Калейдоскоп Брюстера

Не знаю, может быть, есть особые гены прыгучести, и они все-таки передаются в нашей семье из поколения в поколение, но глядя в тот раз на забор во Львове я думал примерно так:

– Даже если меня озолотят, повторить я это не сумею!

После распития этих двух бутылок наша палата, наконец, утихомирилась.

Но подвиги наши, и прежде всего мои, – лицезрели многие. И в гастрономе вполне могли быть сотрудники больницы – это был конец рабочего дня.

Очень быстро была собрана комиссия, которая решила, что по совокупности моих больничных достижений, а среди них – ночные бдения с родной сестрой той самой «Пчелки» (тоже медсестрой, с которой мы подумывали жениться), пьянство и хождение в самоволку, я могу считаться полностью созревшим и готовым к выписке.

Если бы не спирт и гастроном, мне пришлось бы встречать в госпитале новый, 75-й год. Вряд ли эта встреча была бы радостной. А так – я поспел к самому столу, позвонив в дверь вечером 30 декабря – совершенно неожиданно для всей семьи.

Мама упала прямо на пороге в обморок. А когда ее привели в чувство, я затребовал яичницу из десяти яиц.

И только съев ее, сказал самому себе:

– Всё! Я – дома!

(Украина, армия, больницы, ХХ век)

Карпатское море

Только после окончания сержантской школы и приезда в часть начинается настоящая служба. И за все эту службу я в увольнении был один раз. Потому что очень быстро понял, что увольнение – это сладкая морковка, которую держит в руках начальство. К тому же – зачем ходить в увольнение, когда рядом забор и за ним – свобода? Иди – куда хочешь.

Но сейчас я думаю, что напрасно так относился к увольнениям. Дело в том, что в самоволку ты бежишь всегда с какой-то целью. И как ни странно именно этой целью ты ограничен. Купил вина – и обратно.

Гулять в самоволку не пойдешь. А увольнение – это и есть просто гуляние. И получается, что именно в увольнении могут случиться разные необыкновенные истории, потому что ты для них открыт. И опыт моего единственного увольнения – тому яркий пример.

В январе, через два месяца после прибытия в часть, я ушел в увольнение. Со мной были трое старослужащих, которые уходили на дембель весной.

Нас подбросили на машине до Рожнятова – большого поселка, выполнявшего роль районного центра.

Приключения начались почти сразу. В Рожнятове я бывал каждую неделю, потому что местная баня принимала по субботам наш дивизион.

Поэтому я уже был в принципе в курсе местных дел и нравов. Если Стрый считался чуть ли не столицей проституток всей Западной Украины, то в Рожнятове царили более или менее патриархальные нравы. И что я сразу понял – местные жительницы не блистали красотой. То есть, даже ровно наоборот. Впрочем, как и мужчины – по большей части низкорослые, кривые и косые.

Поэтому если удавалось увидеть хорошенькое женское личико, – значит, тебе улыбнулась сегодня удача.

Мы взяли билеты в кино и до сеанса отправились в пивную. Распили с пивом бутылку водки и навеселе пошли дальше бродить по Рожнятову. И сразу на какой-то темной улице столкнулись с краснопогонным полковником. У нас поблизости таких частей не было, а он сходу привязался к гуляющим солдатам и попробовал нас построить.

Послушав его несколько минут и никак не реагируя на его команды, мы просто послали его куда подальше, развернулись и отправились в кино.

Но настроение он нам подпортил.

И тут произошло чудо! Среди прохожих мелькнуло приятное женское личико! Я первым заметил эту девушку и в два прыжка оказался рядом с ней, пока мои сослуживцы стояли, разинув рты.

Поэтому по праву она стала моей.

Знакомство с девушками на улице – это особая наука. Азы ее я постигал, конечно, в Москве. И с самого начала придерживался неверного принципа. Я всегда искал ее – особенную и единственную. Хотя мой дворовый друг Саша все время мне объяснял: «Надо искать не единственную, а ту, которая захочет знакомиться. А из десяти одна – точно захочет».

С такой установкой Саша всегда оптимистично смотрел на мир. Мой же мир сплошь состоял из девушек, которые категорически отказывались знакомиться.

