов.
Оба осторожно вошли в кабинет и встали у дверей у начала мягкого ковра, словно ковер был минным полем. Директор что-то писал. Он махнул рукой, и Леня осторожно прошел к одному из стульев у стены, хотя у директорского стола стояли мягкие кресла. Сомов сел рядом с Леней.
Крупная красивая голова директора из-за маленького туловища и короткой шеи, казалось, росла прямо из большого письменного стола. Сомову в первый момент в приемной даже показалось, что голова досталась Альфреду Лукичу от другого человека. Такой был контраст: худое маленькое туловище, короткие ноги и голова – красивая, с густыми черными волосами, правильными крупными чертами лица. Единственное, что портило лицо – красный цвет. Видимо, поэтому шторы были в кабинете задвинуты, горел мягкий вечерний свет. В тишине Сомов вдруг услышал, словно потустороннее:
– Город на реке Вача, шесть букв… вторая – «е».
