скачать книгу бесплатно
– Люди князя Соколинского были не одни, с ними были наёмники-пикинёры, много, – Щавей вытащил из-за пояса тощий кисет и подал воеводе. Тот высыпал его содержимое на ладонь: пять монет разного достоинства, все ганзейские, осмотрел внимательно кисет.
– Хм-м. Немчура? Значит, опять припожаловали… М-да, не повезло… Видно снова рыскали тут в поисках наживы, вот собака Соколинский их и пригрел.
– Просто рыскали? Э-нет князь, в этот раз всё по-другому, и мы оба это знаем. Это не просто набег пришлых немцев. Соколинский сделал из этих наёмников медвежью яму и точно знал, где её вырыть и как нас туда загнать. Это была нарочная ловушка.
– Хочешь сказать в моём войске изменник? – лицо воеводы исказила гримаса отвращения.
– Я хочу сказать, что у них повсюду глаза и уши, а мы слепы, – твёрдо ответил Щавей.
– Он истину глаголит, это была засада, – промолвил голос совсем рядом. Князь и боярин вздрогнули и разом посмотрели на вошедшего в шатёр человека в длинном дорожном плаще, заляпанным грязью.
– Ты ли, боярин Илья? – князь Бельский повернулся к входу всем корпусом.
– И тебе поздорову быть князь-воевода, – с улыбкой поклонился Илья Ласкарёв. – К тебе я, с вестями, – грек, ловким движением извлёк из-под одежды свиток и протянул его воеводе. – А ещё с подарком, – Илья бросил на стоящий, на козлах грубо сколоченный стол розетку с изображением красного креста и меча под ним[27 - Нашивка в форме четырёхлистника, с нанесёнными поверх цветка символами креста и меча – отличительный знак командиров ливонского ордена.].
– Путь мой был не близок, вот я его и срезал через знакомый перелесок к оврагам. Приметил «чудных гостей», и «пошептался наедине» с их капитаном, – с хищной улыбкой сказал Илья Ласкарёв.
– Да как же ты от них ушёл? – князь, всё ещё не распечатывая, свитка, с удивлением глядел на грека.
– У меня добрые кони и стрелять я ещё не разучился, куда там хмельным немцам догнать меня по темноте, – продолжил улыбаться Илья.
Воевода в ответ лишь покачал головой, и снова повернулся к Щавею.
– Ты, боярин Скрябин иди отдыхай, пусть мой Яков посмотрит твои раны, а завтра разговор наш продолжим, всё об чём говорили тут, держи при себе, ни полслова никому, – приказал князь Бельский.
Щавей с трудом склонился в полупоклоне и вышел, а князь стал молча буравить глазами Илью, ожидая его слов.
– Послание, что у тебя в руке – это от твоего брата Симеона, ещё кое-что он велел передать изустно, – указывая на свиток и, как будто, не замечая напряжения во взгляде князя, произнес Ласкарёв.
Бельский открыл, было, рот, но снова не произнёс ни звука.
Илья кивнул, словно с чем-то согласился и перевёл тему.
– А к знаку капитнскому, приглядись, воевода, – сказал он, указав глазами на ту розетку, что бросил на стол, – это не бумажный цветок с ярмарки, а ответ на вопрос кто сейчас стоит супротив тебя.
– К бесу все знаки! Не те слова я ожидал от тебя услышать, – наконец разразился князь. – Видел ли ты… её? Говори, не томи боярин.
– Женку твою? Нет, сам не узрел, – ответил ему Ласкарёв. – Король Казимир держит ее при дворе, а я в Вильне не был. Да и брата твоего ко двору не пущают. Всё, что теперь о ней известно, так то, что жива она.
– О горе мне, горе! Ведь уже восемь лет…. Восемь лет как…. Почто такая судьбина? – подняв глаза к куполу шатра, прошептал князь. – Так что, мой брат Симеон, здоров ли? – как будто опомнившись, обычным голосом спросил Илью воевода.
– Хвала господу, здоров…, и жена его, и детушки, – однако после твоего отъезда за ними сильный догляд, но Семеон велел сказать тебе не об этом.
– Ты боярин…, это…, садись что ли, – замялся князь-воевода. Он как будто боялся услышать от Ласкарёва те вести, с которыми тот прибыл и поэтому нервно и суетливо указал боярину на лавку, на которой некоторое время назад сидел Щавей.
