Псы войны

– Не могу я этого сделать, – в который раз повторил Чалмерс. – Не могу просто взять и подделать отчет, чтобы помочь этому проклятому Мэнсону заграбастать еще кучу денег.

Повисло долгое молчание. Они возвращались к этому снова и снова с тех пор, как Пегги прочитала письмо Мэнсона своему банкиру и узнала от мужа об условиях будущей материальной обеспеченности.

– Да какая же разница? – тихо донеслось до Чалмерса из темноты. – Раз уж все сказано и решено, то какая же разница? Получат ли эту концессию русские, или никто ее не получит. Поднимутся цены или упадут. Какая разница? Все это полнейшая чепуха.

Пегги Чалмерс приподнялась и склонилась над мужем, пристально вглядываясь в смутно вырисовывающееся в темноте лицо. Снаружи ночной ветер шевелил ветвями старого вяза, рядом с которым они выстроили свой новый дом, снабженный специальным оборудованием для дочери-калеки.

Пегги заговорила снова со страстным напором:

– Но вот Маргарет – это не чепуха, и меня ты тоже не сбрасывай со счетов. Нам необходимы эти деньги, Гордон, необходимы сейчас и в ближайшие десять лет. Умоляю тебе, дорогой, забудь ты хоть раз о своих принципах и сделай, что они хотят.

Гордон Чалмерс продолжал смотреть на видневшийся между шторами кусочек полуоткрытого окна, через которое в спальню проникал свежий ночной воздух.

– Ладно, – произнес он, наконец.

– Ты сделаешь это? – спросила она.

– Да, черт возьми, сделаю.

– Ты клянешься, дорогой? Дай мне слово.

Последовала долгая пауза.

– Я даю тебе слово.

Пегги прижалась лицом к его груди.

– Спасибо, милый. Не беспокойся. Пожалуйста, не беспокойся. Через месяц все это забудется. Увидишь.

Вскоре она уснула, измученная ежевечерней борьбой с Маргарет во время купания и укладывания спать, а затем неожиданной ссорой с мужем. Гордон Чалмерс продолжал упорно смотреть в темноту.

– Они всегда побеждают, – тихо проговорил он с горечью. – Эти ублюдки, они всегда, черт возьми, побеждают.

На следующий день, в субботу, он проехал пять миль до лаборатории и составил совершенно новый отчет для республики Зангаро. Затем он сжег все заметки и первоначальный вариант отчета, а образцы пород и грунта свез на свалку, откуда местные подрядчики черпали материал для бетона и садовых дорожек. Чалмерс отправил отчет заказным письмом в офис на имя сэра Джеймса Мэнсона, вернулся домой и постарался обо всем забыть.

* * *

В понедельник отчет был доставлен в Лондон, и распоряжения банку относительно Чалмерса вступили в силу. Далее отчет был передан в отдел зарубежных контактов, где Уиллоби, ознакомившись с ним, передал его Брайнту. На следующий день Брайнту предписывалось отбыть в столицу Зангаро, Кларенс, и представить отчет министру природных ресурсов. Отчет сопровождался письмом, в котором компания выражала свое сожаление по поводу несостоявшейся концессии.

* * *

Во вторник вечером Ричард Брайнт уже был в лондонском аэропорту Хитроу, ожидая рейса авиакомпании «БЕА» на Париж, где он должен был получить соответствующую визу и пересесть на самолет «Эр Африк». В пятистах ярдах от него в соседнем зале Джек Малруни, пройдя досмотр, поднимался по трапу лайнера компании «БОАК», следующего рейсом до Найроби. Как ему было хорошо! Лондон уже сидел у него в печенках. Его ждали Кения, джунгли и, возможно, охота на львов.

К концу недели только два человека знали, какие сокровища таит в себе Хрустальная гора. Один дал клятву жене молчать, а второй… второй уже действовал.

Глава 4

Саймон Эндин вошел в кабинет сэра Джеймса Мэнсона с объемистой папкой, содержащей изложенный на ста страницах доклад о республике Зангаро, альбомом с большими фотографиями и несколькими картами. Он продемонстрировал все это своему шефу, и тот одобрительно кивнул.

