В мае цвела сирень

– Слушай, Ильюха, – спросил Андрей неожиданно. – А как твоя фамилия-то? А то Меринки, Меринки…

Ильюха засмеялся.

– А на что мне фамилия. У меня погоняло, как у пацана любого правильного. Ну, если тебе интересно, Махровы мы. Так будешь пить-то?

– Погоди, – отмахнулся Андрей. – Я еще спросить у тебя хочу кое-что…

– Ну…

– Маринка Агеева здесь, в Столбцах, говорят…

– А… – ухмыльнулся Меринок. – Вспомнил свою зазнобу. Здесь, здесь она…

– И замужем?

– Да нет… – махнул рукой Ильюха. – Была правда, да лет восемь уже одна. Или девять… Дочка у неё десяти лет.

– А за кем была?

– Да был тут у нас, один, беженец из Казахстана, но русский. Но выгнала она потом его. Он здесь пошатался, пошатался, да и уехал куда-то… А она всегда одна. К ней много кто клеился, но она – кремень в этих делах.

Андрея это известие, эти слова Ильюхины прожгли, казалось, до пяток. Сладко-сладко и вместе с тем тревожно сделалось на душе. И пропала вдруг неприязнь к этому непутевому Меринку. Правда, выпивать с ним он все равно отказался.

– Так, рассказывай, как ты? – опять пристал Ильюха. – Долго еще отсиживаться здесь будешь?

Андрей вновь начал закипать. Этот приставучий Меринок оторвал его от волнующих мыслей о Марине и опять стал выпытывать разную ерунду.

– Да насовсем я приехал, – буркнул он, сдерживаясь. – Жить здесь буду.

Ильюха толкнул его в бок.

– Да ладно, что ты… Нам можно, мы насчет этого – могила. Мы ж свои, все понимаем…

Вот так. Они уже ему свои.

– А тебя значит, Шварц, теперь кличут? – не унимался Меринок.

Хм… Это-то уже откуда он хоть знает?

– Братуха мой старший сидел в городе областном на зоне, – пояснил Ильюха. – Там и слыхал про тебя. Говорит, как узнали, что из одной с тобой деревни, уважать стали.

Вот врет… Чтоб таких кретинов, как Меринки, да вдруг уважать стали?!!

– За что сидел-то? И сколько?

– Два года оттянул, – гордо сказал Ильюха. – Свинью они с подельником увели в соседнем районе.

Понятно. Сразу видно, крутые ребята.

– Ты главное Ромашина остерегайся, – продолжал Меринок. – Это такая зараза…

Ну, это уж совсем. Какой-то недоделок его друга, пусть и бывшего, обзывать будет при нем…

– А что он тебе сделал? – зло спросил Андрей.

– Как? – не понял Ильюха. – Во-первых, мент. А во-вторых, на пятнадцать суток меня определил, когда я бабу свою слегка погонял. Козел! Слушай, Шварц…

Андрей взорвался окончательно.

– Нет, слушай, ты убогий… Я для тебя не Шварц! И Макс не козел! Скорее, ты козел! Ходите тут по деревне, в понятия играете… В них не надо играть, по ним люди живут. Понял? Какие из вас пацаны правильные, недоделки? Всю жизнь ни на что способны не были, кроме как свиней воровать, а туда же! А ну валите отсюда, к такой матери, пока я вам ваши дурные головы не поотрывал! И чтоб никогда я вас на своем дворе не видел! Живо, я сказал!

Меринок и Долдон испуганно попятились к калитке. А когда Андрей в горячке сделал шаг по направлению к ним, шустро вылетели за неё и припустили трусцой.

…Андрей ходил по двору, весь кипя от негодования и никак не мог успокоиться.

– «Вот сволочи» – бормотал он. – «Своего нашли! Шварц я для них! А Ромашин, козел, оказывается… Я вам покажу Шварца! Я вам покажу козла!»