Отсюда следовал вывод – ни в коем случае не надо настаивать. Не хочет знакомится – и не надо. Прежде всего с теми, которых красочно изображал Император:

– Девушка, разрешите познакомиться!

– А зачем???

Это «зачем» преследовало меня в Москве. В Киеве встречалось реже, а на Западной Украине оказывается тоже царили московские нравы.

И я получил тот самый ответ:

– А зачем?

При других обстоятельствах я бы посмеялся и отстал. Но на меня смотрели старослужащие ребята. Совсем не городские. А я вообще-то был единственным москвичом не только в дивизионе, но и во всем полку.

Мне удалось узнать ее имя – Галя. И выяснить, где она работает. Она как раз шла на вторую смену.

Я попрощался и отправился с ребятами в кино.

После фильма мы так и не смогли придумать – чем дальше заняться. Поэтому накупили вина и вернулись в пивную.

Но там было очень много народу – рабочий день кончился. Поэтому мы по-быстрому выпили половину своих запасов вина и выкатились на улицу.

В увольнении мы были с 16.00, а в часть должны были вернуться к десяти вечера. Максимум – к одиннадцати.

И тут мы вспомнили – Галя!

Чуть ли не самым выдающимся строением в Рожнятове был Дом быта. Почему он был таким огромным, величиной с клуб, я не знал, поскольку никогда не был внутри.

А там было чему удивляться.

На втором или даже третьем этаже (помню, что поднимались долго по узкой лестнице) находился зал, похожий на танцевальный, уставленный рядами столов с водруженными на них швейными машинками. За ними сидели белошвейки и с увлечением что-то строчили.

По бокам, закрытые шторами, тянулись в ряд примерочные.

Быть может, мы попали тогда в святая святых Рожнятова – место, не терпящее мужского взгляда, где собирались модницы со всей округи.

Белошвейки обрадовались нашему приходу, но категорически отказались выдавать нам Галю. После многочисленных уговоров, посылов, клятв – сообщили, что Галя прячется в одной из примерочных, и я должен ее найти.

Смеху было столько, сколько может быть только в здоровом женском коллективе. Прежде всего потому, что в некоторых примерочных я действительно находил женщин, но ни одна из них не была Галей.

В результате, оказалось, что нас надули. Галя буквально за несколько минут до нашего прихода уехала домой.

Время – уже почти десять часов.

Или – или?

И мы решили отправиться в погоню.

Белошвейки сообщили, что живет она в селе Князевское – это практически уже в горах.

Мы поймали попутку и доехали до точки, откуда нужно было идти пешком. Перед нами был обледеневший, довольно пологий, но неуклонно забирающий вверх склон. Между тем началась снежная буря. Ветер, как назло, дул с гор прямо нам в лицо.

Самое удивительное, что никто не дрогнул и не сказал ни одного слова во все время нашего путешествия. Можно было придумать – зачем мне понадобилась эта Галя. Но вот почему ребята ради нее должны были опаздывать из увольнения?

А на часах было уже без чего-то одиннадцать.

И почему мы вообще отправились в эту деревню? И если даже нам удастся найти Галю, – что мы сделаем и скажем?

Мы вели себя, как истинно свободные люди. И дальше само приключение вместо нас должно было придумать сюжет. У нас же была одна задача – искать Галю. Что-то во всем этом походе было мушкетерское!

Без всяких раздумий мы бросились на штурм горы.

То, что мы шли все время вверх, – в этом было даже определенное везение. Иначе мы бы точно заплутали. В полуметре уже ничего не было видно. Мы взялись за руки и отправились в путь.

Сколько раз каждый из нас упал – неизвестно. Иногда мы сразу не вставали, а лежа отдыхали. Вино, кстати, по дороге было выпито, так что руки у нас ничем не были заняты.

Не раз и не два нам казалось, что мы заплутали и сейчас съедем все вместе в какую-нибудь пропасть.

И вдруг сквозь пелену мелькнул свет. Кажется, фонарь!

Показались крайние избы. На улице – никого, и все окна погашены. Мы двинулись вперед по деревне.

Через короткое время мы добрели до здания, видимо, клуба, а рядом, к нашему глубочайшему удивлению, стояла группа парней.

Ни секунды не подумав о безопасности, мы направились к ним. Парни встретили нас без особого удивления и довольно дружелюбно.

