Пёстрые истории о школе и не только…

– Я кому сказала! – рявкнула учительница. Щёки её пылали. Громким голосом продолжала она рассказывать о том, что никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию. Говорит, а сама косится на мой учебник. Я тоже жду, когда она замолчит, и я последним усилием верну непослушную бумагу на место. Дождалась. Раз!

– Два! – и я вижу её, возвышающуюся над собой.

«Да у неё усы! – мелькнуло в голове. – Как у тигра, когда дрессировщик резко тычет ему в морду хлыстом, а тот, оскалившись, рычит».

Теперь я понимаю. Ну, подойди учительница, возьми мой учебник и положи его на свой стол. Всё. Или прерви объяснение и скажи с улыбкой: «Давайте подождём, когда она обернёт учебник». Мне было бы стыдно, и я бы не притронулась к обложке. Но нет.

– Два! В журнал!

Через неделю на уроке конституции учительница (вот убей, не могу вспомнить, как её звали) вызывает меня. Я встаю и молчу. Не знаю, что со мной, просто не хочу отвечать.

– Два! – не криком, а таким тихим зловещим голосом сказала она, что её усы застыли как придорожные столбики.

Ещё неделя прошла. Две двойки. Кошмар! А за это время прошли другую статью о том, что каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность. Я учу уроки.

Последний урок по Конституции. Через неделю конец четверти. Вызывает. Молчу. Ещё двойка. Три двойки! За четверть будет двойка. Как пережить это?

Теперь-то я уверена, что не я одна не сплю ночами, не спит и учительница. Кто на педсовете разрешит ей поставить два в четверти по Конституции? Не по математике, не по физике, а по Конституции? Вызвали в школу маму.

У нас красивая школа. Широкий коридор, на подоконниках горшки с цветами. Так заведено, что на переменах ученики прогуливаются по коридору. Идут по двое, по трое, разговаривают, повторяют уроки. Дежурные учителя не разрешают сидеть на банкетках, сгоняют двигаться, двигаться.

Мы стоим у подоконника: учительница, мама и я. На нас все смотрят, кто с любопытством, кто с сочувствием. На маме белый шарф с длинными кистями. Мама нервно заплетает кисти в косички, учительница говорит, говорит, говорит. Поток прогуливающихся замедляет шаг, проходя мимо нас, прислушивается. Когда я увидела третью косичку на мамином шарфе, меня как ошпарило! «Что я делаю? – пронеслось в голове. – Чем я лучше “усатого тигра”? Маме это за что?».

– Я знаю все параграфы, – быстро сказала я. И начала рассказывать и о достоинстве личности, и о праве на свободу и личную неприкосновенность, и о праве на защиту своей чести и доброго имени. Усы покорно улеглись и поплыли в улыбке вместе с губами. «Сейчас замурлычет», с отвращением подумала я.

В журнале появились две пятёрки: одна задним числом перед двойками, другая – после двоек. Инцидент исчерпан. В четверти вышла тройка. Единственная.

А самое интересное – это то, что мама меня не ругала, мы даже не вспоминали об этой ситуации. Почему же она так врезалась в мою память?

Лаборантка

В школе по физике у меня была четвёрка. Это было более чем странно: я физику не знала совсем, как и не знаю до сих пор, например, как ток бежит по проводам. Меня ни разу за три года (с восьмого по десятый класс!) не вызывали к доске. Откуда четвёрка, спросите? Заработала! Учительница по физике, Александра Фёдоровна, говорила: «Девчонки физику не знают. Поэтому идите, Калинин и Румянцев, к доске решать задачи». Доска делилась пополам, на ней появлялись формулы, цифры, а мы переписывали всё в тетрадки.

Бывало и так, что задачу не могли решить ни ребята, ни Александра Фёдоровна сама. «Приехали! – радостно восклицала она. – Спрошу у сына, разберём задачу на следующем уроке». Александра Фёдоровна очень гордилась своим сыном, физиком, выпускником Физфака МГУ. На следующем уроке разбиралась задача, Александра Фёдоровна объясняла, Калинин и Румянцев скрипели мелом по доске, а мы ручками по тетради.

