скачать книгу бесплатно
– Не…, – качнул головой, стоящий тут же служка-привратник, – пока ещё не слепой, хотя и гноятся его глазницы.
– Спаси господи! – разом перекрестились бояре.
– От чего же это? Уж, нет ли какой липкой хвори? – вперёд всех спросил Семён Васильевич.
– Нет, господь милостив к нам, хвори нет, – уверенно сказал отец Михаил, выразительно посмотрев на привратника, – но наказание, ниспосланное ему господом по заслугам…, – настоятель развернулся на месте, бояре замерли рядом. – В день поминовения мученика Лонгина-сотника, этот старец подглядывал в дырку в заборе за монашками, что в заречье возле бань полоскали своё бельё, и ему оттуда – из-за забора ткнули пальцем в глаз.
– А вот оно что, – заулыбались бояре.
– Но почему у него завязаны оба глаза? – не унимался Берсень.
– Он решил вторым глазом посмотреть, кто ткнул, – пояснил настоятель, незаметно показывая улыбнувшемуся служке свой пухлый кулак. – Да хорошенько как ткнули…, – отворачиваясь от привратника, сказал отец Михаил, … – потому, как с прошлой недели дух зловонный он него идёт, загноились видать очи. То наказанье господне, за его грехи, – настоятель со вздохом поднял глаза к небу.
– А, почто-ж, мы всё тут-то во дворе? Идёмте скорее в мои покои, – заторопился он. Бояре, сдерживая улыбки, проследовали за ним.
В покоях настоятеля было светло.
Солнечные лучи через высокие сводчатые окна падали прямо на середину просторной комнаты, рассыпались широкими полосами по длинному столу из морёного дуба, отражались от множества светильников и лампад, блаженным светом освещали десятки больших и малых икон на стенах.
Все расселись за большим столом настоятеля и Берсень украдкой стал разглядывать отца Михаила, которого вблизи не видел уже давно. С тех пор в нём кое-что изменилось. Вместо стройного русобородого мужа, во главе восседал тучный совершенно седой старик с широкой окладистой бородой, большим мясистым носом и кустистыми бровями.
Когда удалились служки, настоятель тяжело откинулся на спинку своего кресла и ласково посмотрел на бояр, как бы приглашая к разговору.
– Бьём челом тебе отче, – начал за всех Семён Васильевич, по делу мы, вельми важному, как к другу и как к отцу нашему духовному.
– Да ладно уж, прям как к отцу, – продолжая улыбаться, ворчливо ответил довольный Михаил, – небось, молодой боярин без надобности так и не проведал бы, сколь годов уже изредка на службу забежит и фьють – только его и видели. Эх молодость – молодость… Но, давайте к делу, коли уж так.
Бояре переглянулись между собой. Заметив их нерешительность, настоятель кивнул Ивану: – ты младшой говори.
Берсень начал свой рассказ. Вначале он говорил спокойно и размеренно. Но чем дальше, тем сильнее распалялся, и под конец своего повествования, он вскочил и стал метаться вдоль стола, показывая жестами, и как он безуспешно пытался найти следы похищенных с их двора людей, и как его отвадили на подворье Ласкарёвых. А о своей встрече с Дмитрием Ласкарёвым он умолчал. Желая оставить это на потом….
Братья Семён Васильевич и Никита Васильевич, во время рассказа, только подтверждающее кивали головами, а отец Михаил успел несколько раз перекреститься и вытереть со лба пот.
– … А, когда дядя поведал, что видел Силантия здесь, мы поспешили к тебе отче, бьём челом, чтобы ты дозволил поговорить со своим узником, – закончил Берсень и сел на лавку рядом с отцом.
Воцарилась напряжённая тишина. Бояре в три пары глаз уставились на настоятеля, который задумчиво молчал.
