Искать убийцу

Шамсиев призадумался и как-то снизу, чуть изучающе посмотрел на прокурора.

– Скажите, Александр Петрович, что так встревожило вас? Разве не заинтересованы вы в том, чтобы расследование завершилось как можно быстрее и успешней?

– Ради бога! Ради бога! Буду только рад! – взволнованно заговорил прокурор, покачав перед собой ладонями. – Но пойми, Борин – это гордость, это лицо нашего города. Перед его талантом преклонялись даже именитые артисты. И как человек он ничем себя не опорочил, был всегда честен, скромен. И вот тебе на – подозревается в убийстве! И кого еще! Племянницы секретаря горкома! Кстати… – Трифонов неожиданно понизил голос, как бы успокаиваясь. – Ладно уж, буду откровенен, раз так. Мне только что звонил Прокопий Иванович, ну, наш секретарь. После тебя у Борина побывал профессор Лемех. После твоего визита Борину стало плохо. И Лемех, видать, пожаловался Прокопию Ивановичу. Словом, секретарь недоволен. Он, знаешь, даже так выразился… Говорит, уже не приехал ли к нам новоявленный Иосиф Виссарионович, чтобы избавлять город от творческой интеллигенции…

– Ваш секретарь, по-видимому, остроумный человек, шутник… – проговорил чуть мрачно Шамсиев. – Но, в конце концов, каждый должен заниматься своим делом. Не стану же я поучать вашего Прокопия Ивановича, как ему следует вести партийные дела, хотя и имею право по уставу… Если он позвонит еще раз, передайте вот что: я расследую уголовное дело не об убийстве племянницы секретаря горкома, а гражданки Аристовой, и не надо лезть в чужой огород…

– Вообще-то я с тобой согласен, – примирительно сказал прокурор. – Признаться, мне и самому претит, когда в наши вопросы начинают влезать всякого рода дилетанты. Но что делать!

– Никого не слушать и следовать своей дорогой! – сказал решительно Шамсиев и, переждав некоторое время, заговорил уже более мягким, снисходительным тоном: – Что касается обыска, то, признаться, я и сам еще сомневаюсь. Как будто он оправдан, необходим, но уж слишком жестоко по отношению к больному человеку.

– Вот-вот, – поддержал прокурор. – И я ведь о том же говорю. Человек сражен болезнью, почти у края могилы. Не дай бог, еще случится что с ним. Начнет потом писать губерния…

С минуту все сидели молча, каждый думая о своем.

– Ну, ладно, – произнес, наконец, прокурор удовлетворенно, поднимаясь с кресла. – Не буду больше мешать вам, пойду к себе. Надо еще просмотреть почтовую корреспонденцию, узнать, чем недоволен, на что жалуется наш люд…

Ощупав с болезненным видом поясницу, он медленной, шаткой походкой направился к выходу…

Шамсиев посмотрел на часы.

– Без четверти четыре… – произнес он задумчиво. – Давай-ка, Сережа, закажем Пермскую облпрокуратуру, начальника следственного управления!

Вахрамеев стал звонить в междугородку. Шамсиев тем временем встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна.

Сад. Деревья неподвижны, словно дремлют в объятиях жаркого дня. Падающий сверху солнечный свет как бы оседает в их кронах, превращая их в изумрудно-янтарные купола, и лишь кое-где лучи, прорываясь сквозь листву, достигают земли, рисуя на ней причудливые солнечные зайчики пестрокрылых бабочек.

Шамсиеву хотелось сказать Вахрамееву, как было бы сейчас хорошо побродить по лесу, посидеть где-нибудь на берегу озера с удочкой, забыв о душном кабинете, бумагах, но он воздержался от сентиментальностей и сказал, не оборачиваясь, как бы самому себе:

– Да… Чувствуется, крепко зажали тут твоего шефа. У него прямо фобия какая-то перед горкомом. – Отойдя от окна и усевшись вновь в кресло, он добавил чуть укоризненно, видя, что Вахрамеев уже дал заказ по телефону: – А этот Лемех, профессор ваш, тоже хорош! Сам помогал нам связаться с Бориным, а стоило чуть сунуть нос к нему, как тут же нажаловался секретарю горкома… Замдиректора театра, твой школьный товарищ, тоже такой же ябеда?