Для лабораторных работ класс был разбит на тройки: «мозги, практика и лаборант». Мне повезло: я была лаборантом при Калинине и Румянцеве. Особенно я любила взвешивать. Я брала деревянную коробочку на крючочках, открывала её, доставала пинцет и осторожно клала на весы маленькие гирьки – разновесы. Ребята решали задачу, сдавали учительнице, и мы получали за лабораторную работу оценки: Калинину и Румянцеву – по пятёрке, а мне – четвёрку. Мне больше и не надо было. И так три года. Один раз я болела и пропустила лабораторную работу. «Мы так намучились с этими гирьками», – сказали ребята, – «то уроним, то не довесим, то перевесим, еле уложились по времени. Тебя всё время вспоминали». Было так приятно услышать это. Я почувствовала свою значимость, может не зря ставили мне четвёрку?

Нам нравилось в Александре Фёдоровне то, что она не возвышалась над нами, не стеснялась сказать, что не знает чего-то, мы ждали её очередного «Приехали!». Правда, иногда мы думали, что она нарочно так говорила, чтобы ещё раз похвастаться своим сыном, его успехами.

Раньше мы жили в переулке у Проспекта Мира, рядом с метро «Рижская». Недалеко от метро – Рижский рынок, который мама любила. Мы и потом, когда переехали на Плющиху, ездили туда покупать клюкву, морошку, бруснику и чернику. Однажды мы поехали туда за клубникой. Идём по рядам и вдруг я резко остановилась. Наша Александра Фёдоровна продаёт клубнику! Я так испугалась, растерялась, начала тащить маму в другую сторону, мама не могла понять, что со мной, а я боялась, что мама увидит нашу учительницу за прилавком. Мы же думали, что наши учителя – неземные люди! Как это смешно теперь, когда мы видим наших учителей и не в таких местах, и не в таких ситуациях, но тогда они всё-таки были на пьедестале!

Я не умею хранить тайны, но о том, что увидела Александру Фёдоровну, торгующую клубникой на рынке, среди бабок, я не рассказала никому.

Теорема

Я верю, что мечты сбываются! Если очень-очень чего-нибудь захотеть и думать об этом постоянно, представляя себе, как это может осуществиться, то обязательно всё произойдёт. Это проверено не раз.

Мы каждый год сдавали экзамены. В начале сентября нам раздавали брошюры с билетами для подготовки к экзаменам по всем предметам. Страницы были чёрканы – перечёрканы галочками, вопросами, кружками. По этим признакам можно было увидеть, как человек готовился к экзаменам.

Я боялась экзамена по геометрии. Галина Николаевна, учительница математики, из кожи вон лезла, чтобы подготовить нас к экзаменам. Она была влюблена в свою математику. Я смотрела на неё во время объяснения материала. Маленького роста, изящная, она порхала перед доской, вся выпачканная мелом, чертила треугольники, в которых я видела царский трон (прямой угол), кресло с уютно откинувшейся спинкой (тупой угол). Каждый начертанный треугольник Галина Николаевна как бы поддерживала рукой, вытаскивала из угла биссектрису, следя, чтобы угол честно делился пополам.

Она чувствовала все эти предметы, видела их в объёме. Я не видела. Я видела её улыбающееся симпатичное лицо с ямочкой на правой щеке. Вот она поддерживает треугольник правой рукой, ямочка улыбается нам, вот левая рука подхватывает другой треугольник, ямочка улыбается фигурам, начертанным на доске. А я гляжу на доску, как кошка, которая «смотрит» хоккей по телевизору.

Галина Николаевна предложила нам сделать модели разных теорем, тогда на экзамене нам не надо будет чертить на доске, возьмём готовую модель и будем доказывать теорему, держа модель в руках.

Я обратилась к соседу Мише. Он уже стал студентом первого курса Авиационного института.

– Мишель, сделай мне модель теоремы для экзамена по геометрии, – попросила я.

– Какой теоремы? – уточнил Миша.

– Всё равно, какой, – не задумываясь, ответила я. – Какую тебе легче сделать.

– Ладно, – согласился Миша. – Я тебе сделаю модель «Подобие треугольников». Сможешь три теоремы доказывать: первый признак подобия треугольников, второй и третий признаки.

И Миша сделал мне такую красивую модель! Два треугольника (большой и поменьше) выпилил из фанеры лобзиком, ошкурил, покрасил морилкой, покрыл лаком. Нанизал их на круглую палочку, натянул красивые нитки так, что получились треугольники, подписал буквы и, что самое главное, рассказал мне эти теоремы, показывая на модели. Он также, как и Галина Николаевна, с любовью гладил дощечки, нитки, показывал углы… и я запомнила: «Если два угла одного треугольника соответственно равны двум углам другого треугольника, то такие треугольники подобны». И так все три теоремы!