– Да, садись-садись. Вот, выпей…, – сипловатым голосом предложил Бельский, указывая на бутыль с вином и кубки. А сам, при этом, тяжело опустился на грубый табурет, наспех сколоченный кем-то из не струганых поленьев.
Илья небрежно придвинул лавку поближе к воеводе, обмахнул её полой своего плаща, и, подхватив один из кубков с вином, присел и продолжил:
– Помощь твоя нужна в важном деле. О том и брат твой просит, ибо дело сие началось с него. – При этих словах Бельский нервно дёрнул щекой. Илья на это незаметно чуть усмехнулся. И единым махом осушил кубок, что держал в руке.
– Так вот, – выдохнув, начал рассказывать дальше грек. – Князь Симеон через своих людей прознал, что круль Казимир решил войну закончить единым махом, а для этого, всего лишь, извести нашего государя, через отраву…, – c притворно-спокойным вздохом, сказал Ласкарёв, крутя липкий от вина кубок в своих длинных пальцах.
– Ой, боярин, – подскочил на месте воевода. – Ты, погодь, такие дела, что…. – Князь не договорил, а приложив палец ко рту, вышел из шатра, бормоча себе под нос молитвы. Немного покряхтев и потопав ногами снаружи, Бельский вернулся. – Теперь говори, боярин, здесь спокойно, никто чужой не услышит.
– Так вот…, дело это муторное и длинное, – продолжил Илья Ласкарёв, – но кое-что мы уже прознали, и самое главное открылось. Корень всего в ереси, кою плетут враги супротив нас – в Литве. Вот! Разные нити на это указывают.
– Да-да, я что-то такое слышал, ты вроде как споймал Лукомского Болеслава, – нетерпеливо перебил князь Федор.
– Да не в нём было дело, – поморщился Илья, – шёл я совсем за другим человеком – чёрным попом-еретиком Сахарией, лжецом и отравителем, который разными дурманными зельями, слабых духом опаивает, и словеса охульные этим людишкам нашёптывает. А то, что Лукомский или кто ещё должен был сотворить, так то, лишь последствия деяний еретических. Да вот, Сахария этот извернулся, и сам прячась в Новагороде, руками Лукомского, на Псковщине, убрал ученика московского митрополита, который один знал его в лицо. Ну а после…, как водится, самого Болеслава Лукомского кто-то придушил на Москве в допросном подвале.
– Ой, ты, господи! – перекрестился воевода.
– Соображаешь? Это ведь не просто неудача. Всё было содеяно по единому умыслу. И теперь, весь поиск нам пришлось начать сызнова, – смерив похолодевшим взглядом князя, продолжал боярин Илья. – Тебе одному, человече, о том сказываю. Смотри не обмолвись – дело государево!
Князь, принял изумлённо-возмущённый вид, мол, само-собой! А грек одобрительно качнул головой и продолжил:
– Для того я сейчас таким спехом обернулся в Литву и обратно, ибо прошёл шепоток, что этот недопоп Сахария бежал из Новогородских земель в Киев, но пока, я его там не нашёл. А попался мне некий ярыга, который для этого попа холопствовал, да был обманут еретиком. Потому за мзду небольшую, этот человечек мне и поведал, что сей хитрый Сахария – на самом деле аспидом в клубок свернулся и пережидает время в Успенском монастыре на Явоне. А ведь это твоя вотчина, княже?
Бельский сморщился и кивнул, нехотя.
– Так, вот…, – Ласкарёв качнул кубком в сторону воеводы. – И…, надобно мне вызнать про этого Сахарию, он ноне в монастыре, иль нет? Но при этом, спугнуть еретика, если он там – нельзя! Зело хитёр этот змей, – подытожил Илья.
– Охо-хо, покачиваясь из стороны в сторону, выдохнул князь. Он волновался и потирал руки, будто ему было холодно. – Непростое это дело, ох, непростое…, – забормотал Бельский. Видя, что грек не разделяет его замешательства, он пояснил:
– Уже с десяток лет минуло, как прежний настоятель обители был убиен. И как! Тот, прежний владыка, был сподвижником тогдашнего новогородского епископа Феофила. А как войско московского князя мимо монастыря к Новагороду шло, он врата-то монастырские запер и со стен хулил княжьих воинов и самого государя. Призывал кары небесные на их головы и прочее злословие рёк. Да вот кто-то из войска государева стрелу в настоятеля и пустил. Насмерть, с единого выстрела. Говорят, стрелил кто-то из татар. А как врата монастыря отворили, и войско туда вошло, чернецы враз присмирели. Но, с тех пор в этой обители братия монастырская в противлении к власти московской. Конечно, не явно, без оглашения, но слух идёт, будто все окрестные земли, что отошли к государю, в том монастыре прокляли. И вот хошь верь, хошь не верь, с тех пор уже сколь годов на земле недород.