– Та-а-к, – наконец протянул он, поднимая глаза и щурясь, как будто от солнечного света. – Это хорошо, что господь вразумил вас прийти ко мне, ибо сейчас такое время, что можно угодить в большие неприятности, настолько большие, что любого человека смолотят в муку. И хотя, я не должен вам этого говорить, но дабы уберечь ваши головы скажу – дело из которого вы не как не хотите вылезти – есть государева забота, а паче того ещё и церковное. Да-да дети мои, ибо человек, о котором вы спрашиваете – преступник и еретик. И этого, я вам сказывать не должен. Но, дабы внести ясность, всё же возьму на себя сей грех: сидельца того, о ком вы просите, вместе с его братом Силантием, забрали ещё с неделю назад государевы люди. А я, на радостях, что избавился от этой чёрной ноши, не только отслужил благодарственный молебен в этом храме, но и испросив соизволения митрополита, совершил паломничество в скит. Там денно и нощно молился об избавлении от скверны, ибо собор наш не темница и держать в нём злодеев не след. Ноне, вернувшись, и услыхав ваш сказ, понимаю, что господь хранит меня, а вас и подавно, ибо за ослушание нашего государя – кара! Но вас она миновала. И мой вам совет: не искушайте господа нашего – отступитесь!
Бояре молчали. Распалённый Берсень вскочил с места:
– Отче! С рождения знаешь ты меня, но ведь не за ради себя я хочу сие дело до конца довесть! Ведь чувствую, что тут крамола гнездится!
– До какого конца? Ты о чём сыне? Где тот конец-то? Послушать тебя, так ты как будто миску глупости съел. Никакого конца в этом деле нет и быть не может, ибо испокон веку есть борьба с ворогами за нашу веру и за нашу землю.
– Но, ведь Силантий то, как от греков ушёл, то не вернулся на наш двор, а зачем-то пришёл к тебе? – перебил настоятеля вопросом Берсень.
Это вывело отца Михаила из равновесия. Он пристукнул кулаком по столу, так что все трое бояр вжали головы в плечи.
– Молчать! Я вам, о чём тут толкую? А? Это дело не по вашему уму! Всё, государь сказал своё слово, и оно свято! Ты юнец рад должен быть, что в сём деле поучаствовал и великую пользу принёс. Но на этом хватит задавать вопросы, на которые не получишь ответы. Не кличь на себя беду! Разумел?
– Про беду то я понял, но как же так, отче, грекам, значит дело по уму, а мне нет, чую я, что здесь что-то не так….
– Молчи! Молчи – прокляну, – выкрикнул отец Михаил. – Не прикидывайся дурнеем, Иван! И вот что я тебе ещё скажу: причина многих жизненных ошибок в том, что мы чувствуем там, где нужно думать – и думаем там, где нужно чувствовать. Отринь от себя все мысли об этом деле, ибо они ведут во тьму! А вы…, – отец Михаил указал рукой на отца и дядю Ивана, – вы, ещё более грешны, чем сей молодец! Уже бороды давно поседели, государевым делом не раз занимались, посольство правили и в боях были, а всё не обрели житейской мудрости. Глаза-то раскройте, да оглядитесь окрест! Война сколь годов не прекращается, а с ней вокруг Москвы мечутся тёмные тени и дурманная ересь, что как гниль поражает тех, кто на миг оступился и упал во тьму собственных желаний и г-о-р-д-ы-н-и, – последнее слово отец Михаил почти пропел, повышая и без того громкий голос.
– Что ж, отче, спасибо тебе за всё, коли так, то мы с твоего соизволения удалимся восвояси, – Семён Васильевич встал со своего места и поклонился настоятелю, в след за ним поднялись и молча, отвесили поклон Никита Васильевич и Берсень.
– Куда ж вы так сразу, а трапезничать? – притворно огорчился отец Михаил.
– Благодарствуем отче, токмо ноне ещё служивые дела в приказе государевом, – подал голос Никита Васильевич.
– А-а-а…, понимаю, – сдержанно сказал настоятель, – что ж, коли служба торопит, то ступайте с моим благословением. А, ты, молодший, – перст отца Михаила указал на Ивана. – Почаще бывай в церкви. Ибо не хорошо заботится только о теле, забывая о душе. Сие дело не шутейное, особливо, коли в твоей голове, то и дело бесы своими хвостами крутят.