– Шейнин? – улыбнулся Вахрамеев. – Да нет, кажется. Впрочем, человек он тоже не простой. Кстати, виделся с ним только вчера, пытался выведать что-нибудь о Борине, но, похоже, о его прошлом он тоже мало что знает. Борин, хотя и слыл человеком общительным, но свою личную жизнь больно-то не афишировал. И к женщинам, говорят, особого пристрастия не питал, во всяком случае, в последние годы. Правда, Шейнин говорил о его романе с одной актрисой…

– Что за актриса?

– Да есть одна особа в театре. Наталия Хоменкова. Женщина лет тридцати. Таланта, можно сказать, никакого, но чертовски хороша и очень, говорят, расчетлива. Сейчас она на гастролях, послезавтра должна приехать.

– Послезавтра? Надо будет обязательно встретиться с ней…

Телефонные звонки прервали их беседу.

– Это Пермь! – Вахрамеев поднял трубку и передал ее Шамсиеву.

– Начальник управления Качалов слушает вас! – донеслось отчетливо из трубки, будто говоривший находился где-то рядом.

– Здравствуйте! Вас беспокоит старший следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР Шамсиев Булат Галимович. – Представился Шамсиев сначала официально, но, услышав в ответ, что начальник знает его по одной из встреч в Москве, продолжал уже свободно и раскованно: – А-а, кажется, я вас тоже вспомнил… Тем лучше, будем говорить, как добрые знакомые! Вы уж извините! Для пространных суждений просто нет времени. У меня к вам большая просьба. Я нахожусь сейчас в командировке, на приличном расстоянии от вас. Так вот, лет десять – двенадцать назад в вашем областном драмтеатре работал Борин Илья Ефимович, режиссер. Нам хотелось бы получить некоторые сведения о нем. Нас прежде всего интересует, была ли у него жена, когда и отчего она умерла, женился ли Борин еще раз и как сложилась его дальнейшая жизнь. Словом, хотелось бы знать все об этом человеке… Понимаю, будут трудности, но уж вы, ради бога, постарайтесь! Возможно, найдутся люди, с которыми он в свое время работал, общался, отыщутся какие-то документы. И прошу иметь в виду, у нас на счету каждый день… Если появятся какие-то сведения, позвоните, пожалуйста. В случае моего отсутствия телефонограмму примет любой работник местной прокуратуры. Материалы шлите почтой…

Он назвал адрес и номера телефонов.

Начальник управления пообещал немедленно дать задание своему следователю. На этом разговор закончился.

– Ну вот, – сказал с довольным видом Шамсиев. – Кажется, мы начали выходить на орбиту других городов…

– Благих, как говорится, начинаний, – поддержал его улыбкой Вахрамеев и после последовавшей длительной паузы спросил как-то несмело:

– Я буду вам еще нужен, Булат Галимович?

– А что? – поинтересовался Шамсиев.

– Да ничего особенного! Просто заехал на денек шурин. Договорились с женой свозить его на дачу…

– Решили спрыснуть встречу? Ну ради бога! – рассмеялся добродушно Шамсиев. – Я и сам хотел уйти сегодня немного пораньше, заглянуть на колхозный рынок. Ты понимаешь, захотелось вдруг жареной картошки, такой домашней, с лучком…

– Поедемте с нами. Такую закатим пирушку!

– Спасибо, Сережа, но у меня свои планы… Рынок далеко?

– У меня машина, завезу вас.

Колхозный рынок, несмотря на исход дня, был полон народу.

Возвратившиеся из садов и огородов дачники, прибывшие из ближайших сел и деревень голосистые бабы и чуть захмелевшие мужики бойко торговали всевозможными дарами природы, зазывая к себе покупателей хитроумными намеками и посулами.

Была середина лета, а на прилавках уже красовались довольно крупные яблоки и груши, а от обилия садовых ягод просто рябило в глазах.

Шамсиев, однако, не поддался соблазну. Подойдя к маленькой невзрачной старушке, сидевшей задумчиво возле корзины, наполненной клубнями молодой картошки, он ощупал для вида несколько картофелин и, кивнув одобрительно, попросил:

– Свешайте-ка килограммчика два, бабуся!

– Бери, сынок, бери, хорошая картошка! – обрадовалась старушка и, сразу привстав, начала торопливо перекладывать клубни из корзины на старенькие, потемневшие от времени весы.

Наблюдая за ней, Шамсиев вдруг ощутил неясное внутреннее беспокойство, будто кто-то со стороны потихоньку следил за ним.

Он поднял голову, огляделся и вдруг замер.

Неподалеку, за торговыми рядами, стояла, взирая на него чуть улыбающимися глазами, женщина, яркая, красивая и до боли знакомая.

