Искать убийцу

В тот день, когда случилось все, я с утра еще приметил, уж больно начищалась она, разукрашивалась, когда уходила на работу, усек сразу, что с фраерком своим захотела встретиться. Сначала ждал ее, думал, вернется, поговорим по-хорошему, уладим дело между собой, жду, а ее все нет и нет. Пошел я тогда в ресторанчик с горя, взял пузырек, махнул пару стаканов и, как стемнело, – сразу на улицу, встречать ее. Стою меж домов, жду, вижу, идет она с каким-то жлобом под ручку, улыбаются оба, беседуют приятно между собой. Ну, я тут же наперерез, хвать жлоба за шкирку – и в глаз ему. Вырвался он, побежал, как шелудивый пес, и пока я возился с ним, Галька моя тоже не растерялась, рванула к дому, где народ стоял. Я камень в руки – и за ней. Помню, потом мужики какие-то повстречались, остановили меня, милиция приезжала… И сам не знаю как, но сбежал я от них, в ту ночь не стал больше к Галине возвращаться. Словом, вскружила мне голову водка… Вот век мне воли не видать, если вру, не хотел я ни бить, ни убивать Галинку, думал, просто возьму на оттяжку, проучу, чтобы в другой раз неповадно было шляться по ночам. А тут видите, как все вышло… Переночевал я в ту ночь у одного своего кореша, а на другой день…

Голос Сурулева словно оборвался. Он тяжко вздохнул, провел рукой по сумрачному лицу и, посидев немного в раздумье, заговорил вновь устало и обреченно.

– Да, много чего я в жизни повидал, а чтобы так вот влипнуть… Судьба, видать, куда денешься, если самим богом так приписано. Короче, переночевал я в ту ночь у кореша, потом киряли с ним опять весь день. Прихватывали где водки, где вина, где пива, смешалось все в дурье зелье – и, видать, снова крыша у меня поехала. Как ночь наступила, пошел я опять к ней, то есть к Галинке своей, думал, разберемся путем, по-мирному. А как пришел, вижу, опять хата у нее на запоре, стало быть, опять где-то шастает. И тут уж совсем потерял я голову, начал опять возле тех домов ходить, где встретил их днем раньше, долго ходил, уже темнеть стало. Вижу, идет по дороге деваха одна, красивая такая, светловолосая, ступает как пава. «Ну, Галинка, – думаю, – отшила ты меня, как последнего фалера, опозорила, а раз так, то будет и тебе узелок на память, не останусь перед тобой я в долгу».

Подруливаю с левого бочка к этой красотке, а она, видите ли, и говорить со мной не хочет, идет себе, попочкой виляет. Не стерпел тут я, хвать ее за руку, остановил, а она смотрит на меня эдак брезгливо. «Поди прочь от меня, – говорит, – алкаш несчастный, ищи себе подобных, а от меня отстань», – и бац мне по щеке, аж искры посыпались. Сама, будто ничего не случилось, дальше идет. Опомнился я, вижу, камень на земле лежит, в руки его – и за ней… Уже в подъезде ее догнал, она и обернуться не успела, шарахнул я ее по башке и бежать. Уже потом узнал, что замочил пташку, и не простую, а племянницу секретаря горкома. Сдрейфил, конечно, здорово, думал, труба теперь мне. Три дня мотался по городу, лишь на четвертый меня ваши в пивнушке взяли. Не поверите, самому до слез жалко, такая красивая бабенка была…

Сурулев замигал глазами, опустил голову и несколько раз тихонько всхлипнул, неловко вытирая глаза рукавом засаленной рубашки.

– Разве стал бы я ее вот так сразу, камнем по башке, если бы поласковей была, не обзывалась и руками не размахивала. Каждый знает, зэки – народ буйный, нервный, обид не прощает…

Подняв голову, Сурулев чуть искоса посмотрел на следователя.

– Скажите, Сурулев, – не отрываясь от протокола, спросил Шамсиев, – было что-нибудь в руках у этой дамы?

