Малороссийская проза (сборник)

Иван Иванович. Очень много благодарен, что и мне доставили удовольствие (и проч., и проч., как следует между двумя знакомящимися).

Разговор переходил из материи в материю: о дороге, о погоде, о урожае, о местных происшествиях. Гость говорил приятно, рассуждал здраво, доказывал сильно, пересказывал виденное где или слышанное от кого твердо, несбивчиво; называл правительственные лица, как давно и хорошо ему знакомые; из действий их пересказывал некоторые черты и одобрял их или находил что неполным. После чаю, коего гость, как после дороги, выпил три чашки, вошла Марфа Петровна; гость знакомился с нею, извинялся еще сильнее, нежели пред Иваном Ивановичем, в нанесенном беспокойстве и примолвил: «Бог приведет, и я могу в чем-нибудь быть полезным вам».

Неприметно, без всякого наклонения со стороны гостя, разговор склонился на Гаркушу; гость любопытствовал знать о нем, и хозяин со всем красноречием принялся описывать деяния его, основанные на пересказах ключницы и всех ей подобных. Марфа Петровна пересказывала все жестокости и тиранства, какие делает Гаркуша над богатыми, выманивая у них деньги. Все это с подробным описанием, у кого именно жилы мотали, с кого кожу содрали, кого на угольях прижаривали, подтверждала она уверением ключницы, кухарки, огородницы и других, столько же доверие заслуживающих лиц, слышавших все подробности в ближних селениях от неизвестных им людей.

Гость (выслушивая все со вниманием, смотрел на рассказывающих с прискорбием, опустив голову; потом, вздохнув, сказал тихо). Ессе judicia hominum! Ессе quanti pendunt facta nostra! (Вот суждения людские! Вот оценка делам нашим!) Потом встал, походил и, обратясь к хозяевам, сказал: «Как жаль, что люди, не вникнув в намерения человека, судят его по поступкам, также не понявши и не исследовавши причин, заставляющих так действовать, осуждают его по первой достигшей к ним молве и, чтобы больше сделать ее справедливою, прибавляют из своего воображения и приписывают то, чего злословимый ими человек не мог бы и помыслить!

Так-то пересуживаются людьми все благороднейшие предприятия человеческие! Что же, если я вам скажу, что это все на Гаркушу клевета? Если я знаю достоверно, что он не пролил ни одной капли крови, а тем более не убил никого? Знаю из самых достоверных источников… и слышал от испытавших то людей, что он не только не имеет в виду корысти, но помогает бедным, поправляет состояние разорившихся от несчастных случаев… Вы сами, узнав короче Гаркушу, перемените о нем мысли…»

Марфа Петровна (вскрикнула и начала креститься). Сохрани нас, Мати Божия, от всякого на него воззрения! Хоть бы на виселицу вели этого харцыза, не пошла бы на него смотреть, ей-богу бы не пошла, радовалась бы, а не пошла.

Гость. Не говорите, пани, так утвердительно. Всякие случаи бывают… но не станем об нем говорить до времени…

И в самом деле, гость круто переменил разговор, но тем не успокоил Марфу Петровну. Она сидела как на иголках; осматривала его с ног до головы, а не с головы до ног, потому что, боясь взглянуть на него, все смотрела вниз и с трудом могла поднимать голову. Когда взор ее достигал до ножа, прицепленного у гостя к поясу, который, впрочем, был очень обыкновенный и только годный для того, чтобы отрезать хлеба, то она мертвела и полагала в уме своем, что этот гость непременно должен быть сам Гаркуша, потому что такой страшный и так защищает его. Дрожа всем телом, она не смела уйти из той комнаты, потому что почитаемый ею за Гаркушу все ходил вдоль и поперек. Она боялась пройти мимо его, чтоб он не пырнул в нее ножом… Наконец гость как-то уселся и поворотился к Ивану Ивановичу… а наша Марфа Петровна – шмыг! и как ни в чем не бывала, уже в девичьей, уже передает свои сомнения ключнице-наперснице и всем, сбежавшимся даже с кухни послушать, «что пани рассказывает такое страшное».

