Роман с продолжением

Ну, смотри. Эта женщина со скрипкой – профессиональный музыкант. Играет в оркестре, – указала ему Галь на невысокую брюнетку в черном платье. – А этот мужчина, – кивнула она на широкоплечего человека, рядом с которым примостилась его изящная спутница, – известный книгоиздатель. Девушка с пуантами – балерина, участница многих конкурсов. Парень с гитарой – не этот, что сейчас поет, а другой, вон тот, – руководит рок-ансамблем. Есть еще та парочка лицедеев в клоунских нарядах и один живописец. Вот все.

А эти писатели и поэты?

Они – просто талантливые авторы, имеющие постоянную работу, и пищущие для души, – развеяла его сомнения Галь.

Странно! В представлении завороженного Одеда, ощутившего себя настоящим пигмеем на фоне этих людей, поэзия должна была быть как минимум смыслом их жизни, и максимум средством их существования. Он робко высказал свою мысль вслух.

Зря ты так думаешь, – возразила Галь. – Богема – это необязательно загулы и безденежье. Скорее наоборот.

Как же так? – изумился Одед.

Один мой приятель как-то говорил мне, что искусство – это вишенка на торте, а не хлеб, – пояснила Галь. – И это нормально. Нет хлеба – нет и тортов.

Приятель… Одед не имел никакого повода для ревности, но, все же, его кольнуло. Со сколькими мужчинами из собравшихся тут Галь состояла в отношениях? Если состояла… Наверняка состояла! Такая красивая, такая свободная, такая яркая. И, почему-то, такая напряженная этим вечером.

Значит, ты питаешься одними тортами, – попробовал сострить он.

Галь сухо засмеялась и снова принялась смотреть на эстраду.

Певец как раз сошел с эстрады, и его место занял художник, о котором только что сказала она. Это он принес два холста. На одном был изображен горный пейзаж, а на втором – танцующая пара. Художник рассказывал о процессе работы над этими картинами и отвечал на вопросы зрителей о своих творениях. За ним туда поднялась балерина, которая раньше держала пуанты. Только теперь она была обута в них. Рафаэль включил на ноутбуке лирическую мелодию, и она стала исполнять под нее танец, который, по ее словам, собиралась представить на очередном конкурсе.

Одед смотрел ее номер и думал о том, что хлеб – хлебом, но участники мероприятия ни за что не променяли бы на него свою духовную пищу. Так ему искренне казалось. А вот он – жалкий трус. Скромный библиотекарь, который, кроме своей невысокой зарплаты и практичной жены ничего не имеет за душой. Почему же он тогда не поступил на литфак, к Дане? Почему не прислушался к Офире и не опубликовал свои школьные произведения? Вдруг они чего-нибудь да стоят?

Танцовщица уступила место очередному певцу, а тот – очередному поэту. И, когда тот закончил, погруженный в свои самокопания Одед почувствовал, что Галь его одергивает:

Слушай, ты ведь тоже когда-то писал стихи!

Мужчина очнулся, как ото сна. Ты смотри, она это помнит! Либо читает его мысли.

Ну, писал, – занервничал он.

А хочешь выступить?

Что, сейчас? – воскликнул Одед так громко, что сидящие рядом обернулись на него.

Почему бы и нет? – недоуменно пожала плечами Галь. – Когда у тебя еще будет шанс?

Хороший вопрос! Он как-то не задумывался об этом. В первый и последний раз он читал свои стихи тесной группе проверенных школьных друзей накануне выпускного. Вид же этого общества вызывал у него лишь желание забиться в свой угол как можно дальше.

Постарайся вспомнить что-нибудь из своего наиболее удачного и продекламируй его, – предложила Галь, видя, что он молчит.

Перед всеми этими выдающимися людьми? – запаниковал Одед.

Какими такими выдающимися? – развела руками Галь. – Они люди как люди.

Ну и прагматизм! Одеду и в голову бы не пришло претендовать на место равного среди равных в среде этих почти что небожителей. А эта женщина открыто подталкивала его показать себя им. Да еще относилась к этому как какой-то банальщине.

Я совершенно не готов! – задыхаясь от волнения, выдавил Одед, в попытке отвертеться. – Я не вписан в программу! Я не собирался…

Галь наступила ему на ногу.