– В руках? – насторожился Сурулев. – Нет… Нет, кажется, ничего не было. Если бы было… – Он призадумался. – Так… Значит, одной рукой она хлобыстнула меня по щеке, а другая…

– Другая находилась в вашей руке. Вы же удерживали женщину… – подсказал Шамсиев.

Сурулев беспокойно заерзал на стуле.

– Нет, гражданин следователь. Ничего у нее не было в руках, – решился наконец Сурулев.

– Что вы еще можете сказать?

– Все уже сказал, выложил как на духу, – ответил чуть сумрачно рецидивист, почувствовав, видимо, что где-то дал осечку. – А коли не верите, так вывозите меня туда хоть сейчас, все расскажу и покажу на месте. Хоть кино снимайте!

– Спасибо за идею. Мы, пожалуй, так и сделаем, – обмерил его пристальным, изучающим взглядом следователь. – А пока подпишите протокол и отдохните с полчаса…

На какой-то миг глаза Сурулева загорелись радостным блеском, загорелись и тут же угасли, покрывшись пеленой озабоченности и грусти, но этого мига оказалось достаточно, чтобы Шамсиев понял, что рецидивист затеял с ними какую-то игру и замышляет что-то.

Сурулева увели.

– Ну, как ты оцениваешь это? – спросил Шамсиев сидевшего в задумчивости Вахрамеева.

– Не знаю, что и сказать… – не выходя из состояния задумчивости, обронил Вахрамеев. – Сурулев, конечно, не дурак, и он не стал бы просто так, ради потехи, брать на себя такое преступление. Ведь он прекрасно знает, что никаких шансов на снисхождение у него нет. А главное – почти все в его рассказе совпадает. Разве что цветы, которые были в руке у Аристовой. Но рецидивист и цветы… Он просто мог не обратить на них внимания.

– Совпадения легко объяснимы. Сурулев в те дни находился на свободе и мог узнать о подробностях убийства. И места ему хорошо знакомы. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что раньше его уже допрашивали по этому делу, содержали к тому же в камере с другими подозреваемыми. Так что недостатка в информации он не испытывал.

Шамсиев помолчал немного и, посмотрев прямо в глаза Вахрамееву, добавил:

– Я помню, Сережа, убийство Аристовой и Сурулев – это одна из твоих версий. И стоит, наверное, проверить ее там, на месте, чтобы не оставалось сомнений. Распорядись, пожалуйста, чтобы, кроме Сурулева, нас и конвоиров, туда выехала дополнительная машина с оперативниками. И было бы хорошо, если бы они выехали чуть раньше.

– Хорошо, – живо отреагировал Вахрамеев.

Сурулев привел следователей в тот самый жилой квартал, где была убита Аристова. Он с уверенностью показал место во дворе, где встретил потерпевшую и пытался завязать с ней знакомство.

Следуя за арестованным, Шамсиев, Вахрамеев и конвоиры приближались шаг за шагом к дому, где была убита потерпевшая. Находившиеся подле них криминалисты с помощью своей аппаратуры фиксировали на видеопленку каждый шаг, каждое произнесенное Сурулевым слово.

Шамсиев шел, время от времени останавливая взгляд на массивном, начинающем лысеть затылке рецидивиста. Он видел и чувствовал, что Сурулев весь собран, напряжен, вымеривает каждый свой шаг, как бы внимательно приглядываясь к окружающим и оценивая обстановку.

Нет, нет, Сурулев явно замышлял что-то.

Подозрение это возникло у него еще во время допроса и усугубилось после того, как Сурулев по прибытии на место происшествия попросил снять с себя наручники, обещая быть прилежным и не только рассказывать, но и показывать все, как было в ту роковую ночь…

Вот он замедлил шаг, встал и, повернувшись к Шамсиеву, жестикулируя руками, сказал легко и непринужденно, сам косясь на стоявших рядом конвоиров:

– Запоминайте, вот на этом самом месте я взял блондинку за руку и здесь она вкатила мне оплеуху… – Затем он сделал несколько шагов вперед, продолжая: – А здесь… здесь я, значит, увидел камень, нагнулся, чтобы взять его. Вот так…

Он медленно пригнулся к земле и вдруг, резко дернув за ногу одного из конвоиров, опрокинул его на землю, затем, выпрямившись, как пружина, сильнейшим толчком свалил с ног другого и бросился бежать.