А гость продолжает беседовать с хозяином без всякого принуждения, как между тем дверь ближней комнаты осаждена всеми Гапками, Явдохами, Стехами и проч. штатом Марфы Петровны. К малейшей, едва заметной щелочке примкнуло несколько глаз, и голубых, и черных, и карих, и серых… и все эти глаза быстро и внимательно рассматривают страшного гостя… и все, имеющие эти глаза, вздрогнув всем телом, отбегают от дверей, кидаются к трясущейся от страха барыне и утверждают с клятвою, что это именно есть он, растреклятый харцыз Гаркуша…

А гость все продолжает беседовать с хозяином свободно, как вдруг он вышел… Тут Марфа Петровна кинулась к мужу с уведомлением, что гость их есть… Гаркуша…

Иван Иванович. Кто это тебе сказал?

Марфа Петровна. Помилуйте вы меня, Иван Иванович! Все говорят: и ключница, и кухарка, и птичница, и все. А бабуся, она, правда, не видала его, потому что с постели не встает, так та божится и клянется, что это он.

Иван Иванович. Послушать их вздоров! Они его никогда не видали, а я сам сегодня видал его и приметы помню. И похожего нет ничего.

Марфа Петровна. Мое дело было вам объявить, а ваше дело действовать; вы глава мне и хозяин в доме. Только как он нас порежет, тогда что скажете? Небось, и тогда будете уверять, что это не он?

Иван Иванович. Полно же, полно, Марфинька! Вот он идет… Иди к своему делу…

Марфа Петровна (ломает руки, уходя). Боже многомилостивый! Вот это он, начнет нас живых резать!..

Возвратившийся гость начал просить хозяина не замешкать с ужином… «У вас, – говорит, – дети маленькие, барыня ваша трусиха; пусть лучше пораньше уснут».

И хозяин распорядился, чтобы скорее подавали ужинать, а сам подсел к гостю дослушивать его занимательный рассказ… Как вдруг из другой комнаты встревоженным голосом начала кликать Марфа Петровна:

«Иван Иванович!.. Иван Иванович! ради бога, скорее сюда… все оставьте, идите сюда!..»

Иван Иванович, извинившись пред гостем, поспешил в другую комнату, к жене…

Марфа Петровна (бросаясь пред ним на колени и простирая к нему руки). Иван Иванович!.. душечка… голубчик!.. Это Гаркуша!.. именно Гаркуша!.. Божусь вам, что Гаркуша!..

Иван Иванович (с досадою). Да кто это вас смущает? Кто это лучше меня знает? Я его видел сегодня, и как небо от земли.

Марфа Петровна (умоляя его). Помилуйте же вы меня! Не дайте мне погибнуть без покаяния!.. Как он вышел, а Федька за ним, за ним… он к забору садовому, а Федька за ним… вдруг гость потихоньку свистнул, а ему кто-то из саду отвечал…

Иван Иванович. Эка диковина!

Марфа Петровна. Да вот такая диковина, что гость с тем, что в саду, и начали шептаться… Федька только и слышал, как гость говорил: «Я не буду спать…» Видите ли, какие нам беды предстоят!

Иван Иванович (понизя голос и несколько смущенно). Пустое, пустое. Вот поужинаем, тогда рассудим. Иди, Марфинька, к столу; ужин поставили. Подайте водки перед ужином! – сказал он, входя к гостю, и просил его к ужину.

Марфа Петровна, бледная, дрожащая, едва может на ногах держаться – нечего делать! – вышла к столу, муж приказал. Трясется всем телом и в уме читает молитвы… «Ах, боже мой! гость, садясь за стол, сотворил три знамения креста со всем усердием, как православный!» – подумала она и спокойнее стала духом. Укрепилась и роздала горячее… Гость, по благочестивому обычаю, за первою ложкою перекрестился… и она могла покушать немного… Был постный день, и говорить нечего, что весь стол был постный… Гость, к речи пришлось, рассказал, как он, к несчастию, два раза в жизни оскоромился нечаянно и как после «отпокутывал» этот грех… Марфа Петровна благосклонно взглянула на него и, подумав, что харцыз не может быть так благочестив, сама налила ему вишневки.

Отужинали. Гость начал хлопотать, чтобы скорее уложили детей спать, и самую Марфу Петровну уговаривал успокоиться. «Это он меня сонную хочет зарезать!» – сказала она, пришедши в свою спальню, ключнице, ожидающей приказаний на завтра и уже успевшей поселить в барыне сомнение вновь насчет честности гостя. Она пересказала, что по самому верному розыску во всех двадцати дворах деревни их нет ни в одном ни одного проезжего и чрез весь день никто не въезжал. «Видите ли, какие беды! – сказала Марфа Петровна. – А Иван Иванович ничему не верят. Но я не усну и не лягу, чтоб без покаяния не умереть! Буду ожидать, что будет».

