Калейдоскоп Брюстера

– А ты знаешь такую группу – Tangerine Dream?

К моему величайшему удивлению – он знал. И все остальные – тоже, и еще множество других, прозвучавших для меня впервые, но сразу обласкавших мой слух – Henry Cow, King Crimson, Soft Machine, Kraftwerk.

Через несколько дней я купил у фарцовщика пластинку Tangerine Dream за 70 рублей.

С нашим продавцом с психодрома Гуманитарного корпуса (потом он стал именоваться сачком, а настоящий психодром был, конечно, только в центре, перед журфаком, филфаком и прочими до переезда на Ленинские горы) мы с тех пор видеться перестали. Но он продолжал болтаться в общежитиях рядом с моим домом. И через пару лет погиб там же. Напротив нас в то время проходил товарный поезд (кто ходил в те годы в магазин «Балатон» – знает), направлявшийся на якобы пустырь на Мичуринском проспекте. Поезд любил почему-то останавливаться и подолгу торчать на Ломоносовском, перегораживая всем дорогу. Приходилось его обходить. Мой знакомый, как и все мы не раз, полез под вагоном, состав двинулся, и ему отрезало ноги по самую верхушку.

Шел он в винный магазин напротив – «Всем смертям назло». Железная дорога была лишь первым препятствием на пути к нему. Далее был нерегулируемый переход через Ломоносовский проспект, где полегло жуткое количество студентов и жителей ближайших домов. Там было что-то вроде мертвой зоны для автомобилей, поэтому они сбивали зазевавшихся граждан почем зря.

Итак, я купил пластинку Tangerine Dream довольно дешево, но она была не новая и слегка поцарапанная. Мой львовский проигрыватель с алмазной иглой к величайшему неудовольствию моих родителей и бабушки впервые произвел на свет электронные шумы в исполнении Клауса Шульце.

Мне показалась, что это была музыка сфер, космос, барабаны – все вместе, но в чистом, незамутненном виде, как у Pink Floyd.

Я понес пластинку к старшему брату соседа, а он дал мне ротапринт статьи из «Melody Maker» об электронной и авангардной музыке.

Эта статья на три года стала моим путеводителем. Все написанное в ней превратилось в писание, а все упомянутые имена – в пророков. Если я сейчас закрою глаза, то не только вспомню текст, но и расположение строчек, абзацев и где кто и в связи с чем был упомянут.

Мы подружились со старшим братом моего соседа и он ввел меня в мир джаза и отчасти – в московскую музыкальную тусовку. Правда, последняя меня мало интересовала, хотя джазовые музыканты очень нравились.

Когда кто-нибудь из знакомых или отец собирался за границу, я составлял огромные списки, потому что имел уже приличную картотеку с дискографией. В Москве было очень трудно найти пластинки с авангардной и электронной музыкой, и все-таки через пару лет у меня собралась неплохая коллекция.

ххх

Но была одна пластинка, о которой я мечтал. Сложность в том, что в обычных музыкальных магазинах в Европе ее найти было невозможно. Эти пластинки и на Западе выходили маленькими тиражами и через пару лет исчезали с прилавков.

Это была пластинка с электронными экспериментами Robertа Ashley. Она была выпущена в свет небольшой звукозаписывающей фирмой в Италии. И упомянута в «Melody Maker» как абсолютно выдающаяся.

И вот как-то раз в гости к моему отцу пришел один человек. Он был дома у нас впервые, но общие знакомые считали, что он – наш резидент в Италии. Во всяком случае, он там жил и работал. Я, естественно, не упустил этот подвернувшийся случай.

И надо же – он вдруг завелся!

– Никто не может достать? И в Москве вообще нет? Запишите мне название.

Через месяц пластинка была у меня. Самые надутые типы из музыкальной тусовки стали звонить мне домой и просить переписать пластиночку.

Правда, музыка мне не понравилась, но это было не столь важно. Меня распирала гордость.

ххх

Прошли еще год-полтора, и мои интересы стали смещаться в сторону авангардного джаза. Родители заявляли, что разъедутся со мной, когда слышали «музыку» в исполнении Sun Ra.

И как раз все так сложилось, что мы с женой действительно решили пожить самостоятельно.

Вещей было немного, в основном – детские, и за пару дней мы с отцом все перетащили. Взял я и часть дисков, но не все – сам не знаю почему.

В первый выходной день отец решил заехать, забросить нам еще пару сумок и оставшиеся диски. Их было немного, с десяток.