– Стой! Стой! – закричал один из конвоиров, ловко вскочив на ноги и заученным движением выхватив из кобуры пистолет, но в это время из стоявших неподалеку черных «жигулей» стрелой вылетели три дюжих молодца, бросились наперерез Сурулеву и, схватив его, сбили с ног, подмяли под себя.

– А-а-а! – вопил Сурулев диким, совершенно неузнаваемым голосом, пытаясь сбросить державших его оперативников. – Галька! Ну, погоди, сука, стерва! Променяла меня на фраера! Клянусь, не видать тебе счастья! Сбегу, ей-богу, сбегу, не сегодня, так завтра, всю башку тебе разобью, мозги по асфальту размажу! Будешь знать, как «сурка» на свалку кидать!

Наблюдавший за этой сценой с грустным выражением лица Шамсиев лишь покачал головой и сказал, обращаясь к стоявшему рядом, не в меру пораженному случившимся Вахрамееву:

– Теперь ты понял, чего добивался Сурулев, взваливая на себя это убийство? Просто ему надо было бежать, расквитаться со своей сожительницей. Я догадался об этом сразу, но решил подыграть ему, чтобы вывести на чистую воду. Видишь, человек совсем обезумел от ревности после того, как получил весточку с воли о ее замужестве.

– Признаться, мне жаль его, – промолвил угрюмо Вахрамеев, наблюдая за тем, как Сурулева тащили к автомашине.

– И мне тоже, – признался Шамсиев. – Но надо сказать, роль свою он играл превосходно. Да и мы не в накладе. Ведь, возможно, готовилось новое убийство… Пойдем поговорим с твоим шефом…

Прокурор, слушая их, казалось, не верил своим ушам.

– Вот артист! Вот сукин сын! – возмущенно качал он головой. – Хитрил, выходит, бестия, сбежать от нас хотел. Хорошо еще вовремя раскусили, а то, не дай бог, и в самом деле сбежал бы и столько бы бед натворил!

И лишь когда рассказ был окончен, сказал снисходительно:

– Ладно, бог с ним, с этим Сурулевым! Что думаешь делать дальше, Булат Галимович?

– То, что и делал. Буду до конца разбираться с этим Бориным! – не стал скрывать своих намерений Шамсиев. – Других планов у меня нет.

– Ну, ну… – чуть неуверенно произнес прокурор. – Да, чуть не забыл! – спохватился он, вытаскивая из ящика стола лист бумаги с какими-то записями. – Тут звонили из Пермской облпрокуратуры и велели передать тебе, что Борин был женат на Цимлер Вере Иосифовне. Она умерла, вернее, погибла несколько лет назад при столкновении пассажирского теплохода на Каме… Борин после этого долго не женился, но сожительствовал якобы с какой-то молодой актрисой. Личность ее пока выясняется… Потом они якобы расстались. Из Перми он уезжал один… Сообщили также, что ничем особенным Борин не отличался, вел скромный образ жизни. Словом, никакой компры против него нет. Протоколы допросов, справки на днях вышлют…

– Спасибо! – разочарованно произнес Шамсиев. – Сухая информация, не более. У нас все привыкли делать по принципу: забирайте тело, закрывайте дело. А ведь Борин, можно сказать, на ладан дышит, каждый час дорог… Нет, так дальше нельзя! Вот что, Александр Петрович, я думаю, надо сегодня же командировать в Пермь человека!

– Командировать… Но, помилуйте, кого? – развел руками прокурор.

Шамсиев повернулся к Вахрамееву.

– Сергей, ты мог бы съездить?