В селе было несколько девушек с именем Галя. И даже в рожнятовском центре моды работала еще одна Галя. Но потом вроде разобрались и отыскали нужную. Она жила на противоположном краю села.

Парни отрядили мальчишку лет двенадцати, чтобы он показал нужную избу, и мы отправились в путь.

Белая луна

Село изгибалось слабым «г» и было довольно длинным – где-то в районе двух километров.

Снег внезапно кончился. Ветер стих, и на небо вылезла огромная, как бывает в горах, совершенно белая луна.

Сугробы заблистали алмазной пылью. Белое и светящееся подавило все темные краски, оттенки, извилины. Все детали спрятались, сияла и отражалась только белая суть.

Наконец, мы подошли к нужному дому. Мальчик уверенно показал на окно за палисадником: «Здесь спит Галю».

Сюжет перестал двигаться самостоятельно. Дальше все зависело только от меня.

Тут как раз и обрушились на меня все вопросы, которые я до этого не задавал. Мирно спящий дом. Видимо, здесь ее родители. Может, – братья и сестры.

Но отступить невозможно. Что я скажу ребятам? А теперь пошли в часть? Выхода у меня не было.

Наш Сусанин никуда не ушел, а тоже смотрел на меня.

Я открыл калитку и вошел. Чтобы подойти к окну, надо было еще зайти за заборчик палисадника. Через него я просто перелез. Окно было наглухо закрыто. В доме было темно, и за белой занавеской нельзя было ничего разглядеть.

Я оглянулся на ребят в поисках поддержки. Они замахали руками – давай, мол, стучи! Мальчишка тоже махал.

Я стукнул по стеклу. Ни звука. Еще раз. Еще. Чуть громче.

Тут на меня буквально обрушилась спасительная мысль, что никто не отзовется (может, она сегодня легла где-нибудь в другом месте?), и можно будет со спокойной совестью отправиться восвояси.

Стукнул еще раз и оглянулся за подтверждением – мол, я сделал все, что мог, давайте уже свалим отсюда!

Сперва я почувствовал дуновение и прикосновение теплого воздуха. Затем до меня долетел звук. Резкий и громкий – с силой распахиваемого окна.

Я не успел ничего – ни изобразить улыбку, ни придумать первые слова. Я успел только повернуть голову.

И тут же буквально онемел от ужаса. Ровно на секунду меня парализовало и пригвоздило к месту. А когда жизнь снова вернулась ко мне и кровь потекла по жилам, я сделал два гигантских прыжка. Подготовительный – через палисадник, и решающий, олимпийский, – через главный забор. Все рекорды Брумеля были побиты в этот день!

На бегу я заметил перекошенные лица моих сослуживцев и уносящегося вглубь деревни мальчишку.

Буквально через сотню метров кончились дома и начался спуск – очень похожий на тот, по которому мы добирались до деревни.

Через минуту мы заскользили, а дальше уже летели вниз на всех выпирающих частях тела, время от времени хватая кого-нибудь за руки или за ноги, в попытке остановиться. Но это было невозможно! Сила, выбросившая нас из деревни, помножилась на угол уклона, на чуть обледеневший горный снег – и мы летели и летели, как выпущенные из катапульты!

До тех пор, пока уклон не кончился и дорога не стала ровной.

Клянусь какой угодно клятвой, – я никогда в жизни так не смеялся. И более того – никогда в жизни не слышал такого смеха!

Если бы наши рты не были забиты снегом, наш суворовский спуск сопроводился бы таким хохотом, что от него немедленно бы начались повсеместные обвалы на всех перевалах Карпат.

Конечно, мы никогда бы не признались друг другу в том, что наш смех по своей силе был равновелик тому ужасу, который нас охватил после того, как открылось окно.

О, этот белый лунный свет в горах! Он все поменял, свел воедино все обманы, отменил все темные, ночные, бывшие до него сюжеты.

Несколько минут назад, оглянувшись на звук и теплый ветерок, я не увидел, как ожидал, лицо милой девушки, которое уже, правда, слегка подзабыл.

Из-за белых занавесок на меня глянуло, даже не глянуло, а словно выехало – очень быстро, как на невидимом шарнире, лицо ужасающей старухи. Выехало – потому что в мгновение ока оно оказалось не в доме, а прямо передо мной.