И тут его осенило. Боже мой! Да ведь это же Аристова!

Но откуда? Что это, бред, галлюцинация?

Он тряхнул головой, пристально всмотрелся еще раз в стоявшую словно призрак женщину.

Да, точно, это она! Эти выразительные голубые глаза, эти роскошные светло-русые волосы, эта высокая горделивая шея, увенчанная цепочкой беленьких бус, это платье, голубое, в белый горошек – их невозможно перепутать, они могут принадлежать только ей, Аристовой…

– Ну, что, берешь, что ли, сынок, картошку-то, иль передумал? – словно пробудил его от какого-то короткого сна недоуменный голос старушки, и он, тут же повернув голову, проговорил спешно:

– Да, да, беру, бабуся, беру… Извините…

Наклонившись, он стал перекладывать картошку в пакет, делая это торопливо и неуклюже, словно кто-то сдерживал его руки. Спрятав пакет в сумку и рассчитавшись со старухой, он посмотрел снова туда, где стояла та женщина, но, увы, ее уже там не было.

Ошарашенный, он стал искать ее в толпе, прошелся между рядами, вглядываясь в лица встречных. Но напрасно. Всюду, куда он обращал свой взор, видел лишь чужих, незнакомых женщин, а та, которая была ему нужна, словно растворилась в воздухе.

Охваченный смутными чувствами, Шамсиев покинул многолюдный рынок…

Вернувшись домой, Шамсиев чуть освежился холодной водицей и принялся готовить ужин. Как человек, часто бывающий в командировках, он имел в этом деле солидный опыт.

Почистив и нарезав с пяток картофелин, поджарив лук и морковь, он заточил все это в наглухо закрытую сковородки, поставил ее на газовую горелку, поднялся на верхний этаж и включил телевизор.

Шел какой-то низкопробный зарубежный фильм с синхронным переводом, и, чтобы хоть немного расслабиться, Шамсиев откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Все это время, пока он возвращался домой и возился на кухне, он беспрестанно думал о той странной женщине, неожиданно явившейся перед ним в образе Аристовой.

Воскрешение из мертвых – он мало в это верил, но все равно то, что произошло час назад на рынке, не укладывалось в голове, порождало самые разные догадки и предположения.

Кто эта женщина? Что делала она на рынке? С какой целью пыталась привлечь его внимание? Почему так спешно и неожиданно исчезла?

Вопросы, одни каверзнее других, казалось, рождались в недрах его мозга сами по себе, независимо от его воли и желания, выстраиваясь в бесконечную, необозримую цепочку, и ответить на них было не так просто.

Он попробовал даже прибегнуть к известному ему еще с университета принципу «бритвы» Оккамы. Был такой монах во Франции, приветствовавший учение, что нет нужды выискивать сложные объяснения какого-либо явления, если можно объяснить более простыми причинами. Отсекай все сложное, если можно обойтись простым…

Но не помогло. Он чувствовал, что в нем сейчас живут и борются два противоречащих друг другу человека, примирить которых никак не возможно.

«Должно быть, появление этой женщины не случайно. За этим что-то кроется. И наверняка она появится еще раз. Стоит, пожалуй, переговорить с Вахрамеевым, оперативниками, разработать тонкую операцию и при следующем же появлении схватить незнакомку, узнать, чего она хочет» – так рассуждал в нем один человек. Другой же напрочь отвергал эту идею, доказывая: «Уж не слишком ли примитивно! Тебя вовлекают в хитроумную игру и, надо полагать, делают это с определенной целью, а раз так, почему бы не принять участия в этой игре, не попытаться выведать, кто и для чего ее затеял. Да и те, кто стоят за спиной этой женщины, наверняка все хорошенько обдумали. Схвати ее – и сразу попадешь впросак. Нет, тут надо набраться терпения, не спешить, посмотреть, что будет дальше…»

А первый опять подло, исподтишка, словно прячась где-то за пазухой, нашептывал: «Но ты не частный детектив и делаешь дело, в благополучном исходе которого заинтересованы буквально все. И ты не вправе рисковать, позволяя впутывать себя в разные сомнительные истории. К тому же не исключено, что тебя просто провоцируют, пытаются сбить с толку, направить по ложному пути. Надо посоветоваться с товарищами, прибегнуть к их помощи, если понадобится, вывести на чистую воду провокаторов».