С этой минуты я начала мечтать, как на экзамене вытаскиваю этот билет, беру Мишину модель, доказываю теоремы и получаю пятёрку! Я столько раз представляла эту картину, удивление Галины Николаевны, класса. Я молилась на Мишеля, благодаря которому я поняла эту теорему, физически ощутила её!

Накануне экзамена была консультация, на которой разбирали задачи. Впервые в жизни я видела цифры, а не завитки и чёрточки.

И вот в форме с белым фартуком, неся букет пионов, иду на экзамен. В классе красиво, много цветов, пахнет сиренью и пионами. На столах у стены наши модели ждут нас. Подхожу к столу, за которым сидят Галина Николаевна, директор, ещё две учительницы. Беру билет. «Подобие треугольников»! Подхожу к столу с моделями, выбираю свою родную модель, сажусь за стол и смотрю на задачу. Вчера на консультации мы разбирали подобную задачу.

Надо было видеть, как я доказывала теоремы! С какой любовью я держала в руке модель, гладила верёвочки, стороны треугольников, углы. Мне кажется, наш директор, историк по образованию, тоже понял эти теоремы, слушая мои доказательства, а ямочка Галины Николаевны как появилась в начале моего ответа, так и не исчезала до конца. Пятёрка! За год – четвёрка!

Мы с мамой договорились, что она не будет спрашивать меня, какую отметку я получила: не хочу, чтобы соседи слышали. Мама звонит.

– Ну как, сдала? – робко спрашивает мама.

– Сдала, – отвечаю.

– Три? – обрадовалась мама.

– Нет.

– Не сдала? – испугалась мама.

– Да сдала я, сдала, – успокаиваю.

– Ну не четыре же, – нервничает мама.

– Не четыре. Пятёрка! – ору я счастливым голосом.

Надо заставить мысль стать материальной. Попробуйте, а вдруг?

Класс на уроке. 31-я школа, середина 1950-х годов. Из архива Г. К. Марчуковой

Смех сквозь слёзы

С первого по седьмой класс я училась в женской школе, а в восьмом классе мужские и женские школы объединили, и мне пришлось ходить в новую школу, рядом с домом. Мы так ждали начала занятий, нервничали, задавались вопросами, как это будет, когда мальчишки и девчонки окажутся в одном классе. Хотя не так всё было страшно: мы проводили время во дворах, играли вместе с мальчишками во все дворовые игры: в прятки, в лапту, в казаки-разбойники, в садовника, в третьего лишнего, в чижика, просто сидели на лавочке и рассказывали о школьных событиях. А теперь события будут общими. Представлялось с трудом, но любопытство разбирало.

Вот и наступило Первое сентября. Робко и смущённо зашли мы в класс и стали занимать парты. Я села с подружкой Наташей, но классная руководительница Ирина Михайловна, учительница русского языка и литературы, посадила меня с Вовкой Калининым, красивым пареньком не из наших дворов.

– Это будет наша литературная парта, – сказала она. – Когда будем читать по ролям, не нужно будет кричать через весь класс.

И стали мы с Вовкой литературной парой на литературной парте. Я – Софья, Вовка – Чацкий, я – Татьяна, Вовка – Онегин, я – Коробочка, Вовка – Чичиков. Сколько ролей мы перечитали! Ирина Михайловна часто давала такие задания: «Прочтите такую-то главу и выберите, какой диалог вы будете читать на уроке». Классу тоже давала задание: «Угадайте, какой отрывок нам прочтёт наша пара на уроке». Тому, кто угадывал, добавлялись баллы к отметке. И так получалось, что мы с Вовкой безошибочно выбирали одни и те же отрывки. А уж как утюжили тексты, сколько раз читали-перечитывали, почти наизусть знали произведения.

Одно только в Вовке мне не нравилось, да и не мне одной: он таскал нас за косы и щипался. Не дрался, как другие мальчишки, а так больно щипался, что почти все девчонки ходили в синяках.

– Нет, так больше терпеть нельзя, – сказала Наташа. У Наташи была коса ниже пояса, и что только Вовка не проделывал с бедной косой!

– А давайте его побьём, – предложила Надя, растирая очередной синяк на руке.

– Подкараулим, когда будет идти домой и побьём, – решительно добавила я.

Сказано – сделано. После уроков мы зашли под арку Дома архитекторов (дом полукруглый, посередине дома – арка, и попасть на другую улицу можно только пройдя через неё). Ждём. Время от времени выглядываем из арки, не идёт ли Вовка.