Иван Иванович как вежливый хозяин начал раскланиваться с гостем и желать ему покойной ночи и приятного сна. «Для безопасности вашей я прикажу людям проводить вас на квартиру», – сказал хозяин и начал кликать: «Филька, Сенька!»

Гость. Не беспокойтесь, вашиц. Я не намерен от вас уходить и просижу до своего времени. Мне на квартире будет скучно, а здесь так что-нибудь поговорим да и дело сделаем.

Смутился Иван Иванович и в рассеянии спросил: «А в котором часу вы ложитесь?»

Гость. Я не по часам живу и делаю, что когда придется.

Иван Иванович вышел в переднюю и приказал людям, чтобы не расходились. Нечего делать, подсел к гостю, и пошли рассказы, воспоминания о молодости, о бурсацких проказах; ну так, что Иван Иванович все бы и слушал его, но уже поздно, к полуночи подходит, добрые люди часа три как спят уже.

Говорят, вдруг гость спросил: «К чему вы, Иван Иванович, имеете свои деньги в монете? Гораздо лучше бы обратить их в ассигнации. Неужели вы не верите казне и думаете, что монета – деньги, а то пустые бумажки?»[337]

У Ивана Ивановича прилип язык к гортани… Он что-то силился проговорить, но мямлил, мямлил и только всего и пробормотал: «Какие деньги?..»

Гость. Ваши тридцать тысяч. Зачем, говорю, вы их держите в монете? Будь они в ассигнациях, лежали бы в ларчике; набежали бы разбойники, вы бы ларчик удобно скрыли, а того ужасного сундука, где лежат ваши деньги, утаить невозможно. Да еще и все предковское серебро туда же навалили! сундук и без того тяжел, окован ужасно и за тремя замками, а тут серебра три пуда и шестнадцать фунтов; так ли? Да в монетах сколько весу! Ведь золота мало, правда? Все серебро и мелочь; одними гривенниками три тысячи. Так ли? Зачем вам вздумалось поставить этот сундук в погреб и заставить бочками? Вы думаете, не отыщут и не поднимут? Ничего не бывало. Я знаю таких молодцов, что обонянием слышат деньги за десять сажень в земле; а что вынесут, так и не говорите: как игрушку приподнимут и швырнут к себе в кучу, как перышко…

Иван Иванович терялся совершенно. Язык у него, как после сам рассказывал, сделался совершенно как войлочный, и он не мог его пошевелить и только издавал глухие звуки: «Какие у меня деньги?.. какие деньги?..»

Гость. Серебряные тридцать тысяч, что лежат в сундуке за тремя замками, а сундук в погребе… Пойдем в погреб, я укажу место, где сундук стоит.

Положение Ивана Ивановича было незавидное: он дрожал всем телом… он видел ясно, что подозрения ключницы оправдываются, и городничиха неверно передала ему приметы. Помощи ниоткуда; он, к большему страху, слышал, что оба его лакея, коим он приказал бодрствовать, храпят на всю переднюю… Гость настоятельно требует вести его в погреб, и вот Иван Иванович вздумал отыгрываться: «Те… теперь уже поздно; ключник спит», – едва мог проговорить.

Гость. А на какого черта нам ключник? Ключи у тебя в кабинете, в берестовом комоде… Ну и не хлопочи, когда ленишься; я знаю людей, что и без ключей управятся…

Иван Иванович (бросаясь пред ним на колени). Помилуй! не разори меня вовсе!.. У меня дети… а деньги еще от отца… Я не успею столько собрать. Пощади меня! Так ли ты мне благодаришь за хлеб-соль? Я знаю, ты Гаркуша!..

Гость (равнодушно, покручивая усы). Ничего, Иван Иванович, ничего! Ты не ошибся, я точно Гаркуша. Но это ты видишь цветочки… а вот начинается комедия!..

