Искусство любви

– Знаешь, где лучше всего знакомиться с женщинами? – громко спрашивал он соседа. – В цирке. Недавно я познакомился там с одной прелестной крошкой. Ножки малышки, когда она села на скамью, не достигали пола. Я подставил ей под ноги скамеечку, для чего приподнял подол и увидел её крошечные ступни… «Что мелет мой язык?» -ужасался он про себя , но остановиться не мог, хотя понимал, что гораздо разумнее было бы не болтать, а постараться подружиться с Капитоном, чтобы он пригласил его к себе в дом, облегчив встречи с возлюбленной.

Декламировать стихи на сей раз ему не пришлось: гостям очень понравился дрессировщик с учёными свиньями, и когда претор вспомнил про поэта, собравшиеся дружно воспротивились.

– Желающие слушать завывания поэтов пусть отправляются в сады Мецената, – изрёк Капиттон.

Назон кинул на него уничтожающий взгляд .

К концу обеда он был сильно пьян. Гости стали прощаться. Пока Капитон раскланивался со знакомыми, поэт приблизился к возлюбленной и заплетающимся языком принялся укорять её за то, что она изменяет ему с мужем.

– Ты допускаешь до себя этого чурбана, – возмущался он. – И сегодня с ним уляжешься?

– Тише, – умоляла она, испуганно косясь в сторону мужа.

– Не пускай его к себе в постель, слышишь? Раз уж нельзя мне, пусть и ему будет нельзя. Если же ты ослушаешься меня, знай, я тоже тебе изменю… – Далее язык юноши стал плести такую непоэтическую чушь, которую не следовало ни говорить ни слышать. Вспыхнув, Терция сердито потребовала:

– Замолчи! Больше ни звука. Видеть тебя не желаю!

Утром, сердитый и нахохлившийся, он лежал на кровати и и слушал, как в соседней комнате Сострат нарочито громко разговаривал с Пором.

– Наш-то опять бездельничает. Стишки сочиняет. Всё про девчонок, слушать стыдно. А по мне, если уж ни на что другое, кроме стихов, не годен, то воспевай богов и государя. Вон Вергилий – друг самому Цезарю, а ведь всего-то сын либертина.

И этот толкует о поэзии!

– Замолчи, чурбан! – не выдержав, крикнул поэт. – Что ты понимаешь в поэзии!

Дядька ответил из-за двери:

– А вот и понимаю. Ты сын благородного отца. Сочиняй про Энея.

– Это слишком! – вскочив и распахнув дверь, предстал перед слугами господин в одной короткой тунике. – Не хватало, чтобы ты указывал мне темы стихов. Чего тебе надо? Женщину себе я завёл, так оставь меня в покое. – И , полный негодования, он опять скрылся в спальне. Противный дядька прав: сочинять про Энея гораздо почётнее. Но не герои древности вдохновляют его, а прелестная, маленькая женщина, капризная, вздорная, переменчивая и, что хуже всего, чужая жена.

Сострата взяло за живое.

– Что мне надо, спрашиваешь? – возвысил он голос. – А то же, что и моему хозяину, а твоему отцу. Чтобы ты был, как все сыновья благородных родителей. Вот иду я давече мимо Павловой хоромины, а там народищу тьма, и в толпе соловьём разливается какой-то молокосос ничуть не лучше тебя. И все его слушают. Совсем юнец, и уже в суде выступает, кого-то защищает или обвиняет. Спрашивается, зачем ты столько лет учился, а хозяин на тебя деньги переводил? Чтоб стиши сочинять? Так для этого большой науки не надо…

Назон засунул голову под подушку, чтобы ничего не слышать. Возразить было нечего. Сострат говорил то же самое, что десятки раз твердил отец.

– И никакой женщины у него нет, всё врёт, – безжалостно продолжал разоблачать негодного питомца Сострат.