– А что же, архиепископ Геннадий? – спросил боярин.
– А-а-а, – махнул рукой князь, – он и письма слал и сам дважды наведывался, а всё одно. Покуда он там был – всё тихо, как отъедет – монахи опять за своё, говорят: «ничью власть над собой, акромя божьей, не признаем».
– А люди как? – спросил Ласкарёв.
– А что люди: мужичьё в бега пускается, не хотят на проклятье жить. У меня в городище, кажну зиму смута. По слухам, всё ползёт от монастыря…, – поведал воевода и под взглядом грека опустил глаза. – Я конечно в эти слухи не верю. Но…, – Бельский развёл руками в стороны, показывая, что, мол, это всё происходит не по его воле.
Илья усмехнулся в усы и поднял ладонь, останавливая оправдания князя.
– Так или иначе, но сведать о том, есть ли в монастыре Сахария мне надобно, – твёрдо сказал грек.
Федор Бельский задумался и опять стал потирать руки.
– Трудно дело, боярин…. Большая сила в руках монастырских. Все монахи, что живут при монастыре – либо разного ремесла мастера, либо того паче – лекари-травники. Всё, что в округе дельного есть, там только через монастырских людей делается. В городе торг слаб стал, а до Новагорода за каждой косой или снадобьем не наездишься. – Князь Федор мельком посмотрел на боярина Ласкарёва, ожидая увидеть реакцию того, но Илья был спокоен. – Вобщем, это я к тому, что помощников в сём деле сыскать будет не легко, а без помощников никак, – как бы извиняясь, снова развёл руками Бельский.
– Но разве не ты тут князь?
– Это да, но монастырь…. Ух строптивы они, да своевольны. И как прикажешь с этим быть? Что же мне на монастырщину войско слать? В осаду садиться? Э нет, боярин, тут надоть как-то по-иному. – Князь-воевода помотал головой, как бы оправдывая своё бессилие, и из-под лобья посмотрел с досадой на боярина, ему явно была неприятна эта тема.
– А по-иному…, – Ласкарёв хлопнул себя по колену, – …по-иному, придётся мне в монастыре самому всё проверить.
– Это как же? – тяжело задышал князь, не скрывая недовольства.
– Да уж найду способ, – хитро подмигнул грек. – А может, ты человека укажешь, кой за монастырские стены вхож?
– Ну…, – воевода Бельский задумался, почесал бороду. Покривился и изрёк: – Есть такой человек, токмо я ему ноне не указ, – то Фома Кусков, ранее у меня в приказчиках хаживал, а как жёнка в прошлую зиму богу душу отдала – ушёл в монастырь. Так там и живёт, хотя и без должного пострига, но сей муж при уме и со сноровкой. В монастыре он большим хозяйством ведает. Как найти его, я тебе обскажу, коли с ним договоришься, то большая удача.
– Что ж, спасибо тебе, княже, – сказал Илья Ласкарёв. – А еще попрошу я тебя послать человека в Новагород, к архиепископу Геннадию, с ним передам я два письма, одно самому святейшему, второе отцу моему.
– Ой-ли! И боярин Фёдор в Новагороде? Хм… знать действительно великие дела затеваются. Что ж, посланца найдём.
Разговор в палатке воеводы продолжался еще долго.
* * *
Выйдя от князя, Щавей Скряба оглянулся на подручных воеводы, что застыли у входа в шатёр, лица их были сумрачны. Один только ближник князя – чернобородый Яков приветливо махнул рукой, указывая в сторону большого костра.
Щавей проковылял в указанную сторону и бухнулся на войлочную подстилку, возле сваленных в кучу сёдел. Сотник закашлялся – резкая боль в груди заставила его вскрикнуть. Неспешной походкой приблизился и Яков, молча расстегнул поддоспешник Щавея и задрал рубаху. Пока он рассматривал и ощупывал багрово-чёрное пятно на груди боярина, сам Щавей невольно всмотрелся в лицо Якова. Он не раз видел его подле воеводы, но так близко впервые. В отблесках костра казалось, что его жгуче-цыганские глаза смотрят как-то по-особенному, а розовые оспины на бледном лице совсем терялись в его чёрной курчавой бороде.
