Джексонвилль – город любви

скачать книгу бесплатно


– Да ты что, сука, опизденела, – Пинчук молниеносно наградил старую шлюху звонкой оплеухой, – ты под меня, падла, еще блядей вонючих из привокзального сортира не подкладывала! Совсем страх потеряла!

Эмма зашмыгала носом. Растирая рукой по испитому лицу кровавую юшку вместе с обильным макияжем и, градом покатившимися слезами, заныла:

– Ну, что Вы, Сергей Михайлович, я же самое лучшее, я же со всем уважением…

Пинчук, не слушая ее оправданий, быстро набрал номер по мобильному, и, держа его у уха левой рукой, резким хуком правой вырубил плаксивую бабу.

– Жека, где Ксюха? Ты что, урод, не знаешь, зачем она у тебя работает? Вы где, на «Бригантине»? Бери её и гони сюда, я на повороте на Лиманы встречу.

Женя, по-видимому, попытался что-то возразить, но Сергей негромко, зло прошипел:

– Мне по барабану, это твои проблемы. Не будет вас на повороте через десять минут, ты меня знаешь, тебя раком поставлю.

Пинчук открыл бар, налил треть стакана вискаря, залпом выпил, пнул ногой лежащую на полу стонущую Эмму, переступил через неё, хлопнул дверью и спустился в фойе. Там у входной двери в струнку вытянулся охранник. Сергей быстро прошел мимо него, вскочил в машину и погнал по спящей одноэтажной улице поселка.

На пустынном повороте у камышей стояла серая «Ауди». За рулем сидел бледный Жека, на заднем сидении перепуганная всклокоченная Ксюха, шестнадцатилетняя проститутка со стажем. Она хорошо знала, как ублажить Сергея, была готова ко всему, но даже она на секунду растерялась, когда он, подъехав, выскочил из своего «Мерседеса», распахнул заднюю дверь их машины и, стоя, сунул ей в лицо торчащий колом член: «Соси!». Ксюша принялась быстро работать ртом, Женя на переднем сидении боялся дышать, но Пинчук нервничал: «Давай, блядь, раком на капот, живо!». Девка торопливо раскатала ртом по стволу заранее заготовленный презерватив, выскочила из машины и голым животом плюхнулась на холодный капот. «Вот тебе, сука!», – Пинчук резко вогнал Ксюхе в зад и начал бешено долбить. Она неподдельно стонала, Жека, по-прежнему, не шевелился от страха, а Сергей Михайлович Пинчук, наяривая в жопу малолетнюю шлюху под завывания осеннего ветра, все думал и думал о Нате.

***

Эта ночь в Южногорске, за сто двадцать пять километров от моря и от Джексонвилля, была холодной и ненастной. Антонина Федоровна Кольцова с вечера почувствовала себя плохо. В ее тесной квартирке на четвертом этаже хрущевского дома на центральной улице города было сыро и неуютно. Антонина Федоровна, Заслуженный деятель искусств республики, артистка областной филармонии на пенсии так и не привыкла жить одна. Вокруг нее всегда бурлила жизнь, менялись лица, приходили и уходили мужчины, подруги. Она никогда не задумывалась над тем, с кем она останется завтра. А когда задумалась впервые, оказалось слишком поздно. “На хрена теперь мне, уставшей от жизни, нездоровой пожилой женщине, старый пень семидесяти лет со своим простатитом, вечными жалобами на неудачную жизнь, засранными трусами и дырявыми носками? Подружки не лучше. Взять хотя бы Римму, ведь блядище первостатейная была! Она в филармонии разве что с кларнетом половой жизнью не жила, а теперь в церковь ходит чаще, чем пердит, прости меня Господи! Грехи замаливает! Да если бы Бог обо всех ее похождениях правду узнал, он бы с облака свалился! А нынче, о чем с ней говорить? Как свечку поставить да что есть в постный день! Увольте! А жаль, заводная баба была!».