Я договорюсь, – успокоила она его. – Все будет хорошо.

Для чего это тебе нужно?

Мне? – раскрыла на него два своих голубых глаза Галь. – Мне это не нужно. Но я думаю, что это нужно тебе.

Как же она об этом подумала? Неужели он чем-то выдал себя?

То, о чем я писал или пишу, ровным счетом ничего не значит, – в страхе произнес Одед. – Оно ничем мне в жизни не помогает. И потом, это мое личное. Ты же знаешь…

Голубые глаза собеседницы смотрели на него с тем же пронизывающим насквозь выражением.

О, дорогой мой, кажется, из последнего романтика ты стал первым скептиком, – критично постановила она. – Как человек искусства могу тебе сказать, что любое творчество – сугубо личное. А вот о качестве твоих творений предоставь судить тем, кто хоть немного в этом понимают. Я бы, на твоем месте, ухватилась за такую возможность.

Одед смирился. Он не смел ей отказать. Его решимость была сиюминутной, но уже необратимой. Для вящей уверенности он даже отключил звук на своем телефоне, чтобы внезапный звонок от Эйнав или кого-то другого не поколебал его.

Как и сказал Рафаэль, Галь выступала под номером десять. Перед ней сошли с эстрады лицедеи, показавшие пантомиму, от которой весь «Бар-бильярд» заливался смехом. Даже Галь, чей смех был немного натянутым.

Незадолго до окончания их выступления, она подошла к Рафаэлю и что-то сказала ему на ухо. Тот, так же тихо, ей ответил. Заручившись его ответом, она повернулась в сторону Одеда и кивнула ему.

Мужчина глубоко вздохнул. Вот ему и выпал шанс! Шанс доказать себе и этой красавице, что он, действительно, поэт. И не трус.

А теперь, друзья, – женщина-легенда! – объявил Рафаэль в микрофон. – Перелетная наша птица, благодаря которой сегодня мы собрались в этом новом, гостеприимном месте. Галь Лахав!

Галь поднялась на эстраду под всеобщие аплодисменты. На экране позади нее тотчас показалась презентация. Галь откланялась, взяла в руки пульт дистанционного управления видеопроектором, изобразила на своем лице улыбку, и начала:

Дорогие друзья! Спасибо! Рафаэль назвал меня перелетной птицей неспроста, потому, что мои проекты забрасывают меня в разные уголки света. Но сейчас я решила взять передышку и приземлиться дома. Надолго, – подчеркнула она.

Вновь прозвучали аплодисменты.

Но, как дань уважения моим перелетам, я решила побегать с фотоаппаратом за настоящими птицами, – продолжила Галь. – Некоторые из пернатых, которых я запечатлела, обитают далеко отсюда, а другие – в нашем городе. Но только не в зоопарках! Вот они!

И кадры, сопровождаемые музыкальным рядом, полетели. Голуби. Воробьи. Вороны. Лебеди. Удоды. Дятлы. Гуси. Журавли. Ласточки. Стайками, в парах, в одиночку. В полете, на улицах, на деревьях, в гнездах, в траве, у фонтанов, на фоне городской природы, и даже на руке у фотографа. Немного фотошопа, немного эффектов, крупные и средние планы, мини-коллажи. И каждый кадр – наслаждение для глаз.

Когда презентация подошла к концу, Галь коротко объявила дату своей ближайшей выставки, на которую пригласила всех присутствующих, и добавила:

Я позволю себе с разрешения Рафаэля представить следующего участника. Сегодня он с нами впервые по чистой случайности. Хотя, как известно, ничего случайного в жизни не бывает. Человек он застенчивый, но, на мой взгляд, очень способный. Давайте поддержим его. Мой бывший одноклассник, поэт Одед Гоэль!

Одед, смущенный тем, как она представила его, проскользнул между облепленными публикой столами. Поравнявшись с Галь, которая подошла к Рафаэлю, он легко коснулся рукой ее руки, для храбрости. Потом взошел на «лобное место».

Ему показалось, что все направленные на него взгляды буквально раздевали его. Выпавшее ему испытание оказалось серьезным! Он не привык к публичности. Понятия не имел, как вести себя в таких ситуациях. А еще, у него не было с собой распечатанного материала, и поэтому он полагался только на свою память. Но и ударить лицом в грязь перед своей давней школьной любовью не мог.