Белые распущенные старушечьи космы, не глаза – а белесые бельма. Она слепо глянула на меня ими, не произнеся ни звука.

Ужас сковал в нас все слова, и только отсмеявшись, лежа на дороге и заходясь от колик, мы сказали хором: «Ведьма!!!»

Море в горах

О, белая луна, какие ты можешь закрутить сюжеты с теми, кто находится в увольнении от чего-нибудь и отдается тебе полностью!

Как бы то ни было, а впереди нас ждали еще разные неприятности, поэтому мы отряхнулись и смело побрели им навстречу. Праздник на сегодня закончился.

И тут мы решили сократить путь. Бежать по дороге – известное дело. Но если идти прямиком – получится короче чуть не на половину.

Хмель уже вылетел из наших голов, поэтому мы быстро шли, особо не отвлекаясь на разговоры.

Как ни странно, идти было гораздо легче, чем по дороге. Здесь вероятно постоянно дули ветры, поэтому снега было гораздо меньше, фактически у нас под ногами была твердая каменистая почва.

Это нас страшно обрадовало, и мы буквально полетели вниз в гораздо лучшем настроении.

Я, как самый длинноногий, бежал впереди.

И в какой момент оторвался от друзей довольно существенно. Тут передо мной неожиданно, прямо из-под земли, вырос каменный гребень. Пришлось на него взбираться.

Достигнув вершины, я глянул перед собой и обомлел. По чести, я не совсем понимаю, какое слово здесь лучше подойдет. В ужасе – уже было. Недоумение – все-таки слабовато.

Но самое удивительное – последовательность ощущений была точно такая, как в деревне!

Сначала на вершине гребня я почувствовал дуновение ветра. Не похожего на тот, что дул внизу. Это был слабый ветерок, наполненный сильными ароматами. Затем ко мне пришел звук. Это был гул, скорее – шум.

А потом – я увидел.

Передо мной в лунном свете разливалась до горизонта морская гладь, вся покрытая средней величины волнами. Они издавали явственный шум, видимо, набегая на берег, а ветерок нес морской, соленый запах.

Как ни странно, в следующую секунду меня охватил страх. Там было что-то такое – мы же теперь никогда не вернемся в часть, и следом – мы сейчас все утонем.

Страх, смешанный с удивлением, заставил меня поднять руки. Я простер их перед собой, когда почувствовал, что ребята тоже взобрались на гребень, и громогласно произнес:

– Смотрите! Море!!!

Лунная дорожка бежала к нам через волны, все замерли, никто не сказал ни слова. И тут один из стариков внезапно побежал по гребню вниз. Прямо – в море.

Следом за ним – остальные.

И только я по-прежнему стоял на вершине.

– Гриша, ты долго там собираешься торчать?

Когда я услышал эти слова, во мне еще ворочалось недоумение от того, что никто из моих сослуживцев не тонет и не зовет на помощь.

Десять минут назад нам казалось, что смеяться мы уже просто не можем. Но что с человеком делают луна и горы! Откуда у нас взялись силы?

Перед нами были песчаные барханы. Ветер выдувал из этого места весь снег, и он же уложил песок в подобия волн. А луна позаботилась о соленом ветре и шуме.

В часть мы пришли около двух часов ночи. Замполит, исполнявший роль дежурного офицера, с десяти вечера ожидал нас, предвкушая сладость скорой расправы. И был страшно удивлен и разочарован тем, что мы, во-первых, были не пьяные, а во-вторых, почему-то пребывали в отличном и даже радостном состоянии духа.

Ему ничего не оставалось делать, как отправить нас немедля спать, пообещав наутро обрушить на наши головы все египетские казни.

Но в целом – обошлось. Единственное, что мое стояние и слова про море стали очень популярны. Все лезли с вопросами: «Гриша! Где же море?» Другие изображали невинность: «Товарищ сержант, говорят вы в Карпатах открыли море? И как вы там не утонули?»

И только когда этот призыв весной ушел на дембель, история наших ночных приключений стала забываться.

Самоволки

В следующую же субботу после увольнения я воспользовался поездкой в баню и нашел Галю в Доме быта.

Ведьма в окошке была ее бабушкой, и подлый мальчишка, конечно, намеренно направил меня к ней.