Берсень, в ответ, полукивнул и тут же шагнул за порог, не дожидаясь окончания крестного знамения настоятеля.
«А ведь и у тебя тут святым духом и не пахнет святой отец. Почитай изворотлее греков ты будешь. Но я всё одно узнаю…. Всё вызнаю. Мне б теперь только, до этого старика добраться», – думал про себя Иван, вихрем несясь вниз по ступеням из покоев настоятеля.
Глава третья
«Кто бы мог подумать…»
– Ты что ли меня дожидаешь? – голос боярыни Мирославы был резок, она не любила неожиданных встреч.
Из темноты холодных дворовых сеней навстречу ей шагнул совсем ещё молодой человек и учтиво поклонился.
– От Фёдора Ласкарёва, – проговорил он чистым голосом с лёгким акцентом.
Мирослава мельком взглянула на него, сверкнула хищными глазами, но ничего не ответила, на секунду задумалась и опасливо посмотрела по сторонам. Люда вокруг было много. Тут всегда так, на то он и задний двор государевых палат. По скрипучим доскам сенного пола волокли какие-то тяжёлые мешки, топали надворники со связками дров, тяжёлыми мерными шагами прогибали половые доски служки с огромным окованным железом сундуком. Кому служат все эти люди известно, а вот кому доносят – нет.
– Невместно тут, ступай за мной, – всё так же резко бросила боярыня, и не глядя больше по сторонам, скорой походкой устремилась по лестницам и переходам.
Толкнув очередную дверь, Мирослава вошла в маленькую светёлку с единственным оконцем под потолком, длинной широкой скамьёй вдоль стены и парой сундуков по углам.
– И так…, в грамотке, что ты передал, сказано суть в словах – так говори, – снова холодно произнесла боярыня. Она недовольно вертела в руках маленький пергаментный квадратик с нарисованными на нём палочками и крестиками – шифром, которым велась переписка между всеми ближниками её хозяйки – грозной государыни Софьи.
– Старого еретика и его брата на время перевезли в острог, оба молчат, – ровным голосом сказал посланец.
Пока он это произносил, боярыня Мирослава окинула его цепким взглядом: перед ней был красивый светловолосый молодой человек в щегольском кафтане, и то, что он держался с нескрываемым достоинством, только прибавляло ему привлекательности.
– И что же далее? Неужто некому развязать им языки, – с удивлением спросила боярыня.
– А того и не нужно, всё, о чём они могут сказать и так известно, – чуть улыбнувшись ответил посланец.
– Вот как? – ещё больше удивилась Мирослава, – для обычного гонца ты слишком хорошо осведомлён. Ты служишь у Ласкарёвых? – со скрытым интересом спросила боярыня.
– Боярин Фёдор – мой отец, и сам я, стало быть, тоже Ласкарёв. Димитрием нарекли меня родители, – ещё шире улыбнулся молодой человек.
Мирослава неожиданно для самой себя смутилась, но вида не подала.
– Прости боярин, не признала, ведь доселе мы не встречались, – притворно холодно бросила она.
– Встречались, но давно, – продолжил улыбаться молодой Ласкарёв.
– Так что там с еретиками? – торопливо перебила его боярыня, и как бы невзначай отвела свой взор в сторону.
– Оба в остроге, за ними догляд, и ждём «гостей». Ибо, что взять с безумного попа и его брата-ката? Первый, как старый пень передавал второму лишь те приказы, что с едой подбрасывали ему в подвал, а второй действовал по его указке. Кто писал те приказы, обоим конечно ведомо, да и от нас не сокрыто. Но что толку с пустых имён? Ежели и назовут они эти имена – тут и тупик. Будет лишь боярское слово против холопьего, а в нашем деле, сама ведаешь, холопий сказ не решает. Но всё же, дело не пропащее. У настоящих хозяев наших сидельцев страх шевелиться должен, – Ласкарёв широко улыбнулся, сверкнув ровными белыми зубами.