Всем добрый вечер, – начал он издалека. – Как сказала Галь, я, действительно, попал сюда случайно… и не ожидал, что стану зрителем, а тем более – участником такого мероприятия. Дело в том, что это место… не важно! Важно то, что я здесь новичок, и очень волнуюсь…

Лиха беда начало! – крикнул кто-то с первого ряда.

Одед неловко усмехнулся в микрофон и продолжил:

Как было сказано, я пишу стихи. Когда-то давно я писал их очень часто и очень много. Но затем у меня был долгий перерыв. И вот недавно, по стечению обстоятельств, мои музы вернулись ко мне… или я к ним вернулся. И, чтобы надолго не задерживать ваше внимание, прочту вам по памяти что-то коротенькое из последнего.

Он прокашлялся, сосредоточился, и приступил:

Какая поразительная тишь

Над жарким днем сегодняшним нависла!

Такое чувство, будто ты кричишь,

Но только крик твой не имеет смысла.

Как будто все окрашено в тона

Прощанья с чем-то, чему нет названья…

Отсюда вдаль дорога мне видна,

И даже, вроде, сущность мирозданья.

Не оставляя грезы на «потом»,

Я здесь стою и думаю… о многом.

Но мысль приходит каждая как гром,

А в ней – итоги, лишь одни итоги.

И мне комфортно в этой тишине,

В прямых лучах полуденного света.

Мой крик умрет тихонечко во мне,

Не услыхав достойного ответа.

С бешено колотящимся сердцем, Одед обвел глазами публику в ожидании реакции. Раздалось несколько хлопков, прозвучавших в тишине как удары грома. Но вскоре по пабу прокатилась волна оваций. Тот, кто раньше кричал ему с первого ряда, теперь скандировал «браво!».

Одед побледнел, но тотчас густо покраснел. Он не предполагал, что его скромное произведение, которое он, действительно, написал буквально на днях, мог ожидать такой успех. «Новичкам всегда везет», – промелькнуло в его мозгу.

Он украдкой взглянул на Галь, чьими стараниями его голос зазвучал сегодня вечером в этом дорогом для них обоих месте. Она все еще стояла возле Рафаэля и тоже хлопала. В глазах ее были одобрение и поддержка. Но почему-то в этот миг Одед подумал об Офире. Вот уж кто гордилась бы им по настоящему, если бы увидела его на этой эстраде!

Раз уж вы так тепло меня принимаете, я прочту вам еще кое-что из последнего, – сказал он более смело. – Кое-что о природе.

Когда я гляжу на покатые склоны,

Змеей каменистой ползущие вдаль,

То чувствую: их притяженье огромно,

И пройденных лет рядом с ними не жаль.

И кажется мне: наша жизнь бесконечна,

Таков у нее первозданнейший вид.

Лишь я полосою стремился к ней встречной,

И был этот вид в моем сердце забыт.

Под новые аплодисменты, не помня себя, Одед сошел с эстрады в зал и вернулся на свое место. Галь снова села рядом с ним.

Ты выступил превосходно, – искренне сказала она ему. – Только, на будущее, мой совет: не выходи на сцену так, как будто ты извиняешься.

Спасибо тебе, – с трудом выговорил благодарный ей Одед. – Я запомню твой совет.

Все-таки, не зря его так тянуло сегодня в «Бар-бильярд»! Чтобы вывести его из зоны комфорта. Заставить открыться другим. Дать почувствовать, что он – нормальный, но просто был до сих пор не в своей среде. Заслужить поощрение своей единственной музы.

Да, для него было важно то, что он заслужил ее поощрение. Но более важным было другое: его стихи были здесь оценены и приняты на «ура». С этой минуты, все участники вечера перестали быть для него эфемерными небожителями. Это были конгениальные люди, способные и готовые принять в свою среду такого, как он.

Простите за беспокойство, – раздался голос рядом с ними. Это был книгоиздатель, которого раньше представила ему Галь. – Хочу сказать, что вы очень талантливы, молодой человек, – обратился он к Одеду. – Ваши стихи поразили меня. В них очень много чувственности при всей строгости формы. В наши дни мало кто так пишет.