Но оказалось, что никто на меня не в обиде. И более того, ее родители приглашали меня заходить на огонек.

И с того времени Галя стала моей девушкой – вплоть до окончания службы.

Я старался раз в неделю-две бегать к ней. Туда-сюда выходило километров двенадцать. Самое неприятное – это были собаки. Они болтались без дела на улице, а я им обеспечивал хоть какое-то развлечение.

Страху я натерпелся, но укусов счастливо избежал. В зависимости от погоды мы изредка сидели у нее дома, а чаще всего бродили по окрестностям в поисках укромных местечек. Родители относились ко мне хорошо. Мне казалось, главным образом, из-за того, что брат Гали Мирончик служил в это время где-то под Ленинградом. И, может быть, они надеялись, что и там их сына кто-нибудь привечает.

В промежутках между свиданиями мы обменивались с Галей письмами. Она писала: «Грицьку, ну от я i пишу тобi листа».

В письмах она сокрушалась, что не знает, что мне писать. Раза три сокрушалась, меняя слова, и тут письмо заканчивалось.

Парадокс был в том, что если бы она жила в одном из ближайших к нам сел, никаких отношений у нас бы не было. Настолько мне нравились пробежки по горам!

Хотя если бы меня тогда кто-нибудь спросил, я бы скорее всего сказал, что мне просто симпатична Галя.

Все относящееся к горам оставалось неосознанным. Впечатления накапливались и словно тонули во мне, а потом лежали бездыханными. Это сейчас я понимаю, что они просто были очень глубоки.

Мы довольно часто выезжали в горы по разным делам. Иногда хулиганили – гоняли на машине. Ездили за песком и гравием. Тушили лесные пожары с помощью подручных средств – топоров и лопат. Пихты очень страшно горели. Стоит одинокая высоченная пихта, и кругом – ни деревьев, ни горящей травы. И вдруг вспыхивает вся – с ног до головы. И сгорает в мгновение, как спичка.

Потом, когда разливалась наша река Дуба, мы вынуждены были ездить в дальние села, потому что у нас кончались припасы. Нам кое-что доставляли даже вертолетами.

Есть такие картины, где сочетаются равнина и горы. Плоская, как доска, равнина, и по всей линии горизонта – горы. В американских вестернах ковбои любят устраивать погони на фоне таких пейзажей.

И в Карпатах я бывал в таких местах. В них главное – это сочетание несочетаемого. Можно забыть про горы и полностью посвятить себя плоскости, но они все равно возвышаются на горизонте. И сопровождают тебя, куда бы ты ни двинулся.

А когда я подбирался к высокогорью, меня словно охватывало прозрение.

Галя была просто миловидной девушкой. Весь смысл был в ночном походе к ней. Особенно притягивали меня лунные ночи.

Моим друзьям наши отношения не нравились. Они боялись, что я могу на ней жениться. Весной 74-го года Левка Лучер ездил в отпуск. И два дня проторчал в Москве. Вернулся и сразу накинулся на меня. Его так поразили ухоженные и отлично одетые московские девушки, что он стал ругаться: «Как ты мог положить глаз на какую-то деревенскую простушку?»

Но если бы я попытался объяснить, что все ради ночных пробежек, – он посчитал бы меня сумасшедшим.

А простота действительно была. Галя не верила, что я из Москвы. И военный билет ее не мог переубедить.

ххх

Осенью меня затянули больницы, и, вернувшись в часть, с Галей я попрощаться не успел.

Но она знала моих ребят и незадолго до их отъезда домой пришла к бане в субботу задать один единственный вопрос. Оставивший моих друзей в полном недоумении:

– А Грицьку действительно из Москвы?

Получив положительный ответ, она удалилась.

Хотя, может, в этом вопросе и не было особо ничего удивительного. В СССР были области очень близкие к Москве, а были – очень далекие. Не географически, а по ощущению.

Прибалтика, скажем, была очень близко. И Киев – тоже.

А Прикарпатье – далеко. Там была столица – Львов. Следом шел малопонятный Киев, а Москва была словно на Марсе.

Насколько это ощущение не зависит от географии, можно было понять, если удавалось зайти на рынок в Рожнятове в субботу. Но только очень рано – часов в семь утра.