В самом деле, с этим словом на дворе раздается страшный шум, крик, треск, вопль! Кричат: «Помилуйте! Гаркуша, Гаркуша напал!» – «Сюда наши! Бей, вяжи, ломай, отбивай замки, выбирай все; Гаркуша приказал!..» Смятение на дворе было ужасное!.. Иван Иванович, стоя на коленях, упал к ногам гостя и только простонал: «Пощади жизнь!»

Гость (хладнокровно). Пойдем поглядим поближе на эту комедию, spectaverimus, dilectati fuerimus (посмотрим, полюбуемся).

Он взял хозяина с земли и почти вынес его на крыльцо мимо спящих слуг. Вынесши, запер плотно дверь и остановился на крыльце, поддерживая почти бесчувственного хозяина и уговаривая его: «Будьте ласковы, придите в себя! Смотрите внимательнее; тут будут дивные вещи! То-то после будете смеяться».

Было чему смеяться, а особливо Ивану Ивановичу, смотрящему, как двенадцать человек страшных разбойников, вооруженных сколько возможно, выломали ворота, разломали забор, зажгли среди двора солому; вооруженные дубинами мужики из деревни первые разбежались, а дворовых разбойники вяжут и сваливают в кучу; с зверским видом и с поднятым вверх топором стоит над ними разбойник с тем, чтобы изрубить всех, если хотя малейшее сопротивление им оказано будет. Другие отбили кладовые, выносят все, что ни попало, накладывают на фуры и телеги, взятые ими же тут из сараев, все это сваливают, укладывают, запрягают здешних же лошадей; чего не могут взять, бьют, ломают… дело близко уже до погреба, где точно хранятся известные тридцать тысяч и все серебро, еще предковское. К довершению всего Марфа Петровна, услыша страшный шум и тревогу, хочет с детьми и женщинами бежать спасаться, но все двери заперты!.. Она, не видя уже Ивана Ивановича в доме и почитая его убитым, кричит, вопит; дети тоже бросаются к ней, она, думая, что уже идут к ним убийцы, бросается на детей, защищает их… женщины вне ума бегают, плачут, голосят… Все это видит Иван Иванович, слышит, сочувствует жене… и на что бы он не решился? Но сам Гаркуша, сам атаман всей этой шайки стоит на крыльце, держит его за руку, утешается всею этою «комедиею», как он называет, и тайными знаками, едва приметными, распоряжает действием… Иван Иванович не знает, о чем молить злодея Гаркушу. Он просил бы смерти прежде себе, чтобы не видеть погибели милых ему; но еще надеется умилостивить его, и в этих мыслях то и дело повторяет: «Пощади жизнь их!.. Возьми все… еще не все взяли… я укажу сам, где мои драгоценности… но пощади жизнь их! Прикажи меня убить, но пощади их!..»

Гаркуша (продолжая все держать его крепко за руку, сам наблюдает за действиями разбойников). Говори, голова! Тут совсем не до тебя… управимся с тобою после. Посмотри-ка, как ребята дружно работают! Удалые хлопцы! Гаркуша вам поблагодарит. Вот, эти фуры уже наложены полнехоньки… вот и выезжать хотят… Нужны новые работники… (Тут Гаркуша свистнул громко и резко.)

В одно мгновение как будто тени мелькнули, и явились еще человек двадцать разбойников… и что же?.. вновь прибывшие напали на разоряющих. Прежде всех словно исчез тот, что стоял с топором над связанными; мгновенно накинутый на него аркан оттащил его за несколько сажней… прочие все как будто невидимою рукою так быстро были опрокинуты и уже связаны.

Не более пяти минут прошло, как вновь прибывшая шайка перевязала и сложила в кучу прежних, развязала всех дворовых людей, выстроилась у ворот и, скинув шапки, чинно стояла. Один из них, отделясь, почтительно подошел к Гаркуше и спросил: «Теперь куда, батьку?»

Гаркуша. До города, хлопцы! Но врознь. Собираться у сухого брода.