– Никто не догадался, кто ты и на кого работаешь, собирая весь этот материал? – спросил Мэнсон.

– Нет, сэр Джеймс. Я пользовался псевдонимом, да никто и не спрашивал.

– А в Зангаро не осведомлены, что кто-то проявляет интерес к их стране?

– Нет. Я использовал архивные материалы, побывал в нескольких университетских библиотеках, здесь и на континенте, еще у меня был туристский путеводитель, изданный в самом Зангаро, правда, пятилетней давности, колониальных времен, – словом, обычная реферативная работа.

– Хорошо, – одобрил Мэнсон. – Я изучу доклад позже. Изложи мне основные факты.

Для ответа Эндин взял одну из карт и разложил ее на столе. Он показал участок африканского побережья с отмеченной на нем республикой Зангаро.

– Как видите, сэр Джеймс, с севера и востока она граничит вот с этой республикой, а с юга – вот с этой. С четвертой стороны – море.

Она похожа на спичечный коробок, обращенный короткой стороной к морю и углубляющийся в материк. Границы в давние колониальные времена были проведены абсолютно произвольно и являлись лишь линиями на карте. Фактически никаких границ не существует. Имеется лишь один пограничный пункт на дороге, где начинается и кончается все автомобильное движение Зангаро. Она ведет на север, в соседнюю страну.

Сэр Джеймс, внимательно изучая карту, спросил:

– Как насчет восточной и южной границ?

– Там нет никаких дорог, сэр. Пробраться можно только через джунгли, и во многих местах там просто непроходимые заросли.

– Площадь Зангаро составляет семь тысяч квадратных миль, – продолжал Эндин. – Ее территория тянется на семьдесят миль вдоль побережья и на сто миль в глубину. Столица – Кларенс, названная в честь капитана, впервые высадившегося здесь на берег в поисках пресной воды, – находится в самом центре побережья, в тридцати пяти милях от северной и южной границ.

Позади столицы лежит узкая прибрежная равнина. Только здесь и находятся возделываемые земли, не считая небольших лесных делянок, обрабатываемых туземцами. За равниной протекает река Зангаро, а дальше начинаются Хрустальные горы, за которыми на много миль до самой восточной границы простираются джунгли.

– Есть ли какие-нибудь другие коммуникации? – поинтересовался Мэнсон.

– Дорог практически нет совсем, – рассказывал Эндин. – Река Зангаро течет с севера близко к побережью и впадает в море почти у южной границы. Там есть несколько пристаней и бараков, которые служат в качестве небольшого порта, предназначенного для экспорта древесины. Но со времени провозглашения независимости этот бизнес пришел в упадок. Шестьдесят миль река тянется почти параллельно побережью, слегка сближаясь с ним, и фактически делит республику на две части. Болотистое побережье прибрежных равнин недоступно для подхода судов и лодок. А на востоке, за рекой и горами, находятся дикие внутренние районы. По реке можно было бы организовать доставку грузов, но это никого не интересует. Заканчивается река мелководным заиленным устьем.

– А что там насчет экспорта леса?

Эндин достал крупномасштабную карту и разложил ее на столе. Карандашом он указал устье реки Зангаро.

– Лес валили выше, по берегам реки или на западных склонах гор. Там еще много хорошей древесины, но со времени провозглашения независимости это мало кого интересует. Бревна сплавлялись вниз по реке до устья и там складировались. За ними приходили суда, бросавшие якорь на рейде. Связки бревен переправлялись на корабли, буксируемые катерами и моторными лодками. На борт их поднимали с помощью корабельных лебедок.

Мэнсон пристально разглядывал крупномасштабную карту с простирающимся на семьдесят миль побережьем, рекой, текущей почти параллельно на расстоянии двадцати миль от него, полоской непроходимых болотистых зарослей между морем и кромкой берега и встающими за рекой горами. Он мог бы разыскать на карте и саму Хрустальную гору, но не намеревался о ней упоминать.

– А основные дороги? Хоть какие-то должны там быть?

Эндин продолжил свои объяснения.