Векшин уже жалел, что не отвалтузил хоть немного гостей непрошенных. Надо, надо было все-таки поучить слегка, чтобы знали в следующий раз, что можно, говорить, а что нельзя… Пацаны правильные… Тьфу!

Андрей ходил и не мог успокоиться до тех пор, пока не вспомнил Ильюхины слова о Марине. И снова в груди сладко-сладко заныло. Запахла с новой силой сирень. И до самого вечера, что бы он ни делал, чем бы ни занимался, его не отпускали мысли о ней. С ними Векшин и уснул.

                  ***

Прошло еще два дня. Прошли они в одиночестве, но за работой Векшину особо скучать было некогда. По периметру усадьбы беспорядочной гурьбой рассыпались заросли клена. Канадский клен, это вообще такое дерево, которое разрастается моментально, стоит только поблизости от него перестать обрабатывать землю. Во всех брошенных усадьбах, дворах и огородах стал он расти на следующий же год, после того, как там перестали жить люди. Весь первый день после поездки в Егорьевск Андрей вырубал и стаскивал в кучу его поросль. В огороде клен вообще стоял лесом. Векшин натер рукоятью топора мозоли на ладонях, заломила и разнылась поясница, но он, сжав зубы, махал и махал топором, лишь изредка присаживаясь покурить. К вечеру оглянулся, и на душе посветлело. Усадьба стала понемногу приобретать жилой вид. Андрей и внутри сада вырубил все лишнее между яблонь, и вокруг свалил стену кустов, отгородивших его от деревни. Лишь сирень, кое-где попадавшуюся, не тронул. Пожалел.

На второй день Андрей затеял поправлять забор. Материала было мало, тем более, он уже начал подгнивать, превращаться понемногу в труху, по идее надо бы узнать, где в округе сейчас есть лесопилки, привезти оттуда свежераспиленный штакетник и крепкие жерди для прясла. А все это старое разломать вместе со столбами, снести в кучу и сжечь. Но когда это он найдет и привезет новый материал? А поправить забор вокруг усадьбы, привести его в вид Божеский хотелось прямо сейчас. Позже он все сделает наново. А пока хоть переберет, как может. С воротами же сделать ничего не удалось вообще. Не было досок. Поэтому остались пока они всё в том же скособоченном виде, в котором его встретили. Но он все еще переделает, поправит, он всю усадьбу доведет до ума. Не все сразу.

Все два дня он не переставал думать о Марине. Вот ведь как разбередил себе душу! Казалось, давно уже свыкся он с мыслью, что ушло все, что с ней связано, в невозвратное прошлое и даже, когда ехал сюда, о ней почти не вспоминал. Нет, забредали мысли, конечно, но были они какие-то поверхностные, отдаленные, как о чем-то хорошем, но давным-давно забытом. Наверное, потому что не ожидал что она здесь, рядом, в родных Столбцах окажется. Кстати, а почему он подобного варианта не ожидал? На этот вопрос Андрей себе ответить не мог. Как-то не представлял он ту юную восторженную Марину, оставшейся жить в деревне. Ему казалось, что создана она для чего-то более интеллектуального, что ли… Ведь как училась хорошо! А, оказывается, она осталась здесь… Интересно, уезжала куда-нибудь вообще, или нет? Не успел спросить у Ильюхи, гнев все затмил. Нет бы потом этому проклятому Меринку назвать его по бандитской кличке. Когда бы выведал Андрей все толком. Так нет же…

На третий день у Андрея закончился хлеб. Нет, не то чтобы совсем закончился, закупил-то его в Егорьевске Векшин пять буханок, но почерствел. Он не догадался его в чистую тряпицу завернуть, как когда-то бабушка делала. Все б на дольше хватило… Хотя… Ну не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, а в Столбцы идти надо. Так что тянуть? И с Мариной он рано или поздно встретится, раз решил здесь жить. Да и хочет он ведь этой встречи… Андрей прислушался к себе. И вынужден был признать, что, конечно же хочет, очень хочет, но… Боится. Он боится! Узнала бы братва, среди которой он вращался, что суровый Шварц боится встречи с какой-то девчонкой… Хотя, давно уже ведь она не девчонка. Но Андрей-то помнит и знает её только той, какой она когда-то была…