Поскольку обалдевший от похвалы Одед не смог ничего произнести в ответ, тот просто положил перед ним свою визитку со словами:

Я – совладелец небольшого издательства, специализирующемся на поэзии. Если когда-то надумаете издаваться, обратитесь ко мне.

«На ловца и зверь бежит», – подумал Одед, беря визитку. Вот, еще одна его невысказанная мысль, претворившаяся в реальность. Неожиданный успех пришел к нему подозрительно легко и быстро. И все благодаря сидящей с ним за одним столом прекрасной женщине.

Воодушевленный, он постарался вновь сосредоточиться на происходящем на эстраде. Рядом с ним Галь допивала свое, уже теплое, пиво. И вновь смотрела параллельно ему.

Последней по программе выступила скрипачка, исполнившая пару зажигательных классических мелодий. Рафаэль взял заключительное слово. Он снова выразил признательность «Бар-бильярду» за проведение творческого вечера у них, выразил надежду, что они соберутся здесь и в следующий раз, и пожелал всем спокойной ночи. Под бурные овации и широкие улыбки всех присутствующих, мероприятие закончилось. Словно сказка.

Одед поднялся и взглянул на свой смартфон. Три пропущенных звонка от Эйнав. Еще бы! Ведь он раньше отключил звук. Наверняка, она с ума сходит! Все-таки, он мерзавец. Ему нужно было сказать ей, куда именно он направился.

Галь тоже поднялась и двинулась к Рафаэлю, чтоб забрать свою флэшку и попрощаться. Одед пошел следом за ней. Рафаэль поздравил его с удачным дебютом и взял его электронную почту для рассылки мероприятий. К ним подошли еще несколько знакомых Галь, которые провели с ней короткие светские беседы и попросили больше не покидать их надолго. Все эти любезности занимали довольно много времени, но Одед специально не торопился, ловя каждое мгновение в обществе Галь.

И вот, они вдвоем на парковке. Лицо Галь приняло то же выражение, что и в начале вечера, и стало непроницаемым. Одед все никак не мог понять причины ее нервозности, но и спросить все не решался.

Ты придешь на барбекю к Шели и Хену? – поинтересовался он, пытаясь перевести разговор на более обыденную для них тему.

Конечно, приду! – воскликнула та. – Какие сомнения!

Просто ты не участвуешь в обсуждении в группе, которую создал Янив. Вот я и подумал…

Мне нечего там обсуждать, – отрезала Галь. – Все, что мне необходимо узнать, я спрашиваю лично у Шели. Ты, кстати, тоже не проявляешь активности в этой группе.

Одед смущенно промолчал. В его голове промелькнуло, что был еще один хорошо знакомый им человек, не участвовавший в этой полемике. Тот, чье имя сегодня не было упомянуто ни разу.

А ты будешь на этом барбекю? – последовал вопрос Галь, обращенный к нему.

Полагаю, что да, – отозвался Одед, отряхиваясь от своих мыслей.

Опять один, или с женой?

Надеюсь, что с женой.

Еще бы! Эйнав была нужна ему теперь в обществе одноклассников как своего рода охранный лист. Живой щит от его непосредственной близости к этой красавице.

Значит, вскоре опять увидимся. Спокойной ночи! – подмигнула ему женщина и двинулась к своей «Инфинити».

Галь! – задержал ее Одед. – Еще раз, спасибо! Без тебя я бы не решился.

Не за что! Мы же, все-таки, друзья!

Они легко обнялись и разошлись по машинам. Галь укатила, а Одед, лишь очутившись за рулем своей «тыквы», – то бишь «Кая Рио», – вновь потянулся к бумажке, спрятанной в его кармане, на которой он сегодня немногим раньше написал свой предыдущий стих. Почему же он зачитал перед публикой другие свои новинки, но не эту? Не потому ли, что этот стих был слишком личным? Пусть Галь твердит сколько угодно, что любое искусство – личное. Произведения бывают разными. И то, что родилось у него возле школы, было – пока – не для посторонних ушей.

Самым важным для него было осознание того, что он отнюдь не заржавел. Просто ему было некому и нечему адресовать свои строки, так как в его серой повседневности ничто не вызывало вдохновения. В частности его жена. Эйнав была хорошей и достойной женщиной, державшей и содержавшей их семейный очаг, но о таких, как она, нельзя было сочинить балладу. Впрочем, как и об Офире. И все-таки, его стихи, его жизненно важная потребность, просто дожидались своего часа. Их нельзя было разучиться писать, как нельзя разучиться плавать.