– Конечно! – незамедлительно последовал ответ.

– Тогда договоримся, – не стал никому давать времени для размышлений Шамсиев. – Сережа сегодня же выезжает в Пермь, выясняет все вопросы на месте и информирует меня по телефону, а я завтра попробую побеседовать с этой актрисой… Хоменковой, на которую намекал Шейнин… Конечно, было бы лучше мне самому поехать, но боюсь, может внезапно случиться что-нибудь с Бориным. Все-таки я не теряю надежды, что успею еще раз поговорить с ним с глазу на глаз… Кстати, деньги на командировку у вас есть?

– Наскребем что-нибудь, – уныло проговорил прокурор, в голосе которого чувствовался протест против этой поездки, которую он, очевидно, считал излишней и бесперспективной.

Но Шамсиев был непоколебим.

– Не волнуйтесь, я переговорю с Москвой, и все расходы вам компенсируют, – поспешил утешить он прокурора и сказал, обращаясь уже к Вахрамееву: – Пойдем, Сергей. Нам надо кое-что обговорить.

И уже там, в кабинете, Шамсиев после долгого молчания вдруг спросил Вахрамеева чисто по-свойски:

– Слушай, Сергей, а эта Аристова… Личность ее достоверно установлена, у вас не возникло сомнений?

Вахрамеев непонимающе посмотрел на него:

– Какие могут быть сомнения, Булат Галимович. Обнаружил Аристову в подъезде дома ее жених Носов. Сам Прокопий Иванович потом приходил в морг, узнал племянницу…

– Да ты не удивляйся. Я уж это так, для пущей важности… – сразу успокоил его Шамсиев. – Аристова, как я понял, похоронена на городском кладбище. Оно далеко отсюда?

– Отсюда да. Но от особняка, в котором вы проживаете, до него буквально пять минут ходьбы, – продолжая смотреть на коллегу недоуменным взглядом, отвечал Вахрамеев. – Надо лишь пройти прямо по улице, а потом вправо…

– Его охраняет кто-нибудь?

– Сторожит один старый еврей. Очень, говорят, любит под галстучек заложить… Ей-богу, Булат Галимович, не пойму, что за странный интерес к этому кладбищу? И эти сомнения…

– Пустяки, Сережа! Полет фантазии, – уклонился от прямого ответа Шамсиев. – Ты вылетаешь сегодня же?

– Да, вечером. Надо предупредить жену…

– Ну, давай. А я пойду, прогуляюсь немного. Что-то разболелась голова. Счастливого пути!

Накупив по пути газет и журналов, Шамсиев по прямой, как струнка, аллее прошел в глубь раскинувшегося за газетным киоском сада и, выбрав скамейку, сел, оказавшись под кроной большого дерева, почти не пропускавшего лучи еще довольно жаркого солнца.

Он посидел с минуту, прислушиваясь к тихому шелесту листвы, к веселым голосам игравших поблизости детишек, к доносившимся со стороны реки длинным зазывным гудкам теплоходов, вспомнил с грустью о доме, о Москве и, вздохнув, развернул газету.

Сколько прошло времени, он не помнил, но в какой-то момент он вдруг почувствовал знакомое ему внутреннее беспокойство, будто затревожилось, заныло в груди сердце.

Подняв голову, он посмотрел по сторонам и, не заметив ничего особенного, бросил взгляд поверх зеленого газона на противоположную аллею и невольно вздрогнул.

За газоном, прямо напротив него, на скамейке, положив ногу на ногу и небрежно откинувшись на спинку, сидела она, та женщина, красивая, яркая, в своем неизменном голубом платье.

Было до нее метров двадцать, не меньше, но Шамсиев отчетливо видел чуть задумчивую, ироническую улыбку на ее губах, и она, эта улыбка беса-искусителя светилась также и в ее глазах, придавая всему ее облику какую-то притягательную, колдовскую силу.