– Никогда не забуду, как мы с Римкой Москалёвой Леньке Щипачеву на монтаже по "Малой Земле" и "Возрождению" Брежнева в стакан вместо воды беленькой налили! – обратилась Антонина Федоровна к своей, старой как мир, кошке Филумене. Животному было все равно, что говорила хозяйка, но приученная внимать словам старухи, кошка, не мигая, смотрела на нее своими желтыми глазами.

– А он, веришь, по привычке как хлебнет сразу полстакана! А в зале весь областной партхозактив – не плюнуть, не выпить! Он глаза выпучил, как рак, и молчит! Мы с Римкой в кулисах обссыкаемся. Жданько, директор филармонии, шепотом орет, что он нам пёзды на жопы натянет. Наконец Ленька водку глотнул, крякнул, а через пять минут стал шамкать и чавкать, точно, как Генсек! С залом истерика, секретарь по идеологии Вредун в директорской ложе лежит в припадке, мы с Москалёвой доперли, что переборщили, сидим дрожим, взаправду со своими затертыми пёздами прощаемся. Были дела… Земля пухом Ленечке, хороший мужик был, хоть и сволочь редкая, такая же гадина как ты, Филка!

Старая кошка была не согласна, но считала, что лучше промолчать.

– Мы с Римкой не один клок волос друг другу повыдирали из-за Леньки! – продолжала Антонина Федоровна, теперь представляя, что дает интервью корреспонденту «желтой» прессы, – а он жук, в Ивантеево с шефскими концертами едет со мной – понятное дело, ебет меня, в Красногорье – с Римкой, ее там вовсю натягивает! Вернется – бегом к жене, Люсенька, усеньки-пусеньки! А Люська, наша костюмерша, все знала, но молчала и мстила нам с Москалёвой втихую. Мне-то ладно, то булавку в концертное платье спрячет, то бретельку подрежет. А Римку она взаправду люто возненавидела. Это ж надо, додумалась – парик сапожным клеем смазала! В областной больнице Москалёвой ее рыжий скальп потом три часа сдирали! И кто знал, что Люся действительно Щипача так любит, а не выпендривается! На следующий же день после его похорон взяла наша Люсьена, да и отравилась газом. Вот дуреха! Вроде тебя, Филка!

Филумена стоически терпела несправедливые оскорбления.

– А может, и правильно, подохнуть сразу, чем коптить небо как Лиза! Эх, Лизавета, подруженька! К ней и ходить теперь страшно! Как подумаешь, что сама такой, как травушка-муравушка стать можешь, мороз по коже!

Антонина Федоровна встала с дивана, закуталась в старый плед и зашлепала на кухню поставить чайник. Под ногами сразу оказалась Филумена. Терлась, мурчала.

– Что, и у тебя кости ломит, старая шерстяная подстилка? Чего мяучишь, засранка? Ты молоко пила, вот и нечего… и как тебя ещё моль не съела? Ладно, пошли чай пить…

Кольцова поставила чайник, села на табуретку, взяла кошку на колени, положила руки на стол, снова задумалась. "Легко жила, матушка! Теперь на старости лет несладко".