Мы попили чаю, посмеялись, и я спрашиваю:

– Пап, а ты диски не стал что ли брать?

– Нет, как же, я взял.

– А где же они?

И тут на отцовское лицо накатила туча.

Мы бросились к машине. Но, конечно, когда мы приехали в наш двор, пластинок нигде не было. Я кинулся к сидящим на детской площадке людям, но никто ничего не видел.

Отец, когда грузил вещи в машину, положил пластинки на крышу и забыл о них. И так и уехал. Пластинки где-то слетели с крыши – то ли сразу во дворе, то ли уже по дороге.

Надо ли говорить, что среди этих пластинок, очень хороших и редких, был Robert Ashley.

Рядом с нашим домом – общежития, и я на всех дверях расклеил объявления:

«Верните только одну пластинку, я еще за нее и доплачу!»

Но тщетно.

Пластинка пропала, а во мне что-то сломалось. Я стал реже встречаться со старшим братом своего соседа, перестал ходить на концерты.

ххх

Начинались восьмидесятые. Гиганты, гении уходили со сцены, и стало исчезать чувство, что на смену им немедленно явится кто-нибудь другой.

Я писал диплом, увлекся философией и почти перестал слушать музыку. Еще через пару лет мой Philips сломался, и я продал его за полцены приезжему из Тбилиси. Колонки в половину человеческого роста («смерть соседям») переехали на балкон и там сгнили года через три.

А остатки моей коллекции навечно поселились в барахолке, рядом со старым фотоувеличителем и елочными игрушками.

Но когда, не чаще раза в год, я затеваю там уборку и беру их в руки, меня по-прежнему охватывает священный трепет.

Вот они: Stokhausen, Steve Reich, Antony Braxton, Emerson, Lake and Palmer, Heldon…

Но Robertа Ashley – нет.

(музыка, ХХ век)

Люди и звери

Утро, два дня назад. Пустой проспект. Навстречу идут три таджика и во все глаза смотрят на меня. А у меня настроение – в пору топиться. Что вы, думаю, дол…бы, на меня уставились? Нет, вроде смотрят не на меня… А куда? И вдруг я слышу за спиной странный шум. Какой-то такой не городской… И все сильнее и сильнее. И тут в моем воспаленном мозгу проскакивает молния, и я понимаю, что шум и таджики как-то связаны. Как в замедленной съемке, я оглядываюсь…

Господи, помилуй!

Прошла ровно секунда. Я не мог испугаться, не мог ничего почувствовать. В трех метрах от себя, на уровне лица, я увидел огромного ястреба. Причем, он как бы притормаживал, выпустил когти, а крылья развернул немного в бок.

Прямо передо мной, так, что обдало ветром, он развернулся и свернул резко вправо. И только когда раздался удар о стекло, я понял в чем дело. Потому что только тогда увидел несчастного воробья, который со всего лету ударился о стекло «Райффазен-банка», и тут же ястреб сцапал его налету. Мгновенно ушел в бок, потом ввысь, и в два крыла оказался выше дома.

Ну ни фига себе! – что-то такое выдохнулось из меня.

Еще через секунду меня, не знаю почему, охватило чувство глубокого удовлетворения. Прямо-таки торжества.

Я повернулся к таджикам, которые тоже стояли с открытыми ртами, и с мстительной радостью спросил: «Ага! У себя в Таджикистане вы, небось, такого не видели?!»

И пошел к остановке, не оглядываясь.

(Москва, на улице, XXI век)

Друг

Темень, дождь, асфальт усыпан желтыми листьями. Стоит Ломоносовский, безнадежно стоит Мичуринский. Зато бежишь мимо МГУ, среди густых деревьев, где покойно и хорошо, и с удивлением смотришь – что делает здесь это орущее, светящееся и гудящее стадо машин?

Мимо проносятся два студента – длинный и маленький, лопоухий. Лет по двадцати с небольшим.

Длинный спрашивает:

– Ты хочешь на ней жениться, правильно?

– Правильно!

– Но интимных отношений у вас не было, правильно?

– Правильно!

– Так почему же ты хочешь на ней жениться?

Ответ лопоухого я не услышал. Его унес ветер.

(Москва, на улице, XXI век)

Границы сознания

Солянка – совершенно отвратительная. Это что – почки?! Нет, лучше не задумываться.

– Все, ребята, больше не могу – дайте 150 и соленый огурец.

– Пожалуйте.

Друг-то умный, ест куриную лапшу.

