скачать книгу бесплатно
Он улыбнулся своей фирменной улыбкой, одними уголками губ, потому что за время нашего знакомства он мне все уши уже прожужжал насчёт сна и пробуждения.
– Я в прямом смысле, – продолжал я, – Хорошо, договорились: мы все спящие, а ты Первый Пробуждённый. Я бы мог сказать, что у меня есть совершенно чёткое ощущение реальности всего происходящего, но я наперёд знаю, что ты мне ответишь: что во сне оно у всех есть, и что оно нас всех обманывает до тех пор, пока мы не проснёмся… Окей, давай я спрошу по-другому: в каком именно сне я нахожусь? Такая постановка вопроса отвечает твоему мировоззрению? Ведь у сна, как и у любого мира, есть своя внутренняя логика… В чём логика этого мира? Вашего мира? Как мне себя вести? Может быть, ты даже скажешь мне, для чего я здесь? У меня странное чувство: я уверен, что я здесь для конкретной цели, но вот для какой?.. Если же это сон, то все приснившиеся мне персонажи должны вести меня по моему пути. Так что давай, не снись мне просто так: веди меня по пути моего сна!
Как я уже успел убедиться, Сид никогда не смеялся, так что его резкое хмыканье в ответ на эту мою тираду должно было означать верх веселья с его стороны. Однако Сид не сразу ответил: он помолчал, задумался, а потом вдруг стал серьёзен.
– Разумеется, я не знаю, зачем ты здесь, – ответил он наконец, – Более того: скажу тебе по секрету, я не знаю даже, зачем я здесь. Для меня совершенно очевидно одно: я здесь, и это для чего-то необходимо. В данный момент, безусловно, единственный смысл моего пребывания здесь – это помочь тебе достичь твоей цели, даже если мы оба не знаем, в чём она состоит. Поэтому я объясню тебе, где именно ты находишься, и расскажу, как здесь всё работает. Надеюсь, это поможет нам обоим сделать следующий шаг.
– Барабанная дробь, – сказал Витя, – Жду с нетерпением. Наверняка сейчас услышу нечто потрясающее.
– Ничего особенного, всё просто, – улыбнулся Сид, – Это идеальный мир.
– В каком смысле? – спросил Витя, – Это лучший из всех возможных миров? Рай? Идеальный в смысле безупречный?
– Нет, не так, – ответил Сид, – «Идеальный» в смысле «информационный». Это – мир идей. Тут живут одни идеи. Информация. Здесь нет материи. Мир чистой абстракции. Ну, у вас там был такой грек Платон, он описал это как некий космос, где хранится весь потенциал для материального созидания. Или был русский Вернадский, он говорил о ноосфере. Вам это вообще свойственно: придумывать новые определения давно известным вещам. Мы это тут у себя называем Акаша.
– «Хроники Акаши»? – переспросил Витя, – Да, что-то слышал…
– Хроники? – поморщился Сид, – Это у вас там хроники: хронически пересаживаются с одних стимуляторов на другие… Один такой и придумал «Хроники Акаши»: кажется, Штайнер его звали… Вот опять: зачем усложнять простое? Акаша – это отсутствие сопротивления материи. Полное отсутствие физического пространства. Первопричина всего. Повторяю, чистая абстракция.
– Мир мыслей, говоришь? – переспросил Витя, – Мир идей?..
– Даже ещё круче, – улыбнулся Сид, – Мир того, что до мыслей и до идей. Того, что им предшествует. Когда тебе пришла мысль, пришла идея, то она уже не принадлежит Акаше, хотя пришла отсюда: она уже принадлежит тебе. И становится в этот момент довольно глупой и посредственной, если честно: потому что преломляется через призму твоего личного опыта и ума. Твоего не вполне адекватного опыта и не вполне созревшего ума… А уж когда ты её начинаешь воплощать в жизнь – вообще беда…
Сид снова хмыкнул.
– То есть я – чел из материального мира, который попал в информационный мир? – уточнил Витя, – И общаюсь с идеями? И ты – идея? Абстракция?
