скачать книгу бесплатно
– Да вот, за труды награду ему передать я должен, по уговору.
– Это да. То дело дельное. Награду Епифаний любит, – подмигнул кабачник. – Туточки он был, на подворье, в дальней избе ночевал, коли не хочешь искать, я могу ему передать награду-то.
– Э-нет, добрый человек, – усмехнулся боярин, – в таких делах третьи руки негожи. Ты нам укажи, а мы, ужо, сами справимся.
– Ну, коли так, то идём, – согласился Неух.
Выйдя на двор, он сразу заметил воев Дмитрия и нахмурился, но ничего не сказал, а спокойно пошёл в сторону одной из дальних чёрных изб подворья.
– Вот тута он…, – указал на низкую дверь хозяин постоялого двора, когда они подошли к избёнке, – … и вона конь евойный в стойле, мотнул головой направо Неух, туда, где был привязан молодой пегий жеребец.
– Иди-ка вперёд, позови, – сказал Дмитрий, переминающемуся с ноги на ногу Тишаку, тот легонько стукнул в старую рассохшуюся дверь.
– Хозяин, это я. Хозяин…, – позвал Тишак. Никто не ответил.
– А-ну…, – Ласкарёв сам подошёл к двери и решительно дёрнул за дверную скобу. Дверь, с лёгким скрипом сразу открылась. – Не заперто.
– Эй, Епифаний…, – крикнул в тёмное нутро избы Дмитрий, и, не дожидаясь ответа, сразу шагнул внутрь. Следом за ним зашли Тишак и Неух. Последним, задевая могучими плечами дверные косяки, протиснулся зеленоглазый дружинник Устин.
Сделав несколько шагов, Дмитрий поморщился: пара раздерганных в клочья овечьих шкур и какое-то тряпьё накрывали горку, из которой торчали новые желтые сапоги. Рядом, на полу лежало новое седло и пара распоротых перемётных сум, из которых высыпался обычный дорожный скарб и несколько полновесных, новых монет московской чеканки.
Зеленоглазый воин шагнул вперёд и рывком поднял овчины. Под ними, широко раскинув руки и запрокинув голову, лежал Епишка с перерезанным горлом.
Преодолевая отвращение, Дмитрий подступил ближе. Одежда убитого спереди вся была залита кровью, которая в полумраке избёнки казалась чёрной. Кривой нож с широким лезвием, был крепко зажат в левой руке мертвеца. На пальце блеснул серебряный перстень с мутным камнем. Задержав дыхание, Дмитрий молча наклонился над телом и, коротко выдохнув, отпрянул назад: у Епишки было не только перерезано горло, но и крестообразно рассечены веки, обнажая вместо глаз – запекшиеся кровью провалы. «Сделать такое можно было только чем-то очень острым» – отметил про себя Ласкарёв.
– С кем же ты бился, Епишка? – пробормотал он вслух.
Заметив на поясе мёртвого острожного головы тяжелый кожаный мешочек, Дмитрий достал нож и срезал его. Внутри оказалось ещё с дюжину серебряных монет разного веса. Забрав все деньги, Ласкарёв поспешил оставить мрачное место. За дверью он шумно выдохнул и оглядел своих спутников.
– Та-а-к, чую, что не всё нам хозяин порассказал, о том, как встретил нонче раба божьего Епифания, – процедил сквозь зубы Дмитрий и пристально посмотрел на Неуха.
– Э, нет…. Нет, нет, нет…, господине не смотри на меня так. Я этих дел не ведаю и ничего об этом слышать не хочу, – поднял руки, как будто защищаясь от удара кабачник. Скосив глаза вбок, он неожиданно шарахнулся в сторону от шагнувшего к нему Устина и быстро затараторил: – господине, правду реку, о сем ничего не ведал, одно только наверняка – сие сотворили не обитатели моего двора. Глянь: и серебро тут, и вот конь привязан, и сбруя его рядом. Разве утерпели бы они, знай, что тут такое богатство?
– Постой, не сипети пустое, – придержал его за рукав Дмитрий. – Можа ты и правду рекёшь, а вот только не всю, чую я, где-то тут и лжа проскакивает.
Неух хотел что-то ответить, но не успел, удар кулачища зеленоглазого воина опрокинул его на землю.
Стоявший рядом Тишак, от неожиданности зажмурился, шрамы на его лице стали лиловыми.
Кабачник лежал на земле и мотал головой, пытаясь прийти в себя.