Сумел так поступить с человеком, умей и в глаза ему посмотреть! А поступил он, по отношению к ней подло. Это сейчас ясно виделось Андрею. И все причины, на которые он ссылался перед своей совестью, сейчас казались абсолютно ничтожными. Не хотел нанести ей рану? Так все равно нанес. Все равно ведь она узнала, кем стал её бывший возлюбленный. Казалось, что постепенно свыкаться с мыслью о разлуке ей будет легче, нежели узнать все сразу… Но сейчас все эти аргументы почему-то перестали представляться Векшину убедительными. Окончательно перестали.

Андрей взял себя в руки. Отыскал целлофановый пакет, надел чистую футболку, сунул в карман деньги. Надо идти. Стиснув зубы, шагнул за калитку, как из крепости вышел. Снова шел он по деревне, не видя, но чувствуя на себе взгляды из еще жилых окошек. Шел как будто по простреливаемому со всех сторон плацдарму. Шагая мимо озера, через плотину, видел купающихся мальчишек. Все они дружно поздоровались с ним. Векшин ответил, конечно, но он ведь понимал, что все их приветствия идут просто от деревенской привычки здороваться со всеми подряд. Так в деревнях принято. Младшие всегда приветствуют старших, даже если их не знают. Это в большом городе, ты можешь проходить весь день и никому даже не кивнуть ни разу. А в деревнях все друг друга знают, все здороваются. А дети здороваются и с незнакомыми людьми. Так они приучены. Чьи же это дети? Вполне возможно, что его каких-нибудь бывших школьных приятелей. Может быть, среди них сын Максима. А та светловолосая веснушчатая девчонка, которую он увидел, когда вошел в село, вполне может оказаться дочкой Марины.

В Столбцах стали попадаться идущие навстречу или проезжающие на велосипедах люди. Мимо продребезжали телегами две запряженные в них лошади. Он узнал, несмотря на годы, несколько попавшихся ему на дороге людей. Андрей поздоровался. Кто-то кивнул, кто-то ответил, но никто не остановился с ним поговорить, поздравить с приездом, расспросить о жизни. А в деревнях ведь люди очень любопытные… Векшин, сжав зубы, продолжал идти, упрямо здороваясь со всеми встречными, знакомыми и незнакомыми, затылком ощущая взгляды оглядывающихся на него людей. Когда вошел в магазин, все присутствующие в нем дружно замолчали. Андрей отчетливо произнес «здравствуйте», люди вразнобой ответили, и вновь настала тишина. Векшин прошел к прилавку, спросил у незнакомой продавщицы хлеба. Он ясно слышал, что на его приветствие ответили не все. В гнетущей тишине он сунул в пакет хлеб, расплатился и торопливо вышел. Теперь он шел назад по Столбцам, мимо озера, через Серебрянку. И войдя в свой двор, почувствовал вдруг, как дрожат ноги. Андрей присел на полуистлевшее бревно, лежащее вдоль избы, вытер внезапно выступивший пот. Ничего. Все наладится. Не настолько же он злодей, чтобы не было ему прощения, не предатель же ведь он Родины. Наладится. Во всяком случае, очень хочется в это верить…

Через два дня все снова повторилось, с той разницей, что в магазине ему понадобился не только хлеб, но и другие продукты. Снова шел он через всю деревню, вдоль озера по плотине… Снова, не останавливаясь, отвечали на его приветствие люди, снова смотрели ему вслед. Все было также. Андрей шел по селу, как по горящему на болоте торфянику, физически ощущая жар под ногами, но упрямо и отчетливо здороваясь со встречными. Вернувшись домой, снова присел, едва переступив порог, на то же бревно, вновь закурил жадно… В свой третий выход он встретил Максима. Тот усаживался в стоящий возле магазина потрепанный жигуленок. Увидев Андрея, бросил полуоткрытой дверцу, шагнул к нему, спросил негромко:

– Ты почему в сельскую администрацию не заходишь? Я тебе сказал, чтобы ты прописался или нет?

