скачать книгу бесплатно
Она залилась смехом, унявшись не скоро. Затем я продолжил:
– Можно сказать, что Адам был самым могущественным по критерию абсолютного значения величины придаваемого Земле ускорения из когда-либо живших на Земле мужчин, – так понятно? – теперь рассмеялся я.
– Он был крутой, я поняла.
– Да, ибо толкал нашу – ныне, а в то время – исключительно его – горемычную планету один, придавая ей ни кем не компенсируемое, хоть и ничтожно малое, ускорение.
– Чай и клюквенный морс.
– Спасибо. Поставьте сюда. Адам оставался хозяином, пока Господь не даровал ему помощника. Ева, как всякая мудрая женщина, быстро оценила ситуацию и научилась умалять могущество своего господина тем, что, пребывая в конфронтации к последнему по какому-либо бытовому вопросу, шла в обратном направлении, сводя на «нет» всю расторгаемую мужем потенцию.
– Ой!..
– Прости, – инерцию. Иными словами, действие, встречающее равное противодействие, на выхлопе оказывалось ничем. Зато, когда Ева пребывала в хорошем настроении, она становилась рядом со своим возлюбленным, и шагали они вместе, в одном направлении, придавая Земле вдвое большее ускорение, нежели Адам мог придать ей до того, как. Вывод?
– А какой вывод? Я не поняла ни хрена из того, что ты рассказал. Кроме того, что у Адама была геге- чего-то там.
– С достойной женщиной можно поднять вселенную на рога, а без неё – кури табак: твоё влияние на мир даже ни ничтожно мало; его вообще – нет.
– А ты жанись!
– Щас, съем ягнёнка, и пойдём жениться.
– Я же тебя затрахаю. Не боишься?
– Сколько мы уже прошли?
– Двадцать три километра.
– И обратно – столько же. Так что затрахаю тебя – я. Упадёшь в кровать и заснёшь без задних ног. А я тобой воспользуюсь в своё удовольствие.
– Э – не-е-ет…
– Спасибо за этот город! Я здесь впервые. Ты подарила мне его. Застолбила собою все его улицы.
– Не соскакивай с темы. Давай сейчас поужинаем и возьмём такси?
– У тебя пониженный предел текучести. Ты знаешь? Это ненормально.
– Я помню только то, что при повторном растяжении образца повышается прочность и уменьшается пластичность. Видишь: я усваиваю! Готовь свой шатун, птенчик – у него сегодня много работы.
– Мадам, если и впрямь существует связь меж сердцем и взглядом (лучась, дробясь и преломляясь), заметить рад: у Вас она лишена преград.
Артикул
– Ой, ну я так рада за тебя!
– Спасибо, Леночка! Это действительно просто праздник какой-то. Не могу прийти в себя до сих пор… Кажется, жизнь просто перевернулась с головы на ноги, и теперь всё будет по-другому! Ещё бокал?
– За вас, Ира! Больше всего этот день принёс счастья Данилу. Ну, и тебе, конечно. Кто знает, может быть ему станет лучше. Да я уверена, что всё это у него на нервной почве! Он хорошо сегодня спал?
– О, да! И проснулся с таким хорошим настроением, что я спрашивала себя: мой ли это сын? Сказала ему, что папа с сегодняшнего дня будет жить с нами. Он просто успокоился, Лена. Теперь сам с собой играет, показывает свои рисунки. Видно, ты понимаешь, видно в его глазах счастье! Ожидание какое-то, что ли… Нарисовал для Толика танк. Очень заботливый мальчик…
– Танк?
– Да. Они как-то в войнушку играли, я не могла нарадоваться! Знаешь, что выдумал? Уму не постижимо! Сразу видно – мужик! Мужик в доме появился. Достал старую коробку из-под телевизора, вырезал отверстия, из бумаги скрутил дуло, нарисовал гусеницы. В общем, получился танк! Посадил Данила внутрь, и тот по всей квартире ездил за ним и стрелял. Так всё естественно получилось, что я сама поверила, – война! А когда он после игры ещё конфеты ребёнку дал, вообще поняла, что это – моё!
– За тебя, Ира!
– Пускай всё будет хорошо… Я завтра к родителям поеду. Мама по-прежнему против, очень недовольная. Попробую ещё раз поговорить с ней. В конце концов, он действительно достойный мужчина. Ну и что с того, что работает обычным сварщиком? Зато он очень любит детей, к Данилу относится хорошо. И Данил его полюбил, кажется. Дети ведь чувствуют, правда? Чувствуют, хороший перед ними человек или плохой?
– Ира, не накручивай себя. Это – твоя жизнь, и только тебе решать, как и с кем её устраивать. Мне он, например, тоже не нравится, но я же не лезу к тебе с советами и поучениями. Твой выбор – дай тебе Бог всего. Что хоть получает?
– Девяносто пять. Да моих сто двадцать – уже легче. Цветной телевизор себе заказала, поздравь меня! Обещали привезти к концу марта. «Витязь»!
– Поздравляю, подруга! Ну, а с сыном как? По-прежнему?
– Кажется, пока без изменений. Да может туда дальше, всё-таки, выпрошу направление в Ставрополь, да свожу его на Семашко. Говорят, там очень хорошие врачи…
– Даня! Аня! Спускайтесь!
– А? – донеслось со второго этажа, где играли дети.
– Вниз! Мы уходим.