По иронии судьбы, та, кто сорвала его созревший плод с ветки, была его вечной возлюбленной, собственной персоной. Взглядом назад, Одед не мог представить себе более удачного события, чем то, что имело место сегодня совершенно спонтанно. Даже если бы он заранее знал об этих вечерах и договорился с Галь, вряд ли бы у него все получилось именно так.

Однако, как все повторялось, черт возьми! Галь общалась с ним, как с бывшим одноклассником, не более, и держала от него дистанцию даже после его выступления. Как будто бы у них за плечами не было многих лет общения в классе, в их шестерке, и опыта, который он не пожелал бы никому. А он, над которым, видимо, года были не властны, не мог оторваться от нее. Он, женатый мужчина.

Допустим, он войдет во вкус и начнет посещать эти творческие вечера, куда постоянно приходит Галь. Они снова начнут часто видеться. Может быть, когда-нибудь она поймет, что у них есть много общего, и взглянет на него другими глазами. Что ж будет между ними дальше?

Смысл? Приходить сюда исключительно ради поэзии и зародившейся мечты о публикации своих стихов? Надолго ли его хватит?

Он еще раз просмотрел стих на канцелярском счете, который сегодня же ночью обязательно перепишет в свою заветную последнюю тетрадь. От руки, старательно, как школьник. Однако все переживания последних часов сложились у него сейчас в еще один стих, который он, не оттягивая, записал на этом же самом счете. Стих, вступающий в спор с его унылой, прозаической реальностью, и пополняющий его собрание сочинений:

Все вечное – в тебе». Бессменной аксиомой

Преследует меня сознание сего.

Оно – как ценный клад в глухом подвале дома,

Как крепость в трудный час вкруг сердца моего.

Верша за годом год маршрут свой одинокий,

Связав свою судьбу с вернейшей из партнерш,

Я знаю: этот путь ведет от тех истоков,

Где ты меня, увы, не ставила и в грош.

Как будто жизнь течет весьма благополучно,

Рабочей суетой заполнен каждый день.

И только в вечера, когда бывает скучно,

Глядит из дневников твоя мне в душу тень.

Лишь тень… О, эта тень сокровищ всех дороже!

Она не даст, не даст прошедшее забыть!

Нетленная моя, тебя не потревожу,

Но вечную любовь как можно усыпить?

Ну вот, – прошептал довольный Одед, перечитывая свои страстные строки, перед тем, как вернуть бумажку в карман и тронуться домой. – Расписался за все эти годы.

* * * *

В это же время, Шахар Села находился в пентхаузе своих родителей, где, в теплой домашней обстановке, состоялся их семейный совет. Поводом для совета была сложная ситуация, касающаяся его карьеры. Здоровье его отца, являвшегося долгие годы не только известным адвокатом, но и высокопоставленным членом ассоциации адвокатов, нотариусов и юристов при коллегии адвокатов, резко пошатнулось. Чувствуя, что больше не в состоянии тянуть свою работу и свое членство в ассоциации, он готовился к выходу на пенсию. Орит Села от возглавления адвокатской конторы «Села и партнеры» после будущей отставки мужа отказалась. Тем более, что, в отличие от него, она не состояла в ассоциации. Все надежды возлагались теперь на их единственного сына.

Шахар был немало ошарашен. Да, он подписал с родителями соглашение о наследовании их конторы в случае их выхода на пенсию или смерти. Но он не был готов к тому, что этот договор вступит в силу так скоро! Невзирая на то, что он отделился, и отделился успешно, родительский офис обеспечивал ему тыл. К тому же, его практика на данный момент сводилась всего к пяти годам интенсивной работы над разной степени сложности гражданскими разбирательствами. Не самый богатый опыт для такой большой ответственности!

С другой стороны, он не мог требовать от своих стареющих родителей оставаться у руля еще долго. Он видел, как его отец сдает, как утомляется его мама, и понимал, что их решение верно. Они хотели насладиться оставшимися им годами. Путешествовать. Посвятить себя увлечениям. Это было их правом, и они не собирались тянуть время.