– Ну не то чтобы «попал»… Здесь, повторяю, никакой материи существовать не может. Но у твоего физического тела, которое существует на материальном уровне, есть первопричина. Его, этого тела, так сказать, информационный проект. Идея о тебе. Ты как идея. Вот она тут и живёт.
– Не понял…
Сид побарабанил пальцами по столу, словно бы подбирая слова.
– Ну, – сказал он, – Вот мама с папой зачали ребёнка. Ребёнок уже есть?
– Кто как считает, – ответил Витя, – Попы говорят есть. Поэтому аборты запрещают. Типа, это убийство, только в утробе.
– Я не в этом смысле, – сказал Сид, – Вот представь: они уже знают, или думают, что знают, каким он будет. Видят его, светловолосого, кудрявого, симпатичного, бегающего по комнате и переворачивающего всё вверх дном… Представляют как живого: цвет глаз, улыбку. Даже уже знают, как его будут звать. Имя выбрали. Он уже есть?
– А, понял, – подхватил Витя, – Как идея, безусловно, уже есть. Уже родился и живёт, так сказать.
– Ну вот. Хотя самого человека в его материальном воплощении ещё нет. А теперь другой пример: дедушка умер, и внуки повесили портрет на стену. И прошло тридцать лет: старика уже даже в могиле нет, кости истлели, а внуки показывают на стену и говорят «Вот какой был человек!» Старший внук пишет книгу «О вкладе В. С.Староверного в развитие инженерно-технического потенциала СССР», средняя постит статейку в Википедии, а младший вспоминает «А дедуська меня на лыбалку блал!» Есть человек?
– Физически нету, – ответил Витя, – А как идея продолжает жить. И будет жить всегда. Бессмертие в этом?
– Ну, ваши идеи тоже не бессмертны. Теоретически может случиться, что некий постулат, некую идею люди забудут навсегда. Между собой забудут. В силу особенностей своего ума и структуры своего текущего опыта, который эту идею никак не подтверждает. Скажем, у вас там сейчас это с идеей «Бог» происходит… А у нас здесь да: ничего не теряется, и ничто не умирает. И к любому из того, что здесь есть, вы в любой момент можете притронуться или вернуться.
– А у вас тут всё есть?..
– Ничего у нас тут нет, – снова улыбнулся Сид, – Только первопричина. Великое «Ничто». Ваши физики сейчас ведь посчитали: более девяноста процентов Вселенной – это так называемая «чёрная материя». Непроявленная, развоплощённая… Это и есть великий потенциал, из которого всё рождается…
– Упс, – сказал Витя, – Улавливаю. То есть отсюда каждый выносит то, что он способен вынести, с учётом собственного ума и опыта? И потом облекает это в идею? А ещё потом претворяет в жизнь? Типа, захотел, придумал, построил?
– Ну да.
– Впечатляет. И что я здесь делаю? Я зачем сюда попал?
– Вот это и будем выяснять, – сказал Сид, – Видишь ли: мы тут типа проводников. Ты, скажем, когда в горы идёшь, нанимаешь ведь местных, которые все тропы знают… Ты спросил, абстракция ли я? Для Акаши уже нет, я тут оформленная идея, которая помогает всем, кто к ней обращается. Ну и у вас там я периодически появляюсь, в разных физических шкурах…
– Зачем?
– Посылают, – пожал плечами Сид, – У вас там девять десятых народу в принципе неспособны даже заглянуть за грань физического мира. Ты вот как-то пролез, молодец. Анахата-чакра, значит, прокачанная… А большинство нет, досюда не добираются… Поэтому напротив них надо просто поставить реального человека из плоти и крови, который, чтобы что-то духовное до них донести, должен треснуть их дубиной по башке. Ну, не в прямом смысле, конечно…
– А как?
– По-разному. Мне в своё время повезло: я харизматик был, красивый, статный, пластика царственная, спасибо папе и дворцу…
– Ты и сейчас такой…
Сид состроил довольную гримасу.