– А вот и есть, – вступился за господина Пор. – Я и служанку её знаю, и мужа…

– Он спутался с замужней? – охнул Сострат. – Ой, беда! Ой, блудодей! Разве он не знает нового закона? А как поймают да охолостят? Нет, всё отпишу господину.

– Пиши! – снова выскочил из спальни Назон. – Губи меня.

– И твои стишки приложу, – ядовито пообещал дядька.

– Письмо отвезёшь сам. Я тебя прогоняю. Вон, в Сульмон! – Не на шутку уязвлённый, вышел из себя Назон.

Если бы не внезапное появление гостей, запросто ввалившихся в незапертую дверь, ссора зашла бы далеко. При виде посторонних слуги исчезли, причём дядька¸ уходя, хлопнул дверью. Пришёл Тутикан с двумя неизвестными Назону молодыми людьми.

– Извини, что потревожили, – сказал приятель. – Это Бальб и Туск. Они хотят получить список твоих стихов про Коринну.

Бальб и Туск сказали, что таких прелестных элегий никто в Городе не сочиняет , и , если можно, они бы полученные тексты отдали переписчикам, чтобы снабдить копиями всех желающих.

– А что, много желающих? – осведомился польщённый поэт.

– Вся молодёжь, – заверили его.

Подумав, Назон попросил дать ему время привести в порядок небрежные строки.

При всей своей лени и беспечности поэт вынужден был засесть за работу, и, как он выразился, побрить и постричь свои стихи перед тем, как их вывести в люди. Работа увлекла его настолько, что он забыл на время о размолвке с возлюбленной. Сделав список элегий, он передал его Тутикану. Пускай теперь читают. Поэтической славы он жаждал так же сильно, как и любви.

В те дни ему особенно легко сочинялось. Стихи рождались непринуждённо и свободно, как полевые цветы, как радуга, как облака. Элегии переписывали , они быстро распространялись по городу, и, наконец, сам Сосибий, владелец лучшей книжной лавки на Священной Дороге, прислал спросить, нет ли у поэта ещё стишков, чтобы составить сборник для продажи.

В разгар литературных удовольствий пожаловала Напе.

– Наконец-то! – обрадовался он. Почему тебя так долго не было? Когда мне можно будет увидеть госпожу?

– Никогда! – отрезала Напе. – Почему от тебя ни слуху н и духу?

– Да ведь госпожа запретила мне показываться ей на глаза.

– Видно, заслужил.

– Кое в чём виноват. Давай письмо.

– Какое письмо?

– Разве она мне не написала?

– Напишешь тут. Хозяин кое-что заподозрил и велел обыскивать служанок при входе и выходе из дому.

Расстроенный, он запустил пальцы в свою пышную шевелюру:

– Ни весточки от госпожи, ни словечка! Какое огорчение!

– Сейчас я огорчу тебя ещё больше. Хозяин скоро уедет в провинцию и берёт жену с собой.

У Назона вытянулось лицо. Как, его крошка уезжает? Едва обретя, он теряет её?

– Госпожа тобой недовольна, – продолжала Напе. –У претора ты вёл себя недопустимо, это заметили многие гости

– О, я несчастный! – схватился Назон за голову. – Я, как Тантал, голодным ртом тянусь к кисти винограда…Подай-ка мне табличку. Хорошая строчка в голове… Надо записать, а то забуду.

Записав несколько строк, он хвастливо прочёл:

– Ночь, любовь и вино терпенью не очень-то учат… Ночи стыдливость чужда; Вакху с Амурм – боязнь… Хватит испытывать мне муки Тантала…

– Мне уйти? – насмешливо осведомилась Напе.

– Сейчас я допишу, а ты отнесёшь эту табличку и передашь моей дорогой крошки вместе с моею любовью.

– Очень нам нужны твои дощечки! – возмутилась Напе. – Ты хоть понял, что Капитон увозит жену за море. А вместе с нею придётся ехать и мне .