– Жить будешь боярин, – закончил осмотр Яков, – токмо, замотать тебя надо вокруг тулова потуже, и спать две седмицы придётся не вытягиваясь. Так что…, – Яков хитро подмигнул Щавею, – … а некой весёлой вдовушке, до которой ты охочий ходок, придётся подождать. С этакой раной ты к ней разве что лежа на санях, сможешь доехать. А на коня, тебе теперь долго не влезть. Не-е, таким, никак не взлезть. – Сально улыбаясь, вымолвил чернобородый. После украдкой обернулся на шатёр воеводы. – Ты побудь тут пока, я сейчас, – вмиг посерьёзнев, сказал Яков и суетливо отошёл в сторону.
Щавей заметил, как он скорыми шагами нырнул за княжий шатёр, в то самое время, когда сам воевода высунулся из этого шатра. Бельский махнул кулаком на своих подручных воев и сердито притопнул, чтобы они отошли подале от входа. После этого, князь пошарил глазами по сторонам и вернулся к себе, внутрь.
Не дождавшись Якова, Щавей забылся сном.
* * *
– И всё же…, ты боярин, что-то ведаешь о моей ладушке, – глядя прямо в глаза грека, сказал князь – Ведаешь, но таишь. Сколь годов помню, не было ещё случая, чтобы вы – Ласкари свои думы напрямки выкладывали. Человека на крючке держать, для вас слаще мёда. От того ты и в стане моём как хозяин себя чувствуешь, и речи со мной ведёшь не как с князем, а как с холопом!
– Нет, князюшка, что ты? – ровным голосом возразил Илья. – Я к тебе со всем уважением, да и дело то у меня особое – государево! – продолжал Ласкарёв, наблюдая, как засуетился воевода, – а что до слухов разных, которые по Литве гуляют, так то, я в расчёт не беру.
– Каких слухов? – навострил уши князь Фёдор.
– Ну, даже и не знаю…, – растягивая слова начал Илья, – говорят, что Казимир имеет большую опаску, в том, что твоя жёнка, в след за тобой, сбежит под крыло нашего государя. И чтобы уж наверняка избежать этого, он повелел окрестить её в латинскую веру, а с этим крещением заодно признать и брак её с тобой не действительным. А коли так, то и…, – Ласкарёв притворно замялся и поднял глаза ввысь, – … возможно выдать её замуж за пана из своего окружения. Ведь княжна то собой лепа и при дворе многие на неё заглядываются, да и земли твои, что пока под королевской печатью, обширны и богаты – приданое богатейшее, его круль как награду хочет использовать. Но это, конечно, всего лишь слухи – завершил Илья.
– А-а-а! – заломил руки князь, – проклятый, проклятый Казимир! Боярин, молю тебя, помоги вызволить жёнку, что хочешь для тебя сделаю…. Жизни не пожалею! – вскричал воевода.
– А что я? Али мне на Казимира войной идти, Вильню и Краков в осаду брать? – тем же манером, что ранее говорил князь, ответил ему Илья. – Ты, ведь и сам можешь себе помочь, – сказал Ласкарёв, искоса взглянув на воеводу.
– Я? Как? – сдавленно произнёс князь.
– Ну, как же…, как же, – притворно удивился боярин. – Твой брат Симеон, почитай в лучших друзьях у королевича Александра.
– Так что с того, – вяло ответил князь-воевода, – королевич никаких дел при дворе не ведёт, всё по застольям, да по охотам, помимо отца всем ростовщикам уже задолжал, дружба с ним никому ещё впрок не пошла, – сказал князь Фёдор.
– Всё так, всё так, – дважды повторил Илья, – но кое-что, ты князюшка упускаешь. Ты ведь хочешь вызволить свою жёнку? Ну, так упроси брата, чтобы тот бил челом королевичу. Коли захочешь, то слова нужные сам найдёшь и сумеешь вложить их в братовы уста.
– Ох, не знаю…, – смутился воевода.
– А ты подумай, может в этот самый день, пока ты в замешательстве, Казимир уже и назначил новое крещение, а может заодно и свадьбу?