Там во всю торговали канадскими товарами. И в самом деле, у многих были родственники в Канаде, которая уж точно была для всех местных ближе, чем Москва.

90-е годы разбросали моих армейских друзей по всему миру. В самом конце десятилетия меня неожиданно нашел литовский приятель – Роландас из Каунаса.

Мы с ним общались и после армии примерно до середины 80-х, а потом он закрутился в делах и пропал.

И вдруг – звонок из Чикаго!

Где он, оказывается, жил уже несколько лет и работал зубным техником. По его словам, из Литвы уехали все, у кого была хоть какая-то голова на плечах или руки умели что-то делать.

Прежде всего меня поразил его русский язык. Он говорил почти чисто! А в середине 80-х я его с трудом понимал.

Дело было в том, что зубы он чинил, в основном, эмигрантам из Восточной Европы или СССР. А у них русский – единственный общий разговорный язык.

Вот он и обучился заново.

Мы проговорили минут сорок – всласть. Ничего особо хорошего в его жизни не было. С женой развелся, сын давно жил самостоятельной жизнью.

В пятницу у него по вечерам – бар до потери пульса, а в выходные – хоккейная площадка. Он был отличным спортсменом – гонщиком и хоккеистом.

И уже прощаясь, он мне сказал:

– Знаешь, Гришка, если бы мне кто-нибудь в юности сказал, что самое счастливое в моей жизни будет – советская армия – я бы никогда не поверил!

Роландас всегда был ярым антисоветчиком, как практически все литовцы.

Еще он признался, что ему снится Рожнятов, и он мечтает побывать там снова.

– Поехали?

– Поехали!

На этом мы и расстались.

И я с ним полностью согласен. Не знаю, что именно вспоминал он. Скорее всего – отличных ребят, добрых и справедливых. И нашу бесшабашность и безответственность. Которые были ничем иным, как легкостью жизни. От этой легкости каждый из нас черпал по полной. И именно ее мы все утеряли.

ххх

Я твердо знаю, что это именно моя жизнь, и я обращаюсь в этих записках к самому себе.

А вот когда я вижу перед собой бегущего ночью юношу, – то словно вторгаюсь в чужие воспоминания.

Он бежит, посматривая изредка направо, где виднеются черные с белыми шапками горы, вершины и пики. Снег на них то ярко блестит, то исчезает, когда его закрывают набегающие облака.

Этот юноша даже не осознает, что родился. Его создал лунный свет, и когда он исчезает – пропадает и юноша.

Он всегда бежит по этой дороге, открытый новым приключением, за светом, который убирает все лишнее, прячущееся в темноте и воплощает невозможное. Свет не имеет цели или задачи, он только отменяет все кажущееся привычным и незыблемым.

«Живи – не замечая жизни», – говорит он.

И юноша продолжает бежать, подставляя лицо лунному свету.

(Украина, армия, друзья, ХХ век)

Незабвенные 70-е…

Поколение семидесятых достаточно четко делилось на комсомольцев и не-комсомольцев. Не-комсомольцы считали, что главное – это внутренняя работа, а не внешняя.

Но общим было ощущение неясности выбора, и поэтому и тот, и другой путь допускал большие колебания. Я не думаю, что в 70-е могли вырасти люди, имеющие ясные цели. Вернее, могущие видеть перспективу. 70-е – импрессионистичны, в них все размыто. Да, хватались, разбрасывались, но очень быстро остывали. В этой размытости – особый демократизм 70-х. Комсомолец и двоечник могли забуриться в пивную и загреметь в вытрезвитель. Хотя первый мог много при этом потерять. И оба это хорошо понимали.

Конечно, выбирали путь, шли по нему, а потом в секунду могли все спустить в унитаз. И необязательно этому предшествовали мучения, сомнения, скорее сам воздух, атмосфера были таковы, что устоявшееся оказывалось вдруг ненужным.

Есть семидесятники «по жизни» – свои ребята, они до сих пор не сделали в жизни выбора. Приближаешься к ним и не понимаешь, что произойдет в следующие часы, – напьешься, упадешь в канаву, уедешь в другой город, к кому-то на дачу, получишь по физиономии или, по старой памяти, попадешь в пикет. И это отнюдь не просто общерусская черта, а своя, родная, наших семидесятых.