– Передай госпоже, что я зачахну в разлуке. Моя бедная крошка во власти грубого, неотёсанного мужа, мы даже не можем увидеться…

– Довольно хныкать. Лучше почитай письмо госпожи.

– Как? – встрепенулся Назон. – Всё-таки есть письмо? Что же ты молчишь, негодница? Давай его сюда.

– Не так быстро, – хихикнула служанка. – Я не могу его достать вот так сразу. Или ты забыл, что меня обыскали прежде, чем выпустить из дома? Багауд ощупал меня с головы до пят своими толстыми ладонями. Но письмо я всё-таки принесла.

Весело посмеиваясь, она повернулась к поэту спиной и внезапно спустила тунику с плеч, явив его взорам исписанную чёрной краской спину.

– Ах вы, придумщицы! – всплеснул руками восхищённый юноша. – Как только евнух не догадался заглянуть тебе за шиворот?

– Читай скорей, – смеялась Напе.

Письмо любимой крошки – любовный вздор и множество грамматических ошибок, кое-где стёрлось, и Назон принялся водить пальцем по строчкам.

– Я боюсь щекотки, – ёжась, хихикнула Напе.

– «Скучаю по тебе. Люблю. Целую.» – с удовольствием читал юноша. – Напе, у тебя на спине ни шрама; видно, тебя мало секли. «Мой цыплёнок, мой воробушек, мой шалунишка, я тебя прощаю.» Ах, моя прелесть! Не вертись, Напе! Спусти тунику пониже, не видно подписи.

Туника упала к ногам служанки. Назон, затаив дыханье, не смог оторвать глаз от внезапно открывшихся красот. Негодница была очень соблазнительна.

– Сейчас же оденься, бесстыдница! – потребовал он.

Она с усмешкой повернулась: ладное, цветущее тело; маленькие груди торчком.

Вспыхнув, как пакля, он вдруг потянулся к ней. Она ответила жадными объятиями..

Напе клятвенно обещала помалкивать. Конечно, шалости со служанкой – пустяк, о котором и говорить не стоит, однако его милую, чувствительную глупышку это могло огорчить. Ведь женщины так непредсказуемы… Подсмеиваясь над собственной прытью, он осторожно выпустил Напе из квартиры, с облегчением убедившись, что Сострата поблизости не было, а Пор спал: не хватало только, чтобы дядька узнал о нечаянной оплошности питомца.

«Не утверждал ли я сам, и при этом твердил постоянно,

Что со служанкою спутаться , – значит, лишиться ума?

Впрочем, к рабыне пылал Брисеиде и сам фессалиец,

Вождь микенский любил Фебову жрицу-рабу.

Ты, что ловка собирать и укладывать стройно в причёску

Волосы: Ты, что простых выше служанок, Напе,

Ты, что в устройстве ночных потаённых свиданий ловка,

Ты, что всегда передать весточку можешь любви,

Ты столь мила госпоже, мне же ты вдвое милей!

В мягкой постели, предавшись любовным забавам,

Ты оказалась отнюдь не проста…»

Глава 10. Коринна

Когда из покоев госпожи начинали раздаваться звуки лиры, домочадцы знали, что Терция не в настроении. На сей раз причина была вполне уважительная: её супруг, вызвав из Карсеол тёщу караулить жену, отбыл в далёкую провинцию; судя по всему, хозяйка тосковала в разлуке. Бледная, с потухшими глазами, она щипала струны, пока служанки укладывали её прекрасные волосы в замысловатую причёску Для дурного настроения у неё имелись причины поважнее разлуки с Капитоном. Накануне, поддавшись наконец на уговоры и щедрые посулы, она провела несколько часов наедине с Флакком, и ныне чувствовала себя разбитой и опустошённой.. Губы её вздулись и посинели от безжалостных поцелуев, на шее виднелся кровоподтёк – след от зубов. Издали этот Флакк был всем хорош, но в постели сущий Капитон, да к тому же ещё ненасытней.