– Столица находится на конце небольшого широкого полуострова, вот здесь, в середине побережья. Она обращена в открытое море. Есть маленький порт, пожалуй, единственный настоящий порт в этой стране. Почти сразу же за чертой города полуостров сливается с материком. Есть там одна дорога, проходящая через весь полуостров и на шесть миль углубляющаяся прямо на восток. Вот здесь она разветвляется. Одно шоссе ведет на юг и через семь миль переходит в грунтовую дорогу, которая миль через двадцать теряется в дюнах эстуария[27] Зангаро.

Вторая ветвь сворачивает налево и идет на север по западному равнинному берегу реки до границы. Здесь находится пограничный пункт, охраняемый дюжиной сонных продажных солдат. Очевидцы рассказывали мне, что они даже не умеют читать, так что им все равно, есть в паспорте виза или нет. Чтобы пересечь границу, достаточно дать им пару фунтов.

– А как насчет дороги в глубь страны? – задал очередной вопрос сэр Джеймс.

Эндин ткнул в карту пальцем.

– Она настолько мала, что даже не отмечена. В действительности, если после развилки ехать на север, то через десять миль будет поворот направо. Это и есть дорога на восток. Она проходит по оставшейся части равнины, затем через реку Зангаро по шаткому деревянному мосту…

– Так что же, только этот мост и связывает две части страны по разным берегам реки? – удивленно перебил Мэнсон.

Эндин пожал плечами.

– Автомобили могут перебраться через реку только здесь. Но вряд ли там кто-нибудь ездит на автомобилях. Туземцы переплывают Зангаро на каноэ.

Мэнсон сменил тему, хотя взгляд его не отрывался от карты.

– Какие племена там обитают? – спросил он.

– Два, – ответил Эндин. – На восток от реки тянется территория винду. Большинство их живет у восточной границы, хотя, как я уже говорил, границы там – понятие довольно относительное. Винду живут практически в каменном веке. Они почти никогда не пересекают реку и редко выходят из леса. Равнина на западе от реки и дальше до моря, включая полуостров, на котором стоит столица, – страна кейджу. Эти два племени ненавидят друг друга.

– Население?

– Сосчитать население во внутренних рейсах невозможно. По официальным данным – двести двадцать тысяч, то есть тридцать тысяч кейджу и сто девяносто тысяч винду. Но цифры очень приблизительные, хотя население кейджу подсчитано более точно.

– Так как же, черт возьми, они проводили выборы? – изумился Мэнсон.

– Одна из загадок мироздания, – произнес, усмехнувшись, Эндин. – В любом случае это была сплошная профанация. Половина из них не имела представления ни о голосовании, ни о том, за кого они голосуют.

– Экономика?

– Вряд ли от нее что-нибудь осталось, – ответил Эндин. – Винду вообще ничего не производят. Большинство из них существуют на то, что им удается вырастить на грядках с картофелем и маниокой, возделываемых среди зарослей женщинами, которые, кстати, выполняют и всю остальную работу. Мужчины охотятся. За хорошую плату их можно нанять носильщиками. Впрочем, утруждать себя они не любят. Большинство детей больны малярией, трахомой, глистами и хроническим недоеданием.

В колониальные времена на прибрежной равнине были плантации низкосортного какао, кофе, хлопка и бананов. Управляли и владели ими белые, используя местную рабочую силу. При наличии в Европе гарантированных покупателей этого хватало для получения небольших количеств твердой валюты и оплаты минимального импорта. После провозглашения независимости плантации были национализированы президентом и розданы своим сподвижникам. Сейчас они почти полностью погибли, заросли сорняками.

– У тебя есть какие-нибудь цифры?

– Да, сэр. За год до провозглашения независимости общий урожай какао – основной культуры – составлял тридцать тысяч тонн. В прошлом году была лишь тысяча тонн при полном отсутствии покупателей. Весь урожай пропал на корню.

– Ну, а кофе, хлопок, бананы?

– Бананы и кофе выращивать практически перестали. Хлопок был побит тлей из-за отсутствия инсектицидов.

– Каково экономическое положение теперь?

– Полная катастрофа. Банкротство, деньги – бумага, экспорт почти отсутствует, соответственно, нет и импорта. Поступали кое-какие дотации от ООН, русских и бывших колониальных властей, но поскольку все идет в карманы правительства, даже эти поступления прекратились.