– Мне даже говорить особо не надо было: я как-то на людей смотрел, и они сами всё понимали. Иногда просто пальцем показывал… Или они на меня смотрели, как я живу и что делаю, и тоже всё понимали. Да… А вот уже после меня были такие проводники, которым с людьми говорить приходилось, и помногу. Люди менее восприимчивые стали, что ли?.. Одному из наших даже пришлось на их глазах умереть мучительной смертью: его на кресте повесили… На несколько сот лет им хватило. Правда, потом снова всё по-новой… Он интересный: попозже познакомишься…
– Как? И с ним?
– Ну да. А что такого?
– Ну как бы… Я не то, чтобы верующий и всё такое, но я ведь в христианской культуре воспитывался. А у нас… у них там Он – это Бог. И так вот с ним пообщаться, на короткой ноге, как мы с тобой…
Сид поморщился.
– Я же говорю: у нас тут идеи. Даже не идеи, а пред-идеи, зародыши идей. Нет у нас тут никаких богов. Есть, скажем, нечто, что кто-то оформил в идею «Возлюби ближнего своего». И понёс её, так сказать, людям. А они, наслушавшись, сделали много разных своих выводов. Например, что раз такое кто-то говорит – то он бог, не иначе. Главного вывода только не сделали… А насчёт короткой ноги – он сам тебе расскажет. Люди с ним не то что на короткой ноге: они из него вообще сделали скорую помощь, бюро находок и сервис добрых услуг в одном лице. Хорошо хоть меня мои адепты ни о чём не просят… А ведь отказывать неприятно: подумают, что тебя нету. Или ты не способен. А делать то, что они просят, ещё неприятнее… Вот и выбирал бы.
Сид отпил воды из стоявшей перед ним глиняной чашки.
– Ну хорошо, – помолчав, продолжил Витя, – Я значит, в мире идей. Или в том мире, который до идей. И мне надо выяснить, зачем я здесь. И что я отсюда вынесу туда к нам… то есть к ним… мать твою, совсем ты меня запутал… в том числе с твоей… ну, по ходу, я так понимаю, уже с вашей общей помощью. Но давай так: а зачем тут чаще всего оказываются? Что выносят? Ну вот ты чаще всего в чём помогал?
Сид задумался.
– Да если объединить, то всё одно и тоже. Типа, мы, люди, там у себя живём плохо. Страдаем. Забыли, как хорошо жить. Хотим вспомнить. Разница только в том, что кто-то хочет для себя вспомнить, как хорошо жить. А кто-то хочет вспомнить для всех.
– А разве не каждому своё? То есть одному хорошо так, а другому эдак?
Витя снова увидел старого утомлённого осла.
– Вот потому, что вы так думаете, там у вас и плохо, – назидательно ответил Сид, – Ты видел моё дерево? У него все листья растут на одной ветке. А ветки растут из одного ствола. А ствол торчит из одного корня. Ну, и как один лист может сделать себе хорошо? Есть спецспособ обретения личного счастья, который не годится для прочих?
– Не знаю, – сказал Витя, – Нет, наверное.
– Ну вот. А «каждому своё» – это только в качестве надписи на концлагере годится[1 - Jedem das Seine (нем). «Каждому своё», фраза, использовавшаяся германскими нацистами в качестве надписи на воротах концентрационного лагеря Бухенвальд в годы Второй мировой войны.].
Сид аккуратно выгреб из миски последние зёрнышки риса, отправил в рот и некоторое время шевелил скулами. Глядя на него, я вдруг отчётливо понял смысл выражения «тает во рту»: секрет его в том, что таяние пищи во рту зависит не от качества пищи, а от качества дегустатора. Если вы понимаете, что я хочу сказать.
– «Возлюби ближнего своего», – повторил я, – А ты чего отсюда вынес? Как там у буддистов… «Жизнь есть страдание»?