– Нарумянить тебя, госпожа? – спросила Напе.

Терция вздохнула: трудная это работа добывать деньги, ублажая мужчин: одна радость: веер из павлиньих перьев теперь у неё будет. Останется купить нарядное покрывало, притирания для лица, благовония и мало ли что ещё…

– Не надо румян, – решила она. – Мой дорогой супруг уже далеко, а больше мне не для кого красоваться. – И расплакалась. Но не о супруге. После обеда у претора Руфа она запретила Назону показываться на глаза, и глупец на самом деле исчез. Не помогло даже письмо на спине у служанки: противный юнец велел передать, что занят.

– Бренчит, – сказала матери Секундилла, прислушиваясь к лирным переборам, доносившимся из покоев сестры. Матушка ничего не ответила на замечание дочери. Она была очень занята. С утра до вечера почтенная матрона сновала по дому, суя нос во все кладовки и закоулки. Слуги помалкивали: они знали, что тёще была оставлена полная власть в доме. Достойная вдова сосчитала все амфоры и бочки в подвале, перерыла лари с одеждой и домотканой шерстью, даже зачем-то залезла на крышу. По её указанию был открыт заветный шкаф с серебром, и она восхищённо осмотрела солонку на четырёх ножках, три кубка и довольно большое блюдо с двумя ручками в виде виноградных лоз.

– Не верю я в её сказки мужу, – продолжала Секундилла, – будто она беременна. Придумала, чтобы не ехать с ним.

– Почему ты так думаешь? Ей давно пора иметь детей.

– А вот погоди… Поживём – увидим.

Перебирая струны, Терция печально думала о своём одиночестве: муж на корабле, мать и сестра обследуют его имущество, слуги ленивы и грубы. Рядом не было никого, кому бы она была дорога. Один любовник – ревнивый , вспыльчивый мальчишка ; другой – мужчина при деньгах, но сразу объявивший, что не привык иметь дело с одной и той же красоткой дважды. И, значит, прощай, надежда, на новый доход.

– Сходим помолиться Изиде, – отложив лиру, решила Терция .

Напе сочувственно посоветовала:

– Госпожа, забудь про Назона. Препустой мальчишка, доложу тебе .И не при деньгах

– С чего ты взяла, что я о нём думаю?

– И про Флакка забудь. Найдём ещё не одного.

– Флакк – это кто? – надменно вскинула головку госпожа.

При виде сестры, спустившейся вниз и одетой для выхода на улицу, Секундилла завопила:

– Матушка, Терция опять собралась на прогулку.

Матушка тотчас явилась.

– Ты куда? – строго осведомилась она у дочери.

– Матушка, погляди, какие синие у неё губы! – негодовала Секундилла.

– Ты, никак, шелковицу ела?

– Да у неё любовник заведён. Она на свидание собралась.

– Ничего подобного, – возмутилась Терция. – Я иду молиться.

Почтенная матрона не могла запретить дочери посещение храма , однако тут же призванным Багауду и мальчику для зонтика велено было сопровождать госпожу.

– Скажи на милость, что я выиграла с отъездом мужа? – огорчённо пожаловалась Терция служанке, следуя под зонтиком на Марсово поле.

– Стало посвободнее, – не согласилась Напе.

– Ах, на что мне теперь эта свобода?

– Ты опять про Назона?

– И не вспоминаю. Он ведёт себя, как мальчишка , и способен ославить порядочную женщину.

– Сделать тебе какой-нибудь подарок ни разу не подумал. Пройдёмся – ка лучше по лавкам, да и себя покажем. Небось, живо найдём другого.

– Но я не хочу другого! –закапризничала госпожа.

Нет, она не могла обойтись без Назона, без его суматошной любви, ребячливости, нежности, переменчивости, и сейчас даже была готова извинить его пристрастие к стихоплётству.

– Ты что, о Назоне скучаешь? – подосадовала Напе.

– Скучаю. Ты нечуткая.