– Настоящая банановая республика, а? – пробормотал сэр Джеймс.

– Во всех отношениях. Коррупция, пороки, зверства. Прибрежные воды полны рыбы, но они не могут организовать ее ловлю. У них было два рыболовных судна под командованием белых капитанов. Одного из них избили армейские головорезы, и оба сбежали. Сейчас суда брошены, двигатели ржавеют. Местные жители испытывают острый дефицит протеина. Разводимых коз и цыплят явно не хватает.

– Как насчет медицины?

– В Кларенсе есть одна больница, действующая под эгидой ООН. Она же единственная на всю страну.

– Врачи?

– Было два квалифицированных зангарских врача. Один после ареста умер в тюрьме, другой был вынужден бежать. Миссионеров президент прогнал как пособников империализма. Среди них в основном были медики и священники. Монахини, обычно выполняющие роль сестер милосердия, тоже вынуждены были покинуть страну.

– Сколько там европейцев?

– Во внутренних районах их нет вообще. На побережье – пара агрономов и техников, присланных ООН. В столице около сорока дипломатов: двадцать из них в русском посольстве, а остальные – во французском, швейцарском, американском, западногерманском, восточногерманском, чешском и китайском посольствах, если китайцев причислять к белым. Кроме этого, пятеро работают в столичной больнице, еще пятеро техников обслуживают электростанцию, диспетчерскую в аэропорту, водопроводную станцию и тому подобное. Есть еще около пятидесяти торговцев и бизнесменов, надеющихся на лучшие времена.

Недель шесть назад там была небольшая заваруха, и одного из присланных ООН специалистов чуть не забили насмерть. Все пятеро техников пригрозили уехать и попрятались в своих посольствах. Возможно, они уже и уехали, тогда столица скоро останется без электричества и аэропорта.

– Где находится аэропорт?

– Здесь, в начале полуострова, позади города. Он не отвечает международным стандартам, поэтому если вы захотите полететь в Зангаро, вам придется добираться вот сюда, в эту страну севернее, на рейсе «Эр Африк», а оттуда местным рейсом на небольшом двухмоторном самолете, который летает три раза в неделю. Местная авиалиния принадлежит французской фирме, и вряд ли себя окупает.

– Кто же у этой страны друзья, как говорят дипломаты?

– У нее нет друзей. Подобный бардак никому не нужен. Даже Организация африканского единства пребывает в недоумении. В этой стране такая неразбериха, что о ней предпочитают не упоминать. Журналисты туда не ездят, и, следовательно, в прессе отсутствуют публикации. В правительстве явно антибелые настроения, поэтому никто не хочет посылать туда специалистов. Не возникает также желания вкладывать туда капитал, поскольку нет никаких гарантий, что какой-нибудь партийный лидер не захочет все это конфисковать. Есть там еще партийная молодежная организация, которая терроризирует всех подряд и держит население в страхе.

– А что там делают русские?

– У них самое большое представительство, и, вероятно, они дают кое-какие советы президенту в области внешней политики, где он совершенно не разбирается. Его советники – в основном подготовленные Москвой зангарцы, хотя сам лично он там не обучался.

– Есть там все же хоть какой-то экономический потенциал? – полюбопытствовал сэр Джеймс.

Эндин медленно кивнул.

– Полагаю, что при разумном руководстве и упорном труде они могли бы обеспечить населению приемлемый уровень жизни. Число жителей невелико, потребности незначительны, можно было бы самим обеспечивать себя пищей, одеждой, заложить основы местной здоровой экономики и даже зарабатывать немного валюты на необходимые дополнительные расходы.

– Ты сказал, что винду не любят работать, а как насчет кейджу?

– Эти тоже, – ответил Эндин. – Они готовы бездельничать целый день, а когда им что-то угрожает, прячутся в зарослях. Им хватает того, что произрастает на плодородных землях, и они довольны своим образом жизни.

– А кто же работал на плантациях в колониальные времена?

– Колониальные власти собрали отовсюду около двадцати тысяч чернокожих рабочих. Те осели и живут там до сих пор. Вместе с семьями их насчитывается около пятидесяти тысяч. Но колониальные власти никогда не предоставляли им политических прав, и в выборах они участия не принимали. Вся та работа, которая еще делается, выполняется ими.

