скачать книгу бесплатно
– Зашёл помочь. Сделаю тебе горячий чай. Бараний жир есть?
– Да, в банке, в холодильнике. А вы друг моей мамы?
– Да, – мы с ней давно знакомы. Она очень переживает за тебя; попросила зайти и проведать, как ты тут. Температура, да? Сколько?
– Тридцать девять и девять. Откуда вы знаете, где у нас чай?
– Я вырос в этой квартире, я тут всё знаю. Хочешь, скажу, где твои игрушки?
– Где?
– В шкафу, в маминой спальне.
– А вы угадаете, где лежит папин фотоаппарат и шахматы?
– Мне не надо гадать, я – знаю: в зале, на самом верху. В шкафу. Только он не папа. Там ещё его инструменты, паяльник и ИЖ-76, переделанный в боевой.
– Какой чиж?
– Такой, который ты нашёл месяц назад на мосту. Помнишь?
– Это был не чиж. Это пистолет. Я нашёл его, когда ходил к зубному. Он лежал в траве, между перилами и бордюром. Под листьями. Я отдал его папе, когда вернулся.
– ИЖ, да. Завод такой в Удмуртии есть.
– А это далеко?
– Отсюда не видать.
– А тридцать девять и девять – это сколько?
– Это много, малец. Это много.
– Это страшно?
– Нет. Давай сахар. Ага. Подожди, пускай чуть остынет.
– А вы куда?
– В туалет. Сейчас вернусь.
– Пьёшь?
– Пью. Я знаю, что он не мой папа. Мама сказала, чтобы я называл его папой. У меня даже отчество Анатольевич скоро будет! Мне мама сказала.
– Ох, малец, как всё сложно в этой жизни… если бы ты только мог себе представить. А если бы не мог, – это было бы к лучшему. Знаешь… Э? Ты меня слышишь?
– Да, дядь; слышу.
– Для тебя было бы лучше вообще никогда, никогда не думать. Понял?
– Папа говорит, что нужно думать, прежде чем что-то делать.
– А что он отвечает тебе, когда ты говоришь «Я думал то-то и то-то»?
– Что такое тото?
– Ну, когда ты что-то натворишь, а он тебя начинает ругать. Ты же всегда начинаешь оправдываться со слов «Я думал, что это так-то и так-то», верно?
– Да.
– И что он тебе говорит на это?
– Папа говорит, что не надо думать, – надо делать.
– Вот и понимай: сначала он говорит тебе, что прежде, чем что-то делать, надо думать, а когда ты думаешь, он говорит, что не нужно думать, а надо делать. Или наоборот. Чего ты молчишь?
– Я думаю. Папа говорит, что мне вредно думать.
– Не надо думать, малец. Это действительно вредно. Поэтому я здесь.
– Что такое боевой?
– А?
– Вы сказали, передал в боевой. Зачем? Он был целый, его не нужно было переделывать.
– Он просто привёл его в порядок, Даня. Почистил, смазал, поколдовал: был газовый, стал боевой. Понял? Газовый – это плохо, боевой – это хорошо.
– А где вы живёте? Мама ругается, если мокро. Надо вытирать за собой унитаз. Или поднимать эту крышку.
– Далеко живу. Сейчас всё протру, не переживай. Иди в комнату, я скоро буду.
– А вы можете подтянуться пятнадцать раз? Смотрите, как я умею!
– Потом, потом! Я знаю, что ты умеешь. Брось, оставь турник, иди в комнату. Я знаю, что ты умеешь. Ты сумеешь гораздо больше: тридцать раз на перекладине и восемьдесят раз на брусьях! Только нужно пить горячий чай с бараньим жиром и меньше думать.
– Правда? Откуда вы знаете?
– Знаю, малец. Просто поверь мне. Ну вот, полежи теперь. Поспи. Дай-ка руку, ага. Прижми. Прижми, не шевели рукой! Да, полежи так чуть-чуть. Вернусь через три минуты, посмотрим, как там у тебя под мышкой.
– А вы куда?
– Тоже хочу горячий чай с бараньим жиром. С детства такого не пил. Слышишь? Двадцать лет не пил такого чаю. Очень соскучился. От одного запаха можно потерять рассудок!
– Пейте. Только надо потом посуду за собой помыть, а то мама будет ругаться.
– Конечно, малец. Я всё уберу за собой.
– … Ну вот и уснул, братец. Быстро же ты. Сорок. Ещё два градуса, и кровь свернётся. Не знаю, – правда ли? Спросить бы у кого… Ладно, amice, прости меня.
Так пахнет в спальне! – Ispahan Yves Rocher. Ругалась, когда узнавала, что я трогал. Всегда как-то догадывалась. Теперь винтаж. Запах мамы. Каждый раз, когда уходила на работу, доставал из упаковки. Аккуратно, чтобы не разлить, снимал крышку и вдыхал. Нравилось.
Щуплый, мягкий и бесформенный, как холодец из гуся. Теперь всё будет по-другому. Девяти лет достаточно. Всё будет по-другому. Спи сладко. Не переживай, малец, всё будет по-другому. Нос не дышит. Я здесь. Я с тобой. Просто ты с самого начала не то, не так. Я пришёл помочь.