Князь подскочил на месте и заметался по шатру:
– О горе мне! Господи помоги, вразуми мя господи! – он остановился напротив боярина. – Всё отпишу, всё сделаю, а надоть, так сам пойду на поклон к Казимиру!
– Эх-хе, этим только себя сгубишь, а её не спасёшь, – укоризненно покачал головой Илья, – ты, покамест, всё крепко обдумай до завтрашней ночи, к этому времени и мой посланец в Литву будет готов.
Боярин Ласкарёв уже собрался покинуть шатёр воеводы, как взгляд его зацепился, за оставленную на грубом столе розетку.
– А с этим, что мыслишь делать? – палец Ильи указала на орденский знак.
– А ты боярин, что посоветуешь? – вкрадчиво спросил князь.
– Отошли-ка ты, княже, сей знак к Москве в посольский приказ, пущай там думают, тем временем, сам с войском поостерегись, у орденцев сильная и хорошо обученная пехота, людей своих положишь зазря.
– Быть по сему! – хлопнул по колену князь.
– Ну, так, до завтрашней ночи, княже, думай…, – на ходу бросил Илья, покидая шатёр воеводы.
* * *
Настоятель храма Архистратига, в простонародье – Архангельского собора, стоял на ступенях и щурился на позднее осеннее солнце. Почти неделю было ненастье и полоскали дожди, а вот сегодня, как только он вернулся в свой храм, на куполах московских церквей заиграли пронзительные лучи низко висящего в облаках светила. Крякнув и размашисто перекрестившись на солнечный диск, отец Михаил, опираясь на посох, тяжелой походкой пошёл навстречу боярам Беклемишевым, что дожидались его у входа в храм.
Бояре, заметив, что настоятель сам идёт в их сторону, ещё издали смиренно поклонились старцу в пояс.
– Здрав будь отче, – первым басовито прогудел Семён Васильевич.
– Здрав будь отче…, – нестройно подхватили Никита Васильевич и Берсень.
– Ну, полно…, полно чада мои, – расплылся в улыбке отец Михаил. Он дал каждому приложиться к своему наперсному кресту и обнял по очереди, – рад…, рад я вас видеть в такой-то светлый денёк, ещё на службе вас заприметил, согрели вы сердце старика как это солнышко, – настоятель указал вверх. – А почто тут стоим? Пожалуйте ко мне, уважьте….
Бояре, все трое, снова поклонились.
Отец Михаил сделал знак монастырскому служке-привратнику и тот отворил ворота внутреннего церковного двора, куда не спеша вошёл настоятель, а следом за ним и бояре.
Берсень поразился большому количеству монахов, которые что-то таскали в грязных вёдрах, пилили большие брёвна, месили глину в низких корытах.
Заметив удивление Ивана, отец Михаил пояснил:
– Всё никак после пожара отстроиться не можем, второй год уже, вишь как купол накренило и пределы обветшали, раньше каменные были, да теперь уж как есть, ставим из брёвен, – он махнул широким рукавом в сторону нескольких монахов с топорами, которые тесали концы брёвен «в лапу».
Повернув голову в сторону, Берсень заметил, как из боковой пристройки вышло двое совсем юных монашков, а вслед за ними, шагнул сгорбленный старец с длинной седой бородой, которая свисала сосулькой ему до пояса. Больше всего удивило Ивана то, что старик поверх рясы был закован в тяжёлые вериги, на глазах его была чёрная повязка, передвигался он, опираясь на две сучковатые палки, а монахи поддерживали его под руки. Ивана как будто ожгло изнутри. «Да это же тот самый старик, коего я видал с молодым Ласкарём»!
– Кто это отче? По виду молельник великий, ишь как вериги его гнут, а он всё терпит в смирении, – сдерживая себя, полушёпотом спросил Берсень настоятеля.
Блаженно улыбающееся лицо отца Михаила вмиг стало суровым, седые брови сдвинулись к переносице.
– Нет сыне, совсем не смирен этот старец, и это я повелел заковать его в эти железа за его глумление и хулу. В молодостях был он мужем вельми набожным и учёным, а ныне совсем худым монахом стал. В речах и мыслях не воздержан, гневлив. Вот и замыкают его после службы подалее в клеть.
– А отчего его очи завязаны тряпицей, он что – слепой? – снова не сдержался Иван.