Поэтому, этим вечером, ими тремя обсуждались все детали преемственности Шахара. Он вовсе не был обязан работать в обоих офисах одновременно, а всего лишь руководить ими, как руководят разными филиалами одной корпорации. Другим вариантом было объединить оба офиса в один, крупный, офис. Но этот шаг был связан с тяготами переезда, перетасовкой кадров и откладыванием дел в долгий ящик. Шахар предпочитал оставаться у себя, в тандеме со своей незаменимой Мазаль и своими помощниками. Он предоставит нанятым адвокатам из конторы родителей автономность, и время от времени будет созывать их на совещания.

Был еще один важный момент: вступление Шахара в вышеупомянутую ассоциацию. Согласно глубокому личному убеждению его отца, хотя бы один Села обязательно должен был входить в эту ассоциацию, дающую немалые преимущества ее членам. Поскольку в нее входили его друзья, он мог организовать единственному сыну протекцию.

Шахар и сам был бы рад вступить в эту ассоциацию – одну из многих, в которые мечтали попасть самые разные адвокаты. Конечно, он стал бы самым молодым ее членом, и, может быть, самым завидным, благодаря своей протекции. Но… ему претила такая возможность. Прежде всего, он не хотел сразу же взваливать на себя слишком много. Во-вторых, он ощущал, что протекция не сыграет ему на руку, что он должен был сам заслужить вступление в вожделенную ассоциацию.

Сын, – постарался убедить его отец, – другие адвокаты годами борются за право вступить хоть в какую-либо ассоциаицю. Но часто им не хватает всего их профессионального опыта. Подумай!

Шахар знал, о чем речь. Он был достаточно наслышан об этих узких и закрытых юридических кругах при и без того иерархической коллегии адвокатов, об учреждении и ликвидации их членов, о периодических выборах их председателей, об их участии во всеобщем голосовании на пост главы коллегии адвокатов. Еще, он видел, как непрост был путь других молодых юристов, которым не выпало такого же счастливого билета, как ему. Как много и тяжко трудятся его нанятые адвокаты, не смеющие и мечтать о таком шансе, при том, что он платил им очень хорошо с расчетом всех их социальных условий. Все это заставляло его задуматься о его амбициях.

И все же, он был непреклонен. Не теперь, и не так. Помимо громкой фамилии Села, личного капитала и полезных связей, ему нужно было создать себе собственное имя. В самом широком смысле слова. Чтоб вступление в ассоциацию было связанно не с бывшим положением его родителей, а с его личными заслугами.

Все это возвращало его к не вызывающей энтузиазма мысли, что он завис в своей работе. Застрял на текущей бумажной рутине. Правда, вместе с наследованием родительской конторы, шансы на то, что ему попадется хоть какое-то громкое уголовное дело, возрастали. Ну, а дальше все будет в его руках.

А еще, Шахара не отпускало чувство, что все эти попытки заставить его уже сейчас возглавить адвокатскую династию Села и протащить в именно в эту ассоциацию, сводились, в итоге, лишь к одному невысказанному ожиданию его родителей. Ожиданию реальных наследников. От него. Вдруг весь этот семейный совет являлся очередной попыткой выведать его планы? Как будто бы ему и так не хватало его нагрузки!

Будучи человеком умным, Шахар отлично понимал, что все его попытки оградить его личную жизнь от профессиональной не выдержат испытания временем. И ему очень не хотелось ощущать себя в кругу самых близких ему людей загнанным зверем. Размышляя об этом, он даже злился на выпавшую на его долю сомнительную привилегию – быть единственным сыном и преемником двух столь успешных и влиятельных карьеристов, предписавших и обеспечивших его будущее. Судьбы наследных принцев принадлежат им лишь отчасти. Шахар очень опасался попасть в ловушку не только своего адвокатского, но и мужского престижа.

Неудивительно, что он был как выжатый лимон. Та единственная, с кем он безоговорочно связал бы свою судьбу, была Галь. Он вернулся бы к ней, даже если бы она была женщиной без имени и положения. Даже помня ее историю. И, конечно, свою роль в ее истории.

Но она до сих пор не ответила на его сообщение! Сообщение, которое сто процентов получила. Значит, уже и не ответит.