– Здравствуй, Максим, – сжав на мгновение до окаменения скулы, произнес Андрей, нажимая на слово «здравствуй».

Максим понял.

– Обойдешься, – бросил он неприязненно и повторил свой вопрос: – Так почему?

В жигуленке на пассажирском кресле сидела женщина. Андрей, едва взглянув, сразу узнал в ней Свету, хотя она здорово изменилась. Жена Максима тоже, видимо, узнала его и, наверное, помимо своей воли, зашевелилась, чтобы выйти. Все-таки она хорошо знала Векшина когда-то, хорошо раньше к нему относилась, он был свидетелем на её свадьбе, он был другом её мужа. Да что там говорить, она ведь когда-то ходила с ним вместе еще в колхозный детский садик! Светлана клацнула дверной ручкой, но Максим, услышав за спиной шевеление, мгновенно обернулся и метнул на жену испепеляющий взгляд. Света сразу сникла и отвернулась. Максим снова вопросительно вперил в Андрея внимательные серые глаза.

– Времени не было, – как можно спокойнее ответил Векшин.

– Это не ответ, – жестко сказал Максим. – Ты в городе выписался?

– Да.

– Покажи паспорт.

Андрей достал из кармана рубашки паспорт, протянул. Максим внимательно осмотрел его.

– Три дня тебе, – бросил он, отдав документ и возвращаясь к машине.

Поодаль, возле магазина, стояли люди, молча смотрели на бывших друзей. И Андрей вдруг вновь тоскливо подумал – нет, не будет ему здесь нормальной жизни. Но, вернувшись домой, снова посидел на бревне, снова покурил, немного успокоился и вновь показалось ему, что еще можно что-то вернуть. Но для этого нужно терпение… Ведь капля камень долбит, а люди, они ведь отходчивые, в своем большинстве. Они ведь добрые, люди на его малой Родине. Недаром считается, что чем дальше в глубинку от больших городов, тем люди добрее. Это в городе он видел всяких. Но он и сам вовсе не был добрым…

Он сходил в сельскую администрацию, оформил юридически проживание в своем родовом доме. Знали бы люди, как тяжело ему даются встречи с ними… А может быть, они думают, что у него уже совсем нет совести, что все ему, как с гуся вода? Как же доказать вам люди, что все это не так?

Через неделю после прописки, во время очередного выхода в магазин, он увидел человека, которого больше всего боялся увидеть. Но которого больше всего увидеть хотел…

Он узнал её еще издали, сразу же. Мелькнула впереди до боли знакомая девчоночья фигура, и во рту у Андрея моментально пересохло. Гулко застучало сердце, ноги вдруг стали ватными. Издали Марина практически не изменилась, сохранила, несмотря на годы, стройность и что-то то неуловимое, непонятное, что так привлекло его когда-то. Свернуть было некуда, они шли навстречу друг другу. Векшин не видел никого вокруг, ничего не замечал, кроме неё, такой родной, такой до боли в сердце близкой. Он жадно всматривался в приближавшуюся женщину, узнавая полузабытые знакомые черты, стараясь разглядеть, понять как-то её реакцию на него. Изменилась, конечно, Марина, но осталась по-прежнему красивой и желанной.Тогда, в далеком девяностом, она была юной, необъяснимо загадочной, какой-то невесомой с распущенными темно-русыми волосами. А сейчас… Красота никуда не ушла, она просто видоизменилась, стала более зрелой, поменялась прическа, превратив Марину из таинственной воздушной бабочки в прекрасную неотразимую фею. И Андрей вдруг ярко, до цепенеющей острыми мурашками спины почувствовал, как вокруг пахнет сиренью…