Победившая шайка мигом исчезла, словно провалилась сквозь землю. Не слышно было ни малейшего шума от ухода их…

Тут Гаркуша, обратясь к Ивану Ивановичу, спросил: «Понимаешь ли ты что, Иван Иванович? (Иван Иванович и себя не понимал.) Я точно Гаркуша, и действую, как говорил тебе. Я узнал, что запорожцы вошли в этот край в намерении поживиться и, слыша о твоем сундуке – об нем молва рассеяна от твоих же людей – хотели с тебя начать свои подвиги. Я их теперь истребил. Я до тех пор непокоен, пока не искореню зла, о котором дойдет ко мне сведение. Потому и отправляюсь в город; мне там давно должно быть; другие дела мешали. Иди же к своей барыне, успокой ее; укладывайте вещи по-прежнему; а этих харцызов, что смели называться товарищами моими, отправляй в город, и сам поезжай, сам лучше все расскажешь. Спасибо вам за хлеб за соль. Надеюсь, не вспомянете Гаркушу лихим словом».

Сказав это, Гаркуша тихо пошел со двора…

И ввечеру, когда соседки съехались к Марфе Петровне разузнать, что и как у ней поводилось (Иван Иванович еще не возвратился из города, отвезши туда пойманных запорожцев), она, пересказывая все подробности, неоднократно повторяла: «Подержи, Бог, на свете Гаркушу! Без него все бы наше имущество и мы сами бы пропали».

В доме городничего гости, собравшись вечером, пьют чай.

В числе гостей Иван Иванович уже в десятый раз рассказывает, как посетил его Гаркуша, как он его тотчас узнал, но все выжидал, что от него будет; объяснял, как он ему благодарен за помощь и защиту от запорожцев.

Жена городничего. Так вы, стало быть, сообщник Гаркуше?

Иван Иванович. Как? почему?

Жена городничего. Вы одобряете его варварские деяния и чувствуете к нему благодарность.

Иван Иванович. Никаким побытом нельзя мне не чувствовать к нему благодарности; он спас мне жизнь и маленькое имущество. Добрые дела его одобряю, а злые не одобрю никогда. Встречусь с ним, пройду мимо, будто и не знаю.

Стряпчий. Это будет зловредное действие.

Иван Иванович. Неужели же мне лишь завидеть его – я его теперь издали узнаю – то и кричать «Вот Гаркуша!» Напротив, я обязан ему благодарностью.

Жена городничего. Не только кричать, но где бы вы ни увидали его, тотчас должны схватить. Поверьте мне: он не допустил запорожцев ограбить вас потому, что сам собирается воспользоваться вашими деньгами.

Иван Иванович. Да какие у меня деньги? Помилуйте, скажите!

Уездный судья. Я рассуждал долго о положении вашем, Иван Иванович, в отношении к общей пользе и Гаркуше. Вы тут должны действовать двусмысленно, ибо дело ваше поступает на ревизию к совести. Действуйте тонко; например: встретясь с ним, вы ничего больше не говорите, как вскричите: «А, Гаркуша!» Его схватят, вы сделали благое дело, вы объявили о злодее; освободится, он будет вам пенять за открытие, вы скажете, что не могли удержать радости вашей при встрече с ним; и, поверьте, дельцо сойдет с рук преблагополучно.

Жена городничего. И без них узнают, лишь бы явился. Так, небось, слышал, я думаю, как его здесь примут, то боится и нос показать.

Городничий (куря трубку). То-то и есть.

Жена городничего. Он сказал вам, что вечером будет в городе?

Иван Иванович. Да, сказал. Это, кажется, ничего, что я объявляю; он мне не по секрету говорил.

Жена городничего. Хотя бы и по секрету, мстить не успеет. Лишь только ногою вступит в город, я тогда же буду знать, тут ему и карачун[338].

Судья. В уезде трудно его схватить, он там повсюду, а здесь как в западне.

Городничий. То-то и есть.

Входит молодой офицер в мундире. «Позвольте узнать, кто здесь г. городничий?»

Жена городничего (подступает к нему). А на что вам городничий?

Офицер (ей). Имею надобность. (К мужчинам.) Кто г. городничий?

Жена городничего. А что за надобность? Позвольте узнать.

Офицер. Полагаю ненужным вас беспокоить. Должен объяснить самому городничему.

Городничий (выбивая трубку и выдувая ее, подходит к нему). А что вам угодно? Я городничий.

Офицер. Его превосходительство, мой генерал, следуя из армии по причине раны в Москву, проезжает ваш город и просит назначить ему квартиру, где бы он мог покойно провести ночь.

Городничий. Очень хорошо. Где бы?.. (Задумывается.)

Жена городничего. А кто его превосходительство, ваш генерал?

Офицер. Василий Васильевич Смирневич.