А легко ли она жила? Тоня Журавлева, девчушка из провинциального заволжского городка, бредившая перед войной Орловой, Серовой да Смирновой. В войну, мобилизованная на лесосплав, она видала такое, после чего, казалось, напрочь исчезают все иллюзии. Но нет, после Победы она три года в Москве, стирая в кровь руки на Трехгорке, ухитрялась бегать во все театры на премьеры и каждый год упрямо пробовала поступить в театральный. И поступила, как в сказке! Но сказка кончилась, когда ее, уже беременную от красавца-однокурсника распределили в Южногорский драматический театр. Он уже вовсю играл в кино героев-комсомольцев, и в перерывах между съемками, накануне ее отъезда в Южногорск, у них состоялось короткое объяснение. Оказалось, что их встреча была ошибкой, любовь прошла, завяли помидоры. Она проревела все два с половиной дня пути в тряском поезде на юг, и такая вот, с опухшей рожей, краснющими глазами, с уже округлившимся пузиком, предстала перед главрежем своего театра. Старый, потасканный донжуан, с неизменным галстуком-бабочкой, косивший одновременно под Станиславского, Немировича-Данченко и Сару Бернар в пресловутой роли Гамлета, взглянул на нее из-под очков и, грассируя, сказал: "Отлично, голубушка! На роль Джульетты Вы решительно не подходите. Зато образ монтажницы-высотницы Тоси Убийвовк просто создан для Вас! А на резонный вопрос зрителей относительно Вашего, так сказать, деликатного положения, есть вполне убедительный ответ в духе социалистического, извините, реализма: "Ветром надуло!". Она безудержно разревелась прямо у него в кабинете. В тот же день она познакомилась с Петей, сыном своей квартирной хозяйки. Тихий, спокойный, немного застенчивый молодой мастер через неделю сделал ей предложение. Конечно, мамаша его была против. Но он, даром что тихоня, держался как кремень: "Я ее люблю, ребенок будет моим, я так решил!". Еще до свадьбы они переехали в общежитие, и после этого он никогда не общался со своей матерью. Когда свекровь умерла, они с Петей уже были в предразводном состоянии. Другой бы подумал, а ведь мама была права, и пришел бы каяться да плакаться на могилку. Но он даже не появился на похоронах.

– Петя, Петя… Он действительно меня любил, – Антонина Федоровна привычно продолжала разговор уже сама с собой, – а Федьку просто обожал! Я молодая, дура была, из чувства вины, даже ребеночка родить ему хотела. А он обижался, кипятился: "Вдруг, если ты родишь еще одного, мое отношение к Федьке может измениться. Я этого не хочу! Он мой сын и никогда не должен ничего узнать!". Как он заботился о Феденьке, а ведь и ночные смены, вечерний институт, подработки! Хороший он был муж!

Кольцова поставленным голосом вещала вслух, сидя в крохотной кухоньке, в который раз представляя, что дает большое интервью восхищенным журналистам о своей непростой актерской и женской судьбе:

– За те шесть лет, что я служила в театре, он не пропустил ни одной премьеры. Я безнадежно застряла на вторых ролях комсомолок-активисток, девушек-колхозниц, работниц каких-то, и на поклон выходила, плотно прижатая к кулисе. Петя же, наглаженный, в своем единственном залоснившемся костюмчике, накрахмаленной донельзя рубашке, при галстуке, выбегал на сцену с охапкой цветов. К зависти и негодованию нашей престарелой примы Сазоновой он вручал все это великолепие мне. Как же мне было приятно! Но что поделать, я его никогда не любила. Он славный был, хороший. Но, черт его дери, до чего же правильный! Какая же с ним была тоска! Я проклинала вечера, когда мы оказывались вместе дома, он молчит, я маюсь. Однажды спросила его: "Ну за что ты меня полюбил? Я актриса, сегодня такая, завтра такая! Я плачу, смеюсь без причины! Я, в конце концов, изменить тебе могу! Тебе же простая баба нужна: ты пришел – борщ на стол, кровать застелена, подушечка на подушечке, семь слоников на комоде, "Здравствуй, отец… до свиданья, отец!". "Мне ты нужна", – и снова молчит как немой. Я, наверное, с досады ему в первый раз и изменила… Потом еще раз… Потом я встретила Георгия, ох, грехи мои тяжкие… Ну, а когда в филармонию перешла, пошло – поехало! Какая там жизнь – гастроли, шефские концерты, гостиницы, застолья, мужики. Он все знал и молчал. Я возненавидела его за это! Разве это мужик? Ревновал бы, устраивал бы сцены, набил бы морду кому-то из моих любовников, меня бы бил, в конце концов! Нет. Молчит, все в доме делает, ходит на мои концерты, дарит цветы, дрожит над Федькой. Я из-за Федьки его и терпела так долго… В конце концов я же права оказалась – нашел себе Петя серую мышку в Джексонвилле и жил бы счастливо в мещанском уюте, если бы не тот жуткий несчастный случай!