– Так вот, ты же знаешь, есть любовь – дар, и совершать против нее что-то – это совершать преступление по отношению к самому себе!

Я не понимаю, что мне этот кабак напоминает? Темень такая, что и десяток софитов врубить – по углам будет темно. Бред какой-то. По стенам – Борисов-Мусатов. Раздевалка допотопная.

То ли Шуя, то ли Ярославль. 60-е годы. Лучший ресторан в городе. Вот что это напоминает.

Я жую кислый огурец после пятидесяти грамм, друг сидит напротив, спиной ко всему большущему залу, и продолжает говорить.

В зале только один посетитель кроме нас – у противоположного окна, прямо за спиной у друга. Он одет в серебряный костюм из блесток, в таких в цирке летают под куполом и изображают космонавтов. Перед ним – чашка кофе. Указательными пальцами рук он заткнул себе уши. Время от времени он вынимает палец, берет чашку и подносит к губам. Вынимает поочередно – то левый палец, то правый.

Я смотрю, как друг кладет кусок драника в рот, – посетитель вынимает палец из уха.

Потом, видимо, кофе он допил и оставил в ухе только один палец.

Друг сказал:

– Странное заведение!

– Странное… Но хорошо посидели?

– Хорошо. Хотя с солянкой тебе не повезло.

– Не повезло.

Посетитель, по-прежнему держа в ухе палец, проводил нас взглядом.

Десять рублей гардеробщику я почему-то решил не давать.

(Москва, ресторан, ХХI век)

Энтропия

Еду из Онкоцентра от друга. Длиннющий переход от Каширской до Павелецкой.

Громкая музыка ползет клоками, урывками.

Играет одинокий скрипач, лауреат разных премий. Рядом – большая колонка.

Звучит мелодия из «Бандитского Петербурга».

Все проскакивают мимо.

Стоит и слушает только один человек – облокотившийся на заграждение и подперевший рукой щеку китаец.

Лицо его расплывается в широченной улыбке.

(Москва, метро, ХХI век)

Азазелло

Говорят, что глаза – зеркало души. Наверное – взор. Взирающие на тебя глаза. Я помню все больше женские, а вот мужских – мало. Но одни глаза забыть не могу.

Мне было лет сорок, и я попал в час пик в неимоверно забитый вагон метро. Очередная порция заходящих пассажиров вдавила меня со всей силы в какого-то мужика. Небольшого роста, коренастый, смахивающий на рабочего или шофера. И вот только поезд отошел от станции, этот мужик начать вопить прямо мне в ухо и на весь вагон:

– Пидор! Ты чего меня лапаешь?! Я тебя…

И тра-та-та по матери. Я даже сначала не понял, что эта речь обращена ко мне. Поняв, попытался огрызнуться, а он не слушает и продолжает орать, причем все громче и громче. При этом мы слиплись с ним так, что отцепиться невозможно. Я быстро понял, что отвечать вообще не надо, но на нас уже смотрит полвагона. Я начал дергаться, и тут его крик перешел вообще в визг и рычание. И вот в какой-то момент я заглянул ему в глаза. Надо сказать, что на меня он вообще не смотрел и рожу повернул куда-то в бок. Но, когда я дернулся, он повернулся, и мы посмотрели друг на друга. И я на секунду утонул в, как мне показалось, абсолютно черных, без белков глазах. Вернее, не утонул, а как бы глянул сквозь них, как будто это было черное и прозрачное стекло. И за этим стеклом не было ничего. Пустота. Словно это был не человек, а рама.

В тот же миг во мне точно кто-то с силой натянул и отпустил невидимую струну. И меня отбросило на стоящих сзади пассажиров. Началась толкотня. Придавив чью-то ногу, я бросился вон из вагона. Отдышался и, пропустив пару поездов, поехал дальше в полупустом, как ни странно, вагоне. Меня охватило прямо невероятное омерзение, как будто я ступил в клубок змей. Я попытался его сбросить, отвлечься или посмотреть на это с иронией, но в голову лезла только одна фраза: «Ну, блин, Азазелло. Точно – Азазелло»…

(Москва, метро, ХХI век)

Счастье. Мизансцена

Место действия – маршрутка, которая к тому же притворяется автобусом. Сидим лицом к лицу: две студентки, мужчина лет на пять меня постарше и я. Сзади сидит парень, который учился со мной в одной школе в параллельном классе. Меня, естественно, не узнает.