Мирослава углядела нечто хищное в его улыбке, и её интерес к молодому человеку пыхнул новым огнём. Кровь прилила к щекам. Но боярин в полумраке светёлки ничего не заметил. И продолжал:
– Поп, тот телом слаб, но упрям духом, а брат его, весь как на выворот – в руках силу имеет, а нутром хлипок. Вот на этом мы их и споймаем. А коли придётся, то у обоих, всё, что знают, через огонь вырвем, но это будет опосля, а сейчас – к пытке они не налажены. Ибо ожидаем, что хозяева их, пока те молчат вызволять их учнут, на этом себя явят. Ведь сидельцы – приманка. А вот тот, кто за ними придёт должен знать намного больше, – многозначительно сверкнул глазами Дмитрий. – С тех-то, нам прямая дорога к корням крамолы.
– Хитро…. Вы, греки в сыскных делах зело разумеете, – покачала головой Мирослава, – коли это всё, что передать велено, идём, выведу тебя другой стороной – подальше от чужих глаз.
Дмитрий Ласкарёв снова учтиво поклонился, и вслед за боярыней вышел из потайной горницы.
Они, молча, прошли другими переходами, и очутились в большой кухне. В нос ударил запах печёного мяса. Чуть в стороне, в пристройке под высоким сводом, в ряд стояли пять пышущие жаром печей. Из их утроб вырывался пар и дым от всего того, что там пеклось, варилось, кипело. Вокруг сновали кухонные служки. То и дело то там, то тут стучали и звенели деревянные крышки о глиняные, медные и оловянные горшки. В этом месте готовились яства для великокняжеского стола. Мирослава, не обращая внимания на сутолоку, прошла мимо пламенеющих печей, повернула от них в сторону и толкнула закопчённую дверь в длинный коридор, в котором было множество других дверей, ведущих в разные кладовые. Боярыня открыла на одной из них висячий замок и выдернула из стенового светца в коридоре еле тлеющую толстую лучину, пропитанную маслом.
– Сюда, – указала она внутрь кладовки. – Это самая короткая дорога – хоть и темно, но ты иди смело, в конце за поворотом дверь, далее длинный ход, ступай по нему, пока не упрёшься в малые воротца, откинешь щеколду и выйдешь на улицу уже за стеной.
Ласкарёв отвесил поклон, перехватил из рук боярыни лучину и молча, шагнул в темноту.
* * *
Иван Беклемишев был мрачнее тучи, он сидел по месту своей новой службы – в Большом приказе.
В низких палатах печной угар, едкий запах дешевых сальных свечей. За ставлеными в две линии столами заляпанными чернилами, толкаясь локтями, сидят писчие, скребут перьями, правят и белят разные грамоты. Отроки в коротких полукафтаньях разносят писцам серые листы на рыхлой бумаге, а забирают выведенные красивыми буквицами грамоты на жёлтом пергаменте. По углам, за малыми кафедрами сизоносые подьячие, всё листают какие-то тетради, да сверяют длинные списки. Дел в приказе каждый день много и дела всё путанные: перечёт содержимого государевых кладовых, разной ценной рухляди, поступлений и податей, производство начётов. Самые опытные приказные дьяки, что были под началом у Берсеня, и то иной раз не разбирались, откуда что пришло и куда передано. За неделю Ивану такая служба опостылела, но… согласно государеву слову, Берсень исправно ходил на службу, но при своей пылкой натуре он страдал от «чернильного болота». И хотя приказные палаты были переполнены подчинёнными ему писчими и подьячими, у него самого никаких дел, который день не было. Все текло вязкой рутиной. Изредка подбегал писец с грамотой, требующей печать, которой ведал боярин, получив желаемое, с поклоном исчезал среди снующих туда-сюда таких же приказных. К полудню, часть писцов и половина подьячих под тем или иным благовидным предлогом из палаты улизнула. Да и сам Иван, махнув на канцелярские дела рукой, решил проехать по Москве – развеять тоску.