Судья. О! известный генерал! Прочтите газеты, там…

Жена городничего. Из немцов или из русских?

Офицер. Из русских. Владимирской губернии помещик. (Городничему.) Покорнейше же прошу не задерживать меня и скорее назначить квартиру. Его превосходительство изволит ожидать у ворот…

Городничий. То-то и есть. Я все думаю…

Жена городничего. Всего лучше, просите его превосходительство пожаловать к нам. Нигде так не будет ему покойно, как у нас.

Городничий. То-то и есть. Всего лучше.

Офицер. Не нанесет ли вам это беспокойства? Не будете ли после сожалеть?

Жена городничего. За честь себе поставлю и за великое одолжение. Просите же его превосходительство пожаловать скорее, как в собственный дом. (Мужу.) Одевайтесь же скорее в мундир; да есть ли у вас рапорт, чтоб подать?

Городничий. Есть еще прошлогодний: как губернатора ожидали и он не приехал, так рапорт и остался; он чист.

Жена городничего. Скорее же, скорее. (Гостям.) А вы же как? Без мундиров нельзя представляться.

Судья. Куда представляться? Теперь поздно уже. Завтра явимся по всей форме, а теперь постоим в передней, хочется хоть взглянуть на славного генерала.

Иван Иванович. И я же постою с вами. Отроду не видал ни одного генерала в лицо; хоть бы издали удостоиться…

В передней шум: «Приехали, приехали!» Колокольчики гремят у крыльца, ямщики кричат на усталых лошадей, слуги из дому выходят со свечами на крыльцо, за ними поспешает городничий, застегивается, торопится, прицепляет шпагу, служанка догоняет его с треугольною шляпою, он схватывает ее и, вытянувшись, стоит на крыльце, держа в руках рапорт.

Карета венской работы с чемоданами и ящиками останавливается у крыльца. Восемь почтовых лошадей, измученные, все в мыле, от усталости шатаются. Человек, весь запыленный, подобия в лице не видно, быстро вскакивает с козел, ловко отпирает дверцы у кареты, откидывает подножку. Из кареты выскакивает бывший уже офицер и становится принимать генерала. Другой слуга, также вершков десяти, как и первый, встает лениво с запяток, видно, спал всю дорогу, едва протер глаза, весь в пыли, зевает и с удивлением непроснувшегося вовсе рассматривает всех и все, разбирая, куда они приехали.

Судья вполголоса закричал городничему: «К подножке! Идите к подножке!.. Там должно встретить…»

Городничий опрометью бросился с крыльца к карете, зацепился за шпагу и чуть было не упал.

Из кареты показался генерал… на пышном плаще блестящая звезда; на голове, сверх колпака, шелковая стеганая шапочка; щека подвязана белым платком. Лицо чистое, белое, румяное; заметны морщины, как у человека лет за шестьдесят. Из-под колпака висели развитые пукли седых волос. Он вылезал медленно, потому что одна нога была окутана и обвязана; он с трудом двигал ее.

Адъютант и первый слуга взвели генерала на крыльцо; городничий подал рапорт и донес о благополучии в городе и пошел вперед, указывая дорогу. Адъютант с слугою воротился к карете, приказывал дать ямщикам на водку знатно, отвязать только постель его превосходительства и больше ничего; лошадей не отпускать, потому что завтра чуть свет едет его превосходительство.

Между тем генерал вошел в переднюю, где стояли гости городничего и робели, видя перед собою такую знаменитую особу. Генерал, оборотясь к судье, сказал: «Прими-ка, голубчик, мой плащ». И судья поспешил снять. Потом генерал, взглянув на Ивана Ивановича, очень ласково спросил его: «Вы не из чиновников ли?»

Иван Иванович, отроду впервые удостоившийся видеть генеральскую особу, тут, слыша от него вопрос прямо к себе, от радости чуть не задохся и едва мог сказать: «Никак нет-с, я помещик, ваше превосходительство».

– А! – сказал генерал и вошел в залу, где городничего жена, успевши накинуть на голову покоевый чепец с лентами, с низким поклоном встречала его превосходительство; благодарила за осчастливление дома ее высоким посещением; предлагала дом и все, что только нужно, в полное распоряжение его превосходительства и просила, чтобы его превосходительство располагался, действовал, спрашивал, приказывал, как у себя дома.