И тут как тут второй: «Поделиться? Чем же? Тем, что тебя посетил явившийся с того света дух Аристовой, пытался заигрывать, отвлекать от дел насущных – и тем самым дать повод для всяких насмешек и кривотолков? Тогда уж точно, секретарь горкома громогласно объявит тебя преемником покойного Иосифа Виссарионовича и потребует вызвать машину „скорой помощи“ с бригадой санитаров. Нет, надо проявить выдержку, дождаться развития событий. Возможно, в них – ключ к раскрытию преступления. Ну, а если эта женщина все-таки Аристова? Что за чертовщина! Тут не может быть никакой ошибки! Убитую опознал Носов, оплакивал ее именитый дядька. Да и судебно-медицинская экспертиза, похороны, видеофильм, фотографии…»

Проникший в комнату запах заставил его отбросить мысли и поспешить на кухню, и через минуту-другую, переложив чуть пригоревший картофель в тарелку и прихватив закуску, он снова поднялся наверх, чтобы одному, в пустой квартире, спокойно и без стеснения справить свой холостяцкий ужин.

Сев за стол, он почувствовал странное, никогда не посещавшее его до этого желание выпить чего-нибудь, вина или водки. Желание это, вероятно, было вызвано особым состоянием его души и теми мыслями, которые уже длительное время не давали ему покоя.

К счастью, в баре оказались бутылка марочного вина и бутылка коньяка. Не раздумывая, он выбрал коньяк, успокоив себя мыслью: «Оставлю потом Вахрамееву деньги, уж, наверное, найдет где купить…»

Выпив слегка, закусив, он почувствовал сразу, как затеплело внутри, как расслабилось тело. Но приятная истома длилась недолго. Коньяк чуть поднял настроение, но не помог избавиться от тревожных чувств, навеянных той загадочной женщиной, образ которой все еще стоял у него перед глазами. Ее горделивая осанка, пышные волосы, чуть улыбающиеся, глядящие с вызовом глаза…

Он вспомнил про видеофильм и, подойдя к полочке, машинально, словно не по своей воле, включил видеомагнитофон.

И в тиши комнаты вновь зазвучала уже знакомая музыка, светился цветами радуги экран, с него вновь смотрели улыбающиеся глаза, вновь пенилось синее море под загорелыми девичьими ногами…

«А ведь похожи, похожи, как две капли воды, – думал Шамсиев, глядя на экран и испытывая какое-то трепетное и в то же время тягостное волнение. – Да, там, на экране, это Аристова, но кто та загадочная, промелькнувшая в толпе красавица, и кто послал ее, бог или дьявол, и что принесла она с собой, удачу или несчастье…»

Звонок телефона прервал его раздумья.

Интересно, кто звонит? Уж не Вахрамеев ли решил обрадовать его перед сном какой-нибудь приятной новостью… А ведь он, кажется, собирался на дачу. А если звонит та незнакомка?

Он подошел к столику, поднял трубку и тихо, настороженно отозвался.

– Это ты? Ну, здравствуй! – донеслось до него чуть взволнованное, обиженное, и он сразу узнал голос жены.

– Здравствуй, – обронил он сухо, сдержанно, вспомнив свой недавний звонок в Москву, разговор с дочерью, ее расплывчатое объяснение насчет отсутствия матери. – Какими судьбами? Я звонил вчера, тебя не было…

– Да, Альфия говорила мне… – теперь уже не скрывая своей обиды, говорила она. – Забегала на часок к Анжелике… Мог бы еще раз позвонить…

– Извини, но у меня туговато со временем. Не все ладится… Как ты узнала номер телефона?

– Звонила в конце дня в прокуратуру, мне сообщили, где ты обитаешь, дали телефон. Оказывается, неплохо устроился, живешь в особняке.

– Да, ребята тут помогли…

Разговаривая с женой, Шамсиев наблюдал за экраном телевизора, где обворожительная Аристова танцевала под хриплое пение Джо Коккера, танцевала легко и самозабвенно, возможно, свой последний танец в жизни.

Жена между тем, изменив тон, тихо и вкрадчиво подбираясь к нему, молвила с нежным укором:

– Ты выпил чуток?

– Да, немного коньяку.

– Кажется, у тебя музыка?