– Так…, – утвердительно кивнул Устину Дмитрий. Его голос как далёкое эхо доносился до сознания Неуха. – Реку тебе, внове и в последний раз – ежели ты сейчас с толком всё обскажешь, зачем приехал Епишка, и кто его ждал – останешься цел. Ну, а коли будешь запираться – не взыщи. Из тебя выбьют всю дурь прям на этом месте.
Кабачник из-за звона в голове расслышал не все слова, но смысл сказанного до него дошёл быстро, и он отчаянно замотал своими седыми патлами.
Ласкарёв сделал знак остальным своим воям, что стояли в отдалении, возле ворот постоялого двора. Те только этого и ждали, потому повскакивали в сёдла и в пять шагов уже были возле молодого грека.
Неух замычал, попытался встать и как слепой начал шарить рукой в воздухе вокруг себя.
– Поднимите, – грозно прозвучал звонкий голос Дмитрия и сразу шесть рук с треском рванули грузное тело Неуха с земли вверх.
– Ну! – Ласкарёв сдвинул брови к переносице, как это делал в минуты сильного гнева его отец. Это возымело действие – кабачник дрогнул, решив, что сейчас его жизнь на волоске.
– М-Микита Бобр ждал Епифания, – почти захлёбываясь, тихим голосом промямлил он.
– Кто это? Нынче, он где? – резко спросил Дмитрий, коснувшись груди кабачника. Тот отпрянул и замотал головой.
– Н-не знаю, ещё на заре со двора съехал.
– А ты…, – Ласкарёв обернулся к прячущему глаза в сторону Тишаку, – слыхал про такого?
– Дык…, кажись, слыхал, но видеть не видывал. Он жеж…, навроде купца этот Микита…
– Купца? Где сей купец живёт? И лавка его где? – теперь Дмитрий подступил с вопросами к сотрясающемуся от страха жжённому острожному.
– Того, не ведаю, господине, он жеж, того…, не с лавки торг ведёт. Встретился с кем надо, товар забрал, монету отдал и все дела.
– Эва-как. А где он встречается то? – начал терять терпение Дмитрий.
– Да, ведь, тут. Завсегда на этом дворе.
Ласкарёв, резко обернулся к кабачнику, тот усердно закивал головой, подтверждая слова Тишака. Его заплывший левый глаз превратился в щёлку, а второй – мутно глядел то на одного, то на другого державшего его воя, и подрагивал в ожидании нового удара.
– Истинно так. Бобр бывает наездами, о своих делах ничего не говорит, за ночлег да за вино платит, да мелкую монету иной раз «за молчок» подкинет, и снова исчезнет. Как-то краем уха я слышал, что многие дела он в Новагороде ведёт, – роняя с разбитой губы на седую бороду капли крови, затараторил Неух.
– С кем на Москве вел дела энтот Бобр, – мрачно спросил Дмитрий.
– Наверняка того не ведаю, – снова затряс головой кабачник, – почитай, токмо с Епифанием его и видывал.
– Да, неужто, только с ним? – вмешался в разговор Устин, и Неух вжал голову в плечи.
– Вспомнил, – сразу сказал он, – вспомнил…. Ещё по лету, Бобр тута встречался с Демьянкой-конюхом. Кто таков энтот Демьянка и откуда этот человече, я не ведаю. Токмо «конюхом» при мне его Бобр называл.
– С кем ещё видывал этого Бобра? – недоверчиво сощурив один глаз, спросил Ласкарёв.
– Дык, более, не с кем…
– Доподлинно ли? – переспросил Дмитрий.
– Вот истинный крест, сдохнуть мне на этом месте! – истово перекрестился Неух.
– Это, само собой, – утвердительно прогудел рядом Устин и посмотрел на молодого грека.
Кабачник даже зажмурился, а Тишак задрожал.
– Вот как мы поступим, – посмотрев куда-то за спину Неуха, проговорил Дмитрий, – сейчас мы тебя отпустим, и ты приберёшь всё в этой избе. Коня и всё, что найдёшь – забирай. А Епишку – отвезёшь к божедомам, что при скудельни живут. Знаешь то место?
Кабачник кивнул.
– Значит, там его и отдашь страхолюдам – они закопают.
Неух опустил голову, снова соглашаясь, с молодым Ласкарёвым.
Дмирий усмехнулся, и чуть подождав, пока кабачник снова поднимет свой взгляд, отдал последний наказ:
– Теперь слушай. Впредь, коли прознаешь, что, про этого Никиту, не мешкая, пошлёшь ко мне человека на подворье близ монастыря Николы Старого, спросишь боярина Ласкарёва. Ежели сослужишь верно, то будет тебе награда, а обманешь – смерть. Уразумел ли?