Спешно усиливался топот четырёх пят, чеканящих по деревянным ступеням лестницы, и уже через минуту дети вышли к матерям.
– Уходим?
– Да. Одевайся. Говори Ане «пока» и выходи во двор, подожди там немного. Мы с тётей Леной сейчас тоже выйдем. Да подарок свой не забудь! Вон, на тумбе оставил.
– А что это за цифры? Тёть Лен?
– Да?
– Что это за цифры?
– Где?
– Вот. Вот эти, тёть Лен, – мальчик отвернул этикетку подаренной ему Еленой Васильевной рубашки, пришитую с внутренней стороны ворота, и указал на число.
– Это артикул.
– Красивую рубашку подарила тебе тётя Лена?
– Красивую.
– А ты сказал «спасибо»?
– Спасибо, тёть Лен.
– На здоровье, Даня. Носи на здоровье.
– Смотри, никак не успокоится, – улыбнулась Ирина, одеваясь в прихожей и отмечая боковым зрением повышенное внимание сына к этикетке.
– Даня, подойди!
– А?
– Дань, я не знаю, что это за цифры. Я просто так сказала, – наобум.
А ещё немного подумав, добавила:
– Всегда говори уверенно, даже если не знаешь, о чём говоришь. Говори с наглым лицом, и тебе поверят.
Подруги допили вино уже в прихожей и вышли во двор. Несмотря на календарь, стояла по-настоящему весенняя погода, и женщины, не спеша, продолжая беседовать, шли по ул. Титова. Далеко впереди суетился мальчик пяти лет, – сын Ирины.
– Я могла бы достать направление в Москву.
– Что ты! У нас таких денег нет, я же говорила. Сначала в Ставрополь нужно, а там видно будет. Может, не всё так плохо, как кажется.
– А врачи по-прежнему ничего не могут сказать?
– Что – врачи? Они и сделать ничего не могут, потому что никто ничего не понимает. А наблюдать его трудно, ведь он концентрируется, и всё нормально.
– А как вообще это выглядит?
– В основном ведёт плечами или пальцами чего-то выстукивает по ладони. Интересно, что только левой рукой. Иногда хокает. Коротко так, воздух выпускает гортанью, как бы резко напрягается. Вот так: (и Ирина продемонстрировала, как она это понимала).
– Ну, дай бог, с возрастом пройдёт.
– Хорошо бы, Лен. Пока.
– Пока.
Блудка
В верхнем ящике прикроватной тумбочки, помимо всякого барахла, лежит нож: цельнометаллический слиток толщиной по обуху в четыре миллиметра – для бывшего блудка.
Сначала всё по-взрослому: мол, ребёнок общий, детский сад; отдать-забрать, отвезти-привезти. А между делом всю душу ей извёл. Трёшка не продавалась; наличных денег не было.
В один из вечеров приехал жить.
– Я тут прописан!
Встретил его с крестовой отвёрткой в заднем кармане. Уехал ни с чём. Через два часа вернулся. Её стало трусить. Антон, мол, это кореш его, мент.
– Справлюсь.
Что ж, какая разница, за кого? Та же отвёртка в кармане. Этот – при макаре, раз мент. Не упустить бы, как только войдут в лифт; угадать, в котором из двух. Я один против фигуры под завязку.
Докатился ты, однако.
Бывало и похуже.
Это когда? Чечены, что ли?
Нет. Чечены – это одно. С ними можно договориться. Те были полные отморозки. Помнишь Болотную? Я был там.
– Сначала мента, вали. Этого вальта на потом оставь.
– Смотри за подъездом. Он на фокусе. Тёмно-синий. Видишь?
– Пока нет никого. И что с болотной?
– Россия – для русских, Москва – для москвичей. Помнишь?
– Ну.
– Побуксовали там, покричали, а затем спустились в метро. На Охотке сели, на Лубянке вышли. Пока проехали одну станцию, разбили весь вагон. Я был внутри.
– Чего ты там забыл?
– Не успел. Все ринулись из вагона, а я, пока мордой по сторонам светил, не успел. Толпа ворвалась внутрь. Со мной была сестра.
– Разве? Она же с отцом живёт, нет?
– Юля – да. Я был с другой сестрой. Со стороны отца. Она тогда в Москве была. Мы ехали куда-то, не помню уже. При чём ещё в туннеле, между Кропоткинской и Охоткой, поезд остановился, и издалека доносился гул и такой размерный стук, будто молотом кто по земле лупит. Нет никого?
– Пока нет.
– Может за контейнерами встал?
– Нет.
– Все, кто находился в вагоне, выскочили. Я тогда ещё удивился: чего это вдруг все вышли? А потом понял. Внутрь ворвались националисты. Двери закрылись и поезд тронулся. Тьма парней по двадцать-тридцать лет. Вагон заволокло дымом, – кто-то стразу же бросил шашку. Кто-то повис на поручнях, – вырывали их с мясом. Стёкла разбили. Вагон раскачали изнутри и, казалось, он сойдёт с рельсов. Или накренится так, что мы упадём. А поезд ехал. Я прижал голову сестры к своей груди и покрыл полами пальто. Я уже тогда носил бороду и очень боялся, что нас заметят.
– А сейчас где?
– Кто?
– Сестра.
– Не знаю. Я с ней не общаюсь.
– Вас заметили?
– Нет. Мы вышли на следующей станции и поднялись в город.