– Идёт! – заметила Вовку Наташа.

– Ну, держись, Вовочка, сейчас ответишь за всё! Разрисуем так, что без маски в школу не явишься! – предвкушали мы справедливый бой.

Вовка приближался к арке. Посмотреть со стороны – высокий, красивый мальчик с сумкой через плечо идёт не спеша и вдруг замедляет ход. Заметил нас, понял, что будут бить, шестым чувством понял, наверное, в глазах появилось выражение тоски, нет, не тоски, а глаза стали как у раненой лани – испугался.

– Испугался? – зловещим шёпотом сказала Наташа. – Правильно, что испугался, сейчас получишь. Узнаешь, как щипаться.

– Смотри, какой синяк, – Надя задрала рукав.

– А мне клок волос выдрал вчера, знаешь, как больно было, даже ленту порвал, – жаловалась я.

Топчемся мы вокруг Вовки, вспоминаем свои ушибы, щипки, синяки, а никто не может начать драться. Смотрю, взгляд у Вовки стал меняться (понял, что драки не будет), из пугливо-затравленного стал храбро-наглым. Обхватил меня и Надю за головы, стукнул лбами, намотал Наташину косу на руку, дёрнул изо всей силы. Развернулся, поправил сумку и пошёл. Не побежал, а пошёл, не спеша и не оглядываясь, по улице. А мы как расхохочемся! Стоим побитые, растираем лбы, в глазах слёзы, переплетаем растрёпанные косы, вспоминаем поле брани и умираем от смеха. Сейчас я думаю: «Спасибо вам, девчонки, что ни у кого не поднялась рука УДАРИТЬ».

А Вовка больше не щипался и не дёргал нас за волосы. Честно признаться, нам не хватало его внимания. Он стал каким-то другим, серьёзным, повзрослел как будто.

…На выпускном вечере, когда заиграли первый вальс, Вовка подошёл ко мне и пригласил на танец. «В чём подвох? – испугалась я. Вовка никогда не танцевал на школьных вечерах. – Что он задумал?». Но пошла с ним танцевать, и мы кружились в вальсе по всему залу. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три.

Улыбка

Подойдите к зеркалу и улыбнитесь. Что вы увидите в зеркале? Улыбку. А теперь улыбнитесь незнакомому человеку. Вряд ли вы увидите агрессию с его стороны, в худшем случае вы увидите удивление или недоумение, но не агрессию. Меня улыбка выручала, когда я попадала в трудные ситуации.

Это было, когда я училась в девятом классе. Я возвращалась со дня рождения подруги очень поздно. Был промозглый ноябрьский вечер, и я решила сократить дорогу домой, пройдя через проходные дворы. Благополучно пролезла в дырку в заборе первого двора, вошла во второй двор и увидела человек восемь ребят. Местная шпана. Оживились, увидев меня. Что делать? Древнейший человеческий инстинкт – охотничий. Побегу от них, буду лёгкой добычей. Нет, не буду ланью. Надо разоружить их. Бодро шагаю прямо к ним.

– Добрый вечер, ребята, – с улыбкой говорю. – Заблудилась. Где-то здесь есть проход в соседний двор.

– Ну, есть дырка в заборе, – отвечает главарь. – Серый, – обращается он к дружку, – покажи ей дырку.

Мы с Серым идём к знакомой мне дыре в заборе. Сколько раз пользовалась ею.

– Вон она, – кивает он в сторону дыры.

– Спасибо большое, – говорю с улыбкой, – сама ни за что не нашла бы! И ныряю в дырку в заборе. Вернее, не сразу ныряю: ноги дрожат так, что не сразу попадаю в неё. Пронесло! А что помогло? Улыбка и то, что дала им почувствовать их благородство, попросив помощи.

Этот год был у меня урожайным на путешествия, причём впервые я путешествовала одна! Летом ехала к бабушке в Умань, городок в двухстах километрах от Киева. Поездом доехала до Киева, а оттуда надо было ехать автобусом. Маршрут был очень неудобным: в Киев приехала ночью, так как автобус отходил в шесть утра. Посидела в зале ожидания. Нет, чувствую, что засыпаю, надо выйти на свежий воздух. Выхожу на улицу, ставлю чемодан у вокзальной стены, сажусь на него, дышу ночной прохладой. Подходит ко мне парень с повязкой на рукаве рубашки. Дружинник.