Мужчина напротив начинает потрясающее соло. Через пять минут вся маршрутка бросает мобильники и начинает слушать только его. Сначала он купил билетик, хотя явно – пенсионер.

Шофер:

– Пробейте пенсионное!

Сосед, протягивая деньги и обижаясь:

– Ты будешь брать деньги или нет?!

И тут же начинает предлагать билетик за 10 рублей вновь входящим.

Мой одношкольник сзади:

– А кто будет налоги платить?

Сосед:

– Ой, спасибо, что напомнил! Тогда я его так подарю!

Протягивает студенткам. Те не берут.

Сосед, не обижаясь:

– Не хотите – не надо! А какой вы национальности?

Студентки хохочут. Сосед перечисляет все среднеазиатские народы – нет!

Тогда он шепотом, но так, что слышат все пассажиры:

– Неужели? Еврейки?!

Тут студентки не выдерживают и признаются: армянки.

– Ну, и как там Саркисян? Ничего живет? Не болеет?

Студентки считают, что с Саркисяном все нормально.

Далее – непередаваемый поток. Про армян вообще, про друга-сослуживца по армии, который крал кавалерийские седла, про Киргизию, про жену режиссера Шамшиева – Лолу, про сбрасываемых с вертолета баранов, про Тянь-Шань, про то, что он знает четыре языка, но давным-давно не читал книг…

Мертвая пробка. Студентки, продолжая хохотать, выходят. Он им вслед: вы всяких старых дураков меньше слушайте. За ними потянулся и мой одношкольник.

И мы сливаемся с соседом в полном экстазе.

Он – про брата, который на ровном месте свалился в кювет, я – какая больница? 64-я. Рассказываю все, что знаю про 64-ю. Обсуждаем вообще братьев, машины, вождение ночью, Павлово-Посадскую медицину, переломы рук, несъеденный шашлык (он брата так и не дождался), рыбалку, сколько на одного надо рыбы, как ее вкуснее готовить…

Пассажиры на задних сиденьях решают, что это спектакль двух актеров. Шофер забыл про дорогу.

А маршрутка стоит, и впереди – нет просвета.

И тут я его спрашиваю:

– А чего это вы в кавалерии служили, что за кавалерия такая?

– А в алабинском полку, может, слышали?

– Как же! Не только слышал, но и бывал там!

– Да ну, когда?

– В 72-м, я работал тогда на Мосфильме, и нас возили на экскурсию – в танковую часть, а потом – в кавалерийскую.

– Бросьте! Я в 72-м как раз там и служил!

Секунду нам кажется, что еще чуть-чуть, и мы друг друга узнаем и начнем обниматься.

Но нас отвлекает тема танков, и – увы! – на сравнении достоинств и недостатков «Пантер» и «Тигров» объявляется остановка: Черемушкинский рынок! Сосед срывается с места, я жму ему руку и прошу передать самые горячие приветы брату, пожелания выздоровления и вообще… благополучия, успехов и прочее…

Шофер покорно ждет, а у пассажиров – разочарованные лица.

Я смотрю в окно. Он перебегает Ломоносовский на красный свет.

Так мы все ходим рядом, вслед, друг за другом, не зная, не видя, не ощущая, не понимая, что счастье, судьба – рядом. Надо только протянуть руку и – открыться.

Оно может быть маленьким, и тогда это – сосед по маршрутке.

И огромным, всеобъемлющим, преображающим.

Тогда это – Любовь.

(Москва, попутчик, ХХI век)

Морок

Это была последняя история, которая приключилась у нас с Вовкой. Он позвонил и попросил триста рублей. Я говорю: подходи к Ингурям, я там через полчаса буду. Встретились мы часов в пять, а было это накануне 9 мая, и Ленинский проспект был совершенно чист – ни людей, ни машин. Стоим, чешем языками, и тут со стороны Ингурей появляется дама, и я краем глаза вижу, что она смотрит прямо на нас. Подходит, просит сигарету, Вовка протягивает, она прикуривает и остается стоять рядом. Мы с Вовкой продолжаем что-то обсуждать.

Вдруг она говорит:

– Ребята, а может пойдем куда-нибудь, выпьем?

Я молчу.

Вовка в ответ:

– Пивка или водочки?

Она:

– Не-е, я пью только вино или коньяк.

Вовка:

– Пивка.

Она:

– Коньяк.

Так они стоят и препираются. В этот момент из-за дома выходит компания молодежи, лет по семнадцати, и просит прикурить. Вовка мгновенно начинает с ними что-то бурно обсуждать, дама стоит молча рядом.