– Где же они живут? – поинтересовался Мэнсон.

– Около пятнадцати тысяч все еще живут в своих хижинах на плантациях, хотя делать там практически нечего. Остальные подались поближе к Кларенсу и как могут зарабатывают себе на жизнь. Они обитают в лачугах, разросшихся на окраине столицы вдоль дороги в аэропорт.

Минут пять сэр Джеймс пристально смотрел на разложенную перед ним карту, размышляя о Хрустальной горе, безумном президенте, обученных в Москве советниках и русском посольстве. Наконец он вздохнул.

– Что за проклятое Богом место.

– Метко сказано, – вставил Эндин. – Они все еще практикуют ритуальные публичные казни перед собирающейся на главной площади толпой. Приговоренного изрубают мачете на кусочки, как капусту.

– И кто же создал этот райский уголок?

Вместо ответа Эндин достал фотографию и положил ее поверх карты.

Взгляду сэра Джеймса Мэнсона представился африканец средних лет, в шелковом тюрбане, черном сюртуке и хлопчатобумажных брюках. Очевидно, это был день его вступления в должность, ибо чуть поодаль на ступеньках большого особняка стояли несколько колониальных чиновников. Лицо под блестящим серым шелком было не круглым, а вытянутым и изнуренным, с глубокими, пролегающими от носа к углам рта морщинами. При этом уголки рта были опущены вниз, и казалось, лицо выражает сильное неодобрение. В настороженном взгляде угадывалось нечто фанатичное.

– Вот этот человек, – проговорил Эндин. – Маньяк и мерзавец. Западноафриканский Папа Док. Галлюцинирующий, общающийся с духами избавитель своего народа от белого ига, мошенник, грабитель, шеф полиции и мучитель заключенных, его превосходительство президент Жан Кимба.

Сэр Джеймс Мэнсон еще более пристально вгляделся в лицо человека, который, не ведая того, владел запасами платины ценой десять миллиардов долларов.

«Хотел бы я знать, – подумал он про себя, – заметит ли мир его исчезновение».

Выслушав Эндина, он ничего не сказал, но именно эта мысль четко сформулировалась в его мозгу.

Шестью годами ранее колониальные власти, управляющие территорией, называемой теперь республикой Зангаро, под нарастающим давлением общественного мнения решили даровать ей независимость. Не имеющее ни малейшего представления о самоуправлении население поспешно готовилось к назначенным на следующий год всеобщим выборам и провозглашению независимости. В этой неразберихе возникло пять политических партий. Две из них были исключительно племенными: одна отстаивала интересы винду, а вторая – кейджу. Три остальные партии вышли со своими собственными политическими платформами и претендовали на преодоление племенных разногласий. Одна из них представляла собой консервативную группировку, возглавляемую преданно служившим колониальным властям и обласканным ими человеком. Он заверял, что будет сохранять тесные связи с метрополией, которая, кроме всего прочего, обеспечивала местные бумажные деньги и покупала производимую на экспорт продукцию. Вторая партия, центристская, была небольшой и слабой, возглавляемой профессором-интеллектуалом, получившим образование в Европе. Во главе третьей, радикальной, стал человек, отсидевший несколько лет в тюрьме как политический заключенный. Это был Жан Кимба.

Двое его помощников в свои студенческие годы в Европе вступили в контакт с русскими, обратившими внимание на их участие в антиколониальных демонстрациях. Им предложили стипендии для окончания образования в Москве, в университете имени Патриса Лумумбы. Еще задолго до выборов они тайно покинули Зангаро и вылетели в Европу, где встретились с эмиссарами из Москвы, получив в итоге определенную сумму денег и ряд практических рекомендаций.

На полученные деньги Кимба и его люди организовали отряды политических бойцов из туземцев племени винду, абсолютно игнорируя бывших в меньшинстве кейджу. Отряды взялись за дело во внутренних районах, населенных совершенно аполитичными людьми. Агенты были разосланы во все концы, и ни один из вождей кланов не был обойден вниманием.