– Это не отсюда, – сказал он, – Это я оттуда, от вас вынес. Здесь я до такого не додумался бы… А там – да. Я ведь как начинал?.. Если у тебя папа живёт во дворце за каменным забором, где даже у обслуживающего персонала единственная цель дня – переползти от одного фонтана к другому, по возможности не сблевав по дороге от пережора, а потом ты в тридцать лет вдруг выходишь за пределы этого дворца и видишь, как живут прочие люди…
– Страдают, понятно. Так у кого жизнь страдание? – уточнил я, – Я чего-то перестал понимать… Ты ведь если бы остался во дворце – то страдания у тебя бы не было? Было бы только у них? Ну так остался бы…
– Метапсихология социализма, – сказал Сид.
– Чего?.. – напряжённо переспросил я.
Он посмотрел в окно. За окном, похоже, готовился дождь: начинало темнеть, поднимался ветер, вздымая с дороги ветхую серую пыль. По верхушкам деревьев пробежал лёгкий озноб, какой бывает в предвестие хорошего ливня. Небо вздыхало, собираясь с силами.
– Нам нужно идти, – сказал он, – Но мы поговорим об этом, обещаю. И ещё о многом.
– Идти? – переспросил я, – Под дождь? Сейчас как ливанёт, промокнем…
– Это не дождь, – сказал он, не отрывая взгляда от пыльной дороги, – Мы засиделись на месте. Погода всегда должна быть хорошей. Если погода портится – это знак, надо уходить. Тут у нас так.
– А куда идти?
Он поднялся из-за стола и с удовольствием повёл плечами, потягиваясь. Причудливый браслет на его запястье, составленный из дерева и кожаных ремешков, затрещал, словно гремучая змея. Потом он посмотрел на меня насмешливым взглядом и указал рукой в сторону открытого окна на дорогу:
– Туда.
Ну да. Чего ещё можно было ожидать.
Глава 7. Под звук отсутствующего бубна
Тебе земля ходи, нога топчи, след делай.
Моя глаза есть – посмотри.
(Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала»)
Тут самое время представиться и мне.
Меня зовут Эрегорд Харальд Агер, и я шаман.
Вероятно, вы представили себе одетого в звериные шкуры человека монголоидной внешности, стучащего в массивный бубен и ритмично приплясывающего вокруг костра.
Это не совсем так. Вернее, совсем не так.
Я не выгляжу, как бурят или тувинец, и как американский индеец тоже не выгляжу. Я не одет в звериные шкуры, и вообще отдаю предпочтение льну и хлопку перед шерстью и мехом. Бубна у меня тоже нет. Вернее, он есть, но он тоже не выглядит, как бубен.
Оказывается, это не так просто объяснить…
Попробую ещё раз.
Слово «шаман» вообще не имеет конкретного значения и указания на некую определённую личность. Это просто придуманное русскими собирательное название тех самых одетых в звериные шкуры людей монголоидной или индейской внешности, стучащих в массивный бубен и ритмично приплясывающих вокруг костра. Этих людей русские колонисты в избытке встречали во время своего настойчивого продвижения по территории Сибири, вплоть до Берингова пролива, а затем уже и на американской земле. Откуда это слово у русских, вопрос спорный: вполне возможно, от неких общих для санскрита и русского протоязыковых корней «са», то есть знание, и «ман», то есть человек, иначе «са-ман», «человек знания».
При этом ни один из этих людей, ни бурят, ни якут, ни индеец, ни кто-либо другой, сам себя так не называет.
Хотя, совершенно точно, знает чего-то такое, чего не знает большинство окружающих его людей.
Я бы тоже сам себя так не называл, если бы не одно обстоятельство.
Когда мне приходится объяснять людям, чем я занимаюсь, я неизменно обнаруживаю, что каждый из них способен понять в моём объяснении только то, что укладывается лично в его картину мира.
Скажем, если человек слышит, что в прошлом году я выпустил в таком-то издательстве очередную книгу, он с удовлетворением отмечает «А, так вы – писатель».
Если же я упоминаю, что в ходе общения со мной люди получают возможность изменить собственное мышление и поведение, решив таким образом собственные психологические проблемы, человек понимает для себя «То есть вы – психолог».
Если в его поле внимание попало упоминание о том, что я опубликовал статью или выступил с лекцией, он определяет, что имеет дело с «блогером» или публицистом.