От Рыбных – Тимофеевских ворот Берсень повернул коня прямо на торг. Проехал по краю обжорных рядов, и спустился к Воскресенскому мосту, где перед караулкой стояли возы с хлебом, те, что ещё не пустили на торг. Возле возов, бойко тараторя, топтались мужики-возчики и осипшие от перебранки на морозе караульные, что желали получить с заезжих мзду, сверх обычной, торговой.
Беклемишев хотел уже поворотить коня и поехать вдоль замёрзшего берега, вглубь посада, но внимание его привлекла одинокая фигура, что пряталась от ветра за бревенчатой караулкой. Человек, завидя прохожих выглядывал из-за стенки, подходил почти к самому мосту и тряс большой медной кружкой, прося подаяние. Одет он был в чёрное монашеское одеяние, тяжёлые вериги горбили его, ветер трепал длинную седую бороду и редкие длинные волосы, что выбивались из-под широкого чёрного платка, которым были повязаны его глаза. Многие горожане, жалея его убогость, кидали мелкую монету в кружку, истово крестились проходя. «Ишь, праведник… Страдалец…», – шептались они между собой.
Иван усмехнулся в бороду и направил коня к монаху, нашаривая в кармане.
– Подайте православные, за ваши грехи терплю…, гнусаво завывал монах, позвякивая кружкой.
– А что отче, может сгодиться тебе эта монета? – сказал Берсень, соскакивая с седла и бросая в кружку медную пуговицу со своего рукава, что уже несколько дней как завалялась в кармане.
– Коя-ж это монета, кормилец? – елейным голосом ответил монах, – ты, видать, спутал.
– Я-то не спутал, а вот как ты слепец её разглядел? – с издёвкой ответил Иван. – Сам я хоть грешен и далёк от праведности, но кое-что вижу, например, как ты схоронил стыд на дне этой кружки и встал хворым праведником тут, и это, вместо того, чтобы отмолить прощение у отца Михаила.
Монах дёрнулся как ошпаренный и сдёрнул платок с лица, широко раскрыл гноящиеся глаза, чтобы рассмотреть того, кто перед ним стоит. Его движение заметил один из караульных, что стоял в стороне, опершись на рогатину и лениво зевая, слушал перебранку своих товарищей с возницами.
– Ей паря, неча лясы точить, бросил милостыню и иди своей дорогой, убогай тебе не докука, – крикнул он, сделав шаг в сторону Ивана.
– Э-нет, я этого «голубя» возвращу к его родному гнезду, – спокойным голосом проговорил Берсень и схватил монаха за шиворот. Тот затряс бородой и загремел веригами.
– Да ты чего? Над старцем глумиться? – рявкнул караульный, перепрыгивая через зыбкий сугроб и подбегая к боярину.
Монах отчаянно замахал руками и стал показывать караульному какие-то знаки, но тот не обратил на это внимание и уже изловчился, чтобы ударить Ивана древком рогатины.
Берсень выпустил из рук поповскую рясу и ловко нырнув под удар караульщика сгрёб того в охапку.
– Ты на кого фуфлыга пасть раззявил? – рыкнул Иван и врезал караульщику коленом в живот, тот хватанул ртом воздух и осел, выпустив из рук рогатину.
Развернувшись на месте, Берсень снова подступил к монаху: – а ты куда, уползть решил, гнида?
– Не бей…, не бей! – монах загородил лицо руками, его кружка с медяками, звякнув, упала на снег.
Сзади уже бежали ещё трое караульных, впереди старшой в распахнутом крашеном тулупе.
Добежав до боярина, он резко остановился и растопырил руки в стороны, сдерживая остальных. Скользнув кабаньими глазками по дорогому кафтану Ивана, его куньей шапке, епанче с куньей же оторочкой, богато украшенной сабле и шитому золотом поясу, он решил не бросаться с наскока.
– Ты почто забижаешь калеку, боярин? – заискивающе спросил он.