Все на месте. Пять восьмимиллиметровых боевых патронов. Кости не крепкие ещё, – как скорлупа. Реши вопрос: целился в пятку, попало в нос. Дед так шутил. Семь вдохов, семь выдохов. Малец, есть вещи, о которых правда лучше не знать.
Лучше не знать.
К
вартира
Квартира, в которой папа мог бы, но не жил вот уже восемнадцать лет, располагалась на втором этаже четырёхэтажного дома. Единственное воспоминание об отце, которое и по сей день остаётся доступным без посредников, связанно с ней: проблеском, продолжительностью меньше секунды, но с абсолютной ясностью: он лежит на мягком диване, вытянув руки к верху. В руках – я, его двухлеток; зажат по бокам крупными ладонями. Отец резко расслабляет руки в локтях, и я лечу вниз – к самому лицу его. Кричу. Папа останавливает полёт и громко, искренне смеётся. У него густые, чёрные, как смоль, усы, и такого же цвета волосы на голове; одет в тельняшку. Дверь в зал открыта настежь.
Всё.
Родители развелись, когда мне не было и трёх лет. Мама говорила. Значит, этот проблеск пришёлся на конец восемьдесят шестого или начало следующего года.
По-прежнему слышно, как проезжают поезда. Так же уютно и тепло, как и много лет назад, когда в ней жили папа, мама и я.
Потом мама и я.
Потом снова папа, мама и я.
И теперь просто – я.
Украшенная памятью, квартира ещё комфортнее. Даже пустая, – настолько, что каждый звук гуляет многослойным эхом по комнатам, – она всё же уютнее, чем тогда.
Из-за особенностей рельефа стук колёс следующих мимо станции «Курсавка» поездов усиливается многократно; звуковые волны, тесня одна другую, входят в резонанс и, досылаемые в ушные проходы кумулятивной струёй через открытые окна, отдаются прямо в затылке. Акустика пустой спальни только усиливает эффект: ощущение, что поезд – вот он! Прямо за окном.
Всегда успокаивало.
Во всё время, пока мы жили здесь, случалось, что я подолгу не мог уснуть. И тогда, в ожидании очередного состава, я ложился на спину, закрывал глаза и просто вслушивался, как из глубины южной ночи приближаются, перестукиваясь между собою, волшебные молоточки.
Вверх по Мельничной поднимались автомобили, сворачивая на ул. Титова. Каждый раз при этом их передние фонари разыгрывали в моей комнате световое представление: по потолку плавно, черезо всю залу, протекали яркие полосы света, секомые распорками оконной рамы и плетёными узорами тюли. Ценность этих наездов была тем выше, чем дольше, мучаясь бессонницей, приходилось их ожидать.
В январе девяносто пятого машин по ночам стало больше, и я уже не ждал света на потолке с таким интересом, как раньше. Та же участь постигла потом многие вещи: всё, что радовало, заставляя томиться ожиданием, предвкушая, вдруг теряло всякую ценность, появляясь в избытке.
Из открытых окон автомобилей раздавались незнакомые мотивы.
Четыре дня и три ночи
– Холодно!
– А… да. Резко холодает. Особенно в мае. Знаешь, как только солнце заходит – сразу зуб на зуб не попадает.
– Отчего так?
– Холодный воздух с вершин. Cпускается вниз – и всё. Сюда бы в июле или августе ехать. Тогда снега меньше, теплее. Но всё равно ночью – дубак! Это ещё что… завтра утром выйдешь из палатки, пройдёшь к речке зубы чистить, вот тогда я посмотрю на тебя.
– Холодная вода, да?
– Градуса два-три. Аж зубы сводит! Руки немеют уже через несколько секунд.
– Вот это да!
– Помоги. Нет, вот здесь бери, давай развернём. Ага.
– А что подстелешь?
– Травы нарублю.
– Помочь?
– Помоги. Нож в рюкзаке. Нет, в боковом.
– Мне так хорошо здесь, рядом с тобой!
– Проголодалась?
– Ну… наверное, – да.
– Поставить кофе?
– Нет. Лучше чай. Там купаты есть. Давай зажарим?
– Тогда дай мне час, я всё сделаю.
Продукты я сложил у задней стенки палатки; то, что могло испортиться, было завёрнуто в пакет и снесено в реку. До наступления темноты собрал дров, – пока из расчёта на ближайшую ночь и следующее утро.
Палатка стояла у реки, – в месте слияния Софии и Орлёнка. Шум воды сильно давил на уши, но уже на следующий день как-то гармонично слился с окружающим пейзажем и больше слух не напрягал. Ночь наступила быстро. Впрочем, как и всегда на юге.
К тому времени в лагере пылал костёр, обложенный камнем. Было тепло. Она грелась у огня, изредка проворачивая два шампура с нанизанными на них колбасками. Была очень милой в своей толстовке под капюшоном. Корец нашёлся в рюкзаке; среди продуктов – упаковка кофе. Аромат из раскрытой мною пачки приятно защекотал ноздри.
– А как же спать? – предупредила она мои намерения.
– Усну, как убитый. Я так устал за день, что могу себе позволить.
– Я бы выпила чаю.
– Сейчас или потом, вместе с колбасками?
– И сейчас, и потом – вместе с колбасками.
– С моей колбаской?
– Нет. Твою колбаску я запивать не стану!