В общем, человек реагирует на некий знакомый лично ему сигнал в моих словах, и привязывает мою личность к некоему понятному лично ему определению. И ему становится спокойно от ощущения, что он всё про меня узнал.
Я не препятствую. Пусть.
Очень часто я даже облегчаю человеку задачу: наскоро прикинув по его психическому и ментальному портрету, какое объяснение лично он способен понять и принять, просто подкидываю ему определение в готовом виде, избавляя его от столь ненавистной ему обязанности соображать. Говорю, например, «Я – писатель». И он с пониманием кивает.
И это то немногое, понятное для большинства людей, что я могу им про себя сообщить.
Другая часть, которую я мог бы сообщить, относится к малопонятному.
Скажи я человеку, например, что я по жизни занят штопанием прорех и разрывов в реальности, или что я за счёт своего хорошо развитого слуха служу ночным сторожем, охраняю всё племя в тот период, пока длится галактическая ночь, поскольку в ней, как и в любой ночи, зрение почти бесполезно, а вот слух бесценен, меня зачислили бы в «эзотерики» или просто посчитали за чокнутого.
Третья часть того, чем я занят, вообще не подлежит изложению другим людям ни в каком виде, просто в силу отсутствия в языке подходящих инструментов для такого изложения.
Как соотносится со мною одетый в звериные шкуры человек монголоидной или индейской внешности, стучащий в массивный бубен и ритмично приплясывающий вокруг костра? Примерно так же, как пламя огрызка свечи, воткнутого в рубленый деревянный стол, соотносится с пламенем свечи, аккуратно заправленной в стильный подсвечник из стекла и поликарбоната, купленный за полтора десятка евро в ближайшем супермаркете.
Если вы поняли, что я хочу сказать. А если не поняли, то и ладно.
Кстати говоря, мои далёкие предки, стучавшие в бубен вокруг костра, в общении с пришельцами действовали примерно так же. Даже на прямой вопрос этнографа или геолога «Ты – шаман?» часто делали удивлённое лицо и лениво отвечали «Какой шаман, командир?.. Охотник. Зверя на шкуры бьём…» То есть оперировали мышлением пациента в понятных ему самому терминах. Зверя в лесу видел? Шкуру на нём видел? Ну, вот…
Если же к этому неохотно добавлялось «Если духи приходят – с духами разговариваем», то это означало уже, что собеседник зачислен шаманом в категорию тех редких людей, которые способны воспринимать и идентифицировать зверя не только по наличию на нём некоей шкуры, но и по присутствию в нём духа.
И человека способных воспринимать так же.
Витю Алябьева из общей толпы людей, которые в 90-е годы прошлого века вдруг перестали чуять под собою страну уже не в мандельштамовском, а в самом прямом смысле этого слова, я для себя выделил сравнительно недавно.
Тогда, в 90-е, он представлял из себя то же самое, что и окружавшее его большинство. Та же гримаса недоумения и растерянности, постепенно переходящая сперва в шок, а затем, в зависимости от личного гормонального набора, либо в упёртую решимость во что бы то ни стало действовать и любой ценой победить, либо в юродивую готовность мученически погибнуть под обломками внезапно рухнувшего мира. Витя, надо отдать ему должное (хотя причём тут он? просто приоритет адреналиновой реакции над эстрогеновой), на крушение страны и на внезапно возникшую необходимость тотального обнуления собственного мировоззрения отреагировал по принципу «Бей или беги»: лихорадочно занялся бизнесом и сравнительно быстро выбрался на средние ступени вдруг проявившейся под ногами ничего до этого не подозревавших советских людей лестницы социального успеха.
Таковых людей в тот момент было достаточно: хотя ещё больше было тех, на костях которых эту лестницу оперативно воздвигли заезжие эффективные менеджеры из Тавистокского института, сопровождаемые кураторами из ЦРУ США и нанятыми из местных аборигенов добровольцами.
Но ни те, ни другие, ни преуспевшие, ни похороненные, познавательного и прикладного интереса для человека моего профиля не представляли (хотя, безусловно, заслуживали человеческого сострадания).