– Это видеомагнитофон. Смотрю тут один фильм…

– А женщина? Она тоже там, с тобой рядом? – В голосе ее послышалась то ли ирония, то ли искренняя, накопившаяся за время разлуки ревность, трудно было различить. – Ты, наверное, не теряешься там, нет-нет да и скрашиваешь чем-то пикантным свое одиночество. Понимаю, понимаю…

– Не болтай чепуху, Валентина. Ты же прекрасно знаешь, это не в моих правилах. Тебе просто повезло, я слишком занятый человек и у меня нет времени предаваться всяким утехам. И если уж говорить начистоту, то у меня, наверное, гораздо больше оснований иметь сомнения на этот счет. Когда я звонил, дочь была дома одна, опять появилась Анжелика…

– Ну, что ты пристал к этой Анжелике! Нельзя посидеть с подругой, посплетничать чисто по-женски, отвести душу! Я не понимаю тебя в последнее время, Булат. Ты то и дело подозреваешь меня. Скажи, чего ты хочешь?

– Ничего. Ровным счетом ничего.

– И тебе нечего сказать мне?

Шамсиев промолчал.

– Тогда до свидания…

Частые гудки на конце провода возвестили о конце их разговора.

Вздохнув, Шамсиев положил трубку и, отключив видеомагнитофон, вернулся на прежнее место.

Жена. Чего она добивается от него? Хочет, чтобы он бросил работу, сидел безвыездно в Москве? Или просто решила перейти от защиты к наступлению, пытаясь замазать свои грехи? А может, она просто задалась целью сломать его, сделать невыносимой и так нелегкую жизнь, протекающую в постоянном напряжении, вдали от дома и семьи?

Как он устал от всего этого!

На миг ему представились ее глаза, большие, зеленые, слегка подернутые влагой, как бы просящие сочувствия и понимания, красивое нежное личико с сомкнутыми в обиде губами, и ему стало жаль ее. Но уже в следующее мгновенье образ жены словно растворился в пространстве, и в его воображении вновь возникла она, женщина в голубом платье, то ли сама Аристова, ставшая жертвой убийцы и уцелевшая невесть каким образом, то ли незнакомка, удивительно похожая на нее, то ли злой дух, преследующий его, – он уже не разделял их, образы словно сливались воедино, превращаясь в одного человека, неведомого и загадочного, занимающего все его мысли. И от этого странного совмещения мифа и реальности ему вновь стало как-то не по себе.

Он налил себе немного коньяку и выпил. Потом долго ходил взад и вперед по комнате, призывал себя к выдержке и спокойствию, пока не почувствовал вдруг страшную усталость, заставившую его прилечь на диван и уснуть тем глубоким сном, в котором человек словно бы погружается в густую непроглядную тьму, выпадая на какое-то время из жизни.

Его разбудил телефонный звонок.

Поднявшись, он свесил ноги на пол и, закрыв лицо руками, тихонько простонал спросонья.

Хотя он и выспался, бесконечные раздумья, неприятный разговор с женой, коньяк давали о себе знать: было сухо во рту, болела голова, жгло в желудке.

Преодолев себя, он встал на ноги, встряхнулся и, подойдя к телефону, поднял трубку.

– Булат Галимович? – услышал он хриплый, простуженный голос прокурора. – Извини, кажется, я разбудил тебя, но я не мог иначе. Тут вышло срочное дело. Помнишь Сурулева… ну, того рецидивиста, что гонялся с камнем за сожительницей? Так вот, час назад сей тип признался в убийстве Аристовой…

Шамсиев нахмурился, недоуменно пожал плечами.

– В убийстве Аристовой? Что за чушь!

– Представь себе! – продолжал прокурор, прочистив горло тихим, приглушенным кашлем. – Случилось так, что наш милицейский следователь привез его вчера в изолятор временного содержания, чтобы предъявить обвинение и закончить дело. С вечера он не успел. Сурулев не спал всю ночь, метался по камере, а утром вызвал дежурного и сказал, что хочет сделать заявление прокурору. Ему дали бумагу, ручку, и вот он написал…

– Что написал? Прочтите, пожалуйста, Александр Петрович! – проговорил тихо Шамсиев. На его лице лежала печать растерянности. По всему было видно, что полученное сообщение не укладывалось в его планы.

Прокурор, казалось, сразу учуял такое его состояние и тут же, переменив тон, объяснил уже сочувственно:

– Да вот, так и пишет, понимаешь ли… Хочу, мол, признаться в том, что такого-то числа, такого-то месяца и года, ночью, в подъезде дома убил из личной обиды женщину, блондинку, ударил камнем по голове. Узнал потом, что женщина эта – племянница секретаря горкома…

Прокурор приумолк, сделал паузу, словно выжидая, какая последует со стороны Шамсиева реакция, но не услышав в ответ ничего, кроме молчания, спросил чуть беспокойно:

– Булат Галимович? Ты слышишь?