После нескольких публичных казней на костре и выкалывания глаза у инакомыслящих на вождей снизошло откровение. Когда наступил день выборов, они приказали своим людям голосовать за Кимбу, поступая в соответствии с простой и действенной логикой: делай то, что тебе велит человек, имеющий силу и готовый на скорую ужасную расправу. Жан Кимба получил среди винду абсолютное большинство, а общее количество поданных за него голосов перевесило и всю оппозицию, и кейджу вместе взятых. Немало этому способствовало то, что число туземцев из племени винду почти удвоилось, поскольку вождь каждого селения считал своим долгом завысить заявленное число жителей. Элементарная перепись населения, проведенная колониальными властями, основывалась целиком на сведениях, предоставленных этими вождями.

Колониальные власти сами себе создали кучу проблем. Вместо того чтобы обеспечить победу своему протеже на этих первых, жизненно важных выборах, затем подписать договор о взаимной безопасности и прислать подразделение белых десантников для утверждения у власти на веки вечные прозападного ставленника, колонизаторы позволили победить своему злейшему врагу. Через месяц после выборов Жан Кимба был возведен в должность первого президента Зангаро.

Дальнейшие события развивались традиционно. Четыре оставшиеся партии были запрещены как пособники империализма, а их лидеры арестованы по сфабрикованным обвинениям. Они умерли в тюрьме под пытками после того, как добровольно передали партийные фонды освободителю Кимбе. Колониальная армия и полиция были распущены, и на смену им пришли военные формирования исключительно из представителей племени винду. Одновременно была распущена жандармерия, состоявшая при колонизаторах в основном из обученных солдат кейджу. Шесть грузовиков покинули столицу, чтобы развезти бывших солдат по домам, но доставили их в безлюдное место на берегу Зангаро. А здесь заговорили пулеметы. Таков был конец солдат кейджу.

Столичным полицейским и таможенникам из племени кейджу было разрешено остаться, но оружие и амуницию у них отобрали. Власть перешла к армии винду, и воцарился террор. Не прошло и восемнадцати месяцев после выборов, как началась конфискация поместий, имущества и предприятий колонизаторов. Экономика неуклонно сползала вниз. Среди винду не было подготовленных специалистов, которые могли бы взять на себя управление немногочисленными предприятиями и обеспечить пусть хотя бы скромную экономическую эффективность. А поместья и плантации разошлись по рукам сподвижников Кимбы. Когда колонизаторы покинули страну, на самых жизненно важных объектах появились технические специалисты ООН. Но то, чему они становились свидетелями, заставляло их рано или поздно обращаться к своим правительствам с настоятельными просьбами об отзыве из страны.

Нескольких жестоких актов террора оказалось достаточно, чтобы привести оробевших кейджу к беспрекословному повиновению. И даже за рекой на территории винду был учинен ряд свирепых расправ над вождями, пытавшимися что-то бормотать о предвыборных обещаниях. После этого винду просто попрятались в своих лесах. Их больше не интересовало, что творится в столице. Кимба и группа его приспешников, поддерживаемые набранной из туземцев племени винду армией, а также крайне непредсказуемыми и опасными подростками, организовавшими молодежное партийное движение, захватили безраздельную власть.

Некоторые методы, применяемые правящей верхушкой, были просто уму непостижимы. В докладе Саймона Эндина приводился достоверный случай, когда Кимба, взбешенный тем, что никак не мог получить свою долю в одной из сделок, арестовал и бросил в тюрьму участвовавшего в ней европейского бизнесмена. К его жене был послан эмиссар с заверением, что она получит по почте пальцы ног, рук и уши своего мужа, если не будет заплачен выкуп. Это подтверждало и письмо заключенного в тюрьму мужа. Бедная женщина собрала необходимые полмиллиона долларов у его партнеров по бизнесу и заплатила. Человек был освобожден, но, напуганный на всю жизнь, хранил молчание. До журналистов эта история так и не дошла. В другом случае двух представителей бывших колониальных властей арестовали и подвергли жестоким избиениям в армейских казармах. Их освободили лишь после солидной взятки министру юстиции, большая часть которой, очевидно, перешла к Кимбе. Вина несчастных состояла только в том, что они не поклонились проезжавшему мимо автомобилю президента.