– Он прибежит, коли ты хочешь. Но я от души желаю тебе другого любовника. Не будет от этого юнца проку, помяни моё слово.

Им не дал договорить какой-то прохожий в тоге, засмотревшийся на Терцию и пожелавший тотчас познакомиться с нею. Еле отвязавшись с помощью Багауда от назойливого, но вежливого поклонника, молодые женщины, смеясь, ускорили шаг.

Прогулка по лавкам действительно развлекла Терцию, тем более что они накупили много вещей и даже учёного попугая, клетку с которым понёс недовольный евнух. У храма Изиды они также побывали; богослужения там не было, однако Терция смогла благочестиво помолиться.

Не выдержав, она велела Напе снести Назону записку с прощением и разрешением навестить госпожу. Та не застала дома поэта, записку оставлять не решилась .По пути домой она сделала большой крюк, не отказав себе в удовольствии пройти по Священной Дороге и поглазеть на лавки. Её внимание привлекли два молодых человека, вышедших из книжной лавки со свитками в руках; ей послышалось, что они толковали о Назоне. Так оно и было: молодые люди восторгались стихами нового поэта, и один спросил другого:

– Как думаешь, кто такая эта Коринна, воспеваемая поэтом во всех стих ах?

– Какая-нибудь гетера, наверно, – предположил другой.

– Хоть бы краем глаза посмотреть а красавицу,..

Напе, запыхавшись, прибежала домой.

– Стихи Назона про тебя уже продаются в лавках, – сообщила она госпоже. – И всякий может их купить и прочесть.

Встревоженной Терции захотелось немедленно всё разузнать самой.. На прогулку пришлось звать сестру и прихватить обычную свиту из Багауда, мальчишки и зонтика. Они проследовали мимо книжной лавки , и Терция прочла объявление на косяке о продаже стихов Овидия Назона. Войдя в лавку, она робко попросила у продавца новых стишков и услышала, что если Назоновых, то, к сожалению, уже всё распродано; пусть приходит через несколько дней, когда поступит от переписчиков новая партия книг.

– А что, хорошие стихи?

– Превосходные. Их покупают нарасхват. Они воспевают некую Коринну, редкую красавицу. Имя, конечно, вымышленное, и все гадают, кто та счастливица, что скрывается под ним.

Выйдя на улицу, где ожидали слуги, Терция заметила двух уставившихся на неё молодых людей, причём один подтолкнул другого локтём.

– В чём дело, Напе? – встревожено шепнула она служанке. – У меня что-нибудь с причёской?

– Они глядят на Коринну, – хитро заулыбалась служанка.

– Да как они узнали, что это я? – ахнула крошка.

Напе призналась, что сама только что сообщила им об этом.

– Ай, какой стыд! – искренне возмутилась Терция. – Негодница!

Дома Напе растолковала госпоже, что слава, которую могут принести ей стихи, если они на самом деле хороши, очень выгодная вещь: у неё обязательно появится много поклонников. Неожиданно Терция развеселилась. В самом деле! Она свободная, взрослая, прекрасная женщина; ей некого бояться, и она может делать всё, что захочется. Напе, жалкая служанка, и та не отказывает себе в удовольствиях, а её хозяйка не смеет даже из-за матушки и сестры принять у себя дома милого юношу. Пусть появятся поклонники. Пусть все видят её красоту. Стихи, славословящие её, будут очень кстати. Надо только попросить Назона, чтобы он именовал её Терцией, а не какой-то Коринной.

Матушка, подозрительно оглядев её и оставшись недовольной весёлым настроением дочери, подозрительно сказала:

– По-моему, ты вовсе не беременна. Никаких признаков.

– Да, мне показалось, – беспечно отозвалась Терция.

– Если бы она могла понести ребёнка, это давно бы случилось, – не промолчала сестрица.

– Дитя моё, – укорила её матушка, – ты девица, и такие речи тебе не к лицу.