Я говорю:

– Вовка, вы тут болтайте дальше, а мне надо в гости.

Киваю даме и ухожу. Вот и вся история.

Вся, да не вся.

Что это была за дама! Она была поразительно, просто невероятно хороша! Лет 35–40 (мой любимый возраст), изящно одета, в коротеньких брючках, в туфлях на каблуках, и настоящая стопроцентная дама (или на сто процентов умеющая ею притворяться). И вот, пока они препираются с Вовкой, за эти несколько секунд у меня в голове проносится целая лавина мыслей. Причем разговаривает она исключительно с ним, а на меня только искоса посматривает.

«Так, что это такое? Откуда это чудо появилось? Чего она хочет? Почему она подошла?»

А надо сказать, что на Вовке тренировочные штаны, на лице – трехдневная щетина, рубашка на пузе не сходится, а перегаром разит аж до Ингурей. Я-то одет обычно – брючки, рубашечка.

«Какой к черту коньяк?! И вообще, кто она? Нет, не может быть! Это невозможно! И все равно, даже если это так, она что, не видит в каком Вовка состоянии? Нет, невозможно! Путана? Такие бывают на улице, прямо под ногами? А-а-а-а… Бред. Что, жизнь прошла мимо?!»

И тут я понимаю, что если она в следующую секунду просто поманит меня пальцем, я за последствия не отвечаю. Оно может быть и так, что рвану рубашку на груди и пропаду ни за грош. И самое удивительное, она действительно как будто не видит Вовкиных штанов и не чувствует перегара. А он улыбается совершенно обворожительно. Они уже начинают обсуждать, где можно попить этой водки-коньяку…

«На какие, интересно, деньги», – думаю я. И понимаю, что меня начинает засасывать прямо с головой. И в этот момент из-за угла появляется молодежь. Как будто морок падает у меня с глаз. Я хватаю ноги в руки и бегу сломя голову.

На следующий день звоню Вовке. Осторожно интересуюсь, как вчера прошел день.

– Ничего, – говорит он. – Взял пивка, водочки…

– А дама?

– Какая дама?

– Ну, я же тебя оставил с дамой у Ингурей?

– Какой такой дамой?

– Вовка, она еще сигарету у тебя брала и коньяк предлагала пить.

– Слушай, какой коньяк, ты что, рехнулся, не помню я никакой дамы.

– Вовка, она такая была, очень красивая, а потом еще молодежь подошла, – жалким голосом говорю я.

– Гриня, я повторяю, может, и была дама, но я не помню, ты чего-то ошибаешься.

– Вовка, ты все-таки существо бесполое, забыть такую даму…

– Тебе виднее, – говорит Вовка.

И так я не знаю до сих пор, что это было. Сон? Явь? Я, пожалуй, давно не видел таких роскошных женщин. И почему она говорила только с Вовкой, а на меня не обращала внимания?

(Москва, улица, женщины, друзья, ХХI век)

Вчера я уже умер

Метель… Зачем мне соседка друга? Что за бред? Я еду, мне холодно, и представляю, что сижу на диване с ногами, пью чай с вареньем и читаю самую толстую книжку на свете. Она такая большая, что трудно переворачивать страницы.

Но ноги сами несут меня – маршрутка, метро, магазин, коньяк, подъезд, этаж, цветы, с Днем рождения (!), салаты, баранья нога, сыры, кьянти, дети, женихи, невесты, жить в этой стране невозможно, в ней никогда уже не будет ничего хорошего – надо уезжать, давайте все уедем – пускай они сами сидят в офисах, стоят у станка, водят автобусы, строят дома, а мы посмотрим на них из-за границы…

Интересно, а сколько они здесь без нас смогут продержаться? И как быстро начнут пожирать друг друга? Чай зеленый или черный? Нет, двадцать лет – не возраст для брака, что вы! Надо встать на ноги… Да, у них сейчас все гораздо раньше, чем у нас, они взрослее нас… Знаете, я, пожалуй, попробую выпить зеленого… Хотите Метаксы? Вы слышали анекдот про наших туристов в Египте? Все уехать не смогут, надо просто перестать обращать на них внимание – словно их вообще нет в стране. Семечки будете? Я люблю погрызть. Главное – не болеть, у них наркотики, как у нас пиво, жарко – не находите? Надо проветрить, а, может, потанцуем, что вы, я сама не умею, медленный, куда вы торопитесь, это мои одноклассницы, мы дружим со школы, баранина получилась очень вкусная, правда? А вы смотрели? Она очень ранимая, влюбилась – а он на пятнадцать лет старше…

Нет, давайте еще посидим – время еще детское… Ну, что вы… Конечно, тоже – скажете, может, на масленицу?