Неух, превозмогая тупую боль в голове, несколько раз кивнул.
– Что ж, нам делать тут боле нечего. Устин, не забудь…, – Дмитрий указал глазами на Тишака и зашагал в сторону своего коня. За ним двинулись вои. Промеж них, сгорбившись, к выходу с подворья протопал и Тишак.
Немного позднее, хозяин подворья, стоя на коленях перед иконами, приложив к заплывшей щеке медную ложку, силился вспомнить, где он уже слышал имя этого боярина, но всё, что ему приходило на ум – это лишь обрывки чьих-то рассказов о неких слугах московского государя. От этого кабачника бросало то в жар, то в холод и он срывал свою злобу на бабах-кухарках, а опосля, пил горькую, сегодня как никогда.
* * *
После обеденного сна государь Иоанн III Васильевич покинул опочивальню не сразу. Истово помолившись перед отцовскими иконами в золотом киоте, он коленопреклонённо замер на полу и закрыл глаза. В голове как в весеннем омуте крутились обрывки мыслей.
С детства отец внушал ему, что бремя правление скользко и шатко – один неверный шаг и всё рушится и тогда поднять то, что столетиями строили его предки, будет уже нельзя. Но ведь он всё делает лишь во благо государства, отчего же, так тоскливо на душе?
– Господи, почему я всю жизнь разговариваю с тобой, но ты молчишь? Почему всегда я начинаю разговор, но не слышу ответа? Да и разве это разговор? Подай мне знак господи, – прошептал государь иконам. Но как всегда, ответом ему была лишь тишина.
Тяжело поднявшись с одеревеневших колен, он опёрся на посох и нетвёрдой походкой шагнул за порог опочивальни.
Пройдя полутемными переходами, Иоанн миновал челядинский покой, где стояли, и негромко переговариваясь между собой, отроки и теремные служки. За одной из двойных дверей слышалось эхо ровных голосов, там его ждали.
Прежде чем войти в думную, он остановился и прислушался. Кто-то, со знанием дела говорил о войне на литовских рубежах, о русских полках и литовцах и о каких-то наёмниках. Иоанн по голосу узнал старого князя Ивана Юрьевича Патрикеева – мудрого воеводу, служившего ещё его отцу, и даже приходившимся ему двоюродным родственником.
Патрикеев степенно говорил кому-то о том, каким порядком воюют западные страны, а также о том, что те, кто пришёл оттуда в литовское войско, для русских ратей не опасны:
– … Так что польза от этих самых пикинеров в наших русских условиях более чем сомнительна, – гудел князь своим густым басом, – ведь наш-то воин он спокон веков в основном с татарином бился, а тот, не чета их манере. Против татарина любые глубокие, малоподвижные пехотные и рыцарские колонны бесполезны, и беспомощны. Ни уйти, ни навязать бой, тогда как текучая как река татарва всегда над западным войском верх брала, и не мудрено, ведь бусурмане до копейного боя издали пущают тучи стрел, а оставшихся от такого «дождя» в живых добивают со всех сторон лихим налётом конницы.
Токмо с нами, у татар не так, мы то-ужо половчее татарского войска будем, а брони, да мечи у нас западных не хуже, – подытожил Иван Юрьевич.
Великий князь сурово сдвинул брови, мелко перекрестился и толкнул дверь в палату.
Все присутствующие громко выкрикнули здравницу Великому князю, он ответил им коротким поклоном и примостился на своё кресло.
– О чём бояре разговор ведёте? – как бы с ленцой спросил государь.
– Да вот обсуждаем послание от князя Фёдора Бельского, что в посольский приказ гонец доставил, – выступил вперёд князь Патрикеев.
– Послание? – Великий князь удивлённо поднял брови, – и о чём пишет сей славный муж?
С поклоном вышел посольский дьяк Фёдор Васильевич Курицын: – в послании своём князь Бельский отписал о стычках с отрядами литовского князя Соколинского, а к посланию приложил вот это, – дьяк показал круглую розетку с изображением красного креста и мечом под ним, – только сегодня утром гонец доставил.
– Что это? – с пренебрежением спросил государь.
– Сей знак носят на груди сотники и тысяцкие в ливонском ордене, – пробасил рядом князь Патрикеев.
– Орденцы вместе с Литвой? – с недоверием переспросил великий князь.
– То не диво, видать, своих ратных людишек не хватает, вот и позвал Соколинский орденцев, а те до злата охочи, – пояснил Патрикеев.