– Здесь нельзя находиться, пройди вовнутрь вокзала, – говорит.

– Почему нельзя? – спрашиваю.

– Мало ли почему? Обокрадут, обидят, – отвечает.

– Я боюсь проспать, мне надо быть на автовокзале в шесть часов. Но раз нельзя, так нельзя, – вздыхаю я, вставая, и берусь за ручку чемодана.

Парень берёт у меня чемодан.

– Знаешь, что? – говорит мне с улыбкой. – Давай сдадим чемодан и подежурим вместе. Смотри, вот мой студенческий билет.

Раскрывает билет. Вижу фотографию, фамилию: Ломонос Николай Васильевич. Чуть-чуть «не дотянул» до великого учёного.

Идём в камеру хранения, сдаём чемодан, ходим по вокзалу, вокруг вокзала, разговариваем. Николай расспрашивает меня о Москве (он никогда не был в нашей столице), рассказывает мне о своей учёбе на журфаке Киевского университета, о летней практике здесь, на вокзале. Наверное, хороший рассказик получился у него о практике, о нашей встрече, о необычном дежурстве, о прогулке по Киеву (мы дошли до здания университета), о рассвете.

Вернулись с прогулки, выпили в буфете по стакану кофе с булочкой, забрали чемодан из камеры хранения и пришли к трамвайной остановке. Подошёл первый трамвай. Обменялись адресами, я почему-то дала Николаю адрес бабушки, где буду всё лето, потом жалела о том, что не дала ему свой московский адрес. Может быть, Николай Ломонос обиделся, что я не оставила московский адрес, был бы шанс увидеть Москву.

А ведь мама предупреждала меня, отпуская в самостоятельное путешествие, быть осторожной, не быть чрезмерно доверчивой, думала, предупреждена – значит, вооружена. А вот и нет. Поддалась на авантюру. Почему? Да потому, что пятнадцать лет, жажда приключений, любопытство, участие и улыбка!

«Мешок с овсом»

Я ненавидела уроки физкультуры! И не потому, что я была «мешком с овсом», как называл всех девчонок нашего класса учитель по физкультуре. Вернее, не всех девчонок. Одна из нас была тоненькая, стройная, спортивная. На занятия приходила в белой мужской майке и коротких трусах. Физрук ставил её нам, «мешкам с овсом», в пример, и даже велел нам приходить на уроки не в тренировочных штанах, а в коротких трусах, чем вызвал у нас бурю негодования.

Учителя по физкультуре менялись каждый год. Последний физрук любил выпить, и часто приходил на уроки после застолья. В то время не было жевательных резинок, и он маскировался чесноком. Можете себе представить: висишь на кольцах, а он поддерживает тебя, дыша тебе в лицо смесью перегара с чесноком. А когда он приказал нам заниматься в коротких трусах, мы пошли к завучу потребовать отмены его распоряжения. Завуч молча выслушала нас, обвела всех взглядом, улыбнулась и отменила приказ. Мы даже не ожидали, что всё решится так быстро и легко.

Я не была «мешком с овсом»! Зимой мы прыгали в снег с крыши сарая, стоя съезжали по ледяной горе, иногда паровозиком. А однажды я сделала такое, что даже от мамы попало.

Жильцы нашего дома сушили бельё на чердаке на протянутых верёвках. Там было очень чисто и тепло. Бельё быстро сохло. Однажды мама попросила меня повесить бельё. Я взяла ключ от замка, отомкнула замок и оставила его висеть на скобе. И в этом была моя ошибка. Как только я зашла на чердак, кто-то запер меня там. И этот «кто-то» были Юрка и Колюшка! Они думали, я буду кричать, просить выпустить меня, но я, развесив бельё, вылезла на крышу через слуховое окно, спрыгнула на козырёк парадного и по трубе спустилась со второго этажа. Я так ободралась! Не показав вида, что мне больно, поднялась на свой этаж, увидела мальчишек, уткнувшихся носами в щели двери, и спокойно сказала:

– Ключик верните!

Надо было видеть их удивлённые лица! Как будто увидели привидение.

– Ты, ты как…? – только и промямлили они.

Класс у нас был дружный, мы компанией ходили в кино, собирались потанцевать у Нади, у неё была огромная квартира. А зимой ходили на каток. Кроме меня – я не каталась на коньках. Меня уговаривали, но я отказывалась. Лёшка Румянцев сказал:

– Поехали, я тебя быстро научу.