– Да, да, я слушаю, – отозвался Шамсиев.

– Ну, вот, такие дела, значит… Я не знаю, что ты намерен предпринимать сейчас, но мне кажется, тебе следует приехать, поговорить с этим Сурулевым. Ведь одно дело – заявление, другое дело – официальный допрос. Кстати, Сергей Васильевич уже здесь, ждет тебя. Присылать машину?

– Да, да, пришлите, пожалуйста. Я сейчас… – не стал раздумывать Шамсиев.

Сурулев, детина огромного роста, с толстой борцовской шеей и крепкими крутыми плечами, вошел в камеру допроса в сопровождении двух конвоиров, держа руки за спиной, поздоровался коротким кивком головы и, следуя жесту Шамсиева, сел на наглухо прикрепленную к полу табуретку.

Узнав Вахрамеева, он улыбнулся ему, как давнему знакомому, а на Шамсиева лишь взглянул холодно и настороженно.

У рецидивиста было широкое загорелое лицо с пронизывающими серыми глазами и небольшим приплюснутым носом, возле которого чернела крупная, величиной с орех, волосатая родинка, придававшая всему его облику какое-то свирепое и в то же время жалкое выражение.

По знаку Шамсиева конвоиры удалились, и Сурулев, видимо, почувствовав себя уютней, вздохнул облегченно и застыл с ожидающим видом, положив на колени огромные ручищи.

– Я прочитал ваше заявление, Сурулев… – начал сразу, без вступительных слов, Шамсиев, которому не терпелось скорее узнать правду. – И хотя оно адресовано прокурору района, меня, как следователя… Да, извините, забыл представиться. Шамсиев, следователь по особо важным делам, из Москвы. В общем, ваше заявление крайне заинтересовало меня…

Сурулев, чуть прищурив глаза, с любопытством наблюдал за ним.

– Дело в том, – продолжал Шамсиев, – что мне поручено расследовать дело об убийстве той самой молодой женщины, блондинки, и нет, наверное, надобности объяснять, почему я здесь. Скажите, вы все хорошо обдумали, признавшись в совершении этого убийства? Что побудило вас сделать такое заявление?

– Совесть! – решительно, глухим басом произнес Сурулев, и лицо его вмиг преобразилось, сделавшись словно бы открытым и благородным. – Я знаю, вы думаете так, раз, мол, человек тянул срок по шестому заходу, да еще и таскал фрак в полоску, значит, нет у него ни совести, ни чести, вроде бы конченый он и нельзя верить ни единому его слову. Нет, граждане следователи, совесть, она в каждом человеке живет, только в некоторых как бы дремлет. Будить ее надо, а в иных и сама просыпается. Так-то…

Произнеся последние слова, Сурулев с гордым вызовом посмотрел на Шамсиева, рассчитывая, видимо, на его возражения, могущие дать повод для оживленной дискуссии. Как человеку, находящемуся под стражей и длительное время оторванному от внешнего мира, ему, вероятно, хотелось немного поговорить на отвлеченные темы, снять внутреннее напряжение. А возможно, это просто был тактический ход.

Но следователь по особо важным делам, похоже, ценил время.

– Хорошо, будем считать, что заявление прокурору вы написали по велению совести, – сказал вполне примирительно Шамсиев, готовя протокол для допроса. – Тогда расскажите подробнее, где, зачем и как вы убили Аристову.

Сурулев помолчал немного, взявшись рукой за щетинистый подбородок, некрасиво пожевал губами и произнес чуть гнусаво, растягивая слова:

– Ладно, слушайте, как все вышло…

Он снова сделал паузу, как бы мстя Шамсиеву за торопливость, и продолжил низким и глухим голосом:

– Есть у меня в этом городе невеста. Галькой зовут. Познакомился я с ней перед последней отсидкой. Понравилась мне она, думал поженимся, а потом засыпался на драке и залетел на пять лет. Пока парился там, в зоне, переписывался с ней, все мечтал, вернусь, заживем вместе, детишками обзаведемся… И потому, как вышел на волю, так сразу сюда, к ней. Приняла меня она, как настоящего мужика, спасибо ей, обмыла, одела, накормила, ухаживала, будто век мы с ней прожили. Только вот какое дело потом выяснилось, играла-то, оказывается, колотым боем, ну, краплеными картами, значит, сама виды на меня делала, а на сторонке другого ублажала. Как узнал я про это, стал следить за ней потихоньку.