Шамсиев смотрел на нее, смотрел пристально, жадно, пытаясь угадать предназначение этой необыкновенной улыбки, но мысли его почему-то путались, мешались, затем улетучивались, как бы растворяясь в пространстве.

И она тоже смотрела на него – и тоже пристально, ни на секунду не отводя своего взгляда и не пытаясь даже изменить выражение своего лица или хотя бы позу, став объектом его внимания.

Так они сидели довольно долго, пронизывая друг друга взглядами, пока Шамсиев, чувствуя, как беспокойство его с каждым мгновеньем нарастает, не отложил газету и не поднялся со скамейки.

Он постоял немного, думая, что делать ему сейчас: покинуть этот сад безмолвно, как ни в чем не бывало, или же принять вызов незнакомки, попытаться вступить с ней в разговор.

Профессиональное любопытство, однако, одержало верх, заставив его выбрать второе, и он решительно направился по аллее в глубь сада, чтобы обогнуть газоны и, последовав обратно, достичь места, где сидела женщина в голубом платье.

Шел он медленным, прогулочным шагом, чтобы не выдать своих намерений и не вызвать подозрения у незнакомки.

Вот он дошел до конца зеленой полосы, свернул и, обогнув газон, вышел на соседнюю аллею. Но что это? Он не поверил своим глазам. Скамейка, на которой только что сидела женщина, была пуста.

«Ну, это уже наглость!» – внутренне возмутился он, сознавая всю глупость своего положения.

Буквально горя от досады, он обошел весь сад, прошелся по аллеям, пристально всматриваясь в каждого прохожего, обшаривая взглядом встречавшиеся на пути кусты и беседки, но так и не нашел ее.

Присев, наконец, на пустовавшую скамейку у входа в сад, он предался размышлениям, пытаясь найти разумное объяснение всему тому, что происходило с ним в течение последних дней.

Итак, опять она, ее неожиданное появление и столь же неожиданное исчезновение. Чего же все-таки хочет от него эта женщина? Взаимности, покорности, уступки, отречения? А может быть, и не существует вовсе этой женщины? Может быть, просто сошел он с ума, став жертвой какой-то психической эпидемии или массового безумия, которое иногда охватывает людей? Эти загробные миры и привидения, НЛО и космические пришельцы, о которых говорят повсюду… Может быть, попал он в струю ставших модными течений, берущих начало невесть откуда и проникающих с невероятной силой в самые сокровенные уголки человеческого бытия и сознания?

Нет, нет, так действительно можно сойти с ума. Надо спуститься на землю, исходить из реальных явлений и событий, сколь бы странными и невероятными они ни казались. Чудес не бывает, это давно известно, и то, что происходит с ним сейчас, наверное, тоже нельзя отнести к разряду чудес, хотя тут есть над чем задуматься и чему подивиться.

К черту все! Надо продолжать работу, продолжать расследование, идти к намеченной цели прямо, без остановок! Иначе не миновать провала, катастрофы…

С этими успокоительными мыслями он поспешил домой, однако в пути, когда он был уже в нескольких шагах от своего особняка, его внезапно осенила идея…

У ворот городского кладбища, на бетонированной площадке, стояло несколько легковых автомобилей, оставленных, по-видимому, теми, кто пришел сюда помянуть родных и близких.

За оградой, в тени высоких ветвистых берез виднелся небольшой бревенчатый домик с раскрытыми настежь дверью и окнами.

Миновав ворота, Шамсиев направился к нему, решив, что там живет сторож. Подойдя к домику, он поднялся на крыльцо и, постучав несколько раз в распахнутую дверь, стал ждать.

– Кто там? Заходите! – отозвался на его стук чей-то хриплый, поистине могильный голос, и Шамсиев через крохотные темные сени прошел в избу, оказавшись в мрачной душной комнате, пахнущей табаком и луком и наполненной веселым жужжаньем кладбищенских мух.

Со стоявшей в углу кушетки навстречу ему поднялся маленький седоволосый старик в залатанной клетчатой рубашке и старых, еле державшихся на поясе брюках.