– Но ордену надобно дать вразумление, что закрывать око на их лиходейства мы не станем, а посему пусть посольский приказ готовит грамоту в орден с испрошением, чего желает их магистр войны али мира. А к большому приказу, моё слово такое: всякую торговлю с орденскими купцами прервать, товары их на торг не пущать. Пусть в ордене знают, что коли меч на нас вместе с нашими недругами поднимают, то дружбу теряют.
– Государь, стоит ли нам из-за горстки наёмных охотников терять дружбу с орденом, – робко спросил Курицын.
– Дружбу? Ну, коли в ордене у нас такие друзья, то их дружба не дорого стоит. Как могут воины, Христа славящие, идти убивать иных христиан, да ещё и за мзду?
– То не диво, что рыцари в набеги ходят, – продолжил Иван Юрьевич, – для них все, кто не под папским крещением – суть еретики, а по уставу ордена его братья призваны на вечную войну с еретиками.
– Вот! – выступил из угла митрополит Геронтий. Он до поры стоял в тени и только прислушивался к разговору. – Вот таковы они последователи веры латинской! Не зря глаголют: «там, где папёж, там и грабёж».
– Кто сие глаголет, отче? – в ответ на возмущение старца, снисходительно улыбнулся Великий Князь.
– Народ! Народ православный! – Геронтий воздел свой костяной посох вверх. Он чувствовал, что его, как и при разговоре с ночным гостем снова легко распаляет гнев, и мысленно корил себя за сей грех.
– Ох, митрополит! – с такими речами только и остаётся, что войско исполчить и на Рим войной идти, – продолжил миролюбиво увещевать государь.
– А хоть бы и так? – ершисто выдохнул Геронтий. – За веру православную, можно и в сечу вступить, ибо православное воинство христово супротив папского ворья всегда с божьей помощью верх брало и далее так будет!
«А ведь он как будто серьёзно о походе-то. Что на него нашло?», – отметил про себя государь Иоанн.
– Э-э-э отче, укроти свой гнев праведный, тут-то ворогов нет, – попытался он успокоить митрополита.
– На то уповаю, – сипло ответил Геронтий, продолжая метать молнии взглядом.
– Да что с тобой отец-митрополит? – не выдержал Великий Князь.
– Со мной, слава Христу, ещё есть божье благословение, хотя чую, что, когда призовёт господь, тяжко мне будет ответ перед ним держать. А вот в державе твоей православной, среди душ, к свету глядящих, упали зёрна гнили. Из Новагорода архиепископ Геннадий пишет о брожении ереси средь монахов, из Волоколамского монастыря настоятель Иосиф шлёт грамоту о движении по Руси отступников от православия и тех нечистивцев, кто «прельщает» православных еретическими учениями, о том же извещает и епископ Суздальский Нифонт. Даже отец Паисий Ярославов, что кротостью своей и миролюбием известен, и тот, обеспокоен ползущей скверной ереси и поругательством святынь.
Великий князь нахмурился. В голове снова шелохнулись обрывки тёмных мыслей. И, как бы отгоняя их, он махнул рукой, митрополит истолковал этот жест в свою сторону и задрал кверху бороду, яростно засверкав глазами. Иоанн почувствовал растущее напряжение и среди думы. Окинув всех отеческим взглядом, он попытался снова настроиться на миролюбивый тон.
– Будет тебе, отче, нет никакой ереси в пределах русских, а то, что глупцы да юроды бают, так-то по тёмности их дремучей. Да если и рекёт, кто богопротивные речи, так ведь не названы они, с кого спрос-то? – раздраженно отмахнулся государь.
– Ой-ли…, не названы? А те – из Немцова монастыря, что названы были? Иде они, может даже на Москве? – С яростью в голосе спросил митрополит. Он опёрся обеими руками о свой посох и подался всем телом вперёд, как будто готовился к прыжку.
Великий князь недовольно заёрзал на месте. В последнее время митрополит Геронтий всё чаще вступал с ним в конфликты.
– Так чего ж ты желаешь? – напряженно спросил государь.
– Защиты для веры отцов наших!
– Что-ж…, – продолжая сдерживать гнев, вымолвил Великий князь, – … то дело праведное, грамоту к наместникам с повелением на преследование еретиков – получишь, остальное всё в руках церкви и бога.
– На том благодарствую, – сухо ответил Геронтий. – Позволь же мне по делам сим удалиться.
Государь коротко кивнул и митрополит, осенив его крестным знамением, медленным шагом вышел из думной.