– Калеку? – обернулся Берсень и смерил караульщиков презрительным взглядом, – тебе-то, что за дело, али вы в сговоре?! – повысил он голос, заметив, что караульные остановились в нерешительности.
Горожане, что шли по мосту мимо остановились, стали выглядывать из-за спин друг дружки, стараясь рассмотреть, что происходит.
– Значит, так у вас всё обставлено? – продолжил напирать Иван, – Поп своими болячками народ отвлекает, а вы с проезжих мзду трясёте?
– Да что ты, что ты боярин, я хоть и не ведаю как звать-величать тебя, но вижу, что муж ты праведный. Мы не об чём таком и не думали, вишь службу сторожевую несём…, – залепетал старшой караула, а сам ещё раз скоро оглядел боярина. «Эк.., сопля зелёная, но по всему видно совсем не из простых…. И одёжа богата и голос держит шибко. От таких юнцов всякие беды и бывают. Намутит, накрутит и опосля тятьке нажалится, а тот, небось, подле престола трётся. Эх-ма…», – быстро продумал он.
– Службу? – недоверчиво переспросил Берсень, – ну коли так, то и далее несите, а этого телуха патлатого, я с собой забираю. Отвезу к его настоятелю в храм, где ему воздастся! – он рванул монаха за рясу на загривке, а про себя подумал: «доставлю настоятелю Михаилу этого старого пня, авось в награду узнаю, чего мне нужного. Может шепнёт или намёк какой даст».
– Э-э-э…, боярин, так-то не гоже, – прогнусавил один из караульных, – мы с этого монаха копейку за место имеем….
– Что-о-о? – взревел Беклемишев и схватился за саблю, – Видать спина твоя по плетям затосковала, околотень безмозглый.
– Боярин не губи, – бухнулся на колени старшой из караульных, – это Мекеша так шуткует, ты не слушай его дурня….
– Что ж, радуйтесь, что не досуг мне тут с вами, – насупил брови Беклемишев. – Но! Я кажный день к государю на службу сей дорогой езжу, – схитрил Иван, – коли увижу, ещё, когда на мосту непотребство – быть вам всем драным плетьми, – не дожидаясь ответа, он подошёл к своему коню и взобрался в седло, тронул коня шагом.
– А ты «святой голубь», пойдёшь со мной, – добавил Берсень, на ходу хватая собравшего свои медяки старика за загривок. Монах покорно поплёлся рядом с конём боярина, звонко бренча своими веригами и медяками в кружке.
Проезжая мимо хлебных возов Иван крикнул: – гей православные, чего встали? К торгу правьте, а то закроют скоро!
Мужики, повинуясь приказу, мигом развернули свои возы, и, подстегнув понурых лошаденок, поездом поехали вслед за боярином.
– Да как же это… – дёрнулся с места один из караульщиков.
– Охолонь дурень, – вполголоса проговорил ему старшой, придержав за плечо, – мы завтрева своё возьмём, а сегодня нам надо без драной спины по домам возвернуться, – добавил он, поднимаясь на ноги отряхивая снег с коленей. – Ты, вот-ка что…, давай мигом беги к караульному голове, доведи, что тут видывал, да упреди, что боярин наперёд грозился. Голова от нас десятую деньгу берёт, вот пусть думает, как окоротить этого молодца, а на обратной дороге заскочи в собор Архангельскай, обязательно к самому настоятелю Михаилу и ему всё обскажи, что видывал. Мы мол, знать не знаем, евойный старик сам тут шатался за подаянием, вот и доводим об ентом….
Караульщик согласно кивнул, и, натянув поглубже свой колпак, подхватил рогатину побежал в проулок.
– И где-то я эного боярина уже видывал, – проворчал себе под нос старшой караульщик. Но сколько не морщил лоб, так и не вспомнил. Для верности глянул ещё раз в сторону, куда скрылся боярин, но того уже не видать.
А Берсень повернул на дорогу к кремлю. Старый монах, что шёл рядом с конём, удерживаемый за шиворот Ивановой рукой, начал скулить.