У старика были крупные серые глаза, большой с горбинкой нос и толстые слюнявые губы.

– Что, на свидание с усопшим пришли, любезный? – спросил он привычно, без любопытства, картавя слова и разглядывая Шамсиева мутными выпученными глазами.

– На свидание, могилку навестить, – со вздохом ответил Шамсиев, разглядывая почерневшие стены комнаты. – Не скажете ли, где похоронена Аристова Людмила Павловна?

– А-а, это та… секретарева племянница, что в подъезде убили… – сочувственно закивал головой старик. – Знаю, знаю, хорошая, говорят, была барышня, красивая. Только недавно еще приходили сюда дядюшка ее Прокопий Иванович с супругой. Цветы сажали на ее могилке. – Он подошел поближе к Шамсиеву, дохнув на него тяжелым водочным перегаром. – А ты, любезный, первый раз, что ли? Не знаешь даже, где могила такой видной особы располагается…

– В первый. Иногородний я, издалека приехал, – отступил от него чуть назад Шамсиев, не выдерживая неприятного запаха. – Друг ее отца я, он просил навестить могилу, привет передать покойной, прибраться, если нужно…

– А что там прибираться-то? Могилка у нее в порядке как у столбовой дворянки. – В выражениях старика угадывался спившийся интеллигент. – Так, значит, Аристова Людмила Павловна, говоришь. Сейчас объясню, как отыскать…

Старик присел на кушетку, пощупал рукой лоб и болезненно поморщился.

– Ох, трещит головушка, спасу нет! Стаканчик бы сейчас…

Шамсиев лишь пожал плечами.

– И куревом не угостишь?

– Не курю, извините.

– Эх, ладно, видать, скупого бог послал! – махнул рукой старик и, скрестив на груди руки, словно погрузился на какое-то время в забытье.

– Скажите, приходит кто-нибудь на ее могилу? – спросил его Шамсиев, напомнив о своем присутствии.

– Говорю же, дядя ее был недавно, Прокопий Иванович, – чуть раздраженно произнес старик, опять потрогав рукой голову. – И родители приезжали. А про других не ведаю, может, кто и приходил. У меня, любезный, тут дел иногда бывает невпроворот… Ладно, значит, так, пройдешь сейчас по тропинке, что идет от этого дома в глубь кладбища, дойдешь до центральной аллеи, она у нас Аллеей Почета называется, и двинешь по ней прямо до конца. Там найдешь братскую могилу, большую такую, цепями огороженную. Рядом и увидишь могилу секретаревой племянницы. Только смотри не заблудись. Нехорошее это дело по кладбищу плутать. Я бы, конечно, мог тебя проводить, но, сам понимаешь, лишняя работа. Вот если бы…

– Ничего, не беспокойтесь, найду как-нибудь! – сунул старику в руку четвертак Шамсиев и живо покинул душную избушку.

Миновав несколько рядов невзрачных с покосившимися крестами и надгробными камнями могилок, Шамсиев вышел на широкую зеленую аллею, почетную, как выразился старик, по краям которой стояли сверкающие золочеными надписями и барельефами мраморные постаменты, высились искусно выполненные памятники и скульптуры.

И он почувствовал себя так, словно попал в другой мир, другое измерение, где жизнь почивших как бы продолжалась в той же безмолвной тишине, но с прежней роскошью и блеском. Те, кто предавал земле этих людей с таким размахом, вероятно, исходили из лучших чувств и не думали о том, что станет тихое кладбище государством, где будут свои патриции и плебеи, рабы и фараоны…

Наконец, он достиг той самой братской могилы, о которой упоминал кладбищенский сторож, и, обогнув его, вышел к могиле Аристовой, остановившись и застыв над ней с каким-то трепетным волнением в сердце.

Низенькая скромная металлическая ограда. Посредине – окруженный цветами невысокий гранитный обелиск. На нем – овальной формы фотография, с которой смотрит глубоким задумчивым взглядом она. Фамилия, имя, отчество, дата рождения и смерти – все как положено.