Они сближались, и шаги давались Векшину все труднее и труднее. Наконец оба подошли к черте, после которой надо или останавливаться, или проходить мимо друг друга. И Андрей, остановившись, тихо проговорил:

– Привет…

Слово получилось каким-то размытым, хрипловатым. Зачем он произнес его, ведь так говорят друг другу только близкие, а он давно уже не имеет на это права. Почему не сказал нейтральное «здравствуй»? Сейчас она шагнет чуть в сторону, обходя его и не отвечая, пройдет мимо… Как он не сообразил все это, ведь это же так понятно?

Но Марина, не меняясь в лице, ровным голосом ответила:

– Привет.

Её голос совсем не изменился с тех далеких пор, ну да, голоса ведь почти не меняются и Андрей, услышав его, почувствовал, как сердце забилось еще стремительнее…

– Как дела? – волнуясь, поспешил продолжить он разговор глупой дежурной фразой. Она ответила ему, она заговорила с ним!

– Нормально…

Дальше Андрей не знал что говорить. Пауза затягивалась, она длилась уже неприлично долго, и Марина сама спросила его все тем же ровным голосом:

– Ты, говорят, вернулся?

У Векшина перехватило дыхание.

– Вернулся…

– Надолго?

– Насовсем…

– Ну что ж… – голос Марины по-прежнему не менялся. Он был все таким же ровным и спокойным. – Удачи тебе.

Она сделала шаг, обходя его и давая этим понять, что разговор закончен. Андрей порывисто повернулся к ней и отчаянно окликнул: Марина!

– Что? – она придержала шаги, но не остановилась.

– Спасибо тебе. За могилы моих…

– До свидания, – ничего не ответив на его благодарность, произнесла Марина и пошла дальше своей легкой девичьей походкой. Так она шла, ровно, нисколько не убыстряя шаги своей дорогой до тех пор, пока не свернула в какой-то переулок. А Андрей стоял и смотрел ей вслед. Потом медленно, ничего не замечая, пошел назад, забыв о том, что направлялся в магазин. Он шел и не видел дороги, лишь боковым зрением замечал, как покачивается в такт его шагам улица. Шел и думал только о том, что твердо знал: не заснуть ему теперь в эту приближающуюся (а встреча произошла вечером), ночь. Ни за что не заснуть! И даже в следующие ночи поспать вряд ли удастся…

***

От лунного света было светло в избе. Через открытые ставни в окно заглядывали звезды. Андрей лежал с открытыми глазами, куря сигарету. Не спалось… Да и разве могло спаться после сегодняшней встречи. Интересно, спит ли Марина? «Глупый ты человек, Векшин», – усмехнулся Андрей про себя. – Что ты ей сейчас? Просто полузабытый эпизод из юности… Ты же видел, как она равнодушно вела себя при встрече». Давно уже отцвела та сирень, которая была свидетелем их далекой любви. Но сирень ведь цветет каждый год, так почему же… Глупости. Те цветы давно завяли и осыпались. Они умерли. Как можно заставить зацвести то, что давно умерло? Марина давно спит, намаявшись за день, давно забыв про мимолетную и ненужную ей встречу. А ему все неймется. Странно все как-то. Ведь он сам, именно он, сделал когда-то все, чтобы не быть с ней. А сейчас лежит и переживает, горько сожалея, что их судьбы сложились именно так.