– Меня, а не её надо было выдавать за Капитона! – затопала ногами Секундилла.

Когда средняя дочка в слезах убежала, почтенная матрона захотела отчитать младшую , однако Терция кротко сказала ей:

– Матушка, скоро твой день рождения.

– Не так уж скоро, – удивилась та.

– Мой муж, уезжая, сказал, что разрешает подарить тебе любую из домашних вещей.

– Какой благородный человек этот Капитон! А ведь по внешности не догадаешься.Ты должна вечно благодарить меня за такого мужа. Я выберу серебряное блюдо.

– Пусть всё будет так, как хочет Капитон, – склонила голову Терция. – Может, ты заберёшь и кое-что из утвари? Капитон разбогатеет в провинции, и мы купим всё новое и более красивое.

– Тогда – ложе с резной спинкой, – обрадовалась матушка.

– Бери, что хочешь.

– А Силена можно?

– Какого Силена?

Матрона имела в виду статую из садика. Посмеиваясь, дочь кивнула, пояснив:

– Это выдающееся произведение греческого искусства, оно стои уйму денег.Бери. «Иначе я велю выкинуть этого непристойного урода на помойку», – подумала она про себя.

Едва веря удаче, нежданно свалившейся на нее, почтенная матрона решила тут же увезти подарки в Карсеолы; а заодно и Секундиллу, чтобы пресечь ссоры сестёр.

Когда из дома стали выносить вещи, и слуги, сняв с пъедестала Силена, повернули его вверх ногами, так что из кубка вывалилась лягушка, удивлённая Напе прибежала к хозяйке.

– Что такое, госпожа? Нас грабят среди бела дня, а ты молчишь?

– Иначе они не уедут, – хихикнула Терция.

– А что скажет хозяин?

– Откуда он узнает?

– Багауд тут же настрочит донос.

– Доноса не будет: я продам евнуха.

Изумлённая Напе молча уставилась на госпожу: кажется, она ошиблась, считая свою хозяйку ни на что не способной.

– Хозяин рано или поздно вернётся из-за моря… – начала она.

Терция нетерпеливо перебила:

– К тому времени, как он вернётся, многое может измениться.

– Например?

– Давай думать о сегодняшнем дне, а завтрашний пусть сам о себе заботится.

Глава 11. Назон

« Напе, снеси госпоже две таблички

И передай, что живу ожиданием ночи.

Ну же, беги! Попроси поскорее ответить.

Пусть начертает словечко одно: Приходи!

В храм я снесу, возложу на алтарь ту табличку,

Розы и ладан богине любви принесу.

Горе! Вернулись назад с невесёлым ответом таблички,

Кратко в злосчастном письме начертала: Нельзя!

Вот и примета: Напе на пороге споткнулась.

Прочь с моих глаз! Сгиньте вовсе, таблички.

На перекрёстке бы вам, деревяшкам негодным, валяться,

Чтоб проезжающий воз вдребезги вас раздробил!»

Он изнывал: супруг Терции благополучно отбыл за море, а плутовка, сначала поманив, всё откладывала свидание, ссылаясь то на присутствие матери и сестры, то на запретный день, то на недомогание.. Наконец, докучные родственницы уехали, и он уже совсем приготовился к встрече со своей милочкой, как вдруг получил записку «Ныне никак нельзя» .Служанка готова была утешить его, однако Назон расстроился и не обратил на неё внимания. Полнясь обидой и разочарованием, он решил нынче же повидаться с возлюбленной во что бы то ни стало, даже если придётся выломать дверь.

Привратник дома с балконом не хотел впустить его, однако Назон высокомерно заявил, что госпожа ждёт его, а для убедительности вручил монетку. У цепного бедняги руки затряслись от жадности. Угодливо улыбаясь, он кликнул пробегавшего мимо мальчишку и велел провести гостя на половину хозяйки.Мальчишка исполнил наказ и убежал, оставив Назона перед дверью в покои Терции. В доме было пусто и тихо; слуги в отсутствие хозяина разгуливали кто где. Постояв в нерешительности, Назон открыл дверь и вошёл внутрь. Он застанет милую врасплох, но пусть она не смущается, если волосы её окажутся неприбранными, а одежда по-домашнему простой: красавица восхитительна в любом виде.