Метель… Почему же так холодно? И кончится ли это когда-нибудь вообще?

(застолье, ХХI век)

Внуки

По статистике «кладбищенская» память обрывается на внуках. К дедам и бабкам ходить перестают. И без статистики это видно по заброшенным могилам. Вот я смотрю на внуков и думаю: именно они начнут меня забывать. Сейчас все так хорошо, прыгаем и пляшем, но на самом деле никому не нужно. Или просто в нашем сознании еще теплится «обязанность» по отношению к родителям, а уж на бабок она не распространяется?

(ХХI век)

Юбилейное

Рассказал приятель. У него бабушка – ветеран войны, 93 года.

Раздается звонок.

– Здравствуйте! С вами говорят из поликлиники. Вышло постановление, что все ветераны должны пройти медицинский осмотр. Ваша бабушка не ходит?

– Нет, не ходит.

– Тогда бригада врачей приедет к ней домой.

– А большая бригада?

– Семнадцать человек!

– Семнадцать? Вы знаете, бабушка живет в очень маленькой квартире, вы там не поместитесь!

– Ничего! Подождут на лестнице.

И действительно, приехали семнадцать врачей. Все с аппаратурой, даже с рентгеном. Осмотрели бабушку с головы до ног. Заглянули в рот, взяли анализы. Вежливы были – без меры.

Пока один специалист осматривал, остальные и правда – стояли тихонько на лестничной площадке.

Вся операция заняла два часа.

Когда уехали, бабушка бросилась к внуку:

– Внучок! Что это было?!

(Москва, ветераны, ХХI век)

Сегодня вечером

Автобус ехал и все куда-то заворачивал, а башня Газпрома выныривала из-за каждого поворота. И вот показалось – уехал совсем, а она снова – в окне. И как будто стала даже ближе. Холод пробирает до костей, а эта, то ли синяя, то ли голубая, башня – горит не мигая и кажется замком Снежной королевы. И никуда от нее не деться, никуда не убежать, и будет она видна всегда, сколько отмерено мне жизни.

Как должно быть хорошо родиться в иную эпоху! Во времена 12-го года!

И носить эполеты, и скакать на коне! И погибать за Царя и Отечество! И говорить последние слова: «Не нам, не нам, а имени Твоему!»

(Москва, ХХI век)

Хорошо!!!

Прет так, что, глядишь, скоро страну опять переименуют. И как-то это быстро, разом и со всех сторон. И уже не приметы, не ассоциации, а прямо ОНО – родное, до слез близкое…

На днях водку покупал в магазине из-под полы. Вышел и чуть не плачу. Она (продавщица) сразу меня признала! И целых пять сортов, братцы! Неужели, неужели скоро возродятся они – бесчисленные Маши и Зины, главные люди в районе? И моя интеллигентская бородка перестанет быть подозрительной, а очень даже понятной для всех продавщиц вино-водочных изделий! А следом за водкой скоро и пиво будет под прилавком!

Возьмешь пивка и четвертиночку, выйдешь на пыльную улицу, а там ветераны идут за комсомольцами. Скоро выборы, там в буфете тоже пивко, бутербродики с колбаской. Придешь домой, там телевизор бубнит про единство партии с народом, покрутишь его, плюнешь, ополоснешь стакан и начнешь разделывать леща. Оторвешь плавничок, отхлебнешь пивка, на экране – строгие граждане в костюмах с озабоченными лицами: Мол, момент серьезный, не надо недооценивать!

А вот и водочка: грамм сто и ребрышком ее, ребрышком…

Выйдешь на крыльцо, поднимешь майку, почешешь пузо и выдохнешь, искренне, со всей душой: «Хорошо!!!»

(ХХI век)

Россия – не Украина

Знакомая продавщица на рынке улыбается:

– А сала не хотите? Гляньте, какое сало! Объедение!

Я глянул.

– А-а-а! Давайте грамм триста! Нет, – четыреста!

Сзади меня тихонько трогает за руку девушка лет двадцати пяти.

– Скажите, а это прямо вот так можно есть?

– Ну, да. Берете горбушку черного хлеба, чеснок… Позвольте, вы сало что ли никогда не ели?!