И я согласилась пойти в Лужники. Неля, соседка дала мне свои коньки – «норвеги» (она занималась в секции, была даже чемпионкой Москвы по бегу на коньках на какую-то дистанцию).

Приехали на каток, нас было человек двенадцать, переобулись и покатили. Атмосфера праздничная, огни, музыка, точно как в кинофильме «Покровские ворота». Мы с Лёшкой переплели руки и поехали в паре. Чирк-чирк, шаг в шаг, так здорово! Сделали два огромных круга, и мне стало жалко Лёшку.

– Лёш, – говорю, – ты покатайся один, что ты с грузом всё время, а я на лавочке посижу.

Лёша согласился, оставил меня на лавочке, а сам полетел, да так красиво, мощно! Только улетел Лёшка, подъезжает ко мне солдатик.

– Прокатимся? – спрашивает.

– Я парня жду, – отвечаю.

– Я знаю, – говорит. – Только один кружок.

Если бы это был просто парень, я бы отказалась наотрез, но это был солдат, в кои веки ему удалось вырваться в нашу гражданскую вольную жизнь. Мне просто неудобно было отказаться, и я согласилась прокатиться. Пять метров не отъехали, как откуда ни возьмись – Лёшка! Да с таким лицом, что солдат сразу выпустил меня и передал Лёшке.

– На минуту нельзя оставить, – зло сказал Лёшка. – Вот почему уговаривала меня одному покататься. Это подло.

– Не злись, Лёша, – попыталась я наладить отношения. – Я не виновата.

«Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть. Напраслина страшнее осужденья» (я в это время увлекалась сонетами Вильяма Шекспира).

– К чёрту твоего Шекспира, – бушевал Лёшка.

И даже горячий чай в картонных стаканчиках не помог Лёшкиному сердцу оттаять. Домой возвращались молча. Больше на каток я не ходила. Интересно, научилась я кататься на коньках? Но ведь не «мешок с овсом»! Видел бы меня физкультурник, как я с Лёшкой в паре, под музыку, катила на «норвегах», не на «гагах» и не на «снегурках»!

А школьные брусья, канаты, спортивные кони и козлы пугали меня. Особенно последние, с чесночным запахом.

Макулатура, пузырьки и неожиданное открытие

В далёкое советское время жизнь в школе кипела и бурлила. То объявят сбор макулатуры, то сбор металлолома, то сбор детских книг и канцелярских товаров для детей, живущих в отдалённых уголках нашей страны. Когда я училась в шестом классе, нам даже приходилось ходить по домам и собирать аптечные пузырьки, бутылочки и флаконы.

Горы макулатуры лежали на школьном дворе и ждали, чтобы их поскорее увезли на грузовой машине. А школьники тем временем развязывали стопки газет, выискивая интересные журналы: «Юный натуралист», «Пионер», «Мурзилку», «Юный техник», «Огонёк», и журналы разбегались по новым адресам. И так до следующего сбора макулатуры, когда вновь откроется очередная «изба-читальня».

Однажды нам дали необычное задание: обойти жильцов по указанным адресам и записать, в каком ремонте они нуждаются. Это было самое трудное задание: во-первых, ходить по квартирам надо было после шести часов вечера, когда люди приходили с работы. Во-вторых, выслушивать и записывать все жалобы жильцов, показывавших ржавые трубы, протёкшие потолки, трещины в стенах, проваливающиеся полы и другие несчастья, было невыносимо больно, особенно, когда тебе двенадцать – тринадцать лет, и ты ничем не можешь помочь.

И вот три подружки-шестиклассницы, вооружённые блокнотами и карандашами, вздохнули перед очередной дверью и нажали на звонок. Дверь открылась сразу, как будто нас ждали. На пороге стоял седой старик в вязанной кофте.

– А, записуны, – радостно воскликнул он, улыбаясь. – Милости прошу в наши хоромы.

С театральным поклоном широким жестом он пригласил нас зайти. Мы робко вошли в длинный коридор, вдоль которого стояли какие-то сундуки, над которыми висели тазики. На одном сундуке стоял женский манекен, которым пользуются портнихи, на другом – бюст Аполлона (у нас такой бюст стоял в кабинете рисования).

– Меня зовут Аверченко Аркадий Тимофеевич, – торжественным голосом представился старик и посмотрел на нас так, как будто ждал от нас бурю аплодисментов.

Не дождавшись от нас никакой реакции, он продолжал:

– Не родственник тому Аверченко, – он выделил голосом слово «тому», – а просто его однофамилец.