Миновав тёмную прихожую, юноша вступил в комнату, где должно быть только что ели: на столе, покрытом скатертью, валялись объедки. Из-за разделявшей комнату надвое занавески доносились женские голоса: Терция с кем-то разговаривала. Картавый голосок его милой звенел в воздухе, как золотая мушка; второй голос гудел шмелём и принадлежал пожилой женщине. Она говорила нараспев:

– До чего же тебе идёт это ожерелье! Он сказал: как договоримся о встрече наедине, будут и серёжки.

– Нет, ни за что! – хихикала Терция. – Но ожерелье превосходно.

– Вот и оставь его себе, моя раскрасавица. Я ему скажу : пусть к серьгам приложит и браслеты.

– Типун тебе на язык, Дипсада! Я ни за что не соглашусь.

– Да почему? С Флакком-то вы поладили.

– Флакк другое дело. А этот какой-то коротышка.

– Да ведь и он мужчина, и ему охота красавицу. Зато богат и не скуп. Покою мне

не даёт. Как увидел тебя, только о тебе и толкует. Да и кого ты не прельстишь? Такой бы красе да раму богатую. Не капризничай, моя прелесть, не ломайся. Милочка моя, с плохим предложением я бы к тебе не пришла.

Назон окаменел, внимая бесстыдным уговорам. Не было сомнения, у Терции сидела сводня, а та слушала наглые речи и не гнала её прочь.

– Теперь, когда твой муженёк уехал, самое время вволю пожить, а заодно и обогатиться, – продолжала гудеть Дипсада.

Назон сжал кулаки, исполняясь ярости, и только нежный голосок милой заставил его помедлить. Терция сказала:

– Я люблю другого.

– Уж не Капитона ли? – охнула Дипсада.

– Конечно, нет! Ах, какая ты смешная! У меня есть возлюбленный.

На сердце у Назона потеплело. Но Дипсада не растерялась:

– Где один, там и два. Скажу ему, что ты согласна.

– Ах, нет.

– Значит, забирать с собой ожерелье?

– Оставь его у меня до завтра.

– Да я его и насовсем оставлю. Не красней, не смущайся, госпожа. Будешь мне благодарна за Приска.

С этими словами сводня отодвинула занавеску и, столкнувшись носом к носу с разгневанным молодым человеком, выпучила глаза.

«Слушай: Дипсадой её, старую ведьму зовут.

Цель у развратной карги – рушить законные боаки,

Женщин невинных к пороку склонять.

Стал я свидетелем. Вот что она говорила:

– Знаешь, мой свет, вечор ты прельстила повесу,

Он от лица твоего взоров не мог оторвать.

Счастье Венера сулит: смотри-ка, богатый любовник

Жаждет тебя и желает узнать, чем тебе угодить.

Смело, красотка! Невинна лишь та, которой не ищут.

А попроворней умом ищет добычу сама.

А твой поэт! Что дарит, кроме песен?

Будь он даже Гомер, лучше щедрый дружок.»

Терция, вся в белом, стояла позади; ахнув при виде Назона, она чрезвычайно растерялась.

– Проклятая ведьма! – закричал Назон, набрасываясь на Дипсаду с кулаками. – Отравительница, сводня, лупа! Чтобы тебя скрутила трясучка! Чтобы отсох твой поганый язык! Вот тебе, получай!

Спасаясь от колотушек и громко вопя, Дипсада, вырвавшись, побежала вон. Назон обратил разгорячённый взор к любимой. У той от испуга раскрылся ротик: прижав кулачки с зажатым в них золотым ожерельем к груди, она попятилась.