Андрей горько вздохнул, сел на кровати, сунул в консервную банку окурок, подумал и потянул из пачки новую сигарету. Может быть, вызвать такси из Егорьевска, поехать в районный центр, посидеть там в каком-нибудь ресторанчике? Среди людей все ж полегче. Векшин уже потянулся к лежащему на подоконнике мобильному телефону, но внезапно передумал. Нет, не за этим он вернулся. Ресторанов ему хватало там, в той жизни, лихой и разухабистой. Там были цветные огни кабаков, были заграничные приморские пляжи, кутежи, красивые куклы модельной внешности. Все это было. Но сейчас-то ему этого не нужно. Пришла пора переосмысления. Сколько же он накрутил, нагородил, наворотил в своей беспутной жизни? Плыл по течению, пользовался всем, что попадалось под руку, оборачивая ситуации в сторону своей сиюминутной выгоды. Пытались ударить его, бил он, защищая свое, нажитое лихим неправедным трудом. Конечно, все было не так просто, а точнее, очень непросто. Но всегда было оправдание всему, им совершаемому – такое было время. Когда же это оправдание начало казаться несостоятельным? Андрей знал, конечно, когда наступил окончательный переворот в его сознании. Но вот так ли внезапно он наступил? Может, были уже до этого пусть еще робкие, но звоночки, взывающие к остаткам совести? Сейчас Андрей не щадил себя. Самое горькое то, что винить некого. В разрыве с Мариной кто виноват? Он. В потере лучшего друга детства и юности? Тоже он. В том, что бабушка с дедом ушли в мир иной, раньше времени? Снова он. А сколько поломанных, покореженных судеб на его совести?

Андрей вышел на крыльцо. Ночь была необычайно теплая и звездная. Векшин чувствовал, знал – уснуть не получится. Он вернулся в дом, надел спортивные брюки, футболку, взял сигареты и вновь вышел на улицу. Тихо притворил калитку и пошел по заросшей улочке. Просто бродить по деревне. Все здесь было знакомо до мелочей, все избегано в детстве, исхожено, излажено. Все родное. Вот на той, теперь уже трухлявой лавочке, у избенки, конечно же, умершей теперь старухи Лузганихи сидели когда-то они ночью с Мариной. А за тем амбаром они с Максимом, совсем еще детьми, стащив у его отца сигареты, впервые попробовали курить. Надолго тогда эта попытка отвратила от табака… Мало того, что сами еле прокашлялись, продышались, так еще кто-то донес об этом деду Семену. Дед разбираться не стал, кто свой, кто чужой, схватил вожжи – раз по Андрюхе, два – по Максюхе. Так он приговаривал, когда их охаживал. Надолго запомнили этот случай ребята и закурили второй раз уже только тогда, когда заканчивали школу. Но зато отцу Максима дед об этом не сказал ничего, и друг был ему за это благодарен. Андрей улыбнулся, вспомнив этот случай из детства.

Незаметно вышел на окраину деревни. Впереди на отшибе в полукилометре темнел деревенский погост. Андрей вздохнул и внезапно вспомнил давний рассказ деда Семена. Был дед тогда, когда произошел этот случай, еще далеко нестарым и крепким. Возвращался поздней ночью откуда-то и шел дорогой, которая пролегает впритык к кладбищу. А ночь была, по его и бабушки рассказу, лунная, прямо как сейчас. Бабушка тоже помнила этот случай, помнила, как прибежал взволнованный муж и рассказывал ей то странное, на первый взгляд невероятное, свидетелем которого, он оказался. Так вот, шел дед Семен мимо кладбища, видит возле могилки на скамеечке сидит пара. Женщина в плисовой юбке, которые когда-то давно были в моде, мужик в картузе. Деда увидели, мужик сразу же за холмик могильный юркнул, упал на живот, только на руках из-за могилы приподнимется, выглядывает, следит за дедом взглядом. Женщина же, как сидела на лавочке, так и продолжает сидеть, только смеется почему-то громко и заливисто. А дед, похолодев, узнает в мужчине своего давнего приятеля юности, с которым еще до войны вместе на гулянки и вечерки ходил, давно уже к тому времени умершего. Дед Семен, естественно шагу прибавил, торопясь скорее уйти от погоста. Не раз показывал потом дед Андрею эту могилу, в которой захоронена какая-то приезжая женщина, не раз пересказывал этот непонятный, жутковатый случай. А когда Андрей попытался выспросить у деда хоть какое-то объяснение всему этому, дед ответил так: «Кто ж его знает, Андрюшка, что это было… Говорят старые люди, что Бог дает человеку после смерти возможность один раз посмотреть на свою могилу. Большего сказать тебе не могу, сам не знаю…» Андрей спросил как же это, Бог он ведь, наверное, вскоре после смерти такую возможность человеку предоставляет, а не когда-то потом, а ты говоришь, что мужик-то этот к тому времени уже давно как умер… На это дед просто пожал плечами. Андрей долго думал потом обо всем этом. Дед как рассказывал, так прямо в лице менялся, а он и войну прошел, и вообще многое в жизни видел и человеком был далеко не робким.