Он долго стоял у могилы, думая о том, что лежит она там, в своей темной и тесной квартирке, холодная и спокойная, оторванная от всего мира, от родных и друзей, от деревьев, от солнца, а душа ее, наверное, витает и мечется где-то в облаках в безнадежной мечте спуститься на землю и соединиться с телом.

Да… Вот он и увидел, наконец, ее могилу. Теперь ему станет легче, теперь ничто не будет его беспокоить, мешать идти спокойно и уверенно к своей цели.

С какими-то светлыми мыслями и облегчением в сердце он оставил ее могилу и направился в сторону большой аллеи, чтобы навсегда покинуть это печальное место и не думать больше о женщине в голубом платье, как вдруг… Как вдруг услышал он за своей спиной тихое и вкрадчивое, произнесенное женским голосом: «Остановись, Шамсиев!»

Он вздрогнул, тотчас обернулся. Позади никого не было. Он посмотрел по сторонам. Вокруг – деревья, кусты, могилы – и ничего такого, что напоминало бы о присутствии где-то рядом живого человека.

Постояв некоторое время, он решил, что все это ему показалось, вероятно, от избытка впечатлений. Поругав себя мысленно за мнительность, он продолжил путь, не поддаваясь соблазну, как давеча в парке, пошнырять вокруг. Но не успел он пройти и двух метров, как позади тот же голос проговорил опять: «До свидания, Шамсиев! До скорой встречи!»

Его словно обдало кладбищенским холодом…

Вернувшись в свой тихий, безлюдный особняк, Шамсиев, забыв про ужин, вышел на балкон и долго стоял, созерцая утопающий в голубоватой дымке сад, чистое, как родник, небо с редкими мерцающими звездами в глубине.

О чем он думал? Ни о чем, пожалуй. Просто он старался забыться.

Свежий, наполненный вечерним ароматом воздух действовал успокаивающе, и, когда он вернулся в комнату, чувство тревоги, с которым он возвратился с кладбища, вновь овладело им, а ближе к полуночи его почему-то сменил страх бессонницы.

Он долго и с отвращением смотрел на диван, прежде чём лечь спать. Ему казалось, что если он и ляжет, то все равно не сможет сомкнуть глаз до утра.

Но ожидание это оказалось обманчивым. Едва успел он коснуться головой подушки, как тело его разом расслабилось, размякло, и он, закрыв глаза, незаметно для себя погрузился в непроницаемую темноту, как бы слившись воедино с ночью.

Но темнота вскоре рассеялась, и перед ним открылся лес, глухой и непроходимый. Он брел через него, продираясь сквозь сучья и ветви, брел нехотя, вопреки своему желанию. Над его головой сверкала молния, гремел гром, вдруг полил дождь, крупный, холодный и хлесткий. Он бежал вперед, глубже в чащу леса, надеясь укрыться там от дождя, бежал, царапая до крови лицо и руки, и тут наткнулся на какую-то полуразвалившуюся хижину с черным проломом вместо двери и пустыми глазницами вместо окон.

Не останавливаясь, он нырнул с ходу в пролом.

В избушке сыро, холодно, под ногами ползают какие-то гады и насекомые, и он, умирая от страха и отвращения, мечется в поисках безопасного места, увидев в отблеске молнии старую скамейку, вскакивает на нее и садится по-турецки, чтобы сотворить молитву, которую и сам не знал. Напротив него – окно. За ним что-то белеет, дрожит, дыша на него сырым мерзким холодом, и вдруг это белое, крутясь, словно клуб дыма, превращается в женщину. Вперив в него полузакрытые глаза, женщина шепчет что-то синими, помертвевшими губами, будто зовет его к себе. Влекомый неведомой силой, он придвигается к окну, и вдруг женщина, схватив за горло, выдергивает его наружу и бросает наземь. Вскочив, он бежит прочь, но ноги плохо его слушаются, за спиной слышны топот, чьи-то душераздирающие крики…