Андрей, вспомнив дедов рассказ, постоял немного на краю деревни, посмотрел на чернеющий вдалеке погост. Все его родные там теперь: и мать, и дед, и бабушка… Пошел в обратную сторону, вновь полезли в голову те мысли, из-за которых не спится ему в эту звездную ночь – мысли о Марине.

…Спала полувымершая, доживающая свой долгий век деревня. Приземистые хатки тускло отбрасывали мутными окошками лунный свет. А по её улочкам до рассвета ходил вернувшийся после долгих мытарств, ошибок и терзаний, молодой еще человек. И очень ему хотелось верить, что вернулся он все-таки еще не слишком поздно…

                        ***

Человек привыкает ко всему. Так читал где-то, так думал всегда Андрей. Но как привыкнуть к этому одиночеству, среди знакомых с детства людей. Векшин по-прежнему выходил со своего двора только в магазин, по-прежнему учтиво здоровался с людьми, люди также ему отвечали, но поговорить не останавливались. Возможно, если бы Андрей начал разговор сам, кто-то бы остановился и поддержал. Но как же хотелось ему, чтобы не сам он, а кто-то другой заговорил бы первым, спросил хотя бы, ну как, мол, ты Андрюха, насовсем вернулся, или как? Или другое что спросил бы… Но люди не заговаривали сами, а Андрей разговор начать не решался. Хотя почему вдруг люди должны заговаривать с ним первыми? Кто он такой? Не он ли наоборот должен стараться, землю носом рыть, чтобы наладить с земляками хоть как-то отношения? Или у него до сих пор еще гордыня бунтует? Векшин долго обдумывал всю эту ситуацию и с облегчением пришел к выводу: нет у него сейчас никакой гордыни. Просто почему-то появилась нерешительность. И как её пересилить, как с ней справиться? Очень уж страшно на молчание или на какую-нибудь отговорку от беседы с ним нарваться…

Каждый раз, когда Андрей шел в магазин, в нем жила надежда вновь увидеть Марину. Теперь он уже не боялся так этой встречи, как в первый раз. Просто волновался как юный влюбленный и только. Нет, конечно, откровенного разговора с ней Векшин, все равно, конечно, побаивался, но Марина, судя по всему, этот разговор начинать и не будет. По крайней мере, в ближайшем будущем. Андрей зло выругался на себя. О каком будущем он думает, вообще? Хотя бы просто встречать её иногда. Но ни Марина, ни Максим ему больше не встречались.

Как-то случайно увидев из окна проходящего мимо его избы Ильюху Меринка, Андрей невольно для самого себя, резво выскочил на улицу и окликнул его. Меринок остановился, недоверчиво, с опаской поглядывая на Векшина.

– Иди сюда, что ты… – позвал его Андрей.

Ильюха подошел, поздоровался почтительно.

– Присаживайся, – повел рукой Андрей, опускаясь на лавочку.

Меринок молча присел. Векшин протянул ему